Разгадай меня

      Годжо Сатору — самая настоящая заноза в заднице, когда дело касается решения проблем деликатным способом.               Деликатность? Что, простите?              Нет, это явно не про него.               Когда Сатору нагло хватает Юмико за заднюю часть воротника её идеально выглаженной рубашки, откидывая обмякшее тело в сторону — куда-то под двухместную кровать — она быстро понимает и запоминает данный факт на долгие-долгие годы.       В глубине сознания успевает промелькнуть навязчивая мысль о том, что этот несусветный грубиян необычайно силён, а еще совсем не умеет обращаться с девушками: ни словами, ни действиями.              И эта мысль, на удивление, испаряется также молниеносно, как и остатки её спокойствия. Словно ей ничего из этого и не нужно — Годжо же рядом. Значит, можно запаниковать и немного потупить, отдавая ему право взять все под свой контроль.       Пусть разбирается со всем сам, раз из него сочится такая самоуверенность, думает она.              Её колени неприятно жжёт от жёсткого трения с дешёвеньким ковром, когда в недолгом полёте Юмико пытается ухватиться за что-то. Шипит, резко поднимает голову вверх, чтобы ненавистно зыркнуть на Годжо, но тут же ударяется затылком об железную кровать, издавая приглушённый писк. В глазах мелькают цветные звёздочки и, кажется, Хаякава слышит издевательский смешок со стороны.              — Ого, мозги не отшибла?              — Ох, заткнись! — возмущённо шипит она в ответ.              Он смеётся, при этом успевает пригнуться, спрятавшись за дубовый шкаф, и обаятельно подмигивает ей, припустив свои солнцезащитные очки ниже.       О, нет, её это ужасно бесит, бесит-бесит-бесит, потому что она теряется словно маленькая девочка от одного его пронизывающего взора.              Пожалуйста, прекрати.              Даже с другого конца комнаты Юмико чувствует, как ядовито-голубые глаза гипнотизируют её, погружая на самое дно этого небесного океана. Ей не хочется тонуть в нём, но девушке кажется, что там теплее и уютнее. Там океан бушует не так, как он делает это на поверхности.              Она хочет верить в эту сказку, которая сама же придумала у себя в голове: настоящий Годжо не такой. Настоящий Годжо апатичный, грустный и пьёт крепкий алкоголь по вечерам, чтобы заглушить какую-то боль внутри. Ту боль, что удаётся ей мельком уловить, когда однажды их глаза пересекаются.              Но даже его глаза лгут, не говоря всей правды.              Да и зачем? Кто она ему?              «Можно было бы и аккуратнее», — читается на её испуганном лице, а рука нервно поправляет воротник. Черт, а ведь гладила рубашку всё утро: ждала пока старый утюг нагреется, искала полчаса гладилку по всему отелю, а в итоге пришлось делать это на кровати в сгорбленном состоянии, слушая глупые смешки Сатору.       Эти условия её вымораживают, заставляют нервничать и кусать локти от досады. Ей бы сейчас на море, пить разные коктейли на берегу и не думать ни о чём.              Но не получается — она думает обо всём и сразу.              Годжо предпочитает игнорировать её безмолвное возмущение, игриво подмигивая. От этого жеста кончики женских ушей горят, посылая ему сигналы об успешном результате. Юмико делает вид, что раздражается на него. Ворчит, что надо стать серьёзнее — мужчина он уже взрослый, а ведёт себя под стать детям в школе.       Тем более, когда ситуация требует внимательности, а не флирта.       Он же... флиртует, да?       Годжо снова обворожительно улыбается, снова издаёт издевательский смешок и снова впивается в неё изучающим взглядом.              Х-в-а-т-и-т.              По белоснежной коже неприятной волной разбегаются мурашки, и она оглядывается на полуразрушенную стену Богом забытого отеля в надежде не увидеть там кого-то, кто бы мог направить ей пистолет в висок.              Нет, лучше созерцать пистолет, вглядываясь в узкое дуло, чем позорно таять под его взглядом.              Не те обстоятельства для романтического вечера, понимаете?              Им срочно нужно как-то отбиться, спрятаться и сбежать к чертовой матери, пока их черепные коробки не превратились в решето от пролетающих над головой пуль, размышляет она. Её успокаивает лишь хладнокровие Годжо, которое придаёт ей странной уверенности. Уверенности в том, что он спасет её.              Ну, потому что у них вроде как это уже традиция. Заведено так.              