День за днем. Эпизод 5.

Выходные оказываются весьма плотными — приходится присоединиться к мотающемуся по городу Вадиму и дважды съездить в шведское посольство. В первый раз небольшой мандраж по поводу сдачи паспорта на визу, но все обходится без вопросов - слава богу, Саша Коваль рулит, а во второй наступает черед сочинять себе родителей в анкету. Сначала есть порыв вписать настоящих, но я его давлю - они же по Парижам летают, засветились в Евросоюзе - можно и проколоться. К тому же по отчеству я Александровна и Семен Михайлович, мне в отцы точно не подходит. Значит, будем дочкой некоего его брата, Александра Михайловича Реброва, путешествующего исключительно по российским просторам. А вот кого записать в матери перебираю дольше – родственниц хватает, и кто из них, где проводит отпуск, понятия не имею. Несмотря на все сложности, вызванные чрезмерной срочностью, Вадим с обещанием по рабочей визе справляется и уже к вечеру воскресенья у меня на руках не только оформленный паспорт, но и билет в Стокгольм со всеми выездными данными. *** В понедельник чемоданное настроение достигает апогея и я, появившись в редакции, занимаюсь чисткой полок и ящиков, освобождая их от напоминаний о Ребровых. Планы на генеральную уборку, заставляют утром и одеться соответственно — то бишь, максимально функционально. Нет, не уборщицей конечно - макияж, маникюр, блеск на губах, волосы по плечам, все как надо. И, тем не менее.... Короче, брюки и синяя блузка с короткими рукавами с белым воротничком и белым кантом по бортику и рукавам — то, что надо для физических упражнений — не марко, свободно и практично. Выпросив у снабженцев большую картонную коробку, складываю в нее все родное, любимое и, конечно, очень нужное. А такого в кабинете главного редактора за все годы Ребровской трудовой деятельности накопилось немало. В итоге приходится привлекать подмогу, отловив в холле Пчелкина — чую путь до Анькиной машины, с таким грузом, мне самой не одолеть. Закрыв коробку сверху крышкой, прошу посыльного: - Коль, только я тебя очень прошу, пожалуйста, не упади по дороге, ладно? Я второй раз все это не соберу уже. - Маргарита Александровна, честное слово, сам не хочу. Стол девственно чист и уныл, навевая тоску и преждевременную ностальгию. Повторяю свои напутствия: - Под ноги смотри, «честное слово». Взгляд окидывает пустынные углы еще раз. Стоп! Знакомый корешок. - Подожди! Иду к этажерке у стены и вытаскиваю из–за пустых разделителей мой майский номер, с ведьмой. Взять или оставить? Задумчиво разглядываю обложку с собой любимой, потом бросаю сверху на крышку коробки — из песни слов не выкинешь, также как и воспоминания о том сумасшедшем времени и об Андрее, который казался тогда решительным, непривычным и удивительно настоящим. Взявшись за дырчатые ручки, Николай уносит драгоценную коробку к лифту и я, с грустью и подступившими слезами в глазах, провожаю ее в последний путь. Вся взрослая жизнь, можно сказать, оказалась перевернутой страницей — сунув руки в карманы, разворачиваюсь к окну, боясь быть застигнутой с мокрым носом. Стук в дверь заставляет взять себя в руки и оглянуться. Андрей... Он заглядывает в приоткрытую дверь и, вздохнув, интересуется: - Можно? Печально пожимаю плечами: - Да. Сюда теперь всем можно. Стараюсь не смотреть на Калугина, и он останавливается в шаге, тоже блуждая глазами по стене напротив. Потом идет дальше, к окну, бросая взгляды по опустевшим полкам: - Да-в… Слушай…, как то вообще… Сиротливо и тоскливо стало. Но мои мысли уже о другом... Зачем он здесь? Я все еще на что-то надеюсь, как дура жду чуда от своего героя… И его вступление заставляет предпринять еще одну попытку подтолкнуть к действию. Ну, не верю я, что он меня не любит, что кроме ревности в нем ничего ко мне не осталось.... Кидаю пытливый взгляд: - Ты сюда пришел мне сказать это? Андрей отводит глаза: - Да нет, конечно. Демонстративно складываю руки на груди: - Тогда, я