Проведи меня через туман. Летопись вторая: Морная сеча

ᛣᛉ

      В классе стояла тишина, лишь голос преподавателя, размеренный и негромкий, нарушал ее. Константин Петрович Афанасьев, сидя за учительским столом в привычном черном костюме, пошитом строго по его высокой и худой фигуре, читал лекцию по Славянской мифологии, но сейчас был вынужден отвлечься:       — Вся школа, как, в том числе, и вы, только и говорит о предстоящей Морной сече.       — Известно уже, кто будет представлять школу на турнире? — спросил Виталик Пожарский, взлохмачивая свои рыжие волосы и держа в пальцах простую шариковую ручку с синими чернилами.        — Представитель будет объявлен на праздновании Велесовой ночи тридцать первого октября. Сейчас идет подбор претендентов. От каждой общины выбирается буквально один-два ведьмага, которые отличаются высокой успеваемостью и какими-то необычными или очень сильными способностями к чему-то.       — И как будут выбирать среди них? — прищурился Влас, почти лежа на столешнице парты, мучаясь от ломоты в мышцах. С начала учебы прошло несколько недель, приближался праздник Новолетия и день осеннего равноденствия. Парни, кто записывался на Ратную магию, потихоньку освоились на тренировках, но нагрузка только увеличивалась, и вот к этому тело привыкать не хотело. Мышцы болели.       — Это будет выбирать школьный преподавательский совет.        — А какие будут задания? — спросила Мирослава, которая даже подпрыгивала от интереса. На самом деле Константин Петрович был прав — о Морной сече говорили все, кому не лень. Яромир, сидевший с ней за одной партой, как делал уже второй год, покосился на нее с подозрением. Он никакого интереса к Морной сече не выказывал, чем только, как оказалось, еще больше привлек к себе ненужного внимания.        — Мирослава, а вот это — уже засекреченная информация, — ответил ей Афанасьев, сложив руки на груди и откинувшись на спинку рабочего кресла. На его столе лежал только журнал и ручка, все остальное рабочее пространство пустовало. Лишь по бокам кабинета стояли книжные стеллажи с дополнительной литературой по славянской мифологии и ее бестиарию. — Команды погрузят в нестандартные условия, будут проверяться знания участников во всех областях магии, ну и, разумеется будет оцениваться их смекалистость, сила воли и физическая выносливость.       — Здорово! — Мирослава подперла кулаком подбородок, и, казалось, в ее глазах скоро вспыхнет огонь нетерпения. — А как будут выбираться участники в команды?       — Претенденты к Велесовой ночи сами подбирают себе сокомандников. Но, иногда случается, что просятся добровольцы, если кто-то из участников отказывается.       — Добровольцы? Любой может стать им?       Яромир почесал пальцем черную бровь и нервно выдохнул.       — Любой. Решение о том, чтобы взять или нет в свою команду добровольца, или по-иному клеврета, остается за представителем. Кстати, капитана команды называются вратником.       — А почему именно так? — спросила Ксюша Вуколова, которая сидела рядом с Вершининым. Они еще на перемене обсуждали новую тактику тренировки по «шабашу», и сели вместе, чтобы по возможности обсудить ее еще на уроке. Никиту мало интересовала Морная сеча, он откровенно зевал и что-то рисовал на чистом пергаментном листе. Однако сейчас поднял голову и заученно сказал:       — Клеврет — это приспешник в каком-то дурном деле. Чем же Морная сеча заманчива, раз все так рвутся в ней участвовать?       — А я уж думал, что вы, Вершинин, собираетесь выспаться на моем уроке, — колко заметил Константин Петрович, терпевший зевки ученика пол урока. Никита беззаботно  мотнул головой, отрицая намерение спать. — Несколькими столетиями ранее Морная сеча проводилась для тех, кому император даровал второй шанс. Тем, кто провинился, совершил преступление или просто не имел возможности выбиться в люди иным способом. На годовщину царствования императора у них была возможность пройти испытания, доказать свою верность и даже пойти на службу к правителю. Многие погибали, не дойдя до финала, поэтому участники звались клевретами, теми, кто шел на риск и смерть ради единственной возможности в их жизни.       Никита кивнул, понимая взаимосвязь, но все же поднял вверх указательный палец и прищурился:       — А вратник? Это ведь стражник у ворот в острогах и крепостях?       — Формально — да. Но в нашем случае это тот, кто проведет свою команду через Навьи врата. Не те, что ведут в Ведоград. А те, которые будут заводить и выводить из испытаний. Так, ладно, пишем дальше лекцию! — учитель хлопнул ладонью по столу, привлекая внимание перешептывающихся учеников.       — Как интересно, да? — шепнула Яромиру Мирослава, придвинувшись ближе к другу. Полоцкий, хоть и не отодвинулся, но выглядел чем-то недовольным.       — Мир, оно тебе надо?       — А тебе нет?       — Нет! Мне и своих ежемесячных проблем хватает.        — Но, а если бы не это, ты бы участвовал?       Яромир невольно задумался, крутя в пальцах черную гелевую ручку с фамильной печатью на колпачке.       — Нет. И я не понимаю, почему тебя это так интересует.       — Это ведь шанс!       — Какой шанс, Мир? Ты же не провинилась перед императором! — он улыбнулся кривой улыбкой, и на его щеке появилась небольшая ямочка. Мирослава улыбнулась в ответ, хитро прищуриваясь.       — Шанс доказать, что я тоже что-то могу!       — Так, не отвлекаемся и пишем! — Константин Петрович повысил голос, продолжая урок. Полоцкий, искренне не понимающий, что именно хотела доказать подруга, все же тайно ею восхищался. Ему всегда казалось, что она намного храбрее него самого. В ее глазах пылал огонь жизни, который точно поджигал ей пятки, поэтому Мирославе и не сиделось на месте. Ему же хотелось спокойствия, но… коли судьба свела его с этой девчонкой — Яромир следовал за ней, словно верный пес. Он не понимал, зачем это делает, но так казалось правильным. Именно поэтому ему не хотелось, чтобы черти понесли ее на Морную сечу. За себя он не переживал, зато беспокоился за ее здоровье. И не только физическое.       Афанасьев встал, скрипнув ножками рабочего кресла по деревянному полу класса, и оперся ладонями о стол.        — Волоты или велеты — богатыри, которые по поверьям несколько тысячелетий назад населяли землю. Они имели большую силу, как физическую, так и необъяснимую магическую, а также огромный рост. Служили они добру, природе и богам. Их создал Велес, который заселял молодой мир. Они сильно напоминали лицом нас, обычных людей, имели схожие с нами болезни и анатомию. Однако людей сторонились, но при правильном к ним обращении всегда помогали. Предпочитали жить в горах, как, собственно, и мы с вами, и были смертны. Как называются места их захоронений?       — Курганы, — ответил Яромир, поймав требовательный взгляд преподавателя. Тот кивнул.       — Верно. Курганы притягивают к себе многих людей, как их называют простаки: с экстрасенсорными или необычными магическими способностями. Как вы уже догадались, наши ведьмаги тоже часто посещают данные места. Кто-то для того, чтобы почтить память предков, там захороненных; кто-то, чтобы восполнить магические силы; но есть и те, кто совершают в этих святых для нас местах бесчинства.       — Какие? — спросила Иванна, поставив точку в конце предложения. Астра, сидевшая с ней рядом, уставилась на Константина Петровича во все глаза. Тот обошел стол, ведя пальцем по столешнице, будто проверял, сколько на ней пыли. Потерев средний палец о большой, посмотрел на учеников.       — У чернокнижников, которые служили Чернобогу, в одно время была большая любовь к этим местам.       Услышав эти слова, Мирослава повернулась к Яромиру, который непроизвольно напрягся. Он глянул на подругу, глаза у которой слегка округлились. В голове девочки пробежала мысль: неужели у нее в роду были чернокнижники?! Неужели может быть так, что и она тоже окажется такой?!       Афанасьев, не подозревающий о ее переживаниях, продолжал:       — Там концентрируется большая магическая сила. И если кто-то просто пытается подпитаться энергией для сохранения магического резерва, то другие используют энергию этого места для того, чтобы вызвать бесов: тех, которым они служат, или тех, кто служит им. Все зависит от демонической иерархии. Законами империи посещение таких мест без разрешения запрещено. Нарушают либо отшельники, лиходелы, либо чернокнижники.       — Но ведь это как-то отслеживается? — спросил Матвей Оболенский, поправляя сползшие на кончик носа очки.        — На деле это все сложнее, чем может показаться. Магические ловушки в таких местах часто дают сбой, поэтому отследить, кто и когда открыл очередной портал, вызывает большие трудности у специального отдела в Ратиборе. К тому же курганов на нашей территории большое количество, и за всеми уследить трудно, чаще их распределяют по территориальным ведомствам.       —  А что за отдел ими занимается? — поднял руку Лешка Сорока. Кажется, он тоже собирался поступать в Ратибор. Либо же зачем еще пошел бы на Ратную магию?       — МОРОК. Магический отдел регулирования охраны курганов, — произнес Яромир, и Леша кивнул ему.       — Именно, МОРОК. Это небольшой отдел, однако, работы им хватает. Они также занимаются закрытием порталов и уничтожением вырвавшихся бесов, что остались на кургане или каким-то образом оказались среди людей, — более подробно пояснил Константин Петрович. Он посмотрел на свои наручные механические часы. — К следующему занятию прочитайте параграф шестой и на основании прочитанного подготовьте доклад на тему: «Магия Велетовой горы. Заклинания, заговоры, обряды на местах силы». Свободны.