По правде говоря, она случайно оказалась во всей этой заварушке: просто узнала информацию, которую не должен был знать обычный учитель, просто оказалась не в нужном месте и не в нужное время. Стала героиней какого-то второсортного фильма про бандитов с раздражающим главным мужским героем.              Жуткое невезение.              Те, кто дорожил своей безупречной репутацией, уже решили по-тихому избавиться от неё.              Вот только «по-тихому» не получилось.              Неожиданно вмешался тот самый, о котором она никогда не слышала, Годжо Сатору, и все стало гораздо — го-раз-до — хуже. Теперь они вдвоём колесили по всей Японии, заметая за собой следы, и направлялись навстречу каким-то надёжным друзьям, которые, по его словам, исправят всё, что Сатору так (не)деликатно пытался решить.              И она почему-то слепо верит Годжо и следует за ним, словно потерянный щенок, несмотря на сомнения, которые разрастаются в её голове с каждым новым и оглушительным выстрелом пистолета, с каждой новой и болезненной раной от падения во время побега.              Их знакомство трудно назвать приятным — у Юмико вообще не поворачивается язык назвать все события, связанные с Сатору, приятными.       Первую встречу можно описать скорее странной, но судьбоносной. Вот только оба отрицают этот очевидный факт по ряду личных причин. Она мечтает поскорее распрощаться с ним, как только всё закончится, а он просто не верит в судьбу.              Юмико до сих пор чувствует от него колющую опасность, которая мешает ей спокойно спать по ночам, когда он находится с ней в одном номере; видит в Сатору одного из тех убийц, что следуют по пятам за ней, и относится к голубоглазому с чутким подозрением на каждое его действие или слово. Смотрит на него, как загнанный зверь на браконьера, а Годжо лишь забавляется, игриво улыбаясь.              Несмотря на это, за всё время, проведённое бок о бок, она начинает относиться к нему снисходительнее. Оттаивает. Долго, мучительно медленно, но верно.              И даже переживает, когда Годжо получает чем-то тяжёлым по голове при очередном нападении. При этом не упускает такой редкой возможности и дразнит его, обрабатывая раненый затылок:              — Хорошо, что у тебя там ничего нет, — спокойно говорит она, растягивая рот в своей хитрой улыбке, от которой у Сатору непроизвольно дёргается глаз. — Могло бы быть сотрясение.              — Засчитано, но слабовато, — хрипло парирует он, чувствуя кончики её пальцев в своих волосах. Боль притупляется. Ему становится слишком приятно в её руках, но он предпочитает умолчать об этом. — Старайся лучше, Ми-ми.              — Юмико, — чопорно поправляет она.              — Конечно, Ми-ми, — в очередной раз игнорирует мужчина.              Помогать ей у Годжо не было причин, однако уже сутки, которые неожиданно превратились в недели, он продолжает спасать её задницу от безумных головорезов, охотившихся на них по всему Токио. И ладно бы, только спасать, ведь сам попадает под пули и удары, от которых по ночам противно тошнит, а днём всё плывет и двоится перед глазами.              Юмико и одной слишком много, а две — чересчур. Ему кажется, что её постоянное ворчание и переживания бесконечным эхом повторяются в его голове, но он уже не может отступить назад.              Он не сердобольный идиот, нет.              Он просто… вот такой.              Когда она спрашивает его за чашкой чая в каком-то захолустном кафе на окраине города простое «зачем?», он безучастно пожимает плечами, хитро улыбаясь.              — Мне скучно.              Нет, ему действительно скучно. Годжо не лукавит и не врёт, заглядывая в её серо-зелёные глаза, иногда отливающие на солнце небесной синевой. Этот странный цвет ему, кстати, нравится.       Ему не нравится Юмико, уверяет сам себя Сатору.              Она собирательный образ сдержанности, собранности и до тошноты идеальной воспитанности. Та самая образцовая и классическая фигура учителя, от которой Сатору мутит не по-детски, потому что он совершенно другой. Грубый, нахальный, игнорирующий такие понятия, как уважение и личные границы. Ему чужды её отточенные манеры, приветливость и деликатность — он делает всё в точности наоборот, в противовес ей, чем безумно раздражает.       Да, он отчаянно желает показать ей, что можно поступать так, как поступает он, и за это ничего не будет.       Зачем? Он же сказал: ему скучно.              