Крестословица

Чёрная ночь. Дольше часа нагая девушка кричит и корчится в руках маньяка. Конец близок. Вдруг она собирается с силами, сбрасывает с себя чужое тело, но не для бегства – для борьбы. Обеими ладонями сжимает его горло и через минуту достигает цели. …………………………………………………………………………………………………….. - Зачем ты так, Мириам? - Разве не очевидно? Хочу забеременеть. - У меня генетические нарушения. - Генетические нарушения – двигатель эволюции. Для природы, правящей во мне, важно не то, что ты делаешь и почему, а то, что живёшь вопреки всему. ... Не уходи. Поверь мне. Я люблю тебя. - Это называется стокгольмский синдром. - Не надо имитировать ошибку. Мои чувства здоровы и осмысленны, за ними нет страха или слабости, зато есть понимание. Израненный человек – ведь это был автопортрет, не так ли? … Я поделилась версией с Кроуфордом. Знаешь, что он ответил? «Тогда у нашего клиента должны быть множественные шрамы». Никогда не прощу ему!... Я кандидат наук, а он нанял меня, как шлюху. … Останься до утра. Я на твоей стороне. Я сделаю для тебя всё, что угодно! - Прости. Много работы. - Кода вернёшься? - Дня через два. Мириам Ласс не должна умирать. Она – хороший человек. Сходство с богомолом и нетопырём одновременно не портит её внешности, даже придаёт какой-то шарм. Она очень умна и прозорлива. «Проблема не в ней – думал Ганнибал, - Либо я могу полюбить только по первому впечатлению, либо любовь вовсе закрыла для меня двери». Когда ещё Амур насмехался так жестоко? Дожить до сорока в остракизме у женщин, и вдруг оказаться обожаемым со всех сторон. «Северные цветы раскрываются к осени» - говорит миссис Комеда. Красивые слова, но много ли счастья от привлекательности при выстывшем сердце? Над побережьем лютовала пурга. Все нормальные водители попрятались по мотелям: дороги стало не разглядеть из-за снежных хлопьев. Владелец Бентли свернул к обочине и заглушил двигатель. Как далеко отсюда до освещённой автострады, можно только догадываться. Усталость от свидания заявляла о себе как о главном факторе момента, настаивала на сне прямо здесь и сейчас, тем более, что устроить это просто, достаточно подвинуть вперёд и полностью разложил переднее кресло, разуться, снять пальто, вывернуть его и скрутить в мягкий рулон – пусть послужит подушкой. Есть под сидением и шерстяное одеяло. Трёх часов покоя будет достаточно. Как известно, доктор Лектер умел просыпаться от малейшего шороха и сразу быть в полном контакте с реальностью. Но когда над сонной головой вдруг словно стреляет пушка, и всё убежище содрогается от удара – это совсем другое дело. Легкая контузия на минуту поместила в грудную клетку второе призрачное сердце, пульсирующий полтергейст; внутреннее ухо временно отказало, но оборонный рефлекс уже работал. Он запретил включать лампочку на потолке, велел затаиться и следить за окнами, серыми от налипшего снега. Осязание, вознёсшееся до змеиного, докладывало, что к машине кто-то подошёл. Через секунду лапа этого существа со скрипом проползла по стеклу влево и вправо, создавая чёрную прогалину. Вот её чуть затуманило его дыхание. Сейчас постучит. И точно, стукнул – четырежды, и повторил – как по нотам вступления Пятой Бетховенской. Что-то кричит, но изнутри не разобрать. Всё ясно: в Бентли врезался другой автомобиль; его хозяин сейчас топчется в сугробе… Однако странно, ведь доктор покинул проезжую часть и не должен был мешать чьему-либо движению. Нащупав и вслепую надев ботинки, Ганнибал приоткрыл переднюю дверь, выглянул – за кормой горела тусклая фара и какой-то человек пытался открыть капот, но крышка примерзла. Незнакомец рычал ругательства. Пробил час нелепого вопроса: - Сэр, что у вас случилось? - Отказа тормозали, мать их в душу! – прохрипел низкий старческий голос. - Отказали тормоза? - Я так и говорю! - Нет, вы… - Поучи меня ещё, молокосос! Только бы не это слово! Ганнибал вышел из машины, обогнул её, сгрёб снег с пассажирского окна, набил им просохший рот и посмотрел на часы, но не смог рассмотреть стрелок. - Нашёл, где рыдван свой