Его лицо я помнила до мелочей. С возрастом оно почти не изменилось. Широкие пышные брови, высокий лоб с двумя неглубокими морщинками, крупные, с опущенными слегка вниз уголками зелёные глаза, ровный греческий нос и большой рот с тонкими губами. Несмотря на недосып и изматывающую работу, его кожа не стала дряблой или серой. Взгляд никогда не тускнел, а наоборот: с каждым днём в нём сверкало всё больше и больше счастья. Он был всегда сильнее и мудрее меня, хоть мы и были ровесниками. Откуда в нём было всё это? Откуда он мог найти те слова, что касались сердца? Почему лишь от одного его присутствия рядом, я чувствовала себя настолько счастливой и живой? Он никогда не занимался специально спортом, но его тело всегда было подтянутым и крепким. Оно пылало здоровьем и силой. Даже в тот день, когда кто-то из проезжающих мимо водителей вызвал скорую, я была уверена, что если кому-то было и суждено умереть, то мне.
Резкий свет ударил в глаза. Крик застрял в горле. Меня выгнуло, поднимая вверх, как от удара током в грудную клетку. Глаза распахнулись сами. Грудь ходила ходуном, словно картонный дом во время землетрясения. Пот струился по вискам, каплями опадая на подушку. Вцепившись пальцами в ворот пижамы, я сгребла её лишь для того, чтобы почувствовать хоть что-то помимо липкого страха. В комнате было темно. Несмотря на открытые шторы, через окно не пробивался даже тусклый свет уличных фонарей. Тело колотило в очередном припадке. С усилием получилось встать. Шаркая ногами, как старуха, и опираясь руками на всё, что придётся, у меня получилось добрести до ванны. Начался новый день.
До деревни в Калужской области, где жили мои родители, можно было добраться тремя способами. На автобусе с двумя пересадками, что было невероятно тяжело и долго. На электричках, которые ходили с разницей в полтора часа, и опоздание на любую становилось настоящим испытание для нервов. Хотя раньше их всего было три: утром, в обед и вечером. Не успел на последнюю — кукуй на вокзале до утренней. Последний же способ для нас был неактуален, но для приезжих оказался лучшим способом передвижения — собственная машина. Деревенька, где жили мои родители, была небольшой, домов тридцать. Поблизости, кроме затхлой маленькой палатки, которая работала со своей собственной «отечественной сиестой», длящейся порой полчаса, а порой и пару дней, ничего и не было. В лучшем случае, чтобы закупиться продуктами, приходилось ехать в центр ближайшего города, в худшем — на продуктовый рынок, который располагался ещё дальше. Машина в таком месте была не роскошью, а необходимостью. У каждого рядом с домом стояло по одной, а то и две машины. Не иномарки, отечественный автопром, но другого было и не надо. Не каждая БМВ могла пройтись по тем дорогам, которые местные чиновники обещали починить ещё до моего рождения.
На электричку мы успели вовремя. С Андреем я могла себе ещё позволить опаздывать, но теперь… Ждать меня никто не собирался. Чем дальше мы отъезжали от Москвы, тем сильнее ухудшалась погода. Синоптики дождя не обещали, но уже через полчаса небо заволокли тяжёлые кучевые облака, которые больше напоминали шерсть испачкавшейся в грязи дворовой собаки. В наших путешествиях, когда интернет и радио ловили плохо, а развлекать Вадьку чем-то было нужно, мы часто смотрели на небо, придумывая истории облачным животным. Вон тот пузатый дракон так объелся рыцарями, пытавшимися спасти принцессу, что теперь лежал на спине с поднятыми вверх лапками. А эта лошадь отстала от своего табуна и спешила их догнать. Тот кролик прятался за облаком-кустом от охотника. Каждая история была новой и совсем непохожей на предыдущую. Но сейчас, несмотря на обилие облаков, я не видела ни одного животного или даже фигуры. Всё казалось слишком тёмным и бесформенным.
Вадька половину дороги провёл, уткнувшись носом в книгу, но из-за густеющей вокруг темноты и нехватки дневного освящения переключился на планшет, начав выполнять домашние задания, которые учителя успели выложить по первым трём урокам. Марина Александровна на информацию об отсутствии Вадима отреагировала чуть менее сдержанно, чем я рассчитывала. Вместо обыденного: «Хорошо», она начала расспрашивать, что случилось. Пришлось соврать, что у него поднялась температура и ближайшие две недели он проведёт дома.
