День за днем. Эпизод 5.

Запах нашатыря отгоняет темноту, заставляя встрепенуться – где я? Туманный белый образ с бесформенным лицом помогает застегнуть рукав на блузке и встать. Почему-то ясности в мозгах не добавляется – похоже, у меня не только высосали всю кровь, но и что-то вкололи для успокоения. На ватных ногах бреду на автопилоте к себе в кабинет, но почему-то оказываюсь в квартире Калугина… И кажется не вовремя! У них тут что, эротические игры? Андрей лежит на животе, на диване, прицепленный наручниками к поручню, а Катерина, в коротеньком платьице и докторской шапочке с красным крестом, стоит рядом со шприцем в руках. Улыбаясь, она бросает взгляд на поверженного мужа, прижимает его голову к подушке и втыкает иголку в шею, выдавливая содержимое. Дергающиеся руки Калугина бессильно опадают. Стоп-машина! Дергаюсь, протестуя, и просыпаюсь, обнаруживаю себя в кресле в своем кабинете. Вздрогнув, тру пальцами переносицу: походу мне и правда, пора в дурку - раньше Андрей порождал эротические видения, а теперь все больше психиатрические. Освеженная сном и его фантомами, вскакиваю с желанием добраться до Калугина и убедиться в его благополучии. Может он иззвонился весь, а я, и знать не знаю. Чуть ли не рычу от бессилия: Капец. Да, где эта мобила?! У Люси ее нет, Егоров тоже ничего не сказал... А больше никуда сегодня и не заходила. Или очередная пакость Зимовского? С него станется, надо проверить - тут же срываюсь с места и почти бегом тороплюсь из кабинета. Возле двери главного вражины торможу, дергая за ручку, но кабинет заперт. Сбежать он точно не мог, мы в окружении и мышь не проскочит, а потому, настойчиво стучу: - Антон... Зимовский, ты здесь? Из-за закрытой двери слышится: - А чего тебе надо? От микробов заперся? - Открой на минуту. - А ты, там хоть живая? - Живая, живая, открывай! Дверь распахивается, но Антон перегораживает путь, уперев руку в притолоку: - Слушаю вас. Не обращая внимания, хочу пройти внутрь и натыкаюсь грудью на преграду, которая правда тут же падает вниз. - А чего ты закрылся? - Ну-у-у, чтобы вирусы не пролезли. Я так и думала. Его взгляд скользит сверху вниз: - Слушай, а ты какая-то белая. И пушистая. - Ты тоже не красный. Контра недобитая. Все-таки, делаю шаг внутрь. и Антоша почему-то нервничает: - Слушай, а можно не дышать в мою сторону? Может и правда его рук дело? - Была б моя воля, я бы в твою сторону, даже не смотрела. Прохожу к столу, но беглый осмотр результатов не дает: - Ты мой телефон не видел? - Какой еще телефон? - Мобильный. Приступаю к более тщательным поискам под разбросанными папками и тетрадями. Антон тоже сюда подходит: - Ну, а чего я его должен видеть? - Ну, мало ли. Ты парень креативный. Приподнимаю лежащие бумаги - и тут нет. Зимовский срывается со своего места, проскакивая у меня за спиной, и орет в другое ухо: - Слушай, девушка, блин, ты чего здесь копаешься, а? Объясни мне?! - Я же тебе сказала: телефон ищу. Тот недовольно отмахивается: -Ну, ищи его там, где его посеяла. Если бы еще знать “где”... Но Антон, похоже, к пропаже не причем. Мотнув головой, прекращаю рысканье по столу и, уперев руки в бока, пытаюсь родить еще какую-нибудь идею по направлению поисков. Увы, в голову ничего не идет и я сдаюсь: - Блин. Капец. - Слушай, скажи мне, а ты звонить не пробовала? Вопрос ставит в тупик: - Кому? - Себе. Домой что ли? Там его точно нет. - Зачем? Антон надвигается и, взяв за