слушаю. Андрей кусает губу, видимо собираясь с мыслями, а я, не отрываясь, смотрю ему прямо в лицо, стиснув от волнения зубы и пытаясь поймать взгляд. Увы, он блуждает мимо, как и слова: - Я… Ну, во-первых, хотел тебе пожелать, ну счастливого пути и…. Калугин вздыхает, порождая у меня грустную усмешку – уже одно «во-первых» отвергает любые варианты других предложений. - Во-вторых… Он чуть разводит руками: - Пожелать удачи на новом месте… И-и-и… Ну, что касается Вадима… Глаза его устремляются куда-то в пространство, потом утыкаются в пол: - Он хороший мужик, интересный. Это совсем не те слова, что я хочу слышать. Они сладкие, лживые, пустые… Уж лучше бы орал и обзывался, как все последние дни! Так, хотя бы, честнее. Внутри поднимается глухое разочарование, и обида до слез – вот так вот и вся любовь? Опустив голову, тянусь смахнуть выступившую слезинку с угла глаза. Калугин продолжает медленно ворочать тяжелыми, как глыбы словами, которые ему совсем не хочется произносить: - И, я надеюсь, что у вас с ним будет все хорошо. Он что, примеряет на себя роль сводника? Вообразил, что я влюблена в Шепелева? С какого барабана мне должно быть «с ним хорошо»? Взяв себя в руки, снова неотрывно гляжу на Андрея. - Потому что вы достойны друг друга. Даже так? А ты, значит, недостоин? Малодушно уступаешь сильнейшему? К разочарованию примешивается раздражение, и я нетерпеливо переступаю с ноги на ногу, желая побыстрее покончить с таким расставанием. Калугин добавляет: - Мне бы так хотелось. Чего блин тебе хотелось? Чтобы я легла в постель к Вадиму? Желание выматериться вслух становится доминирующим, даже шлепаю губами, но сдерживаюсь. Это он типа устраивает мою личную жизнь? В горле перехватывает, и я сипло переспрашиваю: - Честно? Глаза Андрея бегают: - Да. Ладно Сомова, старая сводня с извращенными фантазиями, но Калугин… Сдал, без боя. - Ты именно это хотел мне сказать, да? Засунув руки в карманы, Андрей лишь мелко кивает, нервно подрыгивая ногой и косясь глазами в сторону. Подождав несколько секунд, разочаровано отворачиваюсь и тянусь за сумкой в кресле у стены – сцена прощания оказалась тухлой, пора проследовать за Николаем и поруководить погрузкой коробки. Повесив сумку на плечо, и не глядя на Калугина, иду к двери, но зависаю на несколько секунд от желания напоследок высказать все, что думают про его напутствие. Мыслей целый рой и я, переминаясь с ноги на ногу, собираю их в кучку: - Тогда, я тоже тебе скажу. Вздохнув, снова пытаюсь заглянуть в лицо своему Ромео – вся наша корявая история, это, по сути, ожидание поступков, ожидание в основном, бесплодное. Иногда Андрей, все-таки их совершал, преодолевая себя, но чаще находил причину уклониться или сдаться. Как и в этот раз: - Запомни, Андрей… Ты очень… Ты очень трусливый мужик. Бросив сожалеющий взгляд, отступаю к двери, а потом решительно выхожу в холл. *** После погрузочных работ с Пчелкиным, поднимаюсь обратно в редакцию - надо еще раз попрощаться с Наумычем. Но, как было вчера, не получается - в воздухе уже витает мое практическое отсутствие и отстраненность от дел. Мы о чем-то говорим, но слова неживые, как на похоронах и от этого тоскливо. Расстроенный Егоров отворачивается к окну, заложив руки за спину, а я отворачиваюсь в другую сторону, усевшись в углу кабинета прямо на угол компьютерного стола, положив ногу на ногу и сцепив руки на коленке. - Марго, я не хочу показаться сентиментальным…, да у меня наверно и не получится. Печально таращусь в пол, в одну точку – чтобы он сейчас не говорил, но это похоронное настроение будет только усиливаться. - Просто, сейчас… Так искренне тебе… Я очень буду скучать по тебе. Вскинув голову, печально смотрю на шефа и пытаюсь панихиду остановить: - Борис Наумыч! Он стучит ребром ладони себя по груди: - Ну, не перебивай! У меня и так каждое слово, как рубец на сердце. Сначала Игорь, теперь ты. Виновато опускаю голову – ну, да, и там, и там моя