Когда мы сошли на перрон, погода испортилась окончательно. Родной город словно был против моего возвращения. Я бы с удовольствием не была здесь ещё столько же, не получи я внеплановый отпуск. Сводящий от холода зубы ветер залетел под короткую весеннюю куртку. Знала бы, что будет так холодно, оделась теплее. Мурашки пробежались по коже, как муравьи. Захотелось их быстро скинуть себя, но не получилось. Если бы не звонок от отца, мы с Вадькой так дальше и стояли, как цуцики, пережидая недоброжелательную погоду на маленькой крытой станции.
— Я их жду, а они всё не идут и не идут, — запричитал отец, едва заметив нас, выходящими из подземного обшарпанного перехода. — Уже все вышли, вы одни остались.
— Тоже рада тебя видеть.
Наша последняя встреча с отцом была полгода назад: летом, когда Вадька приезжал к ним на каникулы. С того времени он постарел. Сильно. В чёрных, кудрявых от природы волосах блестела седина. Во взгляде уже не было того блеска, что я помнила. Возможно, виной была пасмурная погода, а может, скопившиеся крупные морщинки вокруг глаз. Он схватил мой рюкзак с вещами, несмотря на мои сопротивления, и понёс к старенькой серенькой девятке. Походка его стала тяжелее. Сила постепенно уходила из его тела. Видеть его таким было тяжело. Возможно, это была ещё одна причина, почему мне так не хотелось сюда возвращаться. Видеть то, что места и люди из твоего детства постепенно изнашиваются и испаряются, невероятно сложно.
— Вадюх, у тебя каникулы внеплановые начались, что ли? — усмехнулся отец, заваливаясь на водительское сидение.
— Карантин, — кивнул Вадим, подмигивая мне в зеркале заднего вида.
— Напридумывали этих карантинов. Один чихнул, другой пёрнул: всё, уже карантин.
— Папа, — тяжелый вздох вырвался из моей груди.
В моё время карантинов не было. Здесь я была с ним полностью согласна. Все болели вместе и выздоравливали тоже вместе. Если бы в детском саде к нам не пришла девочка с двумя красными пятнышками на лице, не известно, когда бы вся наша группа переболела ветрянкой. Но сейчас время было другое, и болезни были сложнее. А Вадькин выдуманный карантин играл нам только на руку. Объяснять родителям истинную причину нашего приезда не было никакого желания.
Ключ зажигания повернулся в сторону, и машина заурчала. Холодный пот в миг прошиб тело. Пальцы левой руки впились в ремень безопасности, а правой ухватились за пластиковую ручку двери.
— Ремень, — прохрипела сдавленным голосом я, не имея возможности повернуть голову в сторону отца.
— О, точно, — усмехнулся он, цокая и подмигивая через зеркало заднего вида Вадиму, которой с самого начала сидел пристёгнутым.
Двигатель продолжал урчать в ожидании. Отец выжал сцепление, ручка коробки передач небрежным движением пальцев двинулась вперёд, и машина тронулась. К горлу подкатил рвотный комок. Грудь опалило жаром. Стало тяжело дышать. Я попыталась на ощупь найти кнопку для открытия окна, но пальцы никак не хотели до конца отпускать дверную ручку. Они словно приклеились к ней, вонзаясь ногтями в мягкие подушечки ладони. Сердце стучало где-то в висках. Перед глазами картинка расплывалась. Встречные машины ехали то слишком медленно, то неслись с неимоверной скоростью. Шея дёрнулась в спазме влево. В глаза ударил яркий свет. Я закрыла от испуга глаза. Грудь сжало тисками, не давая выдавить из себя и звука. Чужая рука коснулась моего плеча, несильно сжимая. Голос Вадима доносился, как через толщу воды:
— Мам, ты мои учебники все уложила?
Сглатывая изо всех сил в попытке смочить горло, я распахнула глаза, ошалело осматриваясь по сторонам. Мы ехали дальше, уже по полупустой просёлочной дороге, свернув с основной. Вопрос Вадьки крутился в голове, не давая покоя.