присобачить! – продолжал старик, - Я думал, сейчас по краешку, да не газуя, а тут ты… От него распространялась мерзкая смесь запахов: сероводород, аммиак, уксус, копоть... - Фары как не было! А всё этот тупой недомерок, Кормак Рафферти, механик с улицы Лип – и мастерская у него липовая! Я говорю ему, проверь сцепление, и тормоза барахлят, а он мне всё про фильтры гонит! Так чего ты тут застрял? Сломался или заблудился? - Просто решил подождать рассвета или лучшей погоды. - Да уж, погодка нелётная. Едешь-то куда? - В Балтимор. - Ну, так нам по пути. Подвезёшь. Мне в четвёртую поликлинику. Зловонный и бесцеремонный хрыч, как к себе в сарай, залез в Бентли, на переднее пассажирское сиденье. На вид ему было за семьдесят. Белая щетина покрывала его челюсти. Глаза угрюмились из-под истрёпанной песцовой шапки, а на плечах висел замызганный, кое-где рваный ватник. Чтобы сесть рядом с этим живым комом грязи, доктор помазал надгубье мирровым маслом, и всё равно едва сумел преодолеть отвращение. У него даже в горле царапало от миазмов. - Как к вам обращаться? - Милорд. В крайнем случае, мистер Уэллс. А по уму, так никак, раз я тут один перед тобой. Ну, заводи мотор. Ганнибал хотел замуроваться в пластиковый костюм и противогаз. Он почти наполовину опустил стекло для вентиляции. - Чёртов Рафферти! Скотина! Ирод! – продолжал мистер Уэллс, - Убить его, христопродавца, мало! ……… Да сейчас кого ни возьми – всё лодыри криворукие! Ни черта ни в чём не смыслят! … Вот в Техасе недавно церковь рухнула во время службы. Ты подумай! - Да, я слышал, - сквозь зубы ответил доктор Лектер и ещё раз посмотрел на часы. - Этим олухам только коровники сколачивать! - Думаете, виноваты люди? - А кто же? - Воля Божья… - Что ты мне тут бабьи присказки повторяешь!? – прорявкал попутчик, - Воля Божья! В Египте пирамидам сколько лет – тысяч пять, поди! И стоят! Китайская стена стоит? Стоит, зараза! Да хоть римский Колизей – что, развалился? Нет! А потому что делали умеючи! Хоть могилу, хоть забор, хоть балаган – а если душу вложишь, ничего не падает! - Вы отрицаете Божий Промысел? - Чего? Промысел? Бог вам камни сделал – вот Его Промысел. Если б камни не ломались, то из них нельзя было бы строить. Так или не так? - Так, - признал Ганнибал, - Но кто выбрал момент катастрофы? Почему погибли прихожане? - Шумели они. Топотали, как бычьё, пели не в лад. Создали дурные колебания, вот постройка и поехала. - Ну, допустим… Часы показывали 7:10. - Кто вы по профессии? - Я-то? Электромонтёр. И ветеран войны. - Не морской ли пехотинец? - Ещё чего! Я лётчик-истребитель был, да какой! Ас из асов! - По гребню радуги гоняли? - Только так! Раз как-то в небе весь огонь растратил, а проклятый Мессершмитт так по мне и полыщет! Ну, так я орла своего развернул и врезал в него, в псину. - А как же сами? - Погиб смертью храбрых. … Катапультировался, конечно! Ещё думаю, угадал с траекторией или зазря машину гублю? Угадал-таки. Распиндюрило фрица аж до самых звёзд! И ведь япошки, камикадзе, мать их за ногу, тоже могли бы так. В линкор-то куда проще! … Идиоты. …… Приземлился скверно я тогда, спину зашиб. Сперва ничего было, а теперь вот не гнётся ни беса. … Я и Берлин бомбил в сорок пятом. Потом с русскими танкистами из одного котла угощался. С меня тушёнка, а они кашу сварили; называли её как-то… поэтично. Жемчужной, вроде. Любили, значит. Душевные ребята. - Мы с вами раньше не встречались? Мне знаком вам голос. - Сроду я тебя не видывал. Ганнибал внезапно осознал, что те же глухие, горловые звуки издаёт он сам, как и многие выходцы из краёв, где ребёнок только и слышит от няньки: «Не болтай на ветру!». Выехав на основную трассу, в мелькании фонарей он начал присматриваться к лицу пассажира, морщинистому, тонкогубому, суровому… - Чего ты без шапки ходишь? – спросил старик после некоторого молчания. - Из религиозных соображений. Я – пантеист; для меня весь мир – это храм, но воспитан я в католической традиции, так что… - Если б мир был храмом, Иисус не дожил бы до распятья, выгоняя из него