Привет среде

«Привет, сраный вторник, второе мая. Лера, действительно, не позвала меня! Она променяла меня! Эта дрянь воспользовалась мной, что бы пробиться к девочкам, а потом выкинула меня за ненадобностью. Я не думала, что когда-нибудь окажусь в таком дерьме» Девочки очень быстро переобулись и подстроились под настроение Динары. Они даже не смотрели в мою сторону, не то что поцелуйчики при встрече… Какое там. Вместе с этим кто-то из них пустил слух обо мне, о том, что я по уши влюблена в Лёню и мечтаю о том, что бы заполучить его в качестве парня. В этом мерзком заведении слухи распространялись слишком быстро, и в миг я стала классным посмешищем. Беда одна не приходит, как известно. Отношения с мамой портились так стремительно, что именно в этот момент она лишила меня абсолютно всех карманных денег, что уходили на столовую и прочие мелочи. Я решила, что лучшим вариантом будет устроится на работу, но что я могу в тринадцать лет? Единственное доступное, что я нашла — промоутерство. Голос я всегда имела «что надо», и теперь каждый день после школы я отправлялась к метро и раздавала идиотские, никому не нужные листовки с ужасными речёвками, что приходилось горланить на площади у метрополитена. Платили очень даже прилично, за четыре дня раздачи мне заплатили две тысячи, и я не особо жаловалась. По мне, так то были баснословные деньги. Пока меня не встретил у метро одноклассник… — Юля! Эй, привет! Юля, ты что это делаешь? — О, Митя, да, подружку с метро встречаю, а ты откуда так поздно? — скорее спрятала листовки в руке за спиной, и премило улыбнулась я. — У меня сегодня аккордеон был, вот с него тащусь. Стой, мне показалось, или ты раздаёшь что-то? — В смысле, раздаю? Мить, отстань и не мешай мне, завтра увидимся, я подругу жду. — Ну ладно, до завтра. Он поплёлся своей дорогой, я убедилась в том, что он отошёл на приличное расстояние, и продолжила работу. Лучше бы я ушла. Плюнула на это всё и ушла. Спустя минут пятнадцать Митя вернулся, и не один, а с Лёней, Вадимом и Димой. Дима и Вадим сразу начали потешаться надо мной, хоть Лёня и пытался их образумить. — Юля, ты чего, совсем обнищала что-ли? — глумливый смех в мой адрес посадил здоровенный горький ком в моё горло. — Нет-нет, Вадик, она копит на кольцо для предложения Лёне! — гогот мальчиков, которых еще месяц назад я смело могла назвать друзьями, вызывал стойкое чувство отвращения и несправедливости. — Ребят, прекращайте, нет ничего такого, если человек хочет подзаработать. — Да-да, Вадик, завязывай, Юля тут бабло зашибает вообще-то! Я стояла и глотала слёзы обиды. Всё это было чертовски не справедливо. Но вразрез голосу разума, ведь я не сделала ничего плохого, ощущала непомерный стыд: мне было стыдно того, что моя мама не такой родитель, как у остальных; стыдно, что из-за этого я не могу себе позволить многое из того, что могут другие ребята; стыдно, что ребята застали меня за такой низкой второсортной работой. Будто такой работой могут заниматься только такие же второсортные люди… Дети бывают слишком жестокими. И надо этому всему случится именно тогда, когда пошли под откос отношения в классе. Вкупе всё это ранило меня куда больше неразделённой влюблённости. От этой дикой боли мне было не спрятаться никуда и ни на минуту.

***

«Не хочу ничего писать. Не хочу приветствовать этот очередной долбаный день. Ничего не хочу. Не пойду в школу. Сегодня мне плохо, и я никуда не пойду.»

