Р.О. и Р.О.

Перепутать место Ричард, конечно же, не мог: шел назад строго по своим следам, ориентировался по приметам — да и не так далеко, на самом деле, был тот овраг от площадки. Не могли и коллеги бросить его: даже не успели бы в одночасье, неслышно, бесшумно свернуть лагерь, погрузиться в вертолет и улететь. Возможно, что-то стряслось, что-то понадобилось срочно; возможно, ничего особенного и не случилось, только Ричард немного запутался во времени, провел у оврага дольше, чем полагал. Вволю поразмышлять над загадкой — своя рассеянность ли всему виной, чужая ли безалаберность, глупое ли недоразумение, пустая ли случайность; или, может, произошла новая серьезная катастрофа; или, может, что-то еще — поразмышлять как следует ему не довелось: именно в этот момент раненый, которого Ричард опустил на землю и который до сих пор лежал там смирно и неподвижно, решил, что самое время перестать дышать. К счастью, он успел об этом предупредить: Ричард уловил, как тот едва заметно вздрогнул, услышал короткий хриплый стон — и, наклонившись его проверить, не поймал уже ни пульса, ни дыхания. Следующие двадцать минут, пока Ричард его качал, мысли были заняты исключительно счетом (и-раз-два-три — на тридцатом счете два выдоха — и-раз-два-три — и…), так что в них не осталось ни места для лишних раздумий, ни лазейки для беспокойства: да и каким бы он был спасателем, если бы принимался паниковать по любому поводу? Наконец раненый снова дернулся и задышал сам. Ричард отнял руки, отстраненно — еще не включившись назад, еще чуть завороженный ритмом — отметил, что стоило бы обтереть: пальцы вымокли, вымазались в чем-то липком, должно быть грязи со дна оврага; поглядел на них, вслушиваясь в чужое дыхание, и только вдохе на десятом осознал, что они все окрашены красным — все измараны в крови: бедняга, падая, умудрился чем-то распороть себе грудь. Помянув кошек, Леворукого, разрубленного змея и чью-то матушку, Ричард вскочил, велел Баловнику сидеть рядом и охранять, а сам метнулся обратно в лес, к оврагу — туда, где он бросил рюкзак. Что же, по крайней мере тот никуда не делся: тросы так и висели пристегнутыми, спускаясь в овраг; сам рюкзак, наполовину выпотрошенный, лежал на прежнем месте. Когда Ричард его собирал — когда ему пришло в голову засунуть туда больше, чем обычно, — то примерно половину заняла аптечка, вторую — оборудование, а все остальное (и все, что не было прицеплено к поясу: нож, фонарик, рация) пришлось запихивать как попало: сухпайки по карманам, термос с чаем посередине, спасательные одеяла, носки и белье куда-то в самый низ; когда он вынимал ремни и страховки, часть пришлось распотрошить. Теперь он наскоро засунул оборудование назад — не оставлять же в лесу — и, кинув последний взгляд на злополучный овраг и понадеявшись, что больше сюда не вернется, отправился уже четырежды знакомым путем к площадке. Ничего в самом овраге не казалось странным, не переменилось, не намекало на разгадку: все оставалось прежним; но обратная дорога сделалась как будто чуть труднее: как будто трещины в земле стали шире, как будто камни вздыбились сильнее, как будто лес разросся гуще, стал опаснее, враждебнее, злее. И снова — только Ричард занялся раненым, о предчувствиях пришлось забыть: когда он разрезал и стащил с того одежду, оказалось, что пострадала не только грудь, но и спина, и явно было задето легкое. Может быть, конечно, падая, тот наткнулся на особенно длинный корень, ветку или острый камень — но, если честно (если быть совершенно честным с самим собой), огнестрельное ранение уж слишком сильно отличается от прочих — а это значит, что не обойтись без полиции: прогулка по горам дружной компанией вдруг обернулась ссорой, попыткой убийства… Впрочем, все это терпит — а пока Ричарду