Мирный атом в каждый дом

Глава 2

Гердер

Гердер мерно шагал перед аудиторией. Отполированные до зеркального блеска ботинки гулко стучали по деревянному полу, создавая ритмичный стук, подобный метроному. Изредка он останавливался, резко разворачивался к доске, и его рука, сжимающая мел, оставляла на шершавой, покрытой затёртыми записями поверхности витиеватые линии формул и цифр. Когда свободного места на доске не осталось, Гердер замер на мгновение, словно собираясь с мыслями. В наступившей тишине он отступил от доски, скрестив руки на груди. Профессор окинул аудиторию проницательным взглядом и произнес: — Результаты расчетов показали, что эксцентриситет топливной сборки оказывает значительное влияние на критичность реактора. При увеличении эксцентриситета коэффициент размножения нейтронов уменьшается. Это связано с тем, что при эксцентричном расположении сборки нейтроны имеют больше шансов покинуть активную зону реактора, не вступив в деление ядер топлива. — Убедившись, что внимание студентов приковано к нему, Гердер продолжил: — Есть ли у вас вопросы? В напряженной тишине взметнулась чья-то рука. Гердер, не торопясь, поправил очки в тонкой оправе, примостившиеся на переносице. Его взгляд на мгновение скользнул по смельчаку, нарушившему всеобщее молчание. — Слушаю вас, — коротко кивнул профессор. Студент, ссутулившись, неуверенно поднялся с места. Неловко переминаясь, он то и дело поправлял очки, тщетно пытаясь сквозь запотевшие стекла очков увидеть хоть что-то. — Профессор, — голос студента дрогнул, — не могли бы вы привести примеры, как эксцентриситет влияет на работу реактора? — Конечно, молодой человек. Отличный вопрос! — Гердер, стараясь сохранить внешнее спокойствие, с интересом посмотрел на студента. — Для начала давайте представим, что топливная сборка — это не идеально ровный цилиндр, а нечто более… ммм… живое, с изъянами, как и все мы. Небольшая кривизна, или, как мы ее называем, эксцентриситет, может привести к тому, что нейтроны, которые рождаются в процессе деления ядер топлива, будут распределяться неравномерно. Вообразите, что вы бросили горсть гороха на идеально гладкий стол. Горошины равномерно рассыплются вокруг. А теперь представьте, что на поверхности есть небольшая впадина. Часть горошин скатится туда, а другие останутся на ровной поверхности. То же самое происходит и с нейтронами в топливной сборке с эксцентриситетом. Нейтроны устремляются в область с более высокой плотностью ядерного топлива, где их шансы на столкновение и, следовательно, на продолжение цепной реакции возрастают. Это приводит к образованию так называемых «горячих точек», где температура и мощность реактора могут значительно превышать проектные значения, что впоследствии приводит к преждевременному выводу реактора из эксплуатации. — Профессор Гердер, не могли бы вы пролить свет на то, насколько может упасть коэффициент размножения нейтронов? — робко, но с нескрываемым любопытством спросил студент. — Это зависит от степени эксцентриситета, — пробормотал Фон, задумчиво поглаживая гладкий подбородок. — Если отклонение от идеала невелико, влияние будет слабым. Надуйте воздушный шарик и приплюсните его. Он немного сдуется, но останется шариком. Но при сильном искривлении коэффициент может упасть так, что цепная реакция станет невозможной. Это как проткнуть шарик иголкой: он сдуется безвозвратно. Опять же, представьте, что топливная сборка — не ровный цилиндр, а изогнутый стержень, — продолжил профессор, оперевшись на стол. — Нейтроны, рождающиеся при делении ядер топлива, будут «стекать» вниз по кривой, как вода по наклонной плоскости. В итоге внизу стержня их будет больше, чем вверху. Это может привести к образованию области с повышенной концентрацией нейтронов. Нейтроны будут иметь меньшую вероятность взаимодействия с ядрами топлива в этой области. В результате коэффициент размножения нейтронов может упасть до критического значения. Это означает, что цепная реакция станет самозатухающей. — Благодарю, — кивнул ученик, с явным удовлетворением усаживаясь на место. Гердер, облегченно вздохнув, в очередной взгляд обвел взглядом аудиторию: — Ещё