торгашей! Гляди, понавтыкали маркетов-шмаркетов на каждом метре! Тьфу! Шкурники! Воры! Они проезжали мимо нового молла, и мистер Уэллс отпустил вдобавок несколько непечатных словечек. - Сэр, не надо испытывать моё терпение. - Надо!! Распустились все донельзя! Страх и стыд потеряли!... Последовала долгая, витиеватая инвектива в адрес человечества. На восьмой минуте обличитель сам себя перебил криком: - Моча! Моча моя! - Что!? - Анализы мне сдавать, а банка в машине, там осталась! Поворачивай скорей, а то опоздаем! - Мистер Уэллс, послушайте, мы уже почти доехали до Балтимора. В ближайшей аптеке я куплю вам новую банку, и вы наполните её повторно. Возвращаться нецелесообразно. - Ерунда, - прокаркал дед, - Не выйдет ни черта! Зря проваландаемся! Первая и вторая аптека ещё не открылись, в третьей не нашлось нужного товара, в четвёртой, наконец, была куплена стерильная баночка. Для её применения доктор повел ветерана в непритязательное кафе, где обратился к молодой костлявой официантке с гладкими медно-рыжими волосами: - Мисс, в вашем заведении открыт туалет для посетителей? - Конечно! – у девицы от одного взгляда на эту персону искры из глаз посыпались, - Я вас провожу… А ты куда прёшься, урод!? – она увидела мистера Уэллса, - Проваливай! - Этот джентльмен со мной. - Да вы рехнулись что ли!? Это ж бомж какой-то! От него смердит, как от дохлого скунса! Вон отсюда, а то охрану позову! - Ах ты, сучка крашенная! – всхрипел ас и асов и поддал кулаком поднос, что держала в руках официантка. Остатки чая и недоеденный блин влетели ей в лицо. Вывизгивая отборную брань, рыжая замахнулась подносом же над головой старика, но Ганнибал подставил локоть, как щит, одновременно толкая склочника к выходу… - Остыньте, барышня. - Пошёл ты, ********! - До свидания,… Синди. - Сильно от меня воняет? – спросил мистер Уэллс, уже сидя в машине. - Ощутимо. - Это я нарочно. Всегда, как по врачам идти, неделю не моюсь и шмотьё не меняю. Пусть понюхают, гады! … Ненавижу больницы! Чувствуешь себя… куском мяса! - Понимаю. Но навлекать на себя чужую грубость… - Они всяко обязаны меня обслуживать! Я кровь за них, сволочей, проливал! - Давайте вот как поступим, я оставлю вас здесь наедине с этим сосудом. Когда всё сделаете, посигнальте клаксоном. Выйдя из машины, доктор побродил по тротуару, купил бутылку воды, рассмотрел киоск с журналами. Кругом сновали работяги – близился час-пик. Несколько раз пешеходы чуть не налетали на самопогружённого франта в пальто с норковым воротом. Он встал ближе к витрине, взглянул было на часы, но в этот момент в него прямым попаданием вписалась суетливая блондинка. Она утрированно извинялась; щебетала, что опаздывает на собеседование. На прощание спросила, к лицу ли ей этот розовый шарфик? Конечно, очень… А гудка всё нет. И к Бентли вразвалочку идёт патрульный, упитанный детина, жующий пончик. - Сэр, это ваше авто? - Да, моё. А вы всегда говорите с полным ртом? - Только когда ем. У вас задний поворотник разбит. Потрудитесь заменить. - Непременно. Улица стала невыносимой, и доктор вернулся в машину. - Как успехи, мистер Уэллс? - Да на рыбью ногу. По дну баночки растеклись две-три капли. - Не густо. - Не могу я так! Кругом паразиты эти!... Вертаться надо к тачке моей. - Ну,… хорошо. - Хорошо! Убили кучу времени из-за твоего упрямства – и хорошо! Время, убийство… Не пора ли в самом деле этому троллю умолкнуть навеки? На циферблате 7: 20. Что это? Сюжет для Эдгара По или Амброза Бирса? Ролекс – встал! - У вас есть часы, сэр? - Нету. Но, кажись, уж девятый. Поднажми, а то лаборантка уйдёт. По дороге из города старик рассказал о своём гиперактивном детстве, потом о суперактивной молодости и мегаактивной зрелости; о том, как «начистил вывеску» полковнику («пёс его помнит, за что, из-за бабы, наверное»), как потом его «выперли из ВВС», лишили чина и наград, как он устроился «на гражданке», нашёл себе подругу по сердцу, но потерял и её и теперь «бобылём живёт». Ни единой жалобной нотки не слышалось в его чугунном голосе. О себе он говорил горделиво, о