— К-к-какие учебники? — запинаясь, прошептала обескровленными губами я.
— Ну, по математике, русскому?
— Не-нет.
В голове судорожно крутились шестерёнки в попытке вспомнить, как я могла забыть взять Вадиму учебники? Как он мог забыть их положить? Он же всегда складывал свои вещи сам. Ничего никогда не забывал.
— Ой, — засмеялся неожиданно Вадька, — я же скачал их.
— Д-да. Скачал, — прошептала, кивая головой я.
— Деда, а вы с бабушкой уже что-то начали сажать?
— Ой, так рано ещё. В конце месяца начнём. Хотя твоя бабушка, может, и раньше, если ты её попросишь, — усмехнулся отец, передёргивая плечами, от чего у меня вновь сжались все внутренности.
Он не отнял рук от руля, но любое его резкое движение приводило меня в ужас.
— Мам, а мы можем в этом году на картошку поехать?
— Какую картошку?
Голос все ещё был сдавленным и хриплым, но силы медленно возвращались к нему. Взгляд не отрывался от рук отца, словно я что-то смогла сделать, если бы…
— Как какую? — искренне удивился Вадим, словно ответ был и так очевиден. — Сажать. Бабушка говорила, что научит меня.
— О, ты свою бабушку попроси, она тебя не только картошку научит, — прокряхтел дед. — Это летом сажать уже нечего. Только ходи и собирай, иногда обрабатывай, а весной красота: огурцы, помидоры, тыква.
— Мам, а ты сажала что-нибудь в детстве?
— Конечно она сажала. И морковь сажала, и гречу — всё сажала.
— Какую гречу? — нахмурила брови я.
Овощи сажала — не спорю. В то время у нас и огород был другой. На подстанции. Выходишь в него, смотришь вдаль, а там его и края не видно. Этакая крохотная Беларусь. Но чтобы сеять зерновые — они бы у нас просто не взошли.
— О, слушает. Я-то думал, просто сидишь. Мимо ушей всё.
Обычно, после подобной фразы, отец хлопал сам себя по ушам, но в этот раз он воздержался от подобного проявления эмоций, чему я была искренне благодарна.
— Мам, это правда, что ты у соседей яблоки воровала?
— Нет.
— Ой, ну ли. Сыну не стыдно врать? — фыркнул наигранно-осуждающе отец. — Ещё как таскала. Хотя, в то время все таскали. Не ровно висит — всё наше.
— Просто у Токоревых яблоки всегда были красные, не то что наши — вырви глаз.
Лишь при одном воспоминании о яблоках моё лицо исказилось в отвращении. Вроде бы, в то время яблоки можно было посадить любые. Продажа саженцев шла уже полным ходом, отчего мои решили выбрать «антоновку» — чёрт его знает. Они ещё и росли плохо. Были мелкими и кислючими, что зубы сводило. Зато ими хорошо было стрелять в мальчишек во время игр в «Казаки-Разбойники».
Дорога стала неровной, и через лобовое стекло я заметила знакомые пейзажи. Справа пруд, который по краям уже полностью зарос камышами. Его обещали почистить ещё двадцать лет назад, когда мы всей гурьбой носились в одним трусах туда купаться. Дно там всегда было илистым и неприятно прилипало к пяткам, но летом из-за отсутствия альтернативы купались в нём и дети и взрослые. С левой стороны лес и плохо просматривающиеся сквозь еловые и сосновые ветки кресты. Чуть дальше начиналась деревня. Первые два дома были уже заброшены. Дед и бабушка, живущие здесь, давно умерли, а их детям и, уж тем более, внукам какой-то покосившийся домик в двух часах езды от Москвы оказался ненужным, но продавать они отчего-то не решались. Может, надеялись, что когда-нибудь и нашу деревеньку причислят в ряды Новой Москвы? Кирпичный дом справа был одним из главных ориентиров моей юности. Здесь мы собирались толпой и шли пешком пять километров до «клуба». Конечно, от клуба там было одно название. Всё, что он мог предоставить нам — танцы и какую-никакую, а светомузыку. Родительский дом находился почти на краю деревеньки, вместе с ещё тремя такими же соседскими. Дальше шёл непроходимый лес, из которого, по бабушкиным сказкам, выбегали цыгане и забирали непослушных детей. К счастью, никого из наших так и не украли. Наверно вели себя недостаточно плохо.