***

«Я быстренько, привет пятнице, девятнадцатому мая. Долго я не писала, не могу ничего написать об этом времени. Мама вызвала врача, он мне поставил вегето-сосудистую дистонию (хз что это, так и не поняла), я полежала на больничном неделю, и сегодня первый день в школе. Блина, страшно пиздец, но надо собраться, несколько контрольных и каникулы. И я уеду на дачу и забуду всё.» Я вошла в школу, и всё было, вроде, как обычно: переполненные рекреации с бегающими туда-сюда детьми, снующие полусонные учителя, которым осточертело всё и которые, вероятно, как и я, ждали только окончания этого грёбаного года, дежурные старшие ученики, которые, почувствовав зёрна власти, учиняли расправу над нашкодившими мелкими… Всё те же стены, выкрашенные в болотный зелёный цвет, где-то краска уже давно облупилась, но администрации на это плевать с самой высокой колокольни, тот же линолеум, что протерся местами слишком сильно, и чёрточки от обуви на нём уже носили перманентный характер, грязные пыльные окна, на помывку которых постоянно собираются родительские деньги… Всё было по-старому, да. Но я чувствовала, что изменилось абсолютно и кардинально всё. Прошла в кабинет литературы, присела на дальнюю парту вопреки тому, что за мной закреплена вторая по центру. Эта рокировка никого не удивила, на моё место порхнула Лерочка, и всё сразу стало ясно — она заменила меня везде. После отзвеневшего начала урока в кабинет вплыла Мария Евгеньевна - учитель и классный руководитель по совместительству. Это была высокая дама средних лет, с благородной проседью в интеллигентном пучке, но выражением лица, будто перед ней лежал увесистый кусок кала, на который она вынуждена смотреть. Гримаса отвращения у неё была приклеена на лицо в течение уж четырех лет точно. Ходят легенды о том, что у неё может быть другая эмоция на лице, но на то они и легенды, что бы в них не верить, о правдивости в легендах редко когда идёт речь. — Доброе утро, класс. Ученики встали и хором вскрикнули: — Доброе утро, Мария Евгеньевна! — Так, Гранина, здравствуй, больничный мне на стол. Я встала и потупила взгляд: — Мария Евгеньевна, моя мама должна была звонить Вам и объяснить, что больничный будет только в понедельник, но чувствую себя я уже хорошо, могу приступать к контрольным. — То есть больничного у тебя нет, правильно я понимаю? — Сейчас да, но мама… — Тишина! — пропела она — тишина-а, Гранина. Мне не звонил никто из твоих родственников, так что будь любезна принести больничный, или я вынуждена буду тебе проставить "неуды" по всем срезовым работам и прогулы уроков. — Но в понедельник же больничный будет, зачем "неуды"? — я была совершенно сбита с толку. — А в школу явилась ты сейчас! Так что будь добра, больничный на стол или… — Ну что «или»? — я закипала, как чайник со свистком на газовой плите. — Или мне придется прибегнуть к мере, что описала ранее, Гранина. — Мария Евгеньевна, Вы меня слышите вообще или нет? — несколько голов посмотрели в мою сторону в недоумении. — Я и слушать не хочу твои препирательства и отмазки. — Мария Евгеньевна, при всём уважении, которое Вы стремительно теряете, кстати, — на этих словах по классу прошлись шёпотки, — я никого не обманываю, но если Вы не верите мне, то позвоните моей матери, могу продиктовать номер телефона. Мария Евгеньевна опешила и встала столбом с открытым ртом. Простояв в таком положении с пол минуты она, разъярённая до чёртиков, проорала: — Гранина! Вон из класса! И не возвращайся пока не научишься уважительно разговаривать со старшими! — Я не вернусь, будьте спокойны, до момента, пока Вы не начнёте уважать своих собеседников. — мальчишки присвистнули, — Мария Евгеньевна, своими эмоциональными выпадами Вы делаете хуже только себе и своей репутации. — Я бесстрастно подмигнула ей, собрала вещи, что успела разложить, спокойно упаковала в тишине свою сумку и вышла из кабинета. В дверях я обернулась, мимолётно оглядела класс и произнесла: — Пока, ребята, удачи вам с ней. Взглянула на последок на учителя, кивнула ей и вышла из класса. Я шла по коридорам так стремительно и уверенно, что проходящие мимо учителя, у которых были окна, не задавали вопросов о том, почему я не на уроке. Я выбежала из здания и вздохнула полной грудью. Больше я не вернусь туда. Это решение было окончательным. Свои последние мосты я сожгла только что. Я убежу маму забрать документы и перевести меня в другую школу, чего бы мне это ни стоило. Больше я не буду терпилой. Баста.