других – с презрением. - Мистер Уэллс, вы не хотите подремать немного? - Нет уж. Чего доброго – поворот тот проскочишь. Ишь, как разогнался!... Поворот не пропустили. Машина – старый, обшарпанный Мустанг – возвышался над сугробом, забрызганным бурой жирной слякотью. Ветеран покинул Бентли, порылся в своей кабине, закрыл дверь и, пока он её запирал, драгоценная банка выскользнула в снег. - Эй, католик! Помоги! Беда! - Что ещё произошло? - Уронил я её. А спина-то не гнётся! Выручай! Медик посмотрел на углубление в грязном сугробе. - … Затруднительно. - Да вытащи ты этот чёртов пузырь! Не переломишься! Зря ехали что ли!? Пальто жалеешь – так сними! Пришлось последовать совету – снять, свернуть, взять подмышку… - Поживей, чистюля! Максимально закатав рукав пиджака, затем – рубашки, надев резиновую перчатку, Ганнибал быстро сунул руку в ледяную, липкую рыхлость, нащупал нечто цилиндрическое, извлёк… - Берегись! – крикнул вдруг седой оборванец и с силой прижал помощника к Мустангу, заслоняя собой от дороги, по которой проезжал на всех парах грузовик. Капли тёмной жижи обдали всю спину мистер Уэллса. - Ну, благодари - самодовольно потребовал он, - Я тебя, считай, спас. Банку-то не потерял? - Нет, держите, только крепче. - Чёрт! Вон ещё тагач! Давай в укрытие! Спутники схоронились за неисправной машиной, присели, прячась от брызг, как от пуль. - Вы больше ничего не забыли? - Да нет. - Паспорт? … Полис? - О, точно! Обожди-ка… Вставая, дед всей массой опёрся на плечо соседа, а руки у него были жёстки, как крабьи клешни. Возвратился с документом через три минуты: - А ты, гляжу, нормальный мужик. Зови меня Ларри, - доверчиво подставил спину, - Потри-ка мне стёганку снегом, чтоб я тебе кресло не сильно заляпал. Между проездами двух дальнобойщиков доктор Лектер и мистер Уэллс, можно сказать, добежали до Бентли, уже хватившего бортом грязи. - Чего ты так далеко встал? – Ларри не мог без попрёков по любому поводу. - Пристегнитесь. - … Тебя самого-то как величать? - … Ганнибал. - Хм… Есть выражение ганнибалова клятва. Знаешь, о чём это? - О непримиримости к врагам. - Ты давал такую? - Давал. - Выполняешь? - Выполняю. - Хорошо. Мизантроп как бы невольно улыбнулся. «ФБР с вами едва ли согласится,» - подумал сокровенный душегуб. - Вы сегодня рано встали. Поспите, пока едем. Сидение можно откинуть. - А ты знаешь дорогу до четвёртой поликлиники? - Да. Я же врач. Мистер Уэллс немедленно выложил всё, что он думает о медицине и её адептах. Меж тем и сон его смаривал. Прежде чем захрапеть, он заторможено прошамкал: «Черти чёртовы, мать их!…»… Надежды доктора доехать до города без новых приключений развеялись очень быстро: топливный датчик показал закономерную недостачу, бензина чудом хватило до ближайшей заправки, но, как только Бентли встал у аппарата, старик проснулся и начал сипло орать об опоздании в больницу. Ганнибал справился у добродушного на вид линкольнера, который час. «Восемь – пятьдесят»… - Ларри, вам к девяти, верно? - Ну. - Мне жаль, но мы никак не успеваем. - Чушь собачья! Жми на газ! У нас целых десять минут! - Мы не в сверхзвуковом самолёте. На въезде возможны пробки… - Гони, говорят тебе! Подумаешь, задержимся чуть-чуть! Авось примут! - Я могу за свой счёт записать вас на обследование в частной клинике. - Ещё чего! Это *****-е государство у меня в долгу! И так до самого пункта Б… Хотя у Ганнибала действительно были особые планы на этот день, он и не помыслил уехать с больничного двора, когда проблемный пенсионер скрылся за дверью под красным крестом. Прошло четверть часа, и охранник поликлиники, ругаясь на чём свет стоит, выволок старика на крыльцо и швырнул так, что тот растянулся на земле. Главный враг всякого хамства выскочил из суперкара, бросился к обиженному, поднял сперва его, потом его шапку из лужи. - Офицер, - прошипел он охраннику, - такое обращение с людьми не остаётся безнаказанным! - Не лезьте не в своё дело, мистер! – тип в форме весь раздулся от бешенства, - Если бы вы знали, что творит эта поганя рвань!... Тут герой