Отец припарковался в пяти шагах от железной двери новой калитки. Вадька рассказывал, что они установили новый забор, но когда именно вспомнить было сложно. Подхватив из багажника мой рюкзак, папа зашагал в сторону дома, переваливаясь с ноги на ногу.
Большой дом из белого камня с черепичной красной крышей возвышался за зелёным железным забором. Он, правда, всегда был таким большим? Старые деревянные рамы, выкрашенные голубой краской, были заменены на пластиковые окна. Гнилое деревянное крыльцо перестроено. Теперь это была новенькая веранда с длинными пластиковыми собирающимися столами и лавочками. В пяти шагах влево, у забора под навесом располагалась маленькая полевая кухонька с мангалом, умывальником и двумя тумбами со столешницами. У входа на крыльцо по обеим сторонам от лестницы были обустроены клумбы, прикрытые на зиму брезентом.
— Давно вы это? — продолжала осматриваться по сторонам я, замечая всё новые и новые изменения.
— Ты про мангал? Так прошлым летом сделали. Мать же присылала тебе. Если бы не ты, вряд ли бы мы на свою пенсию могли такое сварганить, — крякнул отец, поднимаясь по ступенькам ко двери, ведущей в дом.
— Мама работает много. Забыла, наверно, — махнул рукой Вадька, подбегая к деду, чтобы помочь ему открыть дверь.
Устроившись на работу, в банке я сразу же подключила приложение, о откладывании денег на родительскую карту. Всего десять процентов, но это было тогда. Больше десяти лет назад. Сейчас я даже забыла о нём.
— Мам, ты идёшь? — окликнул меня Вадим, выводя из ступора.
Кивнув, я поспешила к нему, заходя в такой чужой и одновременно родной дом. Он изменился, и, хоть отец утверждал, что это было не так, я видела разницу. Не было того уникального запаха, зато появилась тумбочка для обуви в прихожей, а полы — теперь с подогревом. Дом был полон старых и новых вещей, но он был не моим. В нём не было… Не было детства.
На улице послышался шуршащий, нарастающий с каждой секундой шум. Приоткрыв дверь и впуская в дом промозглый запах дождя, я тут же её захлопнула. Мы успели вовремя. Если бы ливень начался чуть раньше, не думаю, что мы вообще смогли отъехать от станции.
— Час. Целый час ехали. Вы как черепахи ползли? Сколько можно было вас ждать? Суп стынет, мясо стынет! Вы всё холодное собрались есть?!
Ругать с порога было её кредо. Не успевала я в детстве его переступить, как с кухни уже доносились ругательства, что и как было сделано мной не так. Уперев руки в боки, чем-то становясь похожей на сахарницу из-за своей округлой фигуры, она осуждающе покачала головой. И, в отличие от отца, ничуть не изменилась. Такая же громогласная, волевая и прямолинейная. На её лице, казалось, не появилось ни одной новой морщинки. Я вновь осмотрела по сторонам в поисках её стареющего портрета, но ничего подобного не нашла.
— Бабуль, привет, — чмокнул её в щёку Вадька, тут же получая указания идти в ванну и мыть руки.
— Долго стоять будешь, как неприкаянная, или хоть мать обнимешь?
Сняв куртку, я подошла к ней, смотря сверху вниз. Она никогда не была высокой, в отличие от отца. Вся её семья была коренастой. Мужчинам такие формы шли, а вот женщинам… Я была счастлива, что генетически взяла пропорции тела отца.
— Худая стала, как щепка, Боже, — цокнула она, обнимая меня. От неё пахло жареным маслом и мясом. Её руки обволакивали меня, словно тесто, прижимая к себе всё крепче. — Иди уже в ванну. Голодная, небось.
Сантехника здесь тоже была другая. Новая. Не было той самой чугунной ванны и старого крана с вентилями. Вода подавалась с большим напором. Да и мыло было каким-то не таким. Слишком ярко слышалась отдушка.