пришлось срочно вспоминать теорию: не каждый раз доводится применять на практике мудреные повязки, которые тренировал-то только на занятиях, учениях и конкурсах, а так обычно обходилось шинами и иногда жгутами; к тому же, теперь все меньше оставалось надежды, что за ними быстро вернутся, что достаточно будет, как вбивают в головы на курсах по первой помощи, перевязать рану и дальше сдать пострадавшего врачам. В конце концов он, конечно, справился: промыл — дезинфицировал — перебинтовал; вколол обезболивающее и антибиотик. Кости вроде бы в основном были целы, на ногах только синяки (сапоги удалось аккуратно стащить, а штаны и дурацкие гольфы пришлось тоже распороть ножом — вот кому вообще взбредет в голову так вычурно и неудобно наряжаться в поход?); живот и позвоночник не задеты; лицо тоже в синяках, скула рассечена, на лбу большая шишка — наверняка сотрясение, но это уже мелочи, даже перевязывать не надо. Теперь снова одеть, как получится, уложить поудобнее, укрыть, укутать одеялом… Ричард потянулся за одеждой, откинутой в сторону — пусть разрезана и заляпана кровью и грязью, но вроде бы выглядела добротно, — ухватил куртку: обрывки, лохмотья куртки, — встряхнул, смахнул налипшие листья — и застыл. Не эти ли рукава, не это ли шитье он столько раз видел во снах, не эти ли пуговицы, застежки, крючки столько раз расстегивал в видениях, что выучил наизусть; не эту ли ткань ощущал под пальцами, гладил, расправлял; не на этот ли узор любовался? Видения — сны — были разными, о разном, но всегда смутными; яркие вспышки, отдельные сцены, почти статичная картинка: он одевается перед зеркалом в полный рост, шнурки, пряжки, булавки, высоченные сапоги; он со шпагой в руках, кожаные перчатки, кольцо — массивный перстень, — изящная гарда, выпад, еще один, поворот, неуловимое движение; он верхом, удобное седло, теплые бока коня, ноги в стременах, снова эти сапоги — всегда одежда, что-то в руках, ощущения тела; редко — голоса; еще реже — широкий обзор, здания, улицы города (Олларии ли? Горика?), поле, лес (не этот ли?); и никогда — никакой конкретики, никакого сюжета, никакого движения, ничего динамичного. Но ведь эту куртку (с рукавами — колет? Нет, без рукавов — колет, а с рукавами — камзол? Почему было не проштудировать ту книгу по истории моды?) — но эту куртку ведь он видел? А эту рубаху с широким воротом, а эти кружева на манжетах, а?.. Ричард перевел глаза на раненого — тот так и лежал, закрыв глаза, бледный, но хотя бы дышал — и зацепился вдруг взглядом за запястье: два шрама, один пониже, поменьше и погрубее, другой повыше, на ладони, тонкий, длиннее, но более изящный — точно там же, где у самого Ричарда; точно такие же — почти точно такие же: у Ричарда были бы такими же (на ладони тоже был, Ричард не учитывал ту историю в своей годичной череде неудач, она случилась раньше, ему только исполнилось семнадцать, но по своей дикости и глупости походила на все остальные), если бы их не зашивали в больнице. Он, зачарованный, машинально дотронулся раненому до ключицы — проверить, есть ли и те шрамы от операций, — но нащупал только бугорок: ключица тоже была когда-то — недавно? — сломана и срослась не совсем ровно. Ричард моргнул, медленно отвел руку, помотал головой: ерунда, наваждение, игра случая, выверты его воображения; утомление — и все-таки перенервничал, наверное, и напридумывал себе, или показалось; и, кстати, среди сегодняшних странностей эта была не самой странной и уж точно не самой неприятной. А может, он вообще надышался чем-то в том овраге и теперь галлюцинирует, смотрит сны наяву — а ничего этого на самом деле нет. Раненый тем временем поежился, повел плечами — надо все же его поскорее одеть и согреть, нечего тут медлить, хорош спасатель! — и пробормотал: — Ка… тари… на… …Стоило