День, когда я пойму, что тебя больше нет

      С момента окончания борьбы с демонами прошло около семи лет, если не больше. Танджиро давно сбился со счёта, но то значимое для всех утро помнил в мелочах…       Этот день Танджиро провёл на своём футоне в спальне с едва приоткрытой форточкой, откуда всё время сквозило холодом…       Ещё с самого утра Канао позаботилась, о том, чтобы её возлюбленный, который в последние месяцы почти не вставал с футона, не задохнулся в маленькой душной комнате…       С тех пор, как его стал мучать странный недуг, отнимающий любые силы вместе с привычным розовым цветом лица, все заботы по дому легли на плечи Цуюри, которая, впрочем-то, давно сменила свою фамилию на Камадо, когда вышла замуж несколько лет тому назад.       Привычный день для Канао начинался рано, когда Танджиро ещё одолевает предутренняя дремота.       Первое, что она делала, когда просыпалась — судорожно проверяла частоту дыхания своего возлюбленного, и только после, когда убеждалась, что с ним всё в порядке, позволяла себе думать о чём-то другом. Например о том, что нужно открыть окна, ведь свежий воздух так важен для его хрупкого здоровья…       И тогда она, ещё наполовину сонная, неопрятная, в старом спальном одеянии шла к окну, без всякого интереса глядела на улицу, погоду, и только после его открывала. Затем медленно и тихо ныряла за стоящую в уголке комнаты ширму, переодевалась и причёсывалась.       Те времена, когда Канао носила миленький хвостик на боку давно прошли. Теперь она, уже женщина, заплетала нечто более простое и удобное в виде слабенького хвоста сзади, но привычную памятную заколку всё ещё носила. Это маленькая безделушка — единственное, что осталось у неё от любимых сестёр, и Канао надевала её, потому что хранила о них память и любовь в своём сердце…       Когда Канао уже была полностью одета, причёсана и собрана, то также бесшумно подходила к Танджиро, легонько к нему наклонялась и, смотря любяще и опечаленно, поправляла некоторые из его волос и целовала. Обычно целовала в макушку головы, но иногда могла и в лоб. После же уходила, провожая спящего мужа взглядом, и торопилась на кухню, попутно думая, что могла бы приготовить на завтрак…       Кухаркой она была не самой хорошей. С Аой ей никогда не сравниться… впрочем, примерно в то же время, когда она вышла замуж, Аой вместе с Иноске от неё съехала. На оставленные Шинобу своим сёстрам деньги они с Хашибирой выкупили маленький домик в около-лесной провинции, как и хотелось «кабану», где вместе с ними неподалёку поселились Суми, Нахо и Киё. Девочки, став чуть взрослее, по опыту прошлых лет нанялись работать медсёстрами в местном госпитале. Зеницу с Незуко, тоже благополучно скрепившие свои узы браком, остались в старом доме Камадо, а сам Танджиро перебрался к Канао в поместье…       Поначалу Канао даже к печи не прикасалась, поскольку пища, которую готовил Камадо, была отменной, но когда Танджиро слёг, обязанность готовить рухнула на её плечи…       Первое время ей, не привыкшей к таким делам, было сложно. Танджиро готовил огромные порции на несколько дней вперёд, а Канао едва ли могла совладать с тем, что как-либо варится или жарится на огне или пару… Но, впрочем, совсем скоро наловчилась и теперь без труда могла приготовить почти всё, о чём Танджиро её просил. А о сложных блюдах он ни разу не заикнулся.       Затем же, когда пища была приготовлена, Канао бежала проверять Танджиро. Если он по какой-то причине всё ещё спал, она заносила ему завтрак на подносе и бережно оставляла возле футона, а если же нет, сидела рядом с ним и наблюдала за его трапезой, попутно о чём-то болтая.       В его присутствии та почти никогда не ела. Свой голод она умудрялась утолять ещё до того, как шла к нему с завтраком, отчего Камадо всегда удивлялся, когда она успевает наесться… Канао же лишь пожимала плечами.       