вопросы? — А есть ли какие-то минусы в снижении коэффициента размножения нейтронов? — прозвучал ещё один голос. Гердер снял очки и потёр уставшие глаза, прежде чем ответить. — Да, есть, — ответил он, задумчиво глядя в никуда. — Снижение коэффициента размножения нейтронов — это палка о двух концах. С одной стороны, оно может сделать реактор более безопасным, так как уменьшается вероятность неконтролируемого роста мощности. Но с другой стороны, это чревато рядом проблем. Представьте себе, — пробормотал Гердер, морщась от досады. За последние десять минут он уже столько раз прокручивал на языке осточертевшее слово, что оно начало царапать его язык, словно ржавая игла, — что вы уменьшили количество дров в костре. Огонь будет гореть менее интенсивно, и его теплоотдача будет меньше. То же самое происходит и с реактором: при снижении коэффициента размножения нейтронов его мощность будет падать. Чтобы поддерживать работу реактора с низким коэффициентом размножения нейтронов, потребуется больше ядерного топлива. Снижение коэффициента размножения нейтронов также увеличивает чувствительность реактора к внешним воздействиям, делая его менее устойчивым. Незначительные отклонения от нормальных параметров работы в таких условиях могут привести к аварии. Вопросы закончились? Гердер обвел взглядом аудиторию, убеждаясь, что никто более не поднял руку. — Отлично, тогда на сегодня всё. Благодарю за внимание, — его голос, слегка охрипший от длительной речи, прозвучал твердо. Ещё один лекционный день уныло плелся к своему завершению. Гердер, сгорбившись под тяжестью стопки чертежей и учебников, с силой запихнул их в потрёпанный портфель. Тяжелый вздох вырвался из его груди, эхом отдаваясь в пустой аудитории. Он ненавидел эту работу. Нет, не саму физику, о нет! Он боготворил её, лелеял каждый атом, каждое уравнение. Она была его музой, его возлюбленной, его верной спутницей жизни. Но эти бесконечные лекции, словно унылая карусель, вращались день за днём, изматывая и высасывая душу. Конечно, приятно видеть огонек в глазах юных дарований, когда они впервые постигают тонкости ядерной физики. Но это было так редко. Раз в месяц, может быть два. А остальное время — серая обыденность, робкие попытки шутить, чтобы хоть как-то оживить унылую атмосферу в аудитории да до банального простые вопросы, от которых зудело в висках. Гердер раздражался от вопросов, от еле слышных «а почему?», от непонимания в глазах студентов. Он корил себя за это раздражение. Ведь они не имеют такого же опыта, как он, откуда им знать все? Он ведь тоже был таким… Нет, не был. В студенческие годы Гердер впитывал знания, как комсомолец ленинские идеи. Он схватывал материал на лету, опережая своих однокурсников. Профессор Александров, удивлённый его успехами, шутил, что корова, дававшая молоко для маленького Фона, вместо травы жевала учебники по ядерной физике. Гердер невольно вспомнил, как ему, совсем ещё молодому человеку, предложили стать частью сверхсекретного проекта по разработке ядерного оружия. Всего несколько месяцев назад он с замиранием сердца читал в газетах о первых испытаниях атомной бомбы. Мысль о том, что он сам может прикоснуться к этой невероятной, сокрушительной силе, казалась ему несбыточной мечтой. Но вот он здесь, в кабинете самого Ефима Павловича Славского, одного из главных архитекторов атомного проекта. Славский, человек с проницательным взглядом и стальной волей, не интересовался возрастом Гердера. Он видел его ум, его пытливый интеллект, его горящие энтузиазмом глаза — этого было достаточно. — Я верю, что ты справишься, — прозвучал в кабинете низкий, гулкий голос Славского. Гердер, чувствуя, как по спине пробегает холодок волнения, кивнул. Он был готов. Готов рискнуть, готов работать день и ночь, готов сделать все возможное, чтобы приблизить час победы над врагом. Но враг интересовал его в последнюю очередь. Об этом Гердер предпочитал молчать. Его манила запретная, сокрушительная сила, таящаяся в атоме. Он хотел создать ее своими руками, увидеть вживую, а не на размытых фотографиях в газетах, хотел познать ее тайны и укротить ее мощь. Ничто не сравнится с ядерным