догадаться! Естественно, не обошлось без этой идиотки! Ну конечно, кому еще придет на ум потащиться в глушь без карты, без телефонов, без рюкзаков — заблудиться, поставить всех на уши и, мало того, потерять товарища в овраге! Удивительно, как это в штабе пропустили ее новый ролик: «Прогулка по Надорским горам в приятной мужской компании»? — Катарина? — переспросил Ричард, приподнимая раненого, чтобы натянуть на него остатки рубашки. — Ка… — повторил тот. — Я… уб… ил… ее… — Ну это очень вряд ли, — сказал Ричард. — Поверь, это непотопляемая женщина: она еще нас с тобой переживет. Выбиралась и не из таких передряг — и вообще, похоже, это она тебя бросила, а не ты ее. В самом деле, не стреляла же она в него, а он — в нее; всякое, конечно, бывает, но обычно настолько — настолько! — дикие приключения их увлеченную блогершу все же не занимали. — Ка… — продолжил раненый, — Ка…р…валь… Карваль? Вот и третий участник — «два парня и девушка, лет двадцати» — этому и правда больше двадцати не дашь, а Катарина хоть и старше, но усердно молодится. Ричард задумался: где-то ведь совсем недавно видел эту фамилию! Где же? О, в той заметке о награждении: в одном ряду с Дювье. Значит, военный… тогда дело и впрямь приобретает нехороший оборот: гуляли вместе; может, не поделили даму; размолвка, драка, кто-то в кого-то стрелял; может, вояка на природе напился, что-то ему почудилось, достал пистолет… А что если этот Карваль — преступник или маньяк? А что если сам избавился и от Катарины, а потом, когда заметил спасателей, напал на них, перебил всех и угнал вертолет? Ну да: и молниеносно рассовал тела и оборудование по оврагам, и все это в одиночку — этакий суперзлодей из шпионского боевика; и вообще, были бы слышны и выстрелы, и шум мотора — а Ричард ведь ничего не слышал. Буйное воображение снова сыграло с ним злую шутку: наверняка есть простое и очевидное объяснение. — Карваль — военный, — твердо сказал он: как бы он сам ни волновался, нужно было успокоить пострадавшего. — С ним ничего не случится: он обучен выживать в сложных условиях. И вообще, оба уже в безопасности: их забрали и везут на вертолете в город, а скоро вернутся и за нами. Сейчас я тебя уложу и свяжусь с ними… погоди, не засыпай! Тебя-то самого как зовут? — Ди… — на этом силы у раненого закончились, и он снова отключился, обмякнув у Ричарда в руках. Ричард покачал головой, устроил незадачливого тезку на свернутом одеяле, закутал во второе (Баловник лег рядом, под боком) и потянулся наконец за рацией: стоило, конечно, сделать это раньше, но пока всё было не до того. «Ди» — конечно, могло означать и «Дилан», и «Деннис», и еще с десяток разных имен, но Ричард успел уже и достроить «Ди» до «Дикона», и инстинктивно почувствовать к бедняге расположение — мало было прежних совпадений, так их еще и звали одинаково. Опять же, почему бы и нет: типичное надорское имя, в младшей школе с Ричардом в классе учился еще один такой, а в параллели их было, кажется, пятеро; вспомнилось, что в позапрошлом Круге — читал где-то — на тысячу мужчин вообще приходилась чуть ли не сотня Ричардов, то есть его имя носил каждый десятый; так что пусть этот побудет Диконом, пока не выяснится другого. Сосредоточившись наконец, Ричард взялся за рацию; та пискнула, зашуршала, зашумела на своем — и, издав череду дробных хрипов, замолкла: сигнал не проходил. Ричард похлопал по ней ладонью, покрутил и пошевелил антенну, постучал о камень, но безрезультатно — рация была включена, но не ловила связь. Со вздохом Ричард полез во внутренний карман — за телефоном, который, вопреки инструкции, взял с собой и запрятал так глубоко, чтобы тот и не мешал, и не вывалился ненароком. Сети, как он и ожидал, тоже не было, и локация не определялась. Ричард наскоро сделал пару