Годжо хочется заглянуть в её душу глубже, перевернуть с ног на голову устоявшиеся принципы и нормы, привнося в её хрупкое равновесие трещину, от которой не избавиться. Увидеть, способна ли она остановить его бушующий океан или даже стать его частью, превращая всё в разрушительное цунами.              Годжо где-то на задворках сознания уверен, что их дуэт может стать чем-то большим. Такое личное откровение вслух, конечно, он не говорит. Его в целом терзают смутные сомнения: хочет ли сама Юмико столкнуться с надвигающимся катаклизмом? Готова ли она? Выдержит его напор? Ведь, судя по всему, она постепенно начинает вникать в непростую суть работы его мозга и анализировать причины его, казалось бы, необъяснимых действий.              Давай же, Юми-ми, разгадай меня. Сможешь? Или боишься?              «Боится», — убеждается Годжо, когда слышит её тихий плач по ночам.       Думает, наверное, что она такая тихая и незаметная, когда закусывает край одеяла и прижимается носом в сырую подушку. Он всё слышит, но ничего не делает. Что вообще ему делать? Отшутиться явно не получится. Глядишь, ещё больше разревётся.       Годжо встряхивает легонько головой, почёсывая затылок. Черт, отвлёкся. Редко бывает, когда он вот так глубоко погружается в свои мысли, да ещё и в такой щекотливой ситуации. Поднимает взгляд, сталкиваясь с её выжидающим взором.       Надо бы выбираться из этого дерьма.       У Сатору где-то в другой стороне комнаты валяется пушка — его давняя подруга, прошедшая огонь и воду с ним, — одиноко закинутая в ящик стола благодаря секундной вспыльчивости Юмико (опять же, по вине Сатору).              Хаякава недовольно фыркает, когда Сатору кидает в неё какую-то ручку, точно попадая ей в бедро, и что-то жестикулирует: призывает аккуратно подползти к столу и забрать его родной пистолет. Удивительно, но она понимает его, несмотря на то, что жестикуляция в данном случае — это просто вскидывание рук и тихие хлопки, смешанные с негромким бормотанием непонятных слов.              От звуков выстрелов и ругательств с другой стороны отеля у неё выворачивается наизнанку желудок. С каких пор обычный школьный учитель оказался в эпицентре каких-то криминальных событий?               Она аккуратно ползёт на больных коленках к своей цели. От каждого выстрела прижимает руку к голове, молясь доползти живой эти несколько метров.               — Активнее, сенсей, — кричит он ей и отчего-то смеётся. Ненормальный.              Юмико перекатывается, судорожно и вразброс открывает все ящики в поисках его пушки. От стресса и паники она забывает, в какой именно засунула тяжёлый пистолет, и ждёт подсказку от него, аккуратно выглядывая из-под стола.              — Второй ящик справа, — сразу же диктует ей Сатору.       Он нутром чувствует опасность быстрее, чем успевают заметить его глаза. Мужчина, пришедший по их души, направляется к Юмико, второпях перезаряжая своё оружие.              Годжо в два шага, благодаря своим длинным ногам, становится перед ней, выхватывает пушку из её трясущихся рук и стреляет точно в лоб, толком даже не прицеливаясь. Хаякава успевает лишь отвести взгляд в сторону, слегка вздрагивая всем телом от выстрела.       У Сатору Годжо искусство стрелять и драться будто заложено в ДНК. Он слишком идеальный инструмент, но далеко не обычная или бесправная пешка в своих кругах. Значимая фигура, подстать королю, — а вот Юмико даже не догадывается, какое он имеет влияние на самом деле.              Пистолет идеально лежит в его изящной руке и каждый изгиб мужской ладони и пальцев подходит к оружию настолько безупречно, словно он был рождён вместе с Годжо.              Его большой палец бережно проводит по предохранителю. Он с преувеличенным беспокойством осматривает предмет на наличие царапин и что-то бормочет себе под нос, как взволнованная мать над своим чадом. Это вызывает у Юмико колкое раздражение.       Серьезно, вот прямо сейчас, когда им угрожает опасность?              Затем Годжо выпрямляется, деловито ухмыляется и небрежно поднимает податливое тело за подмышку, слегка встряхивая.       Ей нужно взять себя в руки, а то, глядишь, совсем расслабилась.              — Подъем-подъем, Юми-ми, не время отдыхать. Пора сматываться.              — Я тебя ненавижу, — ворчит она, отряхивая ноющие колени от пыли и мусора.              Во рту сидит неприятная горечь от страха. Дыхание никак не хочет вернуться в прежний ритм, а тут ещё и Годжо стоит над душой, не давая спокойно прийти в себя.              — Всегда знал, что у тебя ко мне глубокие чувства, — он весело улыбается, таща её вон из здания.                Грядёт цунами.