войны ринулся в атаку на оскорбителя, да с таким остервенением, что Ганнибалу пришлось обхватить деда обеими руками (прощай, дороге пальто!) и тащить в машину, прилагая все силы и выслушивая такой монолог, от которого у чернокожей братвы Гарлема распрямились бы волосы. Принудительно усаженный и пристёгнутый к креслу, мистер Уэллс немного притих. - Вам надо принимать транквилизаторы, Ларри. Внутривенно. Литрами! - Сволочи! Падлы! ………. Не приняли. - Это было предсказуемо. Возьмите, - дал платок, - вытрите лицо. - Вот в Советском Союзе так никогда бы не сделали! Там всё для людей. У них даже в гимне поётся: «Старикам везде у нас почёт». - Сочувствуете социалистам? - Да, сочувствую! В глаза самому Эйзенхауэру это сказал бы! - Хорошо там, где нас нет. - Да уж… Где нет меня,… там точно… хорошо. Всю жизнь такое слышу. В груди у Потрошителя что-то странно дернулось… - А чем вы так рассердили охранника? Он был вне себя. - Да что… Ну,… мочой ему в морду плеснул… Тут легендарный лектерский самоконтроль рухнул, как техасская церковь. Сердце заплясало тарантеллу, легкие затискали прерывистые спазмы; лицо, просившееся в мрамор, скомкалось с оскалом; глаза выкипали слезами, содрогался весь корпус. И это было прекрасно! Казалось, кровь стала сладкой от разлива эндорфинов, растворяющих больное эго. Разум забыл, что такое опасность, забота, гнев и не нуждался в красоте, как в анестетике. Лишь в первую секунду он испытывал ошеломление: что происходит? что это за приступ? И сразу понял: это смех, главный симптом человечности по Бергсону… Сознание всё же не растерялось и выдвинуло вопрос, насколько удачен поздний дебют? Не выглядит ли это отталкивающе, неестественно? Ответ: нет. Ларри тоже смеётся, приговаривает: «Да, потеха!». Одобрение и единодушие. Но предмет осмеяния –такая безобразная выходка! Неужели он, Ганнибал Лектер, по натуре свой так же груб и грязен? Нет! – говорит сознание, обогащённое опытом тысячелетий, - Вспомним первый зафиксированный хохот человечества. Гомер. «Илиада». На тризне по Патроклу ахейцы устраивают спортивные игры, и во время бега младший Аякс, поскользнувшись, падает лицом в коровий навоз. Ну и сцена!... - Э, тише, - Ларри треплет по руке, - Эк тебя разобрало! А то всё хмурый сидел. - Вспомнил… кое-что… похожее… - Охх… Да, чего ни бывает!................ Отвези-ка ты меня домой. - Сейчас. Минутку. А не раньше ли? Не в Книге Бытия, к примеру? Не было ли смеха в проступке Хама перед Ноем? … Нет… Но лучше уточнить. - И куда это мы едем? - Домой. - Я разве сказал, где живу? - Ко мне домой. - Чего я у тебя забыл? Мне в Графтон надо. - Это далеко? - Часа три. - Исключено. Три в один конец, шесть – в два. Я целый день потрачу! - Сам виноват. Вернулись бы сразу… - Что вы имеете против моего приглашения? - Да не хочу я по чужим углам околачиваться! У меня свой есть! - … Нанять вам такси? - Ну, давай. Ганнибал завернул на площадь, где стояли жёлтые легковушки с шахматным узором, подошёл к немолодому растаману, пускающему в окно облачка дыма от самокрутки. - Сэр, не интересуетесь ли пятьюстами долларами? - Всегда, - лениво ответил каштановолицый, кивая головой в такт воображаемому регги. - Нужно отвезти одного пожилого человека в Графтон. - Не вопрос, бро, давай его сюда. - Мистер Уэллс, экипаж подан. Доктор знал, что будет дальше. Стоило перечнику в мокрой шапке только открыть дверь такси, как безмятежность водителя сменилась паникой заживо погребённого клаустрофоба: - Да вы чего, в натуре!? Уберите это чучело из моей махарайки!!! Не надо мне ваших бабок! У меня того… вызов… срочный!... - Свинья патлатая! – изрёк мистер Уэллс и хлопнул дверью. Ганнибал хотел втолковать таксисту, что курение приводит лёгкие в ПОЛНУЮ НЕГОДНОСТЬ, а СРОЧНЫЙ ВЫЗОВ – это сакральный эвфемизм, произносить который надо торжественно-таинственным тоном, но не успел… - Видите, Ларри? Сегодня вам судьба ехать ко мне. - Да!? А вот сейчас как сяду на ту лавку и буду сидеть, пока не околею! …… Помыться пустишь? - С самого порога. - А переодеться дашь? - И пообедать