снимков для отчетности и выключил телефон: лучше было поберечь заряд. …Ага, Карваль с подельниками не только напали на двух туристов, поубивали спасателей и угнали вертолет, но еще и расставили глушилки, которые подавляют любой радиосигнал. Ну глупость же. Ерунда. Какая-то аномалия. Порыв холодного ветра заставил его поежиться: за хлопотами он и не заметил, что солнце уже клонилось к закату. Пусть лето, пусть север, пусть через несколько часов рассветет — но в темноте, даже еще в сумерках, они далеко не уйдут — придется ставить лагерь и ночевать здесь, а уходить уже по свету: все меньше оставалось шансов, что за ними вернутся, а пострадавшего надо было поскорее доставить к врачам. Не могли же в одночасье исчезнуть, вымереть, погибнуть все люди в округе — края здесь были давно обжиты, там и тут стояли деревеньки, недалеко уже, на самом деле, и до ближайшего городка. Значит, завтра они дойдут до людей, а там появится и связь, и транспорт, и помощь — главное, чтобы бедняга сумел дотянуть до больницы. Ричард покосился на него: тот снова лежал в забытьи, и Баловник, привалившись к его боку, уткнувшись носом в плечо, сочувственно скулил. Лагерь получился неказистым: у края площадки, уже под деревьями, но не уходя в чащу, Ричард закрепил одеяло так, чтобы вышел навес; второе одеяло оставил раненому, а сам не замерзнет летней ночью в форменном комбинезоне. Он развел костер, перенес раненого поближе, сумел напоить того чаем из термоса (тот больше не откликался и не говорил, но послушно выпил) и попытался накормить бисквитами из сухпайка, размятыми и размоченными в том же чае, но безуспешно. Остатки пайка и второй целый они поделили на двоих с Баловником, притушили костер (вроде бы сложен безопасно, пусть тлеет ночью) и легли спать. *** Приятно, читая в юности приключенческий — или фантастический — роман, воображать себя на месте героев: храбрых путешественников, первооткрывателей диких земель, исследователей далеких планет, покорителей севера, пустыни, джунглей, океана; партизан в горах, золотоискателей, пиратов, охотников; примерять на себя их испытания, принимать решения за себя и за них: «Оставьте меня, я стану для вас обузой! — Нет, что ты, как же бросить товарища в беде». В жизни все обстояло иначе — нет, Ричард не жаловался: приключений у него на работе было предостаточно, — но обычно все было налажено, четко, по плану, по инструкции; всегда сохранялась связь, всегда ощущался тыл, поддержка, помощь, надежное плечо; даже работая в одиночку, он знал, что не остался один; даже забравшись в самую глушь, помнил, что его ждет вертолет, или автомобиль, или вездеход, или пусть даже трактор; всегда, спасая даже едва живых, тяжело покалеченных, он отдавал себе отчет, что дело теперь за врачами, главное — довезти. Теперь же — парень крепкий, тяжелый, далеко на себе его не унесешь; раны нехорошие; странное это исчезновение, и загадочная тишина, и отказ техники; и сам парень подозрительный — что за одежда, откуда шрамы, почему кажется знакомым, кто в него стрелял, и… На этом Ричард все же заснул. Утро не принесло изменений — точнее, прежним было то, что никто к ним так и не прилетел и техника не заработала, то есть связь не появилась. Сам же облик местности как будто слегка переменился — может быть, еще вчера, только Ричард, занятый другим, не обратил внимания: руины за ночь словно немного подновились, из кучи камней поднялись вторая и третья стена, выросла еще одна арка; оврагов, трещин и расселин стало больше, и они тоже выглядели более новыми, более отвесными, ломаные линии краев казались острее, резче; вместо тропинки к площадке теперь вела чуть ли не настоящая дорога — достаточно широкая, чтобы без труда проехать по ней, например, на квадроцикле, но не на машине. Она, правда, совсем