взрывом. Это симфония смерти, завораживающая и одновременно леденящая кровь. Сначала приходит ослепительная вспышка, ярче тысячи солнц, сжигающая сетчатку глаз и превращающая день в ночь. Огненный шквал, бушующий с неистовой силой, пожирает все живое на своем пути. Взрывная волна вырывает с корнем деревья, сминает здания в пыль и швыряет людей в огненное пекло. Земля дрожит и стонет, иссеченная осколками и объятая пламенем. Из эпицентра взрыва поднимается атомный гриб, исполинский столб из пепла и дыма, озаренный зловещим багровым светом, он растет с невероятной скоростью, поглощая небо. Атомный гриб царит над опустошенной землей, как новый бог, порожденный смертью и разрушением. И в этой жуткой красоте есть что-то завораживающее, что-то от чего невозможно отвести взгляд. Он смог. Стал главным конструктором Царь-бомбы и 30 октября далекого 1961 года на острове Новая Земля осуществил взрыв, превышающий по мощности всё, с чем когда-либо сталкивалось человечество. Царь-бомба, чудовищное творение человеческого гения, демонстрирующее одновременно его безграничный потенциал и разрушительную силу, едва не сожгла атмосферу. В Москве был подписан Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, космическом пространстве и под водой. Это событие знаменовало собой важный шаг к миру и разоружению, но для Гердера оно обернулось потерей любимой работы и серьезной ссоры с отцом. Старый ворчливый дед, узнав о работе сына над ядерным оружием, в гневе выпроводил его из дома. Разработка оружия массового поражения казалась ему чудовищной ошибкой, особенно после ужасающих последствий испытания Царь-бомбы. Гердер, ошеломлённый реакцией отца, тщетно пытался извиниться, не понимая, чем именно он провинился. Славский, не желая терять ценного кадра, пришел на выручку Гердеру. Ефим Павлович помог ему найти квартиру, а затем предложил новую задачу: совместную работу с Николаем Доллежалем. Фон согласился, но его энтузиазм был явно не таким, как раньше. Он представлял себе работу над реактором как бесконечное хождение по кругу, топтание на месте без возможности свернуть с проторенной дорожки. Изначально предчувствия Гердера оправдались сполна. Работа над ядерным реактором в команде Доллежаля обернулась унылой каторгой, ничем не отличавшейся от чтения телефонного справочника. Бесконечные, утомительные расчеты, однообразные чертежи, изнурительные согласования — все это методично убивало всякий интерес к проекту, превращая его в пытку. Но всё изменилось в тот день, когда Славский, сияя улыбкой, явился перед командой с дерзкой, амбициозной идеей — создать реактор РБМК. Это был глоток свежего воздуха, всколыхнувший застоявшееся болото рутины. Вдохновлённый новой идеей, Гердер с головой окунулся в эту тему, жадно впитывая информацию. Бесчисленные часы он просиживал над чертежами, вчитываясь в мельчайшие детали, и скрупулезно анализировал графики, выискивая в них скрытые закономерности. Его честолюбивые амбиции влекли его к вершине — он жаждал выделиться среди команды Доллежаля и стать главным инженером-конструктором нового реактора. Но тень сомнения терзала его душу: возможно ли это? Гердер был самым молодым и неопытным в глазах Доллежаля, и его слова жгли его самолюбие, как раскаленные угли. — Я покажу тебе неопытный! — мысленно бросал вызов Фон, сжимая кулаки. Гердер, стиснув зубы от напряжения, впивался взглядом в испещренные цифрами и линиями листы. Его зрение, уже изрядно подпорченное годами кропотливого труда, продолжало неумолимо ухудшалось. Он щурился, поднося бумаги к лицу, но чертежи расплывались перед глазами, превращаясь в неразборчивую кашу. Но самолюбие и недюжинный интеллект не спасали Гердера от яростных нападок Доллежаля. — Карбид вместо графита?! Да вы в своем уме?! — Николай Антонович, багровея от гнева, как спелый помидор, тряс перед носом Гердера исчерканный чертеж. Громовым гласом он оглушил лабораторию. Даже опытные сотрудники вздрогнули, а Гердер, стиснув зубы, пытался сохранить самообладание. — Использование карбида может привести к необходимости изменения конструкции других элементов РБМК! — продолжал бушевать Доллежаль, тыкая пальцем