Кухонька в доме была маленькая, несмотря на то, что семья у нас всегда была большая. Сейчас родителям вдвоем было здесь удобно, но теперь, когда прибавились мы с Вадькой, стало слегка некомфортно. На столе уже стояла жареная картошка, салат «Оливье», любимая мною «Шуба», котлетки и щи.
— Давай быстрее. Стынет всё, — пробурчала она, торопливо разливая половником суп по глубоким мискам.
Такие уже в магазинах не встретишь. Железные с бело-рыжей эмалью. Не тяжёлые, но очень вместительные. В такую три половника заходили как влитые.
В нос ударил запах кислой капусты и сваренных овощей. Сочетание не всегда приятное. В животе требовательно заурчало.
— Всем приятного аппетита, — кивнул отец, вооружившись большой железной ложкой, видимо, того же года, что и миски.
Вадька накинулся на суп, словно не ел месяц. Я, может, и не готовила, как шеф-повар ресторана Мишлен и не претендовала на сильную похвалу, но с таким аппетитом он ел впервые. Стало даже как-то обидно.
— Ешь, — скомандовала она, ближе подвигая ко мне плетёную корзинку с хлебом.
Приятная теплота ухнула вниз, прямо в желудок. По телу прошлись мелкие мурашки. Что скрывать, щи получились хорошими.
— Доедай, — недовольно прокряхтела она, заметив, что моя миска была полной больше, чем на половину.
— Не хочу.
Последнее время есть мне совсем не хотелось. Куда больше тянуло на кофе и чай. Завтрак уже давно вышел из моей привычной жизни, в обед перекусывала то, что успевала купить во «ВкусВилле», лишь на ужин удавалось съесть чего-то плотное. Хотя даже по вечерам я отдавала больше предпочтений йогуртам и мюсли, готовя Вадиму отдельно. У него организм растущий. Нужно больше белка, а мне много не нужно, чтобы работать.
— Пока не доешь, из-за стола не выйдешь!
— Ты серьёзно?
Угроза из детства уже не звучала настолько устрашающе, больше абсурдно.
— Ты ничего не поела.
— Я сама могу решить, достаточно ли поела или нет.
Её челюсть недовольно сжалась, также, как и моя. Наши грозные взгляды встретились. Ложка, зажатая между мальцами, надрывно заскрипела. Мама поджала губы, продолжая терроризировать взглядом. Сдаваться на этот раз я не собиралась.
— Ба, мы с мамой перекусили по дороге. Это я вечно голодный. Расту не по дням. Смотри!
Вадька вскочил из-за стола и вытянулся вверх, словно струна. Плечи расправил, живот втянул, подбородок задрал вверх, пытаясь выглядеть выше, чем он был на самом деле.
— Конечно, голодный. Мама тебя, поди, не кормит нормально, — всплеснула руками она, качая недовольно головой. — Сама худющая, и тебя голодом морит.
— Не, — протянул Вадька. — Нормально я ем. Просто метаболизм быстрый. Весь в отца.
В комнате повисла напряжённая тишина. Вадим не сразу понял её причину. Его зелёные глаза испуганно забегали с меня на неё, не понимая, что стоит сделать дальше. Я хотела что-то ответить, помочь, но слова комом встали в горле, колючими углами раздирая его изнутри.
— Ещё бы ты не был похож на отца. Хотя, — отец прищурился, несмотря на хорошее зрение, — нос у тебя всё же мой, да и ухи мамкины. Это надо разобраться: на кого ты больше похож. Кстати, — он откашлялся, вставая из-за стола, — у меня же альбом есть на антресолях. Сейчас достанем. Посмотрим.
Отец обошёл маму сзади и обхватив Вадьку за плечи большой, длинной рукой, словно крылом укрыл его от нас, подталкивая в сторону лестницы, ведущей на второй этаж.
Доедали молча. Так же молча и легли спать.
***
Раньше я на любом месте могла засыпать с лёгкостью. Помнится, когда мы впервые с Андреем поехали вместе на отдых — всего на два дня в подмосковный санаторий — он удивлялся тому, как быстро я заснула, едва моя голова коснулась подушки. Ему в этом плане было сложнее. Первая ночь для него всегда была тяжёлой. Крутился долго, пытаясь найти самое удобное положение, спал чутко, просыпался от любого шороха.