не была укатана — наоборот, вся разбита, выщерблена, как будто перепахана. Дорогу перегораживал гигантский ствол упавшего дерева: он оставлял только узкий проход, словно кто-то пытался его оттащить, не преуспел и сдался в самом начале. Ричард готов был поклясться, что ни дороги, ни дерева вчера здесь не было: еще одна загадка в копилку. Они втроем — Ричард, Баловник и раненый — тоже остались прежними, за исключением того, что у Ричарда от неудобной позы затекла спина, а у раненого, несмотря на антибиотики, начала подниматься температура; зато он открыл глаза, сумел немного поесть и даже произнес пару слов. За ночь чай в термосе закончился, воды вскипятить было не в чем, так что Ричард зачерпнул немного из лужи, которая удачно подвернулась под руку, и кинул туда обеззараживающую таблетку. — Дикон? — позвал он. — Ты же Дикон, правильно? Вот, попей, тебе нужно больше пить. — Не буду, — тот отвернул голову. — Вода… сырая… нель… зя. — Я обеззаразил, — объяснил Ричард. — Безопасно пить. Давай, открывай рот. Ну? Ага, вот так, молодец… Пожалуй, из него бы вышла хорошая нянька. Носильщик тоже хороший. Ричард с самого начала решил, что не пойдет на разведку один — кто знает, куда его занесет, ведь нужно найти жилье, вернуться, потом снова добраться туда — дорога в три раза длиннее; а надолго оставить беспомощного человека одного (пусть в компании смышленого пса) означает верно его погубить; не пошлет и Баловника — снова пустая трата времени. Проще положиться на чутье, на камни (замолчавшие было вчера, сегодня с утра они снова мерно, одобрительно гудели), на удачу. Расчет поначалу казался ложным — они черепашьим шагом продвигались вперед: Ричард то тащил раненого на волокуше, то, когда приходилось обходить особо неровные участки, перевесив рюкзак на живот, нес на спине. Препятствия попадались постоянно — ставшие привычными трещины в земле, груды камней, завалы, обломки скалистой породы; один раз они наткнулись на целую долину, усыпанную плотным слоем валунов, как будто камни принесла сюда вода и, отхлынув, оставила лежать — ничего такого Ричард в этой местности раньше не видел: земли в этой части Надора давно были облагорожены, какие-то распаханы, какие-то выделены под пастбища, какие-то застроены, какие-то отведены под горные разработки. Оставались и глухие, нетронутые места — как вот этот уголок девственной природы, точка притяжения для туристов, — но не на столько же хорн вокруг. Деревень по пути им тоже не попадалось: вдалеке мелькнуло два-три дома, уединенная ферма, — Баловник, сбегав туда, вернулся разочарованным: людей не было, и Ричард не пошел проверять сам. Но вот наконец, уже к вечеру, удача им улыбнулась (несколько привалов по пути, три сухпайка, три дозы обезболивающего и ноль доз антибиотиков, потому что их нельзя колоть слишком часто): дорога вывела их к деревеньке дворов на десять, тоже опустевшей — покосившиеся дома, поваленные заборы, — и на самом ее отшибе обнаружилась жизнь: во дворе кто-то возился, шуршал, блеял, мычал и кудахтал; и вся эта скотина, овцы, корова, куры явно не были предоставлены сами себе. Ричард подхватил раненого на руки — так точно проще произвести положительное впечатление, чем если тот будет висеть вниз головой на плече или, хуже того, лежать на земле, — и, отворив плечом калитку, вошел. Во дворе перед домом хлопотала пожилая крестьянка в старомодном наряде — подоткнутой рубахе, переднике, юбке; на шум она обернулась и, медленно распрямившись, замерла, уставившись на Ричарда. — Спасательная служба Талига, — отчеканил он. — У меня здесь пострадавший, эрэа, он тяжело ранен, и нам нужна ваша помощь. Не могли бы вы… Крестьянка вгляделась ему в лицо и вдруг, всплеснув руками, воскликнула: — Ой, милый, что ты! Да не тана ли ты Эгмонта сынок?