плечи, оттесняет к двери: - Слушай, Марго, у тебя, по-моему, кровь брали, а не мозг. Он кивает на мою голову, и я настороженно соглашаюсь, отступая под натиском – ну да, кровь, но как это связано с мобильником? Может, спер медбрат, пока я была в отключке? Зима продолжает: - Набираешь свой мобильный. Отступаю, хлопая глазами - столь активное выпроваживание за дверь не дает времени сосредоточиться на здравой мысли, которую предлагает Зимовский: - Телефон звонит, а ты идешь на звук и все. Он отпускает меня. Как все просто. Растерянно повторяю: - Блин, точно. Антон энергично выхватывает свой мобильник из кармана: - Все, я уже набираю. Набираю! И действительно в его руках уже мелькает телефон, и он тыкает пальцем в кнопки. Что-то я действительно отупела после укола. Обескуражено плетусь прочь, прислушиваясь к звукам со всех сторон: - Спасибо, Антон. - Да не за что. Ищи, ищи! Совет отличный, только я ничего не слышу, никаких знакомых мелодий. Иду наобум, пока не натыкаюсь на целующихся в засос Любимову с Кривошеиным – а еще говорят перед смертью не надышишься. - Люди слушайте, кто-нибудь мой мобильник ви... Дел? Очевидно, парочке не до меня и я затыкаюсь. Ладно, пойдем в другую сторону, разворачиваюсь, и тут меня окликает Пчелкин: - Маргарита Александровна! - Что? - Это не ваш? У него в руках моя Nokia и я радостно хватаю ее: - Ой, спасибо, а где он был то? - В кабинете Наумыча трезвонил. Блин, ведь была такая мысль! Все-таки, сегодня, необыкновенный по тупости день. - Спасибо. Слава богу! Я тебе потом сеном откошу. И бегу к себе в кабинет, проверять звонки от Калугина. Увы, во входящих пусто, только утренние звонки. Бросив телефон на столе, пытаюсь что-то делать, развернувшись с креслом к монитору - но отходняк, после укола санитара, выветривается медленно, прав Зимовский. Мобильник, наконец, оживает, и я хватаю его в руки – ура, на дисплее высвечивается домашний номер Андрея. Безмолвно вскликнув: «наконец-то!», вскакиваю, открывая крышку и прикладывая трубку к уху: - Алло! - Алло, Марго, привет это я. Задрав вверх голову, делаю глубокий вдох – по крайней мере, с Калугиным обошлось без бацилл. Повезло мужику, выживет. О вчерашнем скандале уже и не думаю - это уже история, причем не такая уж и страшная, по сравнению с нынешними потрясениями. Сделав пол оборота вокруг кресла, останавливаюсь позади: - Господи, ну наконец, ну куда ты пропал-то? Рабочий день скоро закончится, а он только проснулся позвонить! - Да никуда. Нечаянно мобилу уронил и все, вдребезги. - Допустим, но я на домашний звонила. Тебе что, Катерина не сказала? - Нет, вообще ничего не сказала. Поджав губы, с горечью констатирую, выбираясь из-за кресла: - Ну, вот видишь? А я ее просила! Более того, я сказала, что это срочно. Глаза бездумно шарят по столу, по разбросанным бумагам, ожидая реакции, но в трубке лишь невнятное мычание, а потом неожиданное: - М... Маргарит, я тебя прошу, не начинай. Отлично. Чтобы не делала Катенька, она всегда жертва. - Что не начинай?! Ты хоть знаешь, что она мне записки пишет? - Какие еще записки? - Какие? Угрожающего содержания. В трубке слышится явное хмыканье: - Марго, пожалуйста. - Что, пожалуйста? Ты как стена железобетонная: я тебе говорю, а от тебя отскакивает. - Да Маргарит, ну я же... Понятно, сейчас опять начнутся бесконечные усмешки про ревность. Не понимаю, если Сомова была у него и все рассказала, подтвердила, то чего ж быть таким упертым