Женщина завтракала тем, что первое под руку попадётся, будь то оставшаяся каша или какие-нибудь овощи с фруктами, а после запивала чаем.       Сегодня Танджиро ещё спал, и Канао не стала у него задерживаться. После приготовления завтрака следовало позаботиться об обеде и ужине, а так же о том, выпил ли он все нужные отвары и препараты для поддержания своего и без того хилого здоровья, которое с каждым днём всё больше и больше увядало…       Впрочем, она отдавала ему должное — обязательность её мужа никогда не подводила, и Камадо принимал все лекарства исправно, даже не морщась.       К слову, за приготовление лекарств тоже отвечала Канао, отчего порой часами пропадала в бывшем кабинете Шинобу. В этом памятном для Канао месте та почти ничего не трогала, и всё лежало на тех же местах, как и при сестре…       После же, если остаток дня был свободен, Канао занималась либо уборкой, либо уходила на рынок, где закупалась продуктами. На всякие безделушки женщина не смотрела, даже если Танджиро настойчиво просил её купить себе новое кимоно или украшение.       Когда он стал слаб и немощен, выйти в город за подарком для любимой женщины стало невозможно, поэтому Танджиро отдавал Канао все свои деньги и умолял её что-нибудь себе купить… Он готов отдать всё, лишь бы снова видеть улыбку на её милом лице, которое так любит.       Мужчина надеялся, что Канао его послушается, что купит себе что-то для успокоения души и покажет ему, будет смеяться и улыбаться… но она не слушала. Все отданные ей деньги благополучно возвращала.       — Мне не нужно ни новых одежд, ни украшений… — говорила Канао, — Мне нужно, чтобы ты был со мной… — и со вздохом уходила, явно пряча внутри нечто большее, чем могла ему показать.       Канао не хотела, чтобы он видел её слабой. Не хотела, чтобы он видел её бесполезных слёз, которые, зачастую, отчего-то лились сами по себе. И виной этому была то ли её усталость вместе с одиночеством, то ли осознание одной простой, но до безумия больной истины, бороться против которой было бесполезно…

***

      В последнее время они стали видеться ещё реже.       Канао, как и всегда, убегала в самую рань, а Танджиро оставался в спальне наедине с самим собой… Часто дремал, пробовал читать зарубежную литературу, сочинял стихи, каждый из которых посвящал Канао. Криво, но с любовью рисовал своих друзей и в обязательном порядке писал им письма, делился с Кабурамару нелепыми историями из своей жизни, от безделья смотрел в окно, вспоминал былые дни, а после с отвращением глядел на своё худощавое бледное тело и закрывал глаза лишь с одной мыслью:       — Такова моя плата…       Но чем бы Танджиро не занимался, в любое время преданно ждал скорейшего появления своей любимой в дверях, лишь бы на минутку с ней повидаться и спросить, как у неё дела…       Танджиро жалел её, слёзно просил прощения за всё, что так резко свалилось на её плечи и удивлялся стойкости этой «маленькой женщины с большой буквы», как он частенько любил её называть.       И она наконец появилась, когда на улицу уже опустилась ночь… За окном воцарился молодой месяц, отливающийся белым светом на стекле, за которым Танджиро с интересом наблюдал так, словно видел впервые, пока подле него не раздался тихий скрип раздвижной дверцы…       Он уже знал, кто это был.       Тогда Танджиро в спешке повернул голову в сторону шума и даже нашёл в себе силы приподняться, но с футона так и не встал… однако улыбка его была неизменной, всё такой же доброй и ласковой на бледном болезненном лице.       Он с большой любовью глядел на вошедшую в комнату Канао. Она же отвечала ему усталым и измученным взглядом, стараясь слабо улыбнуться.       — Ну наконец-то ты пришла… — с радостью проговаривал Танджиро тихим голосом и всё никак не мог дождаться момента, чтобы снова обнять её после тяжёлого дня, — Я ждал тебя… — руки, на которые тот опирался, вскоре задрожали, и ему пришлось вынужденно опуститься на футон с тяжёлым вздохом, — Как ты сегодня? Не слишком устала?       — Устала, — тихо отвечала Канао, медленно закрывая за собой дверцу.       Ночью она никогда не держала её открытой, а днём наоборот, до конца не закрывала…       Следом женщина тихо прошла к открытому окну и уж было хотела прикрыть его, как вдруг спросила:       — Тебе не душно? Я хочу закрыть окно на ночь…       — Закрывай, если пожелаешь. Днём было жарковато, но к вечеру комната остыла.       Тогда Канао согласно ему кивнула и быстрым движением руки захлопнула некогда открытую на форточку. В спальне сразу стало намного тише… Гудящий по ночам ветер так сильно приелся слуху, что поначалу в ушах у Камадо всё ещё что-то звенело.       — Под вечер не было сквозняка?       — Не было, не беспокойся. — по-доброму успокаивал её он, — А если бы и был, я бы сам окно прикрыл. Уж на это у меня сил точно должно хватить… — однако Танджиро сомневался в собственных словах, и Канао это сразу поняла, — Не хочу обременять тебя лишний раз. Ты итак с утра до ночи хлопочешь по дому одна, а если ещё и окно закрывать мне будешь…       Но он не успел договорить.       — Танджиро!.. — резко прервала его Канао громким возгласом и обернулась.       Камадо тут же замолк, как Канао и хотела, но теперь вопросительно на неё глядел. Тогда женщина вздохнула, от усталости облокотилась на оконную раму спиной и, потирая пальцем пульсирующий висок, произнесла:       — Мы уже говорили об этом… Ты знаешь, что мне несложно. Для тебя я сделаю всё, о чём попросишь… — в её голосе слышалось отчаяние, в какой-то мере даже раздражение. Всякий раз, когда Камадо говорил, что не хочет её обременять, Канао одолевали такие чувства, — И уж тем более окно закрою…       Она была расстроена, и Танджиро, как никто другой, прекрасно это понимал. Для него было достаточно лишь взглянуть на её лицо, и тогда всё сразу становилось ясно.       — Я знаю, знаю… — теперь виновато бормотал он, снова предпринимая отчаянные попытки приподняться и сесть.       Казалось, исхудавшее тело трещало по швам, стоило ему лишь немного поднапрячься, отчего Канао тотчас подбегала к нему и аккуратно придерживала.       — Спасибо… — тихо благодарил её Танджиро и продолжал начатое: — Просто хочу о тебе хоть как-то позаботиться… Хотя сомневаюсь, что в моём положении это возможно.       И он вновь с болью глядел на свои руки, на похудевшие бледные пальцы, которые теперь были способны лишь перо держать, да страницы книг перелистывать. Танджиро становилось горько от того, во что он превратился. Но хуже всего было от осознания, что Канао видела его таким, и что рано или поздно ему придётся её оставить…       — Мне не нужна та забота, что тебе во вред. — твёрдо, но тихо отвечала она, до сих пор его придерживая, — Для меня достаточно знать, что с тобой всё в порядке, а большего и не нужно…       Теперь же, когда Канао убедилась, что Танджиро больше не нужна была её помощь, убрала от него руки, встала и побрела к ширме. Перед тем как лечь, ей хотелось переодеться и наконец-то распустить свои длинные волосы.       Он не смог ей ничего сказать.       Канао всегда говорила твёрдо и прямо, оттого и спорить с ней было сложно, да ему и не хотелось… Мужчина провожал её тоскливым взглядом за ширму, словно та вновь надолго от него уходила, а после наблюдал за едва заметным силуэтом женского тела, с которого мгновенно слетала всякая одежда.       Своё одеяние Канао меняла быстро, и уже через считанные мгновения возвратилась к нему совершенно другой, в привычном для неё спальном наряде — в старой изношенной юкате сероватого оттенка, какую та нашла пару лет назад, когда разбирала старые ящики с одеждой своих сестёр. И эта, судя по размеру, когда-то принадлежала Канаэ.       — Ты ужинала? — вдруг поинтересовался Камадо, наблюдая, как Канао усталым шагом приближалась к своему спальному месту.       Нередко случалось, что Канао забывала о вечернем приёме пищи, в то время как об ужине для Танджиро помнила всегда, и потому этот вопрос для него вошёл в привычку.       — Ужинала, — еле слышно бормотала она, пока расстилала своё постельное и присаживалась рядом.       — Что ты ела?       Ему очень хотелось услышать в ответ речь о чём-нибудь сытном и полезном.       — Остатки утренней каши, — не утаивала Канао, — Спросонья добавила больше крупы, чем обычно, а к утру уже пропадёт. Пришлось доесть.       И тогда Танджиро согласно ей кивнул, даже если отнёсся к услышанному несколько скептически:       — А остатков от моего ужина не осталось?       — Не осталось, я готовила на одну порцию.       И Камадо уныло вздохнул, а после сочувственно на неё поглядел. Она выглядела такой измотанной и уставшей от всего на свете, что Танджиро даже становилось совестно от того, что он мучал её абсурдными вопросами… Ей бы вздремнуть, а то, небось, снова весь день на ногах простояла, так и не присевши.       — Но послушай… — теперь заметно тише проговаривал он, нежно дотрагиваясь до её плеча, — Я всё никак не могу понять, почему ты не можешь приготовить что-то хотя бы на два дня вперёд? Ведь это бы так облегчило твой труд! Стала бы посвободнее…       Канао в ответ удручённо опускала голову, будто показывала, как сильно тот заблуждался.       — Тебе положено есть только свежеприготовленную пищу с массой полезных веществ… — и тут она строго взглянула на него, да так, что Танджиро аж опешил: — Кормить тебя бесполезной похлёбкой я не стану, а сама и так могу что-нибудь съесть… К тому же, кухарка я никакая…       После женщина с грустью усмехнулась.       Танджиро же не оценил её слов и поспешил развеять тень сомнения, которую та на себя опускала.       — Ты заблуждаешься, Канао, — неспеша начал он, намеренно ища её взгляда, но она словно наоборот, только и делала, что избегала его… — Не говори так о себе. Ты прекрасно готовишь! Уж я-то знаю.       Танджиро изо всех сил старался её переубедить, говорил правду и улыбался, но Канао была неумолима:       — Да ты просто хочешь меня утешить… — с долей грусти отрезала та, после чего аккуратно снимала его руку со своего плеча, а затем ложилась на футон и отворачивалась.       Тогда Танджиро всё понял без лишних слов… Мало того, что попытка переубедить её не подействовала, так Канао теперь и вовсе отказывалась с ним говорить.       Но он мог её понять.       Усталый вид, шатающаяся походка и головокружение, на которые та в последние дни ему жаловалась — ничто иное, как признак жуткого переутомления. Ещё бы! Канао не Танджиро, не может лежать в кровати сутки напролёт… И Камадо бы тоже не лежал, если бы только мог, ведь вид постельного белья и одеял давным-давно ему осточертел…       — Что ж… — бормотал он на выдохе, после чего снова прикладывал руку к Канао и мягко поглаживал её то по талии, то по спине, вырисовывая ладонью каждый изгиб любимого женского тела, — Я хочу, чтобы ты больше отдыхала и набиралась сил. Совсем ведь себя не жалеешь… — закончил тот с жалостью.       — Ради чего мне себя жалеть? — Канао же, кажется, не поняла его слов, — Не в бедности живу, жильё имею, счастлива в браке…       Последнее прозвучало с особенной горечью, и женщина сжалась…       Она не врала, когда говорила, что счастлива. Канао любила Танджиро. Всем сердцем любила и была готова всё за него отдать, лишь бы он был жив... Но годы неумолимо шли вперёд, и тогда Канао понимала, как же мало времени осталось, и как быстро прошли те года, когда с ним всё было хорошо…       Ей хотелось проклясть себя за то, что она не ценила тех золотых лет.       — Но послушай, — Танджиро не замолкал, склонялся к её уху и тихо продолжал: — Почему бы тебе не позвать на помощь Аой? Незуко с Зеницу? Я уверен, что они будут только рады…       — У них своих дел полно. — строго прервала его Канао, давая понять, что задумка была бессмысленной, — Аой живёт далече отсюда, А Незуко… совсем скоро рожать будет. Я не стану их тревожить.       Она была слишком тверда, и Танджиро больше не знал, что мог ей предложить. Каждый вечер он умолял её перестать трудиться до холодного пота, но Канао не слушала, а всякий раз, когда ему просто хотелось с ней поговорить, то тут же засыпала…       — И правда… — задумчиво бормотал Камадо, когда вспоминал о том, что в семье Незуко и Зеницу совсем скоро ожидалось пополнение.       Агацума писал об этом чуть ли не в каждом письме. Рассказывал, как он волнуется, причём настолько сильно, что аж паника охватывает, в ответ на что Танджиро уверял его во всём хорошем и призывал верить в лучшее.       Мужчина был рад за них, однако сейчас больше беспокоился о Канао.       — Но всё-таки…       — Я сама со всем справлюсь, — теперь она, совсем его не слушая, твердила о своём, — Я сильная. Годы в истребительском корпусе воспитали во мне сильный дух, и я ни за что не опущу руки, пока у меня ещё есть шанс…       Но вдруг Канао замолкла, когда вроде бы начинала с заметным воодушевлением. Женщина просто хотела казаться сильной. Точнее, выглядеть такой в глазах Танджиро, ведь кому, как ни ей теперь подавать пример силы и настоящего мужества, когда он может не дожить до своих двадцати пяти…       Тогда Танджиро выдохнул, с любовью погладил её пусть и исхудавшей, но всё такой же тёплой рукой и с едва заметной улыбкой произнёс:       — Ты самая сильная женщина из всех, которых я когда-либо знал! — и аккуратно приобнял её со спины, со всей любовью касаясь губами её затылка и шеи, — Вдобавок, ещё и самая любимая женщина…       Он снова её поцеловал.       И Канао было приятно от его ласок. Было приятно осознавать себя любимой и желанной, ведь ни этого ли желает каждая замужняя женщина? Однако то странное навязчивое чувство, что высасывало из неё всю жизнь, больше не позволяло ей отдаться Танджиро сполна. Даже если бы Канао и хотела ответить ему, то не смогла бы…       В один момент ей стало необъяснимо страшно касаться его рук, смотреть в его глаза и в это больное бледное лицо, на эти длинноватые волосы и думать, что совсем скоро этого больше не будет… Думать о том, что совсем скоро он замрёт навсегда и больше никогда ей не улыбнётся…       Она была убита этими мыслями.       И вроде бы Танджиро хотел приласкать её ещё, когда медленно приспустил ворот спальной юкаты и открыл для себя островатые, но безумно любимые плечи, да только Канао его остановила.       — Нет, не надо… — отчего-то дрожащим голосом шептала она и снова сжималась, мгновенно прикрывая то, что Танджиро совсем недавно раскрыл, — Я не хочу… Хватит, пожалуйста, Танджиро…       Когда она произнесла его имя, причём так жалобно и несвойственно, что-то в нём дрогнуло, и тогда Танджиро мигом отстранился. Отстранился так, словно что-то его обожгло, когда он касался её в последний раз… И виной тому была то ли её внезапная холодность, то ли ощущение того, что он сделал что-то неправильное. Ему всего-то хотелось дать ей своей любви после целого дня, проведённого в одиночестве, а Канао не хотела её принимать и отстранялась, словно избегала. Нарочно ли?.. Танджиро не знал, но определённо не хотел той близости, что была против её воли…       — Прости… Наверное, я слишком увлёкся, — казалось, теперь тот испытывал стыд за то, что едва ли стянул юкату с её плеч, — Тебе, пожалуй, лучше отдохнуть… Итак из-за меня почти не спишь…       В ответ же Канао промычала ему что-то сонное и неразборчивое, накрылась одеялом и зевнула. Танджиро так и остался растерянно глядеть ей в спину.       