В комнате было душно. Хлопковый верх пижамы неприятно лип к взмокшему телу. Тяжело дыша и скинув ноги на пол, я за два шага добрела до окна, открывая его нараспашку. В лицо ударил морозный весенний воздух. Дождь шёл стеной весь день и половину ночи, отчего в огороде земля размякла. Выложенная отцом дорожка из окрашенных под мрамор кухонных плиток была вся в грязевых разводах. Нос защекотал аромат сырой земли. Свесив руки через пластиковую оконную раму, я подалась вперёд, позволяя голове упасть вниз. Ветер забрался под взмокшую футболку, приятно охлаждая кожу. Пальцы, словно капельки дождя, отбили мелкую дробь по каменной кладке. По коже прошлись мурашки. Дышать стало легче. Выпрямившись, я плотно закрыло окно, медленно направляясь к выходу.
В родительском доме, чтобы дойти до ванной, нужно было сначала спуститься на первый этаж. Колени отзывались продолжительной дрожью, стоило им согнуться. Крепко ухватившись по обе стороны от лестницы за периллы, я медленно стала двигаться вниз. Вадька спал в соседней комнате на втором этаже, родители внизу. Гостевая рядом с ними пустовала. Каждый мой шаг отзывался глухим скрипом лестницы. В такой тишине он больше походил на рычание притаившегося под кроватью монстра.
— С каких пор у тебя проблемы с коленями? — послышался её охрипший ото сна голос.
Я вздрогнула, хватаясь сильнее за периллы, до того, как мои ноги успели подогнуться и повисла на руках, неприятно прикладываясь поясницей об одну из ступеней. Из груди не вырвалось и лишнего вздоха, лишь на лице отразилась гримаса недовольства.
— Выросла, а всё такая же неуклюжая, — проворчала она, подходя ко мне и слегка прихрамывая на левую ногу.
Вчера я этого не замечала, но её походка изрядно изменилась с нашей последней встречи. Она всегда была лёгкой на подъем и очень шустрой, несмотря на свой вес. Только у неё получалось так изящно перемещаться не только по кухне, лавируя между стульями и выпирающими углами стола, но и на огороде.
— Ударилась?
В такие моменты она никогда даже не пыталась скрыть своё недовольство. Она, словно наоборот, пыталась выказать его ещё сильнее: кривя губы, откашливаясь и морща лоб.
— Нормально, — просипела я, не узнавая собственный голос.
Утром, прежде чем начать разговор, мне необходимо было выпить кофе или чай, иначе голос совершенно не слушался.
— Шарахается она тут ночью, как свинья в огороде, — пробурчала недовольно она, подхватывая меня под локоть, резко вздёргивая вверх.
Ноги подкосились, но, упершись рукой в перилла, я смогла устоять. Осуждающе цокнув, она пошла на кухню. Пришлось молча следовать за ней.
Звякнула кнопка чайника и забурлила вода. Медленно цепляясь за стены и все ещё не решаясь лишить себя опоры, я добрела до ближайшего стула, опадая на него. Две глубокие кружки оказались на столе быстрее, чем я успела это осознать. Из них мелкой струйкой тянулся опаляющий лёгкие пары. В нос ударил запах мяты и чабреца.
— Тебя уволили? — ухнулась на противоположный стул она, обхватывая толстыми пальцами кружку прямо за стенки.
— Нет. Просто отпуск.
Горячий чай приятно обжог горло, проваливаясь в опустошенный желудок. Дома я часто заваривала его на травах. Ромашки много было и мяты, но почему-то они никогда не пахли так ароматно, как у неё. Может потому, что они с отцом выращивали всё сами.
— Пять лет отпуск не давали, а теперь дали?
Она сделала крупный глоток и поморщилась, причмокивая губами.
— По законодательству он должен быть у каждого.
— До этого чего же не брала?
— Не хотела.
— Сейчас захотела?
Я утробно вздохнула, замечая, как она не сводила с меня взгляда даже в те моменты, когда отпивала из кружки чай.
— Какая разница?
— Да просто хочу знать, чего среди года сорвалась? Достала ты их всё же?