в Гердера. — Вы хотите похоронить проект своей безрассудной идеей? — Средняя энергия нейтронов в тепловом спектре будет ниже, что увеличивает вероятность деления ядер урана-235! — с жаром выпалил Гердер, ощущая как кровь отливает от его лица. — Этого недостаточно! — отрезал Доллежаль, буравя Гердера пронзительным взглядом. — Карбид дорогой и хрупкий. Его использование в РБМК — неоправданный риск! — Но преимущества карбида перевешивают его недостатки! —горячо доказывал Гердер, наступая на Доллежаля. — Довольно! — рыкнул Доллежаль, отрезая всякую возможность для продолжения спора. — Я не желаю вас слушать. Запершись в кабинете, Гердер с яростью, граничащей с садистским наслаждением, терзал исхудалыми пальцами свой план. Ненависть к Долежалю — или, быть может, к себе? — жгучей ржавчиной разъедала его душу. Это чувство, пылая адским пламенем, не давала ему сдаться. Она гнала его вперед, к новым идеям, новым решениям, новым чертежам. Проиграть он не мог. Ни Доллежалю, ни себе. Он должен был доказать свою правоту, доказать, что его идея имеет право на жизнь. Упорный труд Фона наконец принес свои плоды. Он более десятка раз перепроверил свои выводы, ища слабые стороны, но план был безупречен. Представить план Доллежалю напрямую Гердер не осмелился. Вместо этого он дождался собрания, где должен был присутствовать Славский, в поддержке которого Гердер не сомневался. Фон с волнением в голосе предложил ряд новаторских решений, способных значительно увеличить мощность реактора: усовершенствовать систему охлаждения, увеличить количество тепловыделяющих элементов и оптимизировать конструкцию реакторной зоны. Во время своего выступления он не сводил глаз со Славского, пытаясь прочитать его реакцию, но он молчал, как и остальные присутствующие. Напряженная тишина разряжалась лишь скрипом стульев и нервным кашлем. Предложение Гердера вызвало неоднозначную реакцию. Часть коллег, включая Доллежаля, с тревогой в глазах выразили опасения по поводу безопасности таких изменений. — А не приведут ли они к катастрофе? — вопрошал один из них, стуча кулаком по столу. Другие же, напротив, горячо поддержали Гердера, понимая, что повышение мощности реактора даст им небывалый потенциал. — Это прорыв! — воскликнула сторона сторонников идеи, размахивая руками. — Мы сможем совершить революцию в энергетике! Сторонники и противники идеи сцепились в оживленном споре, яростно отстаивая свои позиции. Гердер же скрипел зубами. Его взгляд метался от одного лица к другому. В душе он кипел, но молча слушал их доводы, сдерживался, понимая, что сейчас не время для эмоций. Его вера в свою идею была безграничной. Она зрела в его сердце долгие месяцы, каждый нюанс был тщательно обдуман. Он был готов к решительной борьбе, не отступая ни на шаг от своих убеждений. Напряжение в комнате росло. Спор вокруг идеи Гердера накалялся становился все более жарким. Голоса оппонентов слились в неразборчивый гул, а их лица раскраснелись от гнева. Один из оппонентов Гердера, вскочив со своего места, размахивал кулаками и кричал так, что брызги слюны летели во все стороны. Еще миг — и словесная баталия обернулась бы рукопашной. Но тут в игру вступил Славский. Резко встав, он со всей силы ударил кулаком по столу. В комнате воцарилась гробовая тишина. — Прекратите безобразие! — воскликнул он. — Неужели вы, именующие себя уважаемыми людьми, столь низко пали, что готовы уподобляться необузданным варварам? Где ваше достоинство, где разум? — Ефим Павлович обвел присутствующих суровым взглядом. — Я выслушал обе стороны, — продолжил он уже спокойнее, — и я убежден, что Гердер прав. Его идея, пусть и дерзкая, имеет под собой твердую почву. Слова Славского, словно мощный удар, ошеломили присутствующих. Все застыли, не сводя глаз с него. Даже вечно спокойные и невозмутимые ветераны отрасли не смогли скрыть своего волнения. Лишь Гердер, охваченный ликованием, не мог сдержать рвущихся наружу эмоций. Он вскочил со своего места и, подбежав к Славскому, крепко обхватил его руку в знак признательности. В ту ночь сон был чужд Гердеру. Волнение и ликование бурным потоком захлестнули его душу. Он вертелся с