Он чувствовал - с Канао что-то не так, и дело было не в отказе. Внутренние чувства ему подсказывали — странное нечто давно таится в её душе, не давая покоя…       От этого ли она и стала так холодна? От этого ли стала его избегать?       С этими странными мыслями, что путались в его голове, мужчина осторожно перелёг на свою часть футона, тоже накрылся, но отворачиваться от Канао не стал.       Его всё ещё не покидала надежда, что Канао повернётся к нему, мягко улыбнётся, а после нежно возьмёт его за руку и уснёт с ней в обнимку, но ничего из этого уже так давно не происходило…       Всё это — лишь глупые мечты, которым так и не суждено сбыться.       Канао лежала, как и прежде. Плечи её опускались и приподнимались под медленным спящим дыханием. Глаза её наверняка были закрыты, и та наверняка уже была в пути в страну своих грёз, а Танджиро даже не думал засыпать.       Сердце Камадо быстро билось. Учащался пульс, когда он думал о ней, о своей безудержной любви к ней и её странной холодности.       Тогда Танджиро вздохнул с явной печалью на лице, кончиками пальцев дотянулся до её волос так, чтобы Канао не почувствовала, и стал их перебирать. Её чёрные волосы, всё такие же длинные и шелковистые безумно ему нравились, как и всё, что было у Канао. Её тело, все её шрамы и изъяны, в каких он видел лишь прелесть — всё он любил, а она будто не понимала…       — Канао… — вдруг снова заговорил Танджиро, когда вроде бы не должен. В голосе его слышалась печаль, пустая надежда поговорить с ней ещё немного, узнать причину, — Моя нежная, ты спишь?       С давних пор Танджиро часто обращался к Канао на «моя нежная» и вкладывал в эти слова все свои самые тёплые чувства, отчего те всегда звучали так мягко и любимо…       Женщина сразу откликнулась, мигом приподнялась и прогнала весь свой сон, что так быстро на неё накатил. С заспанным лицом та посмотрела на своего мужа и взволнованно спросила:       — Что такое? Тебе нужна моя помощь?..       Казалось, она не могла думать ни о чём другом.       — Нет-нет, дело не в этом… — успокаивал её Танджиро, брал её руку в свою и снова тянул к кровати.       И Канао, впрочем, тут же послушно легла, но теперь непонимающе на него глядела.       — Так в чём же? — женщина зевнула, — Если хочешь поговорить, то не сегодня. Я слишком устала… Оставь это на завтра.       Она снова хотела отвернуться на свой бок, но Танджиро ей не позволил. Он по-прежнему держал её ручку и не отпускал, словно требуя, чтобы та осталась и выслушала…       Тогда Канао напряглась, другой рукой потёрла заспанные глаза. О чём Танджиро только думал? Она уже сказала ему, что не хотела близости, да вот только и лицо его больше не выражало той тяги… Оно, скорее, было ещё более побледневшим, чем раньше и ещё более болезненным, чем всегда…       — Танджиро, что происходит? — непонимающе спрашивала она, теперь не зная, чего ожидать, — С тобой точно всё в порядке? Снова кружится голова?       — Нет, с головой всё в порядке, и со мной тоже… — его голос не внушал доверия, и опущенный взгляд напрягал не меньше, но вдруг он сжал её ладонь и наконец-то взглянул Канао в глаза со странным вопросом: — Канао, пожалуйста, пообещай мне, что выслушаешь?       И тогда она едва заметно нахмурилась:       — Ты снова за своё? — а после хотела высвободиться, что заставило Танджиро схватиться за неё ещё крепче.       — Пожалуйста… — твёрдо настаивал он из последних сил, — Пообещай… — а теперь почти шептал, едва приоткрывая губ, и не сводил с Канао глаз.       Женщина тоже смотрела на него. Сначала делала это с опаской, а после с нескрываемым чувством жалости. Больной человек просил её о такой мелочи, а она отказывалась… Совесть взыграла в её нутре, и тогда она перестала сопротивляться. Лицо её вмиг переменилось.       Канао осторожно накрыла его руку своими, и, всё ещё встревоженно глядя мужу в глаза, тихо прошептала:       — Я обещаю…