дуболомом? Так, ладно, не хочешь верить - не верь! И вообще, живи, как хочешь! Захлопнув крышку, поднимаю кулак с зажатым телефоном, встряхивая его и беззвучно матюгаясь. Невозможный человек! Не слушает ни меня, ни Анюту… Или она ему ничего не рассказала? Кидаю мобилу на стол - с Сомовой станется, она еще и поддакивать начнет – угу, угу, ревнивая взбалмошная баба… Плюхаюсь обратно в кресло и развернувшись к монитору, нервно грызу ноготь – вот чего я в него пялюсь, все равно ни одной мысли в башке? *** И не одна я такая – через полчаса выглядываю за дверь, а там пол редакции, словно зомби, мотается по холлу, и страдает в ожидании врачебных результатов. А главари этих неугомонных, Егоров с Зимовским, с примкнувшим к ним Пчелкиным, выставили стулья возле лифта, развернув их спинками к закрытой створке дверей, и пытаются демонстрировать окружающим отсутствие паники. Должность обязывает присоединиться к сидящим, тем более, что четвертый стул пустует. Прихватив один из старых номеров журнала, устраиваюсь чуть в стороне, ногу на ногу. Лениво листаю картинки, косясь на Егорова, который пытается кому-то дозвониться по мобильнику, но безрезультатно, и огорченно машет трубкой: - Э-эх. Он поворачивается к Зимовскому: - Послушай, Антон. А вот если действительно выяснится, что завтра помирать? Тот хмурится: - Да сплюньте, Борис Наумыч. - Нет, нет, это я все так, гипотетически. Вот, чтобы ты делал в свой последний день в жизни? Пчелкин тут же влезает в разговор, мечтательно подняв глаза к потолку: - Лично я бы улетел. Помнится, такая попытка у Николая уже была - половину сотрудников пришлось отправить домой отсыпаться, а остальным всю ночь переделывать номер. Оторвавшись от созерцания журнала, поворачиваюсь взглянуть на нашего летчика, а тот добавляет: - На Мальдивы… Говорят, там классно, как в раю. Шеф скептически поджимает губы: - Зачем летать, скоро все там будем. Антон как никогда настроенный философски поддакивает, а я задумчиво замираю, вперив взгляд в пустоту – Гощу, вряд ли бы пустили в рай, а Марго? Она, и согрешить то не успела, девственницей, наверно, помрет. Голос Зимовского возвращает на землю: - Кстати, хорошая тема для номера. Егоров заинтересованно вскидывает голову: - Рай или Мальдивы? - Нет, а правда интересно: о чем думает человек, когда знает, что он обречен. М-м-м? Отворачиваюсь – похоронная история меня не увлекает. Но почему эти-то двое так загорелись? Кидаю украдкой взгляд на спорщиков, и Егоров качает отрицательно головой: - Нет, нет... Это все какая-то черная тема. Черный ворон Зимовский продолжает каркать над траурной идеей: - Нет, ну почему... Очень, наоборот, даже светлая. Вы вспомните фильм «Достучаться до небес», а? Мы же не будем лоббировать смерть. Вот о чем думает человек, его мечты, его фантазии, а? Могу подсказать, примеры были - ни о чем не думает. Просто кинулась прикрыть Андрея, раз все равно помирать. Грабителям все равно было, так пусть убьют ненужную и никудышную тетку. Фантазий не было точно, а мечты возникли потом, когда все кончилось, и он сказал «вместе до конца!». Правда и закончились они буквально через день. Сейчас, когда все опять на волоске, снова никаких фантазий. И мечта другая - вернуть Калугину разум или хотя бы зрение, пока не поздно, спасти себя и Алису. Шеф, прищурившись, кивает: - А что Антон, давай вот, давай бери перо. Из бокового коридора, от выхода на лестницу слышится громкий голос