ᛣᛉ

      Ваня вышел из школы сразу же, когда закончились занятия. Он с трудом отсидел на факультативе по Ядовредительству, куда ходила и Мирослава, которая, к слову, показывала неплохие знания. Отдельно им был выбран факультатив по Гербологии и травничеству, к которому лежала душа. Если, конечно, таковая у него вообще была в наличии.       Руки дрожали, а во рту было сухо, да так, что казалось, язык скоро потрескается до крови. Крови. Как же хотелось крови… Ежемесячные необходимые для поддержания нормального существования процедуры переливания крови, от которых порой невыносимо тошнило, стали единственным шансом жить нормально, иначе собственный организм готов был иссушить внутренности. Вот так, как сейчас…       Было необъяснимо тошно от всего того, что его окружало. Прелести жизни, что прежде радовали, сейчас вызывали невыносимую скуку, от которой некуда было деться. Все его существо будто отвергало прежнюю жизнь, однако, не могло принять новую. Новые реалии сужались только до одной точки, на которой и концентрировалось сознание.       Красавица-осень вступила в свою самую ароматную и прекрасную пору года, когда деревья облачались в разноцветные одеяния. Листья с берез уже облетели и теперь лежали желтым покрывалом на земле, где уже жухла трава, но в лесах все еще зеленел пушистый моховой ковер. Пряно пахло опадающей листвой, но измененное обоняние плохо воспринимало прежде любимые запахи.       На душе было гадко. И пусто, будто ничто не могло привнести в нее хоть каплю радости. Его длинный графитового цвета ферязь, накинутый на плечи поверх светло-серого мундира, волочился по земле, пачкаясь в пыли, но парню не было до этого никакого дела. На улице уже стояли сумерки, однако, и это не имело значения. Обострившееся зрение давало прекрасный обзор даже по ночам.       Он не улыбался, как бывало прежде, когда считал себя человеком. Улыбка стала фальшью, прикрывающей собственные сомнения и печаль, поселившиеся в голове. Остановившись на тропинке, ведущей к покрытой туманом реке Росинке, оглянулся на густой и высокий лес, что уже утопал в сентябрьском вечере.        Ваня вспомнил свое пробуждение после воскрешения. Это произошло почти спустя неделю после того похода в Пущу на день Новолетия. И вот скоро стукнет год с тех событий. Первая годовщина собственной смерти. После пробуждения он не заподозрил чего-то неладного, лишь забеспокоился, когда над ним появились родные лица матери и отца. Мать — Эльвира Ильинична Третьякова, женщина стройная и харизматичная, прижимала к губам дрожащую ладонь. Ване необходима была почти минута на то, чтобы сфокусировать взгляд на ее опухшем от слез лице.       — О, Жива, спасибо тебе за сына! — прошептала она и рухнула коленями на пол, прижимая ладонь сына к своим губам.       — Эля!        Отец Ивана — Роман Иванович, полноватый и темноволосый, сохранивший с годами свою красоту мужчина, аккуратно приподнял жену и усадил ее на край больничной койки. Он был одет в изумрудный ферязь, какой носили медзнахари, хотя формально сам им не был. Однако их семейное дело по изготовлению многих лекарственных отваров и снадобий, настоек и мазей открывало ему двери во все медзнахарские госпиталя.       — Ты как себя чувствуешь? — обратился Роман к сыну, который молча лежал на кровати и наблюдал за родителями.       — Я… — Ваня прочистил горло, ощутив необъяснимую сухость во рту. — Пить хочу.       — Пить? Надо воды! Ромочка, попроси принести ему заговоренной воды! — Эльвира, поправляя свои темные волосы, что были уложены в высокую прическу, обернулась к мужу. Тот кивнул и вышел. — Сейчас, милый, сейчас папа все принесет… — у нее вырвался очередной всхлип.       — Мам, не надо. Я же в порядке… — он попытался улыбнуться, но обескровленные потрескавшиеся губы не поддались. Язык потянулся их облизать, но и слюны почти не было. Заметившая это мать отвернулась, стирая горячие слезы. — Мам…       — Прости, мой хороший, прости… Мы… Мы очень за тебя переживали! — она снова взяла в свою теплую ладонь его прохладную руку и сильно ее сжала. Ему же показалось, что у нее температура. Однако он не успел это озвучить, как в палату прошел отец, а следом за ним два медзнахаря.       — Здравствуйте, Иван Романович. Поздравляем вас! — произнес низенький медзнахарь, что-то вычитывая в карточке больного и краем глаза наблюдая за ним самим.       — С чем? — не здороваясь, выговорил Ваня, вдруг осознав, что замечает множество окружающих его запахов. Тут были и смесь лекарственных трав, следы антисептических заклинаний, смешение женских и мужских парфюмов, запах пота, страха, крови и… горя.        — Со вторым днем рождения. Мы думали, что потеряем вас, — ответил ему тот же медзнахарь. Второй встал у изножья койки больного.       — А что случилось? И… — он облизал губы. — Можно воды?       — Можно.       Ему передали стакан. Он сжал стекло бледными пальцами, поднеся воду к губам. Залпом выпил все до дна и с удивлением уставился в пустой стакан, причмокнув. Затем поднял глаза и встретился взглядами с медзнахарем, который с ним общался. Отец обнимал мать за плечи. Все они смотрели на него, затаив дыхание.       — Я…        — Что-то не так?       — Эм-м… Я еще хочу.       — Жажда. Мы этого ожидали, — прокомментировал мужчина, обращаясь к старшему Третьякову. Тот шумно выдохнул. Только тут Ваня заметил, что на лицо отца будто легла тень, так он был изможден.        — Не имеет значения. Главное, что мой сын жив.       — Можем приступать к восстановлению его организма? Вернее будет остановиться на капельнице, нежели не пероральном вливании.        — Да. Эля, тебе лучше вернуться домой. Приедешь завтра…       — Ч-что? Почему? — она вцепилась в руку мужа, заглядывая ему в глаза.       Роман отвел ее в сторону и зашептал на ухо:       — Ему предстоит большой восстановительный курс. Ты же знаешь, на что мы пошли, чтобы не потерять его… Теперь требуется выполнить условия…       Эльвира, еле сдерживая очередные слезы, повернулась к сыну, у кровати которого уже суетились специалисты.       — Ванечка! Отойдите от него! — она, растолкав медзнахарей, подошла к сыну. Тот был бледен и растерянно смотрел на мать. — Завтра тебе уже не будет так плохо!       — Да я в норме…       — Сын, сегодня тебе сделают процедуру, которая должна облегчить то странное состояние, в котором ты сейчас находишься, — вставил слово Роман, на что Ваня нахмурился.       — Да все хорошо! — Ваня, ничего не понимая, попытался встать, но откинув одеяло, уставился на свое тело: казалось, что он не ел нормально несколько месяцев, так сильно похудел. Он и прежде никогда не страдал от лишнего веса, но теперь… Кожа да кости… У него пропал дар речи. Руки с тонкими запястьями и длинными пальцами потянулись к худым ногам, неверяще касаясь собственных тонких конечностей. Взгляд скользнул к выступающим тазовым косточкам и выше к ребрам, которые легко можно было пересчитать. Такое он видел только в учебниках магистории, где рассказывали о том, какие пытки применяли в магических битвах черные ведьмаги, чтобы истощить пленников…       — Вам необходима подпитка кровью, чтобы организм нарастил и восстановил мышцы, — закатывая магическую капельницу в частную светлую палату с задернутыми шторами, продолжил пояснять медзнахарь.       — Степан Авдеевич, может, ему дать успокоительное? — нервно спросила Эльвира, по лицу которой катились слезы. Она уже не пыталась их сдерживать, глядя на истощенного сына, похожего на мумию. Тот отвел взгляд от своего тела и растерянно уставился на мать.        — Нет, кровь сама все сделает. Какая у него была? Вторая отрицательная?       — Да, — кивнул Роман, накрывая сына одеялом. — Вань, держись! Это необходимо!       — Пап… — Ваня схватился за руку отца, чувствуя под пальцами, как колотился у того пульс. Его передернуло. И только тут он заметил: на собственной левой руке красовался еще один перстень, помимо того, который подобрал ему мастер для правой ведущей руки. — Что со мной?        Роман напрягся. В палате повисла тишина. Старший Третьяков, пытаясь взять себя в руки, уже хотел уйти от ответа, но сын снова спросил:       — Я был мертв, да? И на что тебе пришлось пойти, чтобы меня оживить? Откуда у меня второй перстень?       Медзнахари попятились, но из палаты так и не вышли.       — Пап!        — Нам пришлось заключить сделку…       — С кем? — Ваня, почему-то не чувствуя волнения, уставился на отца.       — С чернокнижниками. Это они тебя вернули.       У него ухнуло сердце в пятки. Неужели отец, ранее преданный Белобогу, теперь просил помощи у приспешников Чернобога? Неужели они сейчас так же активны, как были и несколько десятков лет назад до той самой битвы?!       — И… кто я теперь?       — Ты... воскрешенный черной магией упырь, — на одном выдохе произнес Роман Иванович. В тот момент показалось, что сознание готово отключиться. В глазах потемнело, а в ушах зазвенел колокол. Холодные пальцы вцепились в край одеяла, но, хвала Роду, ему хватило самообладания.       — Я что… теперь буду спать в гробу, жить на кладбище, а по ночам охотиться на людей в поисках крови? — его замутило, хотя он и пытался отшутиться.       Отец, видя панику в глазах своего ребенка, тут же продолжил:       — Тебе не придется пить кровь, сынок! Будут требоваться ежемесячные вливания донорской дозы! Чернокнижникам удалось сделать так, что формально твоя жизнь не сильно изменится! Почти все останется прежним!        — Прежним… Только теперь моя жизнь зависит от какого-то донора и его крови.       — Привыкнешь! Зато ты жив! — Роман вдруг разозлился, отходя от кровати сына. Он сделал столько всего ради этого и теперь не готов был услышать недовольства неблагодарного подростка.       — Разве это жизнь?! — сквозь зубы спросил Ваня, пока медзхнахари, обступив его, уже творили магию: тонкой струйкой, защищенной воздушным пузырем, вливали ему в вену чужую кровь. В стороне от младшего медзнахаря в воздухе засветилась диаграмма. Несколько линий разных цветов меняли свои координаты, подскакивая то вверх, то опускаясь вниз. Ваня наблюдал за этим зрелищем, отвернувшись от родителей. Отец увел рыдающую мать, и теперь парню самому хотелось разрыдаться, как порой у него случалось в детстве. Только теперь причина была не в сломанной фигурке волхва или ратиборца и не в отказе съесть еще одно мороженое. Теперь его жизнь принадлежала Нави, и он был ее неотъемлемой частью.       В госпитале Ваня пролежал почти неделю. После воскрешения необходимо было влить в него почти восемь литров крови, которую его организм всасывал, словно сухая земля долгожданный дождь. Три ушло на восстановление прежнего облика, пять на функционирование организма и внутренних органов до следующей процедуры. Тело его обрело почти прежний вид: наросли мышцы, вернулся румянец и тепло кожи, даже отступила жажда, и он с удивлением понял, что вполне может есть человеческую пищу. Ведь обычно воскрешенный упырь брезговал ею, а, значит, в нем осталось что-то человеческое. Для него это оказалось важно.       Как и важно вернуться на учебу. Родители настаивали на домашнем обучении, но его тянуло в Ведоград. К тому же, и с родителями отношения стали вдруг напряженными: отец постоянно наблюдал за его самочувствием, а мать продолжала рыдать. К ним приезжали ратиборцы взять показания о том, что именно Третьяков помнил до посещения Пущи. Вот странность, вспоминалась только записка, в которой Мирослава просила его с ней встретиться. И больше ни-че-го.       Так он и вернулся в школу, произведя полнейший фурор своим воскрешением. Ваня знал с самого детства, какую тайну скрывают Полоцкие: Яромир был проклятым волколаком. Но даже если бы и не знал, то будучи упырем, у которого обострились все органы чувств, не мог бы не заметить запах волчьего гена и флера проклятья над старым другом. Полоцкий, буравя его своими черными глазами, тоже догадался о новой сущности Вани. Но, спасибо его взращенной строгим отцом благородности, никому ничего не рассказал. Они с Яромиром прекратили общаться почти в тот момент, когда старший Полоцкий отказал Мирским в заключение раннего брачного договора их младших детей.        Сейчас же, глядя на темнеющую Пущу, над которой тучи заволакивали небо, повернулся к поляне, где в августе проходили занятия по Стихиям. Ему самому лучше всего давалась земля и работа с растениями: видимо, сказывался семейный дар травников и зельеделов. Он будто чувствовал каждую травинку, каждый лепесток и стебелек, даже, если тот и рос на приличном расстоянии. Природа оказалась единственным его утешением после того, как Третьяков перестал быть обычным человеком. А приближение холодов и зимы, которая в этих краях оказалась долгой и холодной, как показал прошлый год, гасила его силы. Поэтому он старался выходить на улицу каждый день, чтобы насытиться энергией. После недавней лекции по Славянской мифологии даже задумался: не съездить ли на курган, но тут надо было все продумать тщательно.       Ваня вышел на центр поляны, окруженной березовой рощей, и, раскинув руки, рухнул спиной на пожухлую траву. Та аккуратно уложила его тело на землю, стелясь под ним мягким покрывалом, поэтому ожидаемого удара не последовало. Закрыв глаза, потер их похолодевшими ладонями. Потом все же пересел на колени, длинными пальцами загребая траву и землю. Тихо зашептал:       — О, Бог ты мой, Семаргл-Сварожич! Дай мне силу свою и избавь от хвори, Пусть сгинет гнилая хвороба и боль, Боже, Исчезнет страданье, сгорят в огне все невзгоды. И след исчезнет проклятья черно́го…       Его ладони наполнились родным теплом, которым поделилась с ним земля. Сердце, чересчур медленное для человека, стукнулось о ребра и затихло. Как же все осточертело. Ему уже надо было находиться в медзнахарских палатах, а не спускаться к Пуще, но он искал спасения не в крови, а в силах природы. Он верил в нее. В ее невероятную мощь и энергию, наполненную силой целых столетий. Быть может, что их родовой дар был предназначен его семье именно потому, что Макошь, плетущая нити судеб, уже давно знала о том, что произойдет с одним из Третьяковых. Ваня верил, что сила природы обязана была ему помочь.       В желудке противно заурчало, и он сильнее сжал в кулаках землю.       — Че-ерт…       Во рту пересохло еще сильнее. В последние дни перед очередной процедурой его внешность всегда менялась: проступали синяки под карими покрасневшими глазами, вваливались щеки, бледнели губы. В эти моменты он непроизвольно сравнивал себя с Полоцким, который страдал от чего-то подобного с самого своего рождения. У них обоих был ежемесячный ритуал, перед которым ломало кости и мутилось сознание. Правда, ему, Ване, не приходилось терпеть жгучую боль каждое полнолуние, а всего лишь предстояло перетерпеть эйфорическое вливание чужой крови, от которой у него всегда сносило крышу.       Ему казалось, что у него бурлят гормоны, заходится пульс, будто прям перед ним стоит девушка его мечты, а в его кровь запустили дозу сильнейшего синтетического наркотика. Это одновременно пугало и манило. Стыдно. В эти моменты он переставал быть собой, не помнил, что говорил и что именно делал после капельниц. Его не выпускали из палаты, пока эйфория не сходила. Медзнахари проявляли профессионализм и молчали, и ему так было легче, чтобы никто не напоминал о его слабостях.       Поднялся на негнущиеся ноги, не выпуская из сжатых кулаков горсть земли, и глубоко вдохнул воздух в будто окаменевшие легкие. Даже дышать не мог нормально, его тело умирало, не справляясь без крови. Опустил взгляд на свои руки, на которых сильно виднелись вены с почти что черной и очень густой кровью, будто у старика, что был при смерти. Он никак не мог привыкнуть к этому, поэтому, ощутив, как задрожал его подбородок, во все горло заорал так, что на шее вздулась артерия:       — А-а-а-а-а-а-а!       Делать нечего. Надо было скорее дойти до медзнахарских палат и впасть в эйфорическое небытие, прежде чем снова вернуться к обычной жизни. Не успел он развернуться, как на поляне появился кто-то еще. Обостренные органы чувств направили его взгляд в ту сторону тогда, когда оттуда показался человек. Бордовый не застегнутый мундир и три дубовых листа ясно дали понять, что перед ним представитель третьего курса общины святовита.       — Эй, у тебя все в порядке?       — Да, — совсем недружелюбно буркнул Ваня и сделал несколько шагов к тропинке, ведущей в школу.       — Я слышал крик, думал…       — Все нормально! Уже проораться в одиночестве нельзя?! — он поравнялся со святичем и узнал в нем друга Морозовой. Они с ним несколько раз пересекались на ферме. На ферме, где работал упырь Никифор. И как Ваня смог его упустить?! За это он до сих пор не мог простить себя. Из-за его безалаберности чуть не погибла София, а вместе с ней и Мирослава с Яромиром…       Женька пожал плечами.       — Да можно, конечно, раз хочется.        — Ну вот и спасибо за разрешение.       Третьяков, не чувствуя в ногах силу, стал обходить Женьку, когда тот схватил его крепкими горячими пальцами за предплечье. Стемнело, и в березовой роще, в которой они стояли, почти ничего не было видно человеческому глазу.       — Ты под чем-то? — спросил Тихомиров, не понимая, что не так с этим парнем. Взгляд расфокусированный, глаза красные, в целом тот выглядел так, будто его ломало.       — Пошел ты! — Ваня попытался вырвать руку, но не рассчитал силы. Это было нелогично, но даже тогда, когда его тело умирало от обескровливания, в моменты защиты всегда включались резервы. Женьку качнуло в сторону, и он еле устоял на ногах, схватившись за ветку березы. Та, не выдержав его веса, хрустнула и обломилась, а Тихомиров зашипел.       — Навья срань! — он прижал к себе ладонь, рассеченную вдоль острым сучком. Никакой боли не ощутил, так как привык ее игнорировать на занятиях по Ратной магии. Однако такая рана может мешать, если сразу ее не залечить. Женька вздохнул. — Ладно, фигня. Заживет, бывало и хуже.       У Вани свело желудок еще до того, как Тихомиров охнул. Запах чужой крови, такой сладкий и манящий, застил глаза. Он сглотнул резко набежавшую слюну в еще недавно пересохший рот. На лбу выступил пот, по коже побежали мурашки.       — Третьяков, раз нам по пути, то пойдем в школу… Лукс! — Женька двинулся по тропинке, зажигая на здоровой ладони яркий шар света.        Не услышав за собой движения, оглянулся и замер, когда шар подсветил лицо Вани: он был безумно бледный, со впалыми щеками, а глаза покраснели так, будто у него разом лопнули все капилляры от резко подскочившего давления. Дышал он часто через рот и не сводил взгляда с Тихомирова. У Женьки волосы встали дыбом.        — Снизойди на землю Ирий…       Он медленно сделал шаг назад, быстро соображая, что происходит. Человек так не выглядит и так не реагирует. Какие есть варианты?! Оборотень? Бес?! Вампир?! Определиться не успел, потому что вопрос Третьякова застал его врасплох.       — У тебя вторая отрицательная?       Женька ошарашено открыл рот.       — Что?!       — Группа крови у тебя какая? — слова давались ему чересчур тяжело, и Ваня мечтал прирасти к тому месту, на котором стоит. Себе он не доверял. Прежде никогда не слышал запаха донорской крови, которую ему вливали, так как медзнахари специально помещали ее в вакуумную среду.        — Два минус.        — Так и думал.       — Третьяков, можно вопрос?       — Уверен, что не хочешь сбежать сейчас?       — А должен?       Третьяков сжал зубы. Его трясло от того, как слух улавливал капельки крови, что падали на землю. Она шипела, впитывая алую жидкость, будто кусок мяса на раскаленной сковородке.       — Спрашивай.        — Кто ты?       — Ха…        — Такая реакция на кровь… Ты…       — Не произноси вслух это слово!!!        — Чем я могу тебе помочь?       Услышав этот вопрос, Третьяков ощутил, как в его горле встает ком. У него не было сил сопротивляться внутреннему желанию. Женька же был напряжен. За последние недели слишком часто он становился свидетелем того, что его не касалось. Сначала Полоцкий, теперь этот! Каков размах нежити на квадратный метр! Второй курс в этом году удивляет! Загасить шар он не решался, потому что темнота не сыграет ему пользу, зато может дать хоть большую фору упырю. Однако в уме уже прорабатывал план, как именно поступить. На улице поднялся ветер, и небо окончательно затянуло тучами. Ночь планирует быть беззвездной и безлунной.       — Останови ее.       — Что?        — Останови ее и перевяжи! Или залечи! — гаркнул Ваня, не узнавая свой голос из-за того, что стало давить на уши.       Женька вдруг понял, что медзнахарство не было его сильной стороной. Он оказался отличным бойцом: выносливым и закаленным. Но ему плохо давались заговоры и составления зелий, предназначенных для лечения.       — Перевяжу.       — Лучше уходи.       — Откуда ты узнал мою группу крови? — спросил Тихомиров, рыща по карманам платок, да только с собой он их никогда не носил. — Чем же… — в итоге Женька чисто на автомате слизал каплю крови со своего пальца, с которого она капала.       — Господи… — пробормотал себе под нос Ваня, который вдруг стал зеленеть. Он задышал еще чаще, однако, это не помогало. Согнулся пополам, не понимая, почему его до сих пор не вырвало, если тошнило с такой силой.        Тихомиров рванул к нему чисто интуитивно, привычно идя на помощь тому, кто в ней нуждался. Ваня резко выпрямился, когда его плеча коснулась чужая рука, запах от которой, хоть уже и не манил, но все же вызывал не менее сильный рвотный рефлекс.        — Давай я тебя к медзнахарям отведу!       — Дай руку…  — пробормотал Третьяков, губы которого стали буквально белыми.        — Зачем те… — договорить Тихомиров не успел, потому что Ваня уже схватил его кисть мертвой хваткой своих тонких и очень цепких пальцев. Женька от неожиданности охнул, не предвидя такой реакции и силы. Кажется, у него точно останутся синяки. Вот это да!       — Я залечу.       Ване казалось, что сейчас он либо сойдет с ума от безумного голода и головокружения, либо просто умрет от отвращения. Его разрывали полярные эмоции, которые он испытывал и раньше, но сейчас они утроились в своей интенсивности. Раскрыв ладонь Тихомирова, уставился на тонкие порезы, кровь из которых уже почти остановилась. Рана была плевой, и любой другой медзнахарь уже давно бы залечил ее, но у него так тряслись руки от страха совершить ошибку и переступить грань, что справиться с собой он не мог. Ноги тряслись, но пока не подкашивались. Рот открылся, чтобы произнести заговор, но в следующий момент слух уловил Женькин испуганный голос:       — Иван, что происх…       Третьяков почти припал к ладони Тихомирова губами, едва сглатывая скопившуюся во рту слюну.       — Да чтоб тебя, упырь недоделанный!!! Княже, вали его!       Их уединение прервалось резким и противным криком Персея. Захлопали крылья где-то над их головами, и в следующее мгновение невесть откуда взявшийся Полоцкий резким движением оттащил Ваню в сторону.       — Да что с тобой, Третьяков?! — он схватил за грудки его мундира, пытаясь перехватить потерянный взгляд колядника. — Какую навью срань ты не под капельницей?!       — Ненавижу…       — Ты идиот?! Ты что только что чуть не натворил, кретин?! Мира!        — О, Ярила! Он что, пропустил… — Мирослава, которая только-только подбежала к ним, подходить близко не стала. Яромир крепко держал плохо приходящего в себя Ваню, который бормотал:       — Не хочу… Ненавижу… — и уже тише добавил: — Яр, уведи меня…       — Твою ж… — Женька, который все это время ощущал себя так, будто оказался мухой в паутине паука, тряхнул головой. Он словно попал в транс и даже не заметил, как позволили упырю почти что впиться зубами в свою кровоточащую ладонь. Мирослава оттащила его в сторону, схватив за руку. Третьяков глубоко потянул воздух носом.       — Как же от тебя несет псиной…       — Придурок! — почти что насмешливо прошипел Яромир, не выпуская Третьякова из хватки. Тот стал обмякать, и пришлось перекинуть его руку себе через плечо.       — Давай я помогу! — Женька, который вообще не понимал, как именно себя сейчас вести, подошел ближе. Ваня поднял на него тяжелый взгляд, и Полоцкий, ощутив его напряжение, оттащил старого друга подальше, обратившись к Тихомирову:       — Забери Мирославу и отведи ее в лес! Персей, проследи!       — Помощь нужна? — каркнул ворон, кружа над их головами.       — Нет, Коба, все в порядке.       — Яромир! — Мирослава подскочила к нему с другого боку, игнорируя Третьякова, что был похож на мертвеца, и зашептала: — А тебе он не причинит вреда? Вдруг его укус опаснее, чем укус мавки…       — Я ему противен, и мною он ужинать точно не будет! — усмехнулся Яромир, поудобнее перехватывая Ваню. Тот, хоть и похудел за последний год, все же имел высокий рост и тяжелые кости.       — Тогда побыстрее отведи его к медзнахарям!        — Хорошо. А ты иди к Онисиму, он давно тебя ждет.       — Ладно….       — Так, кровосос недоделанный, — прошептал себе под нос Яромир, шагнув с тропинки в березовую рощу, чтобы сократить дорогу. — Держись, иначе я тебя выключу, если будешь брыкаться.       Они шли молча. Точнее, Яромир почти бежал, а Ваня еле держался за его плечо и абы как двигал обессиленными ногами, стараясь держать содержимое пустого желудка при себе. Вечером в школьных коридорах почти никого не было, но те, кто встречался на их пути, удивленно сворачивали голову им вслед. Однако не задерживали взгляд, а отворачивались: те, кто учился в Ведограде не первый год, знали этих двоих. Один был сыном императора, нелюдимым и необщительным. В общем, как считали многие — высокомерным и зазнавшимся. А второй погиб на дне прошлого Новолетия, а потом вернулся живой и, кажется, здоровый, но уже… с двумя перстнями. В общем, оба ведьмага создали вокруг себя некую таинственность, которая, хоть и привлекала, все же больше отпугивала и порождала сплетни. И если Третьяков страдал из-за того, что больше не мог быть как прежде общительным и веселым, то Полоцкий равнодушно реагировал на любые слухи о себе. Его главная тайна не стала общественным достоянием — это главное.       Толкнув дверь в медзнахарские палаты плечом, Яромир заволок старого друга в полутемное помещение, в котором острый нюх волка различил запах разных лекарственных отваров. На шум вышла Валентина Петровна, закутанная в изумрудного цвета ферязь и такую же косынку на голове. Она молча указала пальцем на свободную палату.       — Я не понимаю, мальчики, почему я должна за вами бегать?! — пробурчала Валентина Петровна, глядя на Яромира, помогающего Третьякову, у которого не сгибались конечности: они будто одеревенели. Яромир понес старого друга туда, положив ей на койку, у которой тут же зажегся мягким светом кристалл. Ваня зашипел. Глаза, привыкшие к темноте, теперь сильно сушило, так как слез не было.       — Простите. Ой! — не совсем искренне извинился Полоцкий и ойкнул, когда Ваня ударился головой о железную спинку кровати затылком. Сам он на это никак не отреагировал, будто и вовсе не почувствовал боли.       — Полоцкий, не придешь двадцать девятого заранее с вечера, я на тебя чары наложу с самого утра!       — Хорошо, — он кивнул и наконец накрыл затрясшегося Третьякова лоскутным одеялом. Тот был так бледен, что уже и вовсе не походил на живого человека.       — Еще и этот… Вот где шлялся?! Почему довел себя до такого?! О, глупые мальчишки!!! — она провела ладонью с перстнем из аквамарина и серебра над Третьяковым и вгляделась в высветившуюся в воздухе диаграмму. Цокнула языком: — Ц! Истощение! Он ничего не натворил?       — Вроде бы нет, — пожал плечами Яромир, глядя на ее совершаемые руками манипуляции. — Скажите, а он… кхм, может укусить кого-то?       — Кто? Этот? Укусить? — подозрительно переспросила у него Валентина Петровна, прям из длинного рукава ферязя выуживая упаковку донорской крови.        — Да.       Подвесив ее за невидимый крючок в воздухе, она приоткрыла клапан и направила защищенную в пузыре кровь прям в вену теряющего сознание Вани. Как только первые капли попали в его организм, он перестал дрожать, но все также смотрел пустым взглядом в низкий деревянный потолок.       — Пускай попробует, даже интересно, что из этого выйдет, — усмехнулась медзнахарка, проверяя капельницу. — Придется залить больше обычного, сильное истощение внутренних органов и костей…       — Что значит: "пускай попробует"? — Яромир не сводил взгляда с бледного однокурсника, страдающего от своего личного проклятья.       — О-ой… — Валентина Петровна принесла еще одно одеяло, накинула поверх первого и выпрямила спину, глядя на яриловца. — С чего такой интерес, Яромир? Ты, кажется, уже приносил его ко мне зимой?       — Приносил. Но тогда ему было не настолько плохо.       — Вы друзья?       Яромир немного помолчал. Они давно не были друзьями, но Третьяков не являлся чужим человеком. Ему на него было не все равно, поэтому он кивнул, слегка покривя душой. Валентина Петровна дождалась его ответа и в итоге рассказала:       — Я уж не знаю, кто занимался его чудесным возвращением в наш мир. Я лично видела диаграммы, ясно подтверждающие диагноз: смерть. Тогда, двадцать четвертого сентября прошлого года. И тот факт, что он теперь ходит, дышит и вообще живет — даже для меня оказался чудом. Я так понимаю, что это его отец поднял все свои связи. Но вот, что интересно: нельзя Ивана назвать обычным упырем. Воскрешенные упыри из своих могил по ночам вылазят, гниют и смердят. А этот — вполне себе живой и не отличимый от человека. Переливание донорской крови срабатывает как подзарядка на месяц вперед, потому что собственной крови у него больше нет, но внутренние органы работают как обычно.       Полоцкий сглотнул, ошарашенный услышанным.       — Тогда что с ним? — он перевел взгляд на Ваню, лицо которого мгновенно расслабилось, как только его организм стал подпитываться живительной алой влагой.        — Это неизвестная мне магия. Возможно, запрещенная законами империи, — очень тихо прошептала медзнахарка, с жалостью глядя на Третьякова. — Мальчик точно проклят, потому что теперь он до конца жизни привязан к этим процедурам.       — А что насчет опасности?       — При желании он может напасть и пить кровь. Обычно, как мне казалось, упыри таким и занимались, но… медзнахари в Златогорске искали необходимый метод вливания крови. Пробовали и стандартным путем: через питье. Но он… — она покачала головой. — Его желудок не переносит выпитую кровь. Его сразу тошнит. Поэтому есть вероятность, что он не сможет выпить чью-либо кровь, даже если будет сильно голоден. Но…       — Но что? — Полоцкий сделал шаг к кровати Вани. Лицо Валентины Петровны лишь наполовину освещалось кристаллом, невыгодно подчеркивая возраст и морщины.       — Убить, если захочет, он сможет. В целях защиты или от страха. Как, думаю, и любой другой.       — Любой другой кто?       — Человек, Яромир. Не всегда надо быть упырем, чтобы стать убийцей. И наоборот.       — Ясно…       — Тебе лучше уйти. Обычно он не очень адекватно себя ведет в моменты вливания крови… — она еще раз поправила одеяло Третьякова, блаженно заулыбавшегося.       — Я бы хотел остаться, — видимо, уверенность в его голосе перевесила на чаше весов, и Валентина Петровна пожала плечами.       — Оставайся. Если что — зови меня, и я пойду. У меня в других палатах заболевшие первокурсники.       Яромир кивнул и тяжело опустился на стул, стоявший рядом с медзнахарской койкой, на которой лежал Третьяков. Чем больше в его организм вливалось крови, тем сильнее он расслаблялся и становился похожим на себя прежнего. Полоцкий сидел, даже не двигаясь, чтобы под ним вдруг не скрипнул стул. Ваня то спал, то впадал в небытие, то открывал глаза и смотрел в одну точку, периодически издавая стоны и другие неразличимые звуки. Ночь будет долгой.        

ᛣᛉ

      — Как ты вообще оказался с ним рядом?! — спросила у Женьки Мирослава, глядя, как тот потирает кое-как залеченную ладонь, которая еще недавно кровила и чуть не привела к непоправимым последствиям.       — Да я облюбовал место неподалеку для своих тренировок, находился как раз там. Потом услышал крик, сразу рванул в ту сторону. Ну, думаю, мало ли. Может, это первокурсник заблудился или на кого напоролся, — ответил Тихомиров, идя рядом с подругой, что уверенно шла только по одной ей известному направлению. Он только следовал за ней, понимая, что никак не может отпустить ее одну в чащу леса. Ее ворон летел где-то над их головами, сливаясь с темнотой, в которую окунулась Пуща.                   Мирослава держала на ладони шар света, иногда играясь с ним: подкидывая его повыше, или вовсе кидая на землю, носком сапога отправляя шар обратно в руки.  Абсолютно не девчачье поведение, но Женька видел в этой непосредственности определенный шарм. Она вообще выглядела спокойной и беззаботной, хотя еще пару минут назад была свидетельницей нелицеприятного зрелища. Почему не испугалась? Была настолько глупой или попросту знала тайну Третьякова? Они ведь тоже были знакомы? Полоцкий явно знал, что делал.       — Крик? — Мирослава повернулась, и ему показалось, что в темноте блеснули ее глаза, которые много лет назад его, мальчишку, даже испугали. Теперь он привык и уже не мог представить, чтобы подруга была обладательницей обычного цвета радужки. Нет, ее это только красило, хотя Женька знал, что она их стесняется. Вот и сейчас, заметив его пристальный взгляд, отвернулась, снова принявшись играть с шаром света.       — Да. Громкий крик, будто знаешь, если бы ты летела на санках с горы, но внизу тебя ждал не спуск и остановка, а обрыв. В общем, крик отчаяния.       Мирослава ничего не ответила, только подумала о том, что же именно произошло у Третьякова, раз он сорвался на душещипательный крик… Неужели ему было больно? Ей сразу пришло на ум состояние Яромира, которого ломало перед полнолунием. Сердце сжалось от того, что Ване пришлось переживать свою боль одному. Или же у него есть кто-то, кто разделял с ним эту ношу? Она тяжело вздохнула.       Где-то каркнул ворон, и Женька едва не споткнулся о корягу. Вернувшись на тропинку, молча шел следом еще несколько минут. Не узнавал сам себя: обычно болтливый и смешливый даже на тренировках по Ратной магии, за что часто получал штрафные упражнения от Воеводы, сейчас же откинул в сторону любое веселье. Вокруг него творилось что-то нечистое, а он, мечтающий о карьере ратиборца, не сообразил сразу, что происходит с колядником. Это его удручало, и он ничего не мог с собой поделать.        — Мы пришли, — прервала его самобичевание Мирослава, остановившись у края леса, граничащего с поляной, на которой сам Женька никогда не был. Он, надо было признать, и вовсе не ходил так глубоко в Пущу: было незачем.       — И что тут?        Но ответить девочка не успела, потому как сбоку зашевелились кусты, и в этот раз Тихомиров среагировал молниеносно: в его руке вырос миндалевидный щит, сотканный из невидимой простому глазу материи. В другой руке вспыхнул огонь, а губы его зашептали какой-то заговор. Мирослава с удивлением смотрела на друга округлившимся глазами.       — Ну еще спалите мне лес, не мелочитеся! — из кустов, сливаясь с ними, вышел Онисим. Его черные глазки-бусинки сверлили тяжелым взглядом Женьку. Он не казался добрым, каким его всегда знала Мирослава. Сейчас он явно был готов дать отпор тому, кто собирался пустить в ход огонь против его владений. Плечи, покрытые еловыми иголками и одетые в аккуратно заштопанную безрукавку, приподнялись, и он даже стал больше в размере.       — Ой, это ты! Напугал нас! — выдохнула девочка, выглядывая из-за широкого плеча друга.       — Пришла, баламошка? Наконец-тось! Я еще когда княжичу передал тебя ко мне отправить… — пробурчал леший, опираясь на тонкую, но высокую палку.       — Я хотела! Но решила, что ты еще не был готов к продуктивному разговору без эмоций. Я дала тебе время остыть и не злиться на меня, Онисимушка! — Мирослава, обойдя Женьку, который так и стоял с щитом и огнем в руках, подбежала к лешему. Тот недоверчиво на нее уставился.       — Чегось городишь такогось?! Когда это я злился?       Девочка, которой Онисим едва доставал макушкой до плеч, поправила зацепившийся за сучок подол своего темно-синего ферязя и подошла ближе.       — Ты меня розгой отходил! Или это, по-твоему, добрый поступок?!       — Добрый, когда на благо! — по-своему расценивая справедливость, ответил ей Онисим, все еще дуясь. Но заметив оттопырившийся рукав длинного феряза, спросил уже спокойнее: — Принесла чегось?       — О! Онисимушка, конечно! Яромир не смог прийти, там, знаешь ли, форс-мажор… — она полезла в рукав, выуживая из него бумажный пакет, в котором лежали рогалики с вареной сгущенкой, присыпанные сахарной пудрой.       — Форс чегось? — не понял Онисим, забирая пакет и выуживая из него один рогалик, тут же закинул его в рот. Прожевав, удовлетворенно закивал.       — Да там случилось кое-что, в общем, меня вот Женька к тебе проводил! Кстати, познакомьтесь! — она повернулась к другу, который молча наблюдал за странной сценой. В его голове проносились десятки мыслей, но особняком стояла лишь одна: как Мирослава сумела завести дружбу с местным Хозяином леса?! — Это Евгений Тихомиров, ученик третьего курса общины святовита. А это Онисим, здешний леший!       — Ты бы огонь-то убрал, богатырь, — по-отечески произнес Онисим, не сводивший с него глаз. Он следил, чтобы ни одна искра не подпалила готовившийся к зимней спячке лес.       — Рад знакомству! — очнулся Женька, убирая огонь и щит одним движением рук. Протянул правую лешему для рукопожатия, и тот, перехватив пакет левой, подал ему свою лапу, покрытую мхом, из-за чего она походила на варежку. Тихомиров обхватил пальцами место, которое могло считаться у лешего предплечьем. Онисим повторил этот жест, прищурившись. Такое рукопожатие использовали ратиборцы, показывая, что под их рукавами не запрятано оружие.       — Гой еси, богатырь!       — Будь здоров, Онисим!       — Воином стать готовишься?       — Да.       — Заметнось. Хороший щит у тебя. Но огонь здеся не зажигай, я этогось не люблю.       — Это инстинктивно, извиняюсь, не ожидал встречи с вами…       — Не выкай, не люблю. Пойдемтесь, раз наконец-тось причапали! — Онисим повернулся и пошел к Избушке, которая стояла на противоположной стороне поляны. Приходилось перепрыгивать коряги, которые наломала Избушка, чтобы потом играть ими, когда скучно. Женька, заметив избу, в окошке которой горел свет, замер на стволе старой сосны, но потом помог перелезть через нее Мирославе.       — Откуда здесь Избушка на курьих ножках?       — Откуда — не знаю. Но она — моя! — гордо произнесла девочка, на что леший скептически фыркнул, выражая сомнения. Он шел впереди и слизывал сгущенку с очередного рогалика.       — Твоя?! — Женька не различил в поведении лешего стеба и смотрел то на подругу, то на Избушку, из которой валил негустой и ароматный дымок.       — Так вышло! В прошлом году мы с Яромиром забрели в лес, где познакомились с Онисимом. А уже он привел нас к ней…       Она коротко рассказала о тех событиях, пока они шли. Тихомиров слушал, думая, что подруга времени зря не теряла: умела находить приключения на ровном месте. Все подошли к Избушке, которая стояла на исполинских курьих лапах, не присаживаясь к земле.       — Давай, курица, не нервируй! Спускайся! — крикнул ей Онисим, задрав голову вверх.       Избушка же выпрямилась еще сильнее, делая вид, что никого не видит и не слышит.        — Может, надо повернуть ее к нам передом, а к лесу задом? — вполне серьезно спросил Женька, за что Онисим и Мирослава наградили его непонимающими взглядами. — А что такого?       — Эта курица уж больно гордая, чтоб задом перед тобой, богатырь, крутить, — пробурчал Онисим, и Тихомиров улыбнулся.       — Тише вы! Ну хватит обижаться, Рябушка! — крикнула ей Мирослава, и из печной трубы сильнее повалил дым. Леший вздохнул, покачав головой. — Больше я не буду так себя вести!       — А как ты себя вела? — спросил Женька, сложив руки на груди и наблюдая за сценой.       — Хулиганила, — ответил за нее Онисим, снова запуская руку в пакет. Зная его аппетиты, Мирослава набрала побольше рогаликов с кухни, на которой она, Яромир и София в прошлом году проходили отработку и теперь знали, как туда пройти. Женька хохотнул, потому что слово показалось ему смешным. Нервы сдавали.        — Я буду вовремя приходить! Правда!       — И воровать ничего не будешь, — подсказал ей Онисим, жуя рогалик. Теперь Мирослава и Женька повернули в его сторону голову. Тот пожал плечами и выгнул мохнатые брови.       — Ладно, ладно! И воровать тоже ничего не буду! — поджала губы Мирослава, глядя на лешего. Избушка, приподняв одну лапу, оттопырила палец с когтем и провела им по земле, взрыхливая почву. Это был хороший знак.       — Мороз, я о тебе не все знаю, да? — спросил Женька, не переставая улыбаться. Наконец-то, его настроение пошло в гору после продолжительной хандры и накопившейся за последние недели усталости.       — Ой, да там фигня, — шепнула ему подруга, но Онисим снова фыркнул. — Да что опять?! Я же всего лишь немного трав хотела взять!       — Украсть!       — Ц!       — Балбеска! — Онисим явно был с ней не согласен, но заспорить не успел, потому что Избушка резко опустилась, подняв пыль, разлетевшуюся во все стороны. Женька одним движением заслонил Мирославу, приняв на себя всю пыль и листву. Он кашлянул, отплевываясь всем тем, что попало ему в рот.       — Ну тепереся можем и войти! Открывай ворота́! — крикнул Онисим и шагнул на собственноручно подлатанное крыльцо. Оно слегка скрипнуло. Дверь открылась, освещая ступеньки.       — Прикольно, конечно… — Женька прошел следом, так как Мирослава специально пропустила его вперед, махнув рукой. Когда он скрылся внутри, девочка подошла к Избушке.       — Прости, курочка моя! Обидела тебя… — Мирослава провела рукой по срубу, терпя то, что в ладонь впиваются занозы. Избушка вздохнула, чуть выпятив стену. Девочка прижалась к ней еще крепче, широко расставив руки, будто пыталась обнять ее всю.       Когда Мирослава прошла внутрь, Женька уже снял ферязь, повесил его на гвоздик, вбитый в стену, и прошел к столу, оглядывая обстановку. Тут было уютно: полы чистые, одеяла и подушки на печи взбиты и застелены, начищены до блеска котелки, тарелки и кружки аккуратно расставлены на полках. На дубовом столе посреди лежала узкая скатерка, а на ней стояла ваза с сухоцветами. Онисим поставил на край стола самовар. Видимо, гостей он все же ждал, раз вскипятил воду на чай.       — Садитися, угощу вас! — кивнул на лавку у окна леший, а сам достал большое блюдце.       — Давай я помогу тебе! — предложила Мирослава, вскакивая с места, но Онисим только ухмыльнулся.        — Сиди и не мешайся, я сам, — он аккуратно выложил оставшиеся рогалики на блюдце и полез на полку, доставая оттуда трехлитровую банку, наполненную измельченными сосновыми иголками. Высыпав их в заварник, кинул туда же горсть сушеной морошки. Как только залил в заварник кипяток, изба наполнилась приятными сладкими ароматами.       