— Никого я не достала, — прошипела я, крепче сжимая фарфоровую ручку чашки.
— Тогда от чего злишься?
— Сама, как будто, не знаешь.
Она хмыкнула, отставляя кружку в сторону, и сложила руки друг на друга на столе. Толстые потемневшие с возрастом губы недовольно скривились.
— Долго ещё так будешь?
— Не начинай, — постаралась осечь её я.
Мы обе знали, что ни к чему хорошему этот разговор не приведёт, но она будто бы желала нашей очередной ссоры.
— Может, пора закончить?
— Хватит, — прошипела я, вжимая голову в плечи, смотря на неё исподлобья.
— Тебе уже тридцать пять. У тебя ребёнок. Приди в себя.
— Хватит, — взмолилась я.
Голос дрогнул. Тело тряхануло, и пальцы предательски затряслись. Атмосфера вокруг густела, как кисель с избытком крахмала. Грудь сдавливало железными прутьями. Каждый вздох проходился огнём по лёгким.
— Хватит тебе, Мил! Сколько можно сидеть и убиваться по нему? Ты себя видела? Одна кожа да кости остались! Ходишь вечно недовольная, злая. Это Андрей умер, а не ты!
— Замолчи! — взревела я раненным тигром, вскакивая из-за стола.
Руки дрожали. Пальцы надрывно впивались в деревянную столешницу. Дышать стало невозможно. Грудная клетка захлопнулась, словно ловушка, поймав метающее сердце в тиски. Перед глазами расплывались силуэты. Я плохо видела её. Лишь очертания массивной фигуры, сидевшей передо мной, давали эфемерную опору.
— Не смей. Называть. Его. Имя.
Слова вылетали со свистом. Ударяясь шероховатыми краями о стены.
— У тебя сын. Прекрати вести себя, как подросток.
Её размытая фигура перед моими глазами стала выше. Меня повело в бок, но я вовремя вцепилась в угол стола, удержавшись на месте. Тяжёлая рука схватилась за мою и тряханула вновь. Перед глазами всё замельтешило, и зрение стало возвращаться. Она сделала шаг ко мне, и впервые за последние пять лет я увидела её глаза настолько близко. Они были в разы темнее молочного шоколада, но до горького им было ещё далеко.
— Мне нужна моя дочь, — прошептала она едва слышно.
Гнусная усмешка исказила мои губы. Ей нужна была дочь. Опомнилась. Спустя пять лет ей она понадобилась. Дёрнув рукой и гневно сжимая зубы, я уставилась на неё, не мигая. Столько злости и ненависти, наверно, я не испытывала ни к одному человеку.
— А мне нужна была мать! Но на его похороны ты даже не явилась. Приехали все, даже его дальние родственники, но не ты… Ты всегда не любила Андрея. Всегда. И, когда ты мне нужна была больше всего, ты просто наплевала на меня.
— Я не могла, — на выдохе ответила она, отводя взгляд.
— Не могла? — свистящий истеричный смех вырвался из моей груди. — Правда?! А я смогла. Смогла объяснить семилетнему ребёнку, почему его отец больше не вернётся. Смогла обзвонить всех, сообщая о его смерти. Смогла успокоить его мать. Смогла сама организовать похороны. Выбрать гроб. Я всё это смогла. Смогла и сделала всё сама! И теперь, спустя чёртовы пять лет ты говоришь мне, что тебе не хватает «твоей дочери»?! Не много ли ты хочешь, ма-ма?
Меня трясло, но не от страха, а от бурлящего в крови гнева. Горло сжалось, но не от привычного ужаса, а от вставшего внутри кома. Слова выходили через силу, но я понимала, что если сдержу их на этот раз, то меня разорвёт изнутри, как умершего кита.
— Ты взрослая и должна понимать, что не всегда получается, так как ты хочешь.
— Зато всегда выходит так, как нужно тебе. Говоришь, что я злая? Себя-то видела? От тебя слова доброго не услышишь! Ты хоть когда-нибудь меня любила?
Звонкий звук пощёчины разлетелся по всему дома. Меня повело назад. Ноги подкосились. Если бы не руки, крепко ухватившиеся за край стола, я бы точно осела на стул или даже на пол. Карие глаза смотрели на меня с болью и глубокой обидой, но во мне не было и зерна вины. Пять лет. Пять лет она мне даже не звонила. Пять. Чёртовых. Лет.