тоже. - … Ну,… уговорил. В трёхэтажный особняк гость ввалился без малейшего стеснения, но сразу снял нога об ногу ботинки, добавляя ещё один запах в свой кошмарный букет. Его носки были порваны спереди; из прорех торчали сто лет не стриженые ногти. - Экие хоромы. В наследство получил? - В ипотеку. Мистер Уэллс глянул по сторонам от двери и увидел слева чёрного оленя на изящной этажерке, а справа прямо на полу сказочную лошадь под седлом, золотую в тёмных пятнах. Она годилась бы в игрушки какому-нибудь маленькому принцу. - Зверей любишь? - Это не совсем звери. Это духи людей, с которыми я хочу сблизиться. То есть я хочу привлечь к себе людей с такими тотемами. Их идолы – мои привратники. … А вас ждёт ванная. Тайная комната была облицована панелями с малахитовым рисунком в негативе – те же круговые разводы, но не черно-зелёные, а бело-красные. Хозяин начал объяснять, где что лежит, а ветеран проворно расстегнул подтяжки, дал спасть с себя брюкам и трусам, с которыми не справились бы все ароматы востока. - Иди уж, - сказал старик снисходительно, - Я тут сам разберусь. Сперва Ганнибал поставил на плиту скороварку, налив и насыпав в неё всякой всячины; затем спустился в арсенал, надел прозрачный комбинезон и белый респиратор, взял двухметровый гарпун со многими зазубринами, рулон чёрных мусорных пакетов и отправился на дело. Бесшумно отперев снаружи ванную, просунул оружие, выцарапал им с пола мерзостную ветошь, накрыл её одним пакетом, завернул, туго-натуго завязал, доставил в прихожую. Там во второй чёрный мешок сунул грязную куртку и поруганную шапку, ботинки – следом, нательное – туда же; припорошил нафталином, и, оставив гарпун подле чёрного оленя, повесив маску на рога, понёс хлам к мусорным бакам. Они стояли по другую сторону улицы, за два дома. Избавившись от оскорбляющих само бытие тряпиц, вздохнул облегчённо. Тут в паре метров тормознул голубой Порше. - Ганнибал! – окликнула из-за руля миссис Комеда, - Какая прелесть! Определённо, это твой лучший костюм. Приходи в нём на субботний концерт, только не надо так много белья. Чао! И умчалась. Наверное, с ревизией одного из подвластных косметических салонов. Заложник светской жизни побрёл домой, старясь не думать о том, как эта дама в кругу финансово независимых и биологически озабоченных подруг станет рассказывать, что у доктора Лектера есть то самое «новое платье короля», и он в нём – ПРОСТО КОНФЕТКА! Лучше делать вывод, что мистер Уэллс сбросил исподнее в присутствие собеседника только из-за самой этой невыносимой одежды... Вернул на место инструменты и спецовку; навестил суп, вынул размораживаться мясо – много мяса, ведь сегодня приём. А как там Ларри? Ванная была пуста. Сырое полотенце валялось на полу. Доктору не улыбалась мысль о голом инвалиде, гуляющем по его чертогам. Он принюхался, но мистер Уэллс сам дал о себе знать: в гостиной зазвенел клавесин, исполняя первые двадцать нот Собачьего вальса. Поминая в сердцах Йог-Сотота и иже с ним, тут же саркастично допуская, что эта мелодия кое-кому может ласкать слух, Ганнибал вошёл в свой необъятный кабинет. Герой войны уже отстал от музыкального реликта и осматривал рисунки, разбросанные по полу. Выглядел он величаво – седые волосы пушились над ушами, а тело было закутано, как в тогу, в скатерть, отороченную чёрным кружевом – в ту самую, которая должна покрывать сегодняшний банкетный стол. Ганнибалова десница заныла по рукояти гарпуна. - Ларри, вы можете хоть что-то не ронять? - А? Это, что ли? Я специально. Мне так лучше видно. - Вам не холодно? Принести халат? - Не надо. И так распарился аж до костей. Кто тут у тебя рисует? - Я сам. - Не ври. Рука женская. - Почему вы решили?... - Линия как паутинка; много мелочей, и всё так аккуратно выведено, медленно… - Разве мужчина так не может? - Обычно нет. Знаешь Блейка, Уильяма Блейка? Вот у него настоящий мужской почерк. Стремительный… - Небрежный. - Идущий прямо к цели, к выражению идеи. Будь у тебя его репродукции… - Они есть. - Тащи – сравним. И халат, а то впрямь как-то