Между делом Женька расспрашивал Онисима о его службе в лесу, об охране животных, о том, какие в Подгорье обитают птицы, а еще о местной нечисти. Леший, сначала воспринявший Женьку с большой осторожностью, теперь сел напротив, дожидаясь, пока заварится чай, и сам рассказывал о том, как пару десятков лет назад в Заколдованной Пуще завелся зыбочник — маленький лесной дух, считающий себя полноценным лешим, качался на ветвях деревьев, обламывая их и наводя в лесу смуту за счет разгона ветра.        — Уж не знал как от него, негодяя, избавиться! Чтобы он мне не мешался, отправил его в деревню. Тамось как раз у одной бабоньки с фермы малыш родился. Что-то мучало его, не спал совсем. Вот так и пристроил зыбочника, найдя ему работу. Не злой он, но уж больно любивший по колыбелям лазить. Но это уже была не моя беда! С глаз долой, из Пущи вон!       — Вот это да, никогда такой чай не пил! — Женька отхлебнул чая из эмалированной раскрашенной под хохлому кружки, причмокнув губами. Это уже была вторая.       — Онисим у нас на все руки мастер! — произнесла Мирослава, протягивая руку за рогаликом, а Онисим отодвинул от нее блюдце. — Эй, ты чего?       — Не подмазывайся! Если Избушкой не будешь заниматися, я тебя больше в лес пущать не буду! — серьезно произнес Онисим и дождался кивка смущенной девочки.       — Да буду я, буду! Просто времени мало…       — Найдешь! — Онисим пододвинул блюдце обратно.       — Надо просто приходить к ней? Или обряды проводить необходимо какие? — спросил Женька, откинувшись на стену позади лавки и облизывая пальцы, испачканные в сахарной пудре.        — Хотя бы приходить. Что-то я сомневаюся, что наша ведьма снизойдет до обрядов, — ответил ему леший, а Мирослава вздохнула, закатив глаза.       — Ну я же пообещала! В этом году буду заниматься Избушкой как никогда!       — А ты никогда и не занималася! — справедливо заметил Онисим.       — Слушай! — Женька повернулся к подруге, что сидела от него по левую руку. Он расстегнул пуговицу на вороте мундира, так как стало жарковато в натопленной избе после двух кружек горячего хвойного чая. Мирослава поглядела на него без интереса, явно не ожидая ничего креативного в его предложении. Однако в Женькиных глазах загорелся огонек азарта. Он отбил пальцами по столу незамысловатую мелодию, быстро обдумывая пришедшую в голову мысль. — Хочешь, я помогу тебе приобщить Избушку к активной социальной жизни?       Мирослава вскинула брови, не понимая, к чему он клонит. Проводя пальцем по ободку своей кружки, ждала продолжения.       — Ты же слышала про Морную сечу?       В этот момент, увидев Женькин восторг, она кивнула и заерзала на месте.       — Конечно! Очень интересно, что там будет!       — В общем… — он закусил нижнюю губу и взлохматил свои каштановые волосы. — Роса будет выдвигать меня как вратника от Ведограда. Ну, если только я добьюсь результата по… по туману. Ну ты помнишь.       — Помню… Да ладно!!! — Мирослава запищала, и в этот момент Избушка испугано вздрогнула, а Онисим выронил на пол последний рогалик. Он удрученно посмотрел на него. Девочка, заметив это, быстро проговорила: — Да подними и съешь, господи! Женька! Это же круто!!!       Она вскочила с места и обняла друга, а Онисим аккуратно поднял рогалик, осмотрел его, сдул соринку и затолкал в рот.       — Уверена, что ты справишься!!! Вау! Это ведь здорово!       — Да! — заразившись ее восторгом, кивнул Тихомиров. — Ну и вот, там в команду нужно взять какой-то передвигающийся магический артефакт как помощника для прохождения одного испытания. Избушки были в списке, я тогда еще удивился, мол, где ее взять. Потом Роса сказал, что организаторы могут предоставить для тренировок свою, но только после Велесовой ночи, когда утвердят испытание. Как думаешь, твоя Избушка согласится? Это, конечно, может быть опасно, но…       В этот момент огонь в печи запылал так ярко, что полутемная комната стала на порядок светлее, а пол стал крениться в стороны.       — Согласная курица, поглядите-ка на нее! Тише ты, тише! — хмыкнул Онисим, переживая, чтобы искры из печи не подпалили расстеленные на полу домотканые половики, которые летом отстирывал в речке самолично, не доверяя их русалкам.       — Только надо будет и мне к ней приходить, чтобы она привыкла! — Женька встал с места, чуть не снеся бедром стол. — Ой…       — Да без проблем! Ну ничего себе! А кто еще в твоей команде?       — Клевреты пока подбираются. Точнее, все решится только к Велесовой ночи… — он смотрел на нее сверху вниз, тайно радуясь, что ее реакция именно такая, какую он и ожидал: она не только искренне за него обрадовалась, но еще и согласилась хоть и косвенно, но принимать участие в Морной сече. Это было уже полбеды. Ведь Избушка вряд ли будет слушаться его одного. Как он уже успел понять: та была своеобразной на характер и умудрялась ставить свою маленькую хозяйку на место.       Мирослава до этого даже не задумывалась, кто именно будет участвовать и представлять школу, а сейчас все стало на свои места. Ведь Женька просто создан для подобного, с детства мечтал о карьере военного, а теперь ратиборца, готовясь к поступлению очень серьезно. Это был его шанс проявить себя и доказать всем, что он способен не только устраивать шалости и влипать в неприятности. Она улыбнулась своим мыслям, и Женька привычно улыбнулся в ответ широкой улыбкой. Мирослава подошла ближе и потянулась обнять его за плечи. Это казалось таким правильным и естественным, что не вызывало сопротивления. Женька был родным и знакомым. Он обнял ее в ответ, уткнувшись носом в светлые волосы подруги.       — Ты точно победишь! Я не надеюсь, я это точно знаю! — прошептала она ему в шею. От него как и всегда пахло летом, даже, если на дворе стояла стужа: теплым ветром, пряными травами и смородиной.       — Спасибо, Мир… — он улыбнулся, чувствуя ее тепло. Она всегда казалось ему маленькой и беззащитной. Женьке не раз приходилось защищать подругу и даже драться из-за нее с мальчишками, хоть она об этом даже не догадывалась.        Онисим показательно кашлянул.       — Кха! Так, ну, ребятушки, давайте уже выметайтеся! Харэ тут… — леший собрал кружки, вылил из них остатки чая в ведро и стал собирать в руки крошки со стола, чтобы выкинуть их птичкам.       — Какой ты гостеприимный! — улыбаясь, заметила Мирослава, выбираясь из объятий друга.       — Ну тогда мы пойдем, а к Избушке придем уже на днях, да? — Женька забрал с гвоздика ферязь подруги и галантно, чего не было раньше, приподнял его, предлагая помощь.        — Да! — Мирослава на мгновение замерла, но потом все же повернулась к другу спиной и протиснула руки в отверстия под рукавами накидки. Поправив капюшон, смотрела, как быстро оделся Женька, и они, попрощавшись с Онисимом, пустились в обратный путь до школы, когда довольная новостями Избушка опустилась на землю. Онисим же, вытирая губкой из оленьего мха тарелку, которую он уже ополоснул в тазике с водой, пробормотал:       — Да, княже, нарисовался у тебя соперничек…