Поджав всё тело и выпрямившись, я молча развернулась и ушла к себе в комнату. Вещи получилось быстро затолкать в рюкзак. Стукнув дважды в дверь, ведущую в соседнюю комнату, я медленно приоткрыла её. Вадька сидел на краю кровати, бездумно мотая ногам в воздухе. Он, видимо, проснулся от шума, и, скорее всего, обрывки фраз успели до него донестись.
— Поехали домой, — кивнула я в сторону лестницы, уже собираясь разворачиваться и замечая лишь краем глаза, отрицательный моток головой.
— Я не поеду.
— Почему?
— Тебе же нужно отдохнуть. Ведь так, мам?
Светлые, всклокоченные ото сна волосы спали на его юношеское нежное лицо, почти полностью закрывая глаза. Я порывалась сделать шаг к нему навстречу, но меня что-то удерживало.
— Всё будет нормально.
Лёгкий смешок донёсся до меня, и, схватив край одеяла, Вадька качнулся назад, падая на спину и закутываясь в него по самый нос.
***
Отец тоже проснулся от нашей с маминой ссоры. Заметив на моём плече рюкзак, он предложил меня подвести до станции. На стоянке возле платформы было пусто. Не каждый готов был выезжать в Москву первой электричкой, тем более в выходной день. До прибытия состава было ещё около десяти минут. Мне было бы лучше выйти и неспешно купить билет, разместившись в зоне ожидания, но я не могла. Отец продолжал молчать. Его потемневшие глаза с грустью и тоской смотрели вдаль. Он никогда не мог выдержать наших с мамой разногласий, возможно поэтому за последние пять лет он так сильно сдал.
— Как доедешь, напиши, — откашлявшись попросил он, указывая взглядом на часы на торпеде.
Ничего не ответив, я так и вышла, хлопнув дверь, в надежде, что она закрылась с первого раза, но отечественный автопром был куда сложнее. Отцу пришлось выйти, чтобы закрыть её за мной в очередной раз.
Электричка приехала без опоздания. Вместе со мной в вагон зашёл ещё один неопрятного вида мужчина и вымученная ранними подъемами женщина. По её посеревшему лицу было сложно угадать возраст, но мне казалась, что она была чуть старше меня.
Несмотря на включенное внутри вагона электричество, было темного. Всё из-за облаков, которые вновь тяжёлыми серыми комьями облепили солнце, не позволяя ему делиться своим светом с миром. Скрипящий голос машиниста предупредил об отправлении. Через мгновение послышался лязг дверей, и поезд тронулся. Машина отца все также продолжала стоять на месте. Он ждал, когда последний вагон электрички окончательно скроется из виду.
Мимо пролетали раскорячившиеся голые деревья. Тут и там проклёвывались зелёные озерца травы. Линии электропередач молчаливыми великанами стояли в нескольких метрах от рельсов, сцепившись друг с другом крепкими проводами-руками. Холодное стекло опалило кожу. Это лишь в фильмах показывают, как во время тяжёлых переживаний к главному герою подсаживается какой-нибудь пожилой мудрец и парой слов воодушевляет его. Если жизнь и похожа на фильм, то лишь на малобюджетный, с низкими охватом и кредитом доверия зрителей. Шансов у такого на продолжение было немного.
С каждой остановкой вагон всё сильнее наполнялся людьми. В какой-то момент рядом со мной сел мужчина с седеющими висками. Достав из дипломата кроссворд, он с большим оживлением принялся его решать. Порой бывает так, что слова угадываются легко. Буря на море — шторм, самая глубокая река в мире — Конго. Но иногда, собрав все слова воедино, остаётся последнее, которое совсем незнакомо. В голове прокручиваются варианты, но то букв не хватает, то те слова, что были уже вписаны, оказываются неправильными. Тогда приходится брать ластик и стирать то, что уже написал, в надежде, что на этот раз получится лучше. Только бумага не вечная и когда-нибудь от сильного нажима ластика порвётся. И тогда…
Кроссворды никогда не были моей сильной стороной.