зябко. Всунув руки в подставленные рукава, выдернув из-под адекватного одеяния скатерть, Ларри взял альбом и бросил себе под ноги. Ганнибал рванулся было поднять, но старик упреждающе выставил ладонь… - Погоди-ка! … Тут ещё стихи? - Да, Блейк был также поэтом. - Ну-ка, ну-ка… - дед ловко переворачивал страницы большим пальцем ноги, царапая бумагу длинным загнутым ногтем, - ……… Так-так………… Детишки,…. цветы,…… Ангелочки………. О, зверюга!... Гость вчитался в «Тигра», и лицо его потемнело. Он перешагнул книгу, сел на кушетку для переутомлённых пациентов, хлопнулся высоки лбом в растопыренную пятерню: - Ооооххххх!... Вот!........... Вроде ведь неглупый человек!.... Такой муры понастрочил! Тьфу! Психиатр примостился рядом. - Что вас так расстроило, Ларри? Кажется,… идея? Да, они имеют это свойство. - Не они! Прохиндейство – вот что бесит! …Вот тигр… ну, и что с ним не так? - Хищник. Нападает из засады. … Асоциален. Хорошо маскируется. - А ягнёнок в порядке, потому что стадный и щиплет траву? - Видимо. - И не может убить человека? - Разумеется. - Ладно. Вообрази вон там, вместо кресел, этих тварей: тигра и ягнёнка. Фантазия сработала: слева, на излюбленном месте врача, зарычал, хлеща хвостом по полу, полосатый кровопийца; справа беспомощно и тихо проблеял белый шерстяной комок. - Готово. - Теперь пусть тигру будет две недели отроду, а барашку – года три. По мановению мысли агнец превратился в угрюмого самца, вооружённого тяжёлыми рогами и готового раздробить пол копытом, а перед ним еле держался на лапках и мяукал котёнок. - Ну, кто теперь хуже? Видишь, где нас надувают? - Да, утаённый критерий… суженный контекст… Но, - доктор поднял книгу, - это ведь тоже не буквальные животные… - Я и говорю – враньё! «Что за мастер, полный силы…» Как там дальше? - «Свил твои тугие жилы»… - Это уж не Бог, а доктор Франкенштейн какой-то! А хуже всего!... - Что? - Хуже всего, Ганнибал, что сейчас ведь и так не напишут! Вот ты можешь стих сочинить? - Я пишу музыку… - А я про стихи тебя спрашиваю – можешь или нет? - Думаю, да. - А ну-ка, отчубучь. Да чтоб от всей души! - … Злобный графтонский старикашка раз в неделю меняет рубашку. Он скандалит в больнице, в ресторане бранится… и не бросит такую замашку. Мистер Уэллс не сразу вник в суть экспромта, но, когда дошло, закатился смехом, звучащим так, словно крупную соль пересыпали по железным вёдрам. - А ведь получилось, чтоб я сдох! И похлопал поэта по плечу. - По-вашему, это сравнимо с Блейком? - А то! У него там на линейке сверху написано: «Песни невинности и опыта». - И что же? - Есть один народец – их никакой опыт невинности не лишает. Так дураками и мрут! Снова взмёт холодного, сухого хохота. - Ларри, у вас проблемы. - Да у меня только они и есть! Дома свет за неуплату сняли. На штрафах в конец разорился. Тачка приказала долго жить… - Я хочу вам помочь. - Неужели? - У меня большие возможности. - Остриги мне ногти на ногах. - … Ногти?… Да, они… в этом нуждаются, но… - Простые ножницы их не возьмут. Поищи кусачки для проволоки. А чтоб тебе не сильно крючиться, я лягу вот тут, а ты там сядь хоть с краю, хоть на стул. И растянулся на кушетке в ожидании. Что теперь? Доктор Лектер, звезда благотворительных вечеринок, солнце судебной психиатрии, денди голубых кровей – будет делать педикюр выжившему из ума отребью? … А почему бы и нет! Такая экстраваганца не каждый день происходит. - Сними перчатки. Противно. - Вам? - Природе. Рука должна чувствовать. Снимай. - Мне удобней в них. - Брезгуешь? Трусишь? Снимай, говорю! Ороговевшие ногти на белых пальцах старика напоминали белемниты. Ступни были мертвенно холодны, ведь они все время после купания оставались без обуви. Ганнибал принюхался, вспомнил французскую остроту о сыре камамбере – будто бы так пахнут ноги Бога – и нашёл её возмутительно глупой. Он уже давно начал улавливать сквозь отдушку мыла и стирального порошка собственный запах гостя – пресный, грустный, мирный запах немощи, гормонального оскудения, метаболических задержек. Его не назовёшь приятным, но он не