вина. - А я и не пойму, кого из вас больше люблю. Молча, кошусь на него, сквозь прядь упавших на лицо волос – мне тоже больно рвать по живому, но что делать? Эти гонки на выживание в беличьем колесе, от одного капца к другому, пугают бессмысленностью, и значит, надо что-то менять. И в работе, и в жизни. Даже в личной жизни, прекращая страдать по Калугину. Может и намеки со всех сторон на Вадима не беспочвенны – вот уж кто точно не видит во мне мужчину, так это он. Егоров идет мимо, продолжая жестикулировать: - Но, я хочу, чтоб ты знала, что дверь в издательство… Она всегда будет открыта для тебя, в любое время года, в любое время суток! Вот за это спасибо. Хотя, как известно, дважды в одну и ту же воду в реке не войдешь. Уперев ладони в край стола, уже готова соскочить и разразиться ответной речью, но нас прерывает стук в дверь и заходит Зимовский: - Извините, можно? Егоров недовольно морщится, не желая, чтобы нас прерывали: - Антон, потом! И снова разворачивается в мою сторону, но Зимовский лишь откашливается и не уходит: - Гхм. Шеф раздраженно оглядывается, разводя руками и повышая градус напряжения в голосе: - Ну, чего здесь непонятного? Чешу ногтем возле носа и с любопытством жду продолжения. Зима, с серьезным видом, нагло проходит мимо Егорова к окну и разворачивается за директорским креслом: - Борис Наумыч, дело в том, что у меня очень важный вопрос. Он и к вам, и к Марго, одновременно. Обреченно смотрим на него, оба уверенные, что его важный вопрос не к спеху. Но мое дело теперь сторона, а Егоров сдается, поджимая губы: - Ну? Взгляд Антона останавливается на моей персоне: - Дело в том, что по редакции поползли какие - то странные слухи. Якобы Марго покидает страну. Грустно констатирую: - Это не слухи, это правда. Он делает круглые глаза: - Да, что вы? Ага, сейчас, наверно, расплачется от горя. Небось, уже сбегал ко мне в кабинет и примерил кресло, собака страшная. Егоров решительно хватает Зимовского за рукав и тянет его к двери: - Антон, я на общем собрании все это объясню. Даже не знаю, стоит ли мне оставаться на это общее собрание. Зимовский вырывается, высвобождая руку и явно не желая уходить: - Я понимаю, Борис Наумыч, просто среди сотрудников возникла некая неопределенность. Это, среди каких? Надо же, как не терпится человеку надуть щеки и ходить по редакции гоголем… Склонив голову набок, с любопытством разглядываю Антошу – вот ведь неугомонный… Егоров, потихоньку наливаясь негодованием, отходит к окну, вставая к Зимовскому спиной, я же слезаю со стола, ожидая, что дальше. Проникновенная речь карьерного страдальца продолжается: - Никто не может работать, потому что… Шеф резко оборачивается: - Потому что лень, да? Антон хихикает, сводя к шутке всплеск эмоций начальника: - Борис Наумыч, все понимают, что грядут кадровые перемены, придет новый главный редактор, возможно, изменится общее направление, поэтому, зачем работать в корзину?! Каждое слово, как гвоздь в мое сердце. Даже хуже, чем слышать погребальные речи от Егорова. И все ведь из-за меня! Даже бровь дергается вверх – вот уж чего не хочу, так кадровых перемен с Зимовским на месте главного редактора – тогда точно общее направление укажет путь в макулатуру, опыт есть. Егоров устало цепляет на животе пальцы в замок: - Я не понимаю, в чем суть вопроса. Антон предупреждающе поднимает руку и откашливается: - Всех интересует вопрос: кто займет место Марго? Примитивно до безобразия. Мне смешно и я не могу удержаться от ухмылки: - Всех или тебя? Зимовский морщится: - Маргарита, ну зачем ты так? - То есть, тело еще не остыло, ты уже на трон попер, да? Антон продолжает изображать обиду и мотать головой: - Я, между прочим, хотел знать твое мнение. Мое мнение будет не в твою пользу… Опустив глаза, усмехаюсь. Правда, с таким ядовитым скорпионом, как ты справиться удастся не каждому – Калуга попытался и вон как быстро слетел. Зимовский, преданно заглядывая в глаза, добавляет: - Может быть, у тебя, есть какое-нибудь соображение? Это уж пусть Егоров решает. И он действительно вмешивается в разговор: - А ты не суетись, у меня есть соображение. - Серьезно? Шеф уверенно кивает: - Да. А потом подступает вплотную к Антону: - Это на сто процентов харизматичный мужчина с большим опытом работы за рубежом. Отрываюсь от стола, вставая поближе - мне тоже любопытен выбор начальника. Только вот почему сразу мужчина? С одной стороны согласна – теток с такими претензиями немного, но с другой стороны – я же, справилась. Наумыч, не отрывая горящего взгляда от Зимы, продолжает перечислять свои требования: - С ярко выраженными качествами лидера. Уже после слов об опыте за рубежом физиономия Зимовского явно утрачивает живость и его взгляд упирается в стену. Но следующая фраза добивает: - Потом, не склонный к интригам в издательстве. Егоров делает на этом особое ударение и у Антоши начинают бегать глазки, и он как-то весь сникает. Знает кот, чью сметану выжрал. - Желательно физически сильным, чтобы в случае чего, дать бы тебе по шее, понятно?! Раскрасневшись, он уже орет в голос. Вижу, как во взгляде Антохи плещется бессильная злоба. Он цедит сквозь зубы: - Извините. И убирается из кабинета, поджав хвост. Раздосадованный Егоров смотрит ему вслед, сжав кулаки, а потом хватается за слоника на этажерке. Блин, ну и зачем так психовать из-за этого придурка? - Борис Наумыч, ну зачем вы так. Тот утыкается лбом в фигурку: - Достал он уже меня. С грустной улыбкой отворачиваюсь к окну и вдруг слышу: - Марго, забери меня с собой, а? Мы смотрим, друг на друга с отчаянной грустью – каждого ждут непростые времена и очень неопределенное будущее. Вместе, наверно, прорвались бы, но сдаваться не хочу - вот когда вернется Гоша, тогда и перевернем страницу назад… Егоров идет к столу и, молча, усаживается прямо на него, лицом к окну. Виновато подбираюсь сбоку и притуливаюсь рядышком, вполоборота, сложив руки на коленях: - Борис Наумыч, поверьте, мне очень жаль, что так все получилось и… Не найдя ободряющих слов, отвожу глаза и замолкаю, потирая ладонью бедро – что тут скажешь, никакие оправдания все равно ничего не изменят. Егоров, кряхтя, елозит, разворачиваясь ко мне: - Марго, я вот хочу тебе пожелать, чтобы ты, вот, не жалела потом, там… Егоров машет рукой за горизонт: - В этом, в Стокгольме. Сижу, уставившись в одну точку – сама боюсь пожалеть, но все оставлять как есть, тоже невозможно - вот и в паспорт мне поставили прописку в Гошиной квартире, а ведь родители узнают – прибьют, а еще хуже в милицию сдадут, как мошенницу и убийцу. Вот такие пироги… Но лишь веду бровями, виновато улыбаясь, а потом пытаюсь придать оптимизм своему голосу: - Борис Наумыч, все будет хорошо. Без надежды не стоит и начинать. Шлепнув ладонью по ладони, вздыхаю: - Все будет хорошо и у вас, и у меня. Егоров жалея себя, продолжает ныть: - Особенно у меня. Блин, каждый сам творец своего счастья. У тебя, вон, Анька есть и дочка. - Да, особенно у вас. Мы не смотрим друг на друга, и зудеж продолжается: - Естественно, у алкоголиков всегда все хорошо. Да, я сопьюсь здесь недели через три! Удивленно кошусь – капец, и я поэтому, должна остаться и сопли подтирать? Быть алкоголиком или нет, личный выбор каждого –мы с Сомиком уже раз проходили начальственный запой, скакали вокруг, хватит… Но, все равно жалко. Особенно Аньку. - Борис Наумыч, ну зачем вы без ножа режете? Тот упрямо трясет головой: - Буду сидеть здесь, вот в этом офисе со своим фейсом и толкать марксизм-ленинизм в массы с синим носом. Отворачиваюсь, не желая комментировать. Бывали моменты, когда я и в упор была ему не нужна, а теперь прямо свет в окошке. Таращусь бездумным взглядом в пространство, представляя, как тут все начнет валиться, и автоматически комментирую: - Борис Наумыч, вам нельзя пить. - А чего мне остается делать? Вопрос остается без ответа и Егоров, наконец, завершает процесс расставания: - Ну, ладно, все… Пошутили и хватит. Давай прощаться, что ли? Прощаться… Слово то, какое…. Прячась за упавшей прядью волос, украдкой вытираю слезинку с края глаза. Мы слезаем со стола и обнимаемся, приникая, друг к другу. Расцепившись, все что могу, так это опять извиниться, прижавшись к начальнику виском к виску: - Борис Наумыч, ну простите, если что не так. Склонившись друг к другу, мы соприкасаемся головами: - Ну и ты, не обижайся на старика. Его голос срывается, и он, высвобождается из моих рук, отворачиваясь к окну. Смахнув с лица надоедливые волосы, тороплюсь выйти из кабинета – все сказано и ковырять до бесконечности саднящую рану - только делать хуже. На полпути, замечаю Андрея, выходящего из своего кабинета, и останавливаюсь, сунув руку в карман – наши взгляды встречаются. Наш предыдущий разговор был горек, но надеюсь, он не последний. Калугин быстро отворачивается и скрывается у себя. Гарантии, будь они неладны… Я помню, как долго он медлил и не решался признаться мне в любви, ожидая гарантий и обещаний, как тягуче отрывался от Егоровой и ее «комфорта», поддавшись только жесткой альтернативе, я или она. Боюсь новая альтернатива, он или Вадим, окажется последней и неподъемной. Разочарованно взмахнув сумкой, медленно иду по холлу, провожая взглядом мужскую спину. Остановившись, наблюдаю, как Калугин суетится у себя в кабинете, а потом склоняется над столом. Стоп - машина! Он уже сказал «а», попросив меня остаться и не уезжать, пусть озвучит и «б» - скажет, зачем ему это нужно! Иду к нему, на ходу вешая сумку на плечо, но на пороге останавливаюсь: - Андрей! Тот не поднимает головы и не отвечает, сжав зубы, но я не отступаю: - Может быть, все-таки, поговорим? Калугин с недовольным лицом переминается с ноги на ногу и, не глядя на меня, бурчит: - Да чего… По-моему, вроде, уже поговорили? То есть согласился, что трус и доволен, что напутствовал меня в постель к Вадиму? Поджав губу, киваю: - И тебя такой разговор устраивает, да? Андрей сопит, отведя глаза, и я повышаю голос: - Устраивает или нет? Скажи мне, что-нибудь, и я уйду. Он опускает картинки, которые держит в руке и, наконец, его прорывает: - Нет, не устраивает! Мы смотрим друг другу в глаза: - Тогда в чем дело? Ты на меня за что-то злишься? Андрей отводит глаза и отступает к столу: - Да, я злюсь. Ясно, не оправдала надежд - не согласилась считать себя недоделанной уродиной и мучиться этим всю оставшуюся жизнь, рыдая по Калугину… И еще обозвала трусливым мужиком. - А-а-а. Разочарованно отворачиваюсь, и Андрей подступает сзади: - Да я сам на себя злюсь! На себя? Так может…. Снова гляжу ему прямо в глаза и пытаюсь додавить: - За что? Калугин набирает воздух в легкие: - Ну, за то, что не могу сказать тебе правды, например. Правды? Значит то, что он говорил вчера, позавчера, сегодня было совсем не то, что он думает? Господи, именно этого я и добиваюсь услышать от него все последние дни: - Так скажи! Я думаю, самое время. Андрей засовывает руки в карманы и, направив взгляд куда-то в бок, хмурит брови: - М-м-м… Мне кажется, что Шепелев тебе, м-м-м, не нужен… Он тебе, вообще, по - барабану. Недоуменно таращусь на него, приоткрыв от удивления рот… И это вся правда? Да хоть сто раз не нужен и дальше то, что? Тебе вот я нужна? Видимо, нет! Потому что вызываю неправильные фантазии при поцелуях и рвотные рефлексы… Да я, ради того, чтобы чувствовать себя нормальным человеком, а не уродом каким-то, уеду хоть с Шепелевым в Швецию, хоть с негром в Папуа Новую Гвинею. Раздраженно улыбаясь, не могу удержаться: - Серьезно? - Абсолютно! И более того, я это вижу, да и ты это знаешь! Поджав губы, киваю. Ладно, проехали и что из этого следует? Глаза Калугина опять косят в сторону, и он ведет головой: - И потом, мы с ним немного…, ну… Калугин щелкает пальцами себе в помощь: - Не в равных условиях что ли. Отвернувшись, смотрю в сторону – опять пустой разговор ни о чем. Причем тут Шепелев… Кто такой