боку на бок, пытаясь найти умиротворение. Казалось, будто в его груди билось не одно, а сотни сердец. Время от времени Гердера тянуло к окну. Он вставал с постели, подходил к нему и, омываемый лунным светом, смотрел на ночной город, утопающий в миллионах огней. — Мирный атом в каждый дом! — эта фраза, как набат, гудела в висках. Он стиснул кулаки, чувствуя, как по жилам разливается жгучая энергия. Хотелось распахнуть окно и кричать, кричать во весь голос, чтобы весь мир услышал его провозглашение. В эту ночь он преобразился. Из рядового инженера он превратился в борца, в проповедника новой эры. Утро встретило Гердера не обычным рассветом, а буйным фестивалем красок. В его душе бурлило ощущение счастья, словно он выпил целый кубок искрящегося виноградного вина. Охваченный этим чувством, он набрал номер телефона отца. Телефонная трубка, скользкая от пота, жгла ему руку. Гердер с замиранием сердца ждал ответа. В его душе теплилась надежда, что отец, хотя бы выслушает его. — Это ты, негодяй красный? — прозвучал грубый голос отца в трубке. Гердер сглотнул ком в горле. — Да, отец, это я, — прошептал он. — Прошу тебя, выслушай меня! В трубке повисла гнетущая тишина. — Ну, говори, — наконец, процедил отец. — Что тебе от меня нужно? — Я главный конструктор нового, советского реактора! — выпалил Гердер, еле сдерживая дрожь в голосе. — Мои идеи одобрили! Тишина. — Реактор говоришь? — наконец, пробормотал отец, и в его голосе послышались нотки недоверия. — Какого еще реактора? Гердер, нервно теребя край рубашки, поспешил пояснить: — РБМК, — выдохнул он. — Реактор большой мощности канальный. Это… это будет прорыв в атомной энергетике. — Прорыв, да? — отец хмыкнул, не скрывая скепсиса. — Ну, посмотрим. — Ты не понимаешь, — с жаром заговорил Фон, его голос звенел от нетерпения. — Это будущее! — Будущее? — перебил его отец. — Не рановато ли тебе, сынок, о будущем рассуждать? — Нет, не рано. — Ты слишком самоуверен. — Я просто знаю, о чем говорю. — Твоя мать была такой же, — прошипел отец, его голос дрожал от злости. — Ослепленная идеями, она не видела зла, которое несли нацисты, и погибла из-за своей наивности! Гердера словно окатили ледяным душем. — Не сравнивай меня с матерью! — вскричал он. — Она… она просто ошиблась! — Ошиблась? — хмыкнул отец. — А ты уверен, что не идешь по ее стопам? — Я не ошибаюсь, — твердо сказал Гердер. — Ну ладно, — смягчился старикан на том конце провода. — Приезжай ко мне как-нибудь, поговорим о твоем реакторе и чаю попьем. А то по телефону, сам знаешь, много лишнего болтать нельзя. Гердер, чувствуя облегчение, положил трубку. Он пообещал отцу приехать, и это обещание давало ему надежду на примирение.

***

Время уже близилось к ночи. В тусклом свете настольной лампы, отбрасывающей зеленоватые блики на захламлённый стол, Гердер щурился, сосредоточенно изучая хитроумный механизм, над которым он корпел уже несколько дней. Внезапно, тишину рабочего кабинета прорезал резкий стук в дверь. Гердер, с явным нежеланием отрываясь от кропотливой работы, неторопливо отодвинул паяльник, оставляя на медной пластине остывающую каплю припоя. — Войдите, — коротко бросил он. На пороге возник Доллежаль и без приглашения плюхнулся на стул рядом с Гердером. — Ну и хламовник у тебя! — добродушно, но с ноткой сарказма, воскликнул Николай Антонович, окидывая кабинет удивленным взглядом. — Лекции о чистоплотности можете оставить при себе, — хмуро проворчал Гердер, поправляя очки на переносице. — Тише, тише, — Доллежаль примирительно поднял руки. — Разве так встречают гостей? — В такое время только нечисть по гостям шляндается, — буркнул Фон снова утыкаясь в свой механизм. — Да брось, Гердер, не ворчи, — Николай Антонович с интересом уставился на хитроумный механизм. — Что это за диво дивное ты тут мастеришь? — Не ваше дело, — огрызнулся Гердер. — Ой, ой, как мы неласковы, — Доллежаль театрально вздохнул. За долгие годы работы он привык к непростому характеру Гердера. — Неужели я тебя прогневал? — Нечем, — буркнул Гердер, но в его голосе послышалась неуверенность. — Ну вот и славно, — Николай Антонович хлопнул себя по ляжкам. — А я тебе, между