раздражает, совсем напротив… Работа оказалась несложной, даже увлекательной для сильного человека, так любящего все улучшать. Кусачки бойко щёлкали. - Чего я не могу понять, Ларри, - это как вы надеваете носки и брюки, если не можете согнуться? - А лёжа. Ноги подтяну и напяливаю… - Теперь ясно. ………… Всё, я закончил. Посмотрите. Инвалид сел, пошевелил обозреваемыми пальцами. - Ну, красота! Молодец! … Наконец человеком себя почувствовал. - Кто? - Кто-то мне ещё обед обещал. - Сначала – одеться. Чтоб не стеснять бедняка излишней роскошью, доктор Лектер снял с вешалок трижды стиранную белую рубашку, поношенную кофейную тройку, бронзовый галстук, достал самый старый ремень и порядком разношенные (почти стоптанные) ботинки. Всё это было принято без капризов, даже как будто с удовольствием. - Вам помочь? - Сам. И не стой тут: нечего глядеть, как я корячусь. Иди на стол накрывай. Нда… Мириам была впечатлена тем, что опрятный, высокообразованный и вежливый гуманист дотянул до сорока с небольшим. Как бы она удивилась, увидав семидесятилетнего хама и человеконенавистника со склонностью к диктатуре? Но желания умертвить графтонского деда и Ганнибал уже не имел, так что через пять минут в столовой источала пар тарелка супа и блестела серебряная ложка. Явился гость в полном обмундировании. - Удобный костюм, Ларри? - Ничего. Только длинноват. Ну, да я штанины подвернул. Внутрь, чтоб незамтеней было, и рукава тоже. Туфли хлыбают. Но сойдёт. А моё барахло куда делось? - В мусорный бак. - Эх,… туда и дорога, - уселся, расставив локти, как стервятник над добычей, - Таак, чего ты тут накашеварил? - Чечевичный суп – библейское угощение. - Соль подай. Вкуса не чувствую. - Соли там достаточно. Больше будет вредно для вашего здоровья, в частности, для артериального давления. - Вот ты нудный! Ну, хоть чеснока сообрази пару зубцов. Это можно. Услужливый хозяин сходил на кухню и вернулся с приправой. - А селёдка у тебя есть? - Нет. - Хлеб? - Нет. - Хмхх! Домище, как ангар, а пожрать-то и нечего! - Есть малосольная сёмга. - Охохо… Ну, давай хоть её. Новый рейд на кухню. И вся эта круговерть не вызывала в Ганнибале гнева или усталости; ему было все интересней наблюдать за стариком, выполнять его прихоти, а брюзжание он находил комичным и не более. - Блюдо кажется простым, но оно очень питательно. Бульон приготовлен из телятины на кости. Скоро вы почувствуете себя вполне сытым. Ларри догрёб ложкой суп, быстро пометал в рот рыбу, заел долькой лимона вместе с кожурой, сморщился, икнул и сказал: - Вроде наелся. - Поздравляю. Ганнибал с обычной непринуждённостью убрал посуду и вернулся, чтоб предложить гостю послеобеденный отдых, но старый воин с блеском в глазах грохнул по столу локтем и вызывающе раскрыл ладонь. - Давай-ка силами померяемся! - Боюсь, вы будете разочарованы. (В себе, мистер Уэллс) - Посмотрим. Зачем-то поправив манжеты, Ганнибал сел справа от Ларри и сцепил свою руку с его рукой. Он не знал проигрышей в армрестлинге, но и опытов такого рода не имел больше десяти, а этот противник оказался серьёзней всех предыдущих. Две минуты борьбы, три, четвёртая, но итог никак не вырисовывался, а эти пронзительные серо-зелёные глаза то упирались в лицо психиатра, то на его побелевшие от напряжения суставы. Вдруг бывший ас чуть ослабел и сразу выдернул свою ладонь. - Твоя взяла. Но не больно-то радуйся! В бицепсе у меня ещё хватало сил, да вот пальцы начало сводить. Чего ухмыляешься? Погляжу я, как тебе самому восьмой десяток стукнет!... - Вряд ли проглядите. И едва ли я так долго проживу. - Что ж не прожить? Ты парень крепкий, закалённый. Тебя и на девяносто хватит. Что-то новое прозвучало в голосе одинокого, одичалого мудреца, и точно тем же безмолвно откликнулось сердце терпеливого попечителя. Тут трудно было говорить об эмпатии. Чувство возникло как собственное, давно, а может и всегда таившееся в недрах психики. Осталось найти ему имя. Полиглот и книжник, доктор Лектер просеял разумом тысячи слов за секунду, но лишь одно задержалось на фильтре – нежность.