Шепелев… О каких-то условиях бормочет. Или опять за старое? Вскидываю голову: - Каких условиях? - Да в таких... Я-то знаю, кто ты на самом деле, а он нет. Блин, а кто я на самом деле? Вот для тебя, кто? Калугин, словно зомби, мотает головой, повторяя свою бесконечную жвачку: - Ты так до сих пор ему ничего и не рассказала. Ничего не меняется. И его правда, от которой он злится, тоже не меняется. Как в заезженной шарманке. Во мне растет разочарование и раздражение, и я, засунув руки в карманы, язвительно бросаю: - Ты не переживай, скажу. И я думаю, что пороху у него побольше, чем у некоторых, ясно? Калугин кивает: - Ясно. Вот и поговорили. Поставили точки над «i». В дверях кабинета останавливаюсь – до меня вдруг доходит - с одной стороны он меня, вроде, считает мужиком, и готов тыкать этим и возить мордой по столу, а с другой стороны и женщиной, готовой лечь в постель с мужиком ради карьеры. Хэ… Даже если мы и окажемся в одной постели, в далеком будущем, то уж точно не из-за места в «Планете». Шепелев умный, симпатичный мужик, к тому же знающий, как доставить удовольствие женщине. Да любая на моем месте… Даже Анька к нему ластится, как кошка в течке. Желание уколоть Андрея побеждает - резко развернувшись, делаю шаг назад, заглядывая Калугину в глаза: - И еще одно. Ты ошибся в самом главном. Тот недоуменно поджимает губу, кривясь: - Мда… В чем же? - Мне Шепелев очень нужен. У меня наворачиваются слезы - Калугин, придурок, все из-за него, и этот отъезд тоже. А Шепелев… Вадим заставил меня ожить, почувствовать нормальной женщиной, а не мутантом, дал надежду на будущее. Конечно, он мне нужен и я ему благодарна! Слова сами срываются с губ: - Я, Вадима, очень люблю. И поеду за ним хоть в Антарктиду, понял? И быстрым шагом иду прочь. Все, с меня хватит! Осталось дождаться Мокрицкую из банка, получить деньги под расчет и помахать редакции ручкой. *** Домой приезжаю рано и до самого вечера маюсь дурью, не зная, чем себя занять - время от времени перекладываю вещи в чемодане или брожу по квартире, или гуляю по нашему проектируемому проезду номер тридцать пять тридцать восемь, по Ломоносовскому проспекту, прощаюсь с округой. Мне уже неймется, хочется как-то убить время, быстрее все закончить, смыться и закрыть страницу, пока не передумала… Увы, в Стокгольм летает лишь Аэрофлот и его единственный рейс в десять – тридцать пять утра, то есть завтра. SU двадцать два десять из Шереметьево. Внутри неспокойно, но Сомова со мной не разговаривает и мой нервный колотун притушить не желает – прихватив Фиону, Анька шляется где-то на бульваре. За окном совсем темно и я, положив чемодан на стол в гостиной и добавив в него еще пару платьев, пытаюсь снова закрыть, но безуспешно - женских силенок не хватает и я зову на помощь Шепелева: - Вадим! Тот появляется из коридора, быстро направляясь ко мне: - Да? - Слушай, помоги мне застегнуть этот чемодан. Cо всех сил давлю на крышку, толкаю ее, напрягаю немощные ручонки, морщась и задрав от усилия голову вверх, но края чемодана не сближаются ни на миллиметр и молния не идет. Шепелев хмыкает: - Что тут у тебя? Черт его знает. Скорее всего, край какой-то тряпки закусился бегунком и теперь ни туда, ни сюда, так бывает. Давлю крышку сверху, снова и снова пытаясь дернуть язычок молнии: - Да молния заела, хоть ты тресни. - Давай, я попробую. Вадим занимает мое место, а я, отступив в сторону и просунув сбоку к чемодану руки, все равно пытаюсь оказаться полезной: - Я подержу. - Ага. Процесс вроде сдвигается с мертвой точки, и бегунок отпускает зажеванное, но наше интересное занятие прерывает звонок в дверь. Замерев, недоуменно прикидываю, кто это может быть - у Сомовой ключи, гостей не ждем. Мы переглядываемся с Вадимом, и он смотрит вопросительно на меня – значит и ему невдомек. Недоуменно поджав губу, оглядываюсь на прихожую: - Я никого не жду. Шепелев продолжает утрамбовывать чемодан: - Тем не менее, кто-то пришел.