прочим, кое-что принёс. Фон оторвался от работы и глянул на Доллежаля сквозь линзы очков. — Да неужто? — хмыкнул он. — Небось, опять какую-нибудь безделушку из своих странствий. Доллежаль ухмыльнулся и поставил на стол пакет с литровой банкой зёленого борща. — Александра Григорьевна очень беспокоится о твоём питании. — Не прикрывайтесь женой. Знаю я вашу щедрость. Опять наварила кастрюлю на всю неделю, а вам лень доедать. Доллежаль невозмутимо пожал плечами, подвигая банку ближе к Гердеру. Тот с сомнением покосился на зеленоватую жижу, но, покорившись судьбе, вздохнул и откупорил крышку. Аромат щавелевого борща щекотал ноздри, пробуждая аппетит. В пакете же, заботливо завернутая в салфетки, нашлась ложка. Пока Гердер возился с борщом, Доллежаль, не теряя времени, решил прибрать беспорядок на столе. Он аккуратно отодвинул бумаги, скомканные салфетки и изгрызанные ручки, как вдруг послышался голос Фона: — Не трогайте! Гердер хмуро глядел на него, одной рукой прижимая к себе банку с борщом, а другой — сжимая ложку. Удивленно приподняв брови, Доллежаль уставился на собеседника. — С этим механизмом нужно обращаться с особой осторожностью! — торопливо произнес Гердер. Его взгляд, полный тревоги, скользил от одной детали к другой, словно он осматривал хрупкого, но дорогого ему ребенка. — Я к нему даже не прикасался, — спокойно ответил Доллежаль. — Вот и не прикасайтесь, — буркнул Гердер, наконец зачерпнув ложкой борщ и с наслаждением отведав его. Не сумев одолеть беспорядок, Доллежаль вновь сел на стул наблюдая за Фоном. — Что вам ещё надо? — равнодушно поинтересовался Гердер. — Я могу предложить тебе работу, — с деловым видом сказал Доллежаль. — Какую? — мгновенно оживился Гердер. Перспектива оставить преподавательскую деятельность на некоторое время очень манила. — Я хочу, чтобы ты стал членом команды, которая ведет переговоры с нашими партнерами из социалистических стран Восточной Европы по вопросам сотрудничества в области атомной энергетики. — Иными словами, — сказал Фон, — я буду этаким послом нашего детища, неся весть о его достижениях и возможностях зарубежным коллегам? Его голос дрогнул от волнения. Ведь речь шла не просто о реакторе РБМК, а о триумфе инженерной мысли, о воплощении мощи и передового технологического потенциала Советского Союза. Представлять это творение на международной арене было огромной ответственностью, особенно для него, главного инженера-конструктора, вложившего в это дело всю свою душу. Доллежаль кивнул, удовлетворенный реакцией Гердера. — Когда? — Фон нетерпеливо барабанил пальцами по столу. — Неужели пыл молодости не позволяет тебе сперва узнать все детали? — Николай Антонович хмуро глянул на него, пряча за суровым взглядом еле заметную улыбку. — Детали? — Фон фыркнул. — Да мне, по большому счету, всё равно. Лишь бы подальше от этой… — он окинул взглядом унылую тьму за окном, — от этой серой обыденности. — Тебя совсем не интересует, куда тебя отправят? — Плевать, — буркнул Фон. — А если в Афганистан? Гердер резко обернулся, его лицо побледнело. — В Афганистан? — хрипло переспросил он. — Вы же не можете отправить меня туда! — Почему же нет? — Доллежаль пожал плечами. — Ты же сам сказал, тебе всё равно. — Но это же… — Фон запнулся, подбирая слова. — Это же война! — А ты думал, на курорт тебя отправляют? — Доллежаль фыркнул, но, увидев в глазах Гердера беспросветный ужас, не сдержал смеха. — Видно, правы были газеты, немцам юмор чужд. Смех Доллежаля громом прокатился по кабинету, сотрясая высокие книжные шкафы. Гердер же, ошеломлённый и подавленный, сидел на стуле, словно окаменев. — Да ладно тебе, — Доллежаль дружески хлопнул его по плечу. — Я же просто пошутил! — Пошутили? — Конечно же! Ты же не думал, что я всерьёз отправлю тебя в эту мясорубку? — А я уж… — начал он, но Доллежаль его перебил. — Да знаю я, знаю, — махнул рукой он. — Перепугался, небось? Гердер кивнул, не в силах сдержать дрожь в голосе. — Ещё бы, — пробормотал он. — Афганистан… — Всё, всё, забыли, — Доллежаль по-отечески обхватил Гердера за плечи, притягивая к себе. — Впереди у тебя совсем другое. Болгария, солнце, море… Фон невольно