Наташи, она с кем-то ругается, пытаясь прорвать охрану: - Там мой отец! - Еще раз объясняю… - Да руки прочь, я сказала! Она уже здесь и Егоров растерянно встает. Наташа со слезами в голосе кидается к нему: Папочка, прости меня, пожалуйста. Я тебя очень люблю. Она прижимается к отцу, и тот с ошалелым видом, сам готов разрыдаться. Охранник пытается что-то сказать: - Борис Наумыч! Но Егоров отмахивается и обнимает дочку: - Иди, иди уже!... Натушечка, доченька моя! Ну, все, все, все… Все, хорошо. Тоже поднявшись, смотрю на эту трогательную сцену блестящими от подступившей влаги глазами - ну, хоть один человек прозрел от всей ситуации. Мобильник начальника подает сигналы, и он смотрит на дисплей: - Это из больницы звонят. Он прикладывает трубку к уху, продолжая другой держать дочь за руку: - Да... Не, не, слушаю. К нам подходят Людмила с Настей, и мы все замираем затаив дыхание в ожидании новостей. Шеф кивает невидимому собеседнику: - Понимаю... Я все прекрасно понимаю... Спасибо, вам, большое. Походу порадовать нечем, хотя и катастрофичного тоже не предвидится - иначе не повторял бы все время про понимание. Егоров продолжает кивать, а потом дает отбой. Не выдержав, вскрикиваю: - Борис Наумыч, не томите! Шеф обводит плавающим взглядом присутствующих, добавляя интриги: - В общем, так, марксисты - ленинисты. Сейчас мы выстраиваемся в шеренгу по двое. Он двумя руками указывает направление к лифту: - И шагом марш… В бар! Его голос так дрожит, что Зимовский испуганно переспрашивает за всех: - Зачем? - Что, значит, зачем? На покрасневших глазах шефа выступают слезы: - Шампанское пить! Значит, победа?! Затаив дыхание, с надеждой ждем подтверждения. Антон требует расставить точки над i: - За здравие или за упокой? Егоров больше не может держать суровую физиономию – его прорывает, и он радостно вопит, потрясая руками над головой: - За мой счет! Нормально все. Дружное «ура» заглушает последние слова, и воодушевленный народ кидается поздравлять друг друга. Дружной толпой направляемся к лифту, уже открывшему приглашающе двери. Егоров от счастья несет ахинею, но какая разница, все равно никто не слушает: Чтобы было как в Китае, рисовой водки и с почками проблемы. Уже в кабине вопли «ура» и прыжки с поднятыми вверх руками продолжаются. Все живы, здоровы и это главное! *** В «Дедлайне» не задерживаюсь – хочется побыстрее встретиться с Андрюшкой, поделиться с ним последними событиями и конечно помириться – все таки размышления о вечном космосе и краткой жизни очень этому способствуют! И положительные примеры налицо: Валик с Галкой, Наумыч с Наташей. Оставляю веселящуюся гоп-компанию и беру такси долететь до Новослободской. Уже через двадцать минут торопливо прохожу под знакомой аркой и уже готова завернуть за угол, но резко торможу, обратно прячась… Все на уровне рефлексов – там, возле подъезда, метров в пятнадцати от меня - Калугин с Катериной. Осторожно выглядываю из-за трубы - нет, не показалось, они о чем-то разговаривают, лицом друг другу, можно сказать, нежно воркуют. Катя что-то говорит, положив руки на грудь Калугину, потом она берет его лицо в ладони и целует…, в губы…, потом еще раз… Поцелуй становится взаимным..., и еще... И еще раз... Это неправда! Топчусь за чертовым углом, мотаясь, раздираемая обидой и желанием выскочить к этой парочке и высказать все, что о ней думаю… «Ничего не чувствую, кроме негатива», «терплю ради Алисы», «мы спим в разных постелях»... Кому я поверила? Патологическому вруну! Дура! Какая же я дура! Или это тоже ревнивые бредни? Со слезами в глазах, бросаюсь назад, сквозь арку на улицу – прочь, прочь, прочь! Никогда ему больше не поверю! *** Домой приезжаю совсем никакая. «Друг из Томска» в засос, блин. Все мужики одинаковы, а этот хуже всех! Ворвавшись в квартиру, клокоча и закипая, бросаю на полку ключи, а сумку хмуро цепляю на крючок в прихожей. Сквозь полки вижу Сомову на диване в гостиной, нависшую над большой стеклянной миской с зеленым салатом, в котором она, склонившись, ковыряет ложкой. Рядом полный белого вина бокал, тарелка с котлетой и картошкой, украшенная зеленым листом, хлебница с белым хлебом – похоже, она засела основательно. Правда рядом салфетка с еще одним столовым прибором, видимо на всякий случай для меня. Анюта отрывается от своего увлекательного занятия и приподнимает голову, оглядываясь: - О, привет. Ужинать будешь? В комнате полумрак, горит лишь торшер в конце стола, и я плетусь на его свет словно мотылек, не в силах выговорить ни слова. Анька воспринимает молчание как отказ: - А что так? Стараюсь держаться и, плюхнувшись в боковое кресло, буквально сгибаюсь, пряча лицо в прижатые ко лбу кулаки и стискивая зубы. Сомова сочувственно тянет: - О-о-о! Ну, давай выкладывай, что там у вас опять случилось. Какой смысл? Слушать очередные скептические усмешки? Уж не знаю, о чем они говорили у Калугина дома, но судя по его телефонным репликам, явно не в мою поддержку. Выпрямившись в кресле, демонстративно складываю руки на груди, а ногу кладу на ногу, показывая подруге, что в фальшивом сочувствии не нуждаюсь. -Ничего! -Угу, заметно. И машет вилкой: - Ну, давай, давай - вываливай. Выговориться все равно надо - сквозь подступившие слезы и перекошенное лицо, меня прорывает. Убито вскидываю вверх руки: - Ань, это капец, понимаешь, причем трехэтажный! Голос Сомовой становится сочувственно-понимающим: - Ну что? Калугин? Прижав кулак к губам, срываюсь на жалобный вопль: - Ну, а кто еще? Сомова приподнимает плечи, недоуменно разводя руками – типа вываливай свою ерунду, а я буду успокаивать и опровергать: - Даже боюсь спрашивать, что на этот раз. Меня уже понесло, и плевать на ее подколки. - Ань, ты представляешь… Такое невозможно произнести вслух, мозг отказывается верить - растерянно хмыкая и жалко улыбаясь, подаюсь к подруге, торопясь и захлебываясь: - Он мне каждый день, по сто сорок раз на дню, говорит «она не моя жена, она мать Алисы. Она меня как женщина, совершенно не интересует». Анюта Калугина поддерживает: - Ну, а что, разве не так, что ли? Сквозь слезы, выкрикиваю: - Не так! Ну не так — я подхожу к его подъезду, а они стоят – целуются! Представляешь? Анькино лицо меняется, при таких фактах делать из меня ревнивую дуру, у нее не получится. А других вариантов, видимо, нет - в глазах явное недоверие и растерянность. Застыв с тарелкой салата в руках, она бормочет: - Честно говоря, не очень. А у меня перед глазами картинка и сейчас как живая: - Вот и я тоже. Столько раз убеждала себя верить ему…, искала оправдания… Раз за разом, пока новые обещания не оказывались старыми… Старой ложью! Но в это раз, убедить себя не верить собственным глазам, невозможно. Хотя Анька и намекает на такой вариант: - Марго, а ты не могла... Не знаю, обознаться или там... Возмущенно гляжу на подругу, продолжающую жевать траву и тут же прячущую глаза в тарелке. - Сомова, слушай, хватит уже делать из меня всей толпой стукнутую! Один мне заявляет, что я ревную без причины, вторая, что я уже с двадцати метров людей не узнаю, что ли? Анюта пытается выкрутиться, не желая ссориться из-за Калугина: - Ну, я не сказала, что ты не узнаешь. Э-э-э, гнилые выверты! Подавшись вперед, срываюсь на плачущий вскрик: - А что, ты сказала?! Сомова хмуро отводит глаза, продолжая тыкать вилкой в тарелку с салатом на коленях: - Кхм... А я, стеная, выплескиваюсь, подводя итог нашим отношениям с Андреем: - Дура. Господи, какая же я дура, а? В этом вопле все – и его долгие прощания с Егоровой, и подлый сговор с Шепелевым, и непонятная возня с бывшей женой, которая похоже уже для него и не бывшая. Ловлю Анютин подозрительный взгляд: - Может воды, а? Да не истерика это, а рыдания души - прикрыв глаза, с тяжким вздохом протестующе выставляю вперед руку. Есть отличное средство для снятия любых стрессов! Пришедшая идея заставляет встрепенуться, широко раскрыв глаза и забыв про нытье: - А вискарь, есть? Подруга охотно соглашается, собираясь вскочить и бежать: - Есть! - Принесешь? Анюта встает, переставляя миску с колен на стол. Но мой порыв быстро тухнет – умываться пьяными слезами и жалеть себя - самое последнее дело в такой ситуации. Это все бабские штучки, и я морщусь, отказываясь: - Хотя, не надо. Сомова фыркает, недовольная, что заставили зазря оторвать пятую точку: - Может пару глотков, все-таки, а? Понятно, что не метод и возможно действительно временная анестезия не повредит, но я хмуро качаю головой: - Обойдусь! Лучше просто посидеть и потрендеть - мне важнее выговориться. Когда Сомова усаживается обратно, уныло развиваю результат последних раздумий: - А самое обидное Ань, что я ему поверила. Да и как не поверить - «Люблю! Рядом до конца жизни!». Сомовой сказать нечего и она лишь бросает косые взгляды, продолжая перемешивать салат. Но мне говорливый собеседник и не нужен - снова всхлипываю: - Ань, ну сколько можно надо мной уже эксперименты-то ставить, а? Сначала Наташа, потом эта… Ой, ну я же живой человек, ну за кого он меня держит, а? Уже не говорю, кричу: - Ну, я же хотела свалить. Надо было, знала же! Плевать, что там напридумал Шепелев. Не в «Планету», так еще куда, пристроилась бы с рабочей то визой. И сама все похоронила, дура…. Тяжко вздыхаю, прикрывая ладонью глаза: - О-о-ой. Увы, былого не вернешь и надо заканчивать нытье: - Так, все. Проехали, с меня хватит! Сжав зубы до боли, веду головой из стороны в сторону: - Пошел он, куда подальше, вообще. Покатались на карусельках и будет! Всю бабью дурь, с любовями, выкинуть и забыть! Тянусь убрать за ухо упавшую на лицо прядь волос и решительно смотрю на Сомову. Та отставляет миску в сторону и трясет в воздухе кулачком: - Вот, вот это правильно, молодец! Это, по-нашему! Конечно, по-нашему… Только от этого не легче - больно и тоскливо…. Так тоскливо, что моего гонору хватает только на минуту и лицо жалобно морщиться: - Ань. - Что? - Ань, мне так плохо. Согнувшись, утыкаюсь лицом в колени, давая, наконец, волю слезам. Над ухом слышится сочувственный вздох: - Приехали... Карусельки. Но рыдания только усиливаются... Выплакавшись, ухожу умываться в ванную, а потом сразу в постель – что делать дальше я не знаю и не представляю. Снова искать пути возвращения в Гошу? Написать письмо Шепелеву и рвануть в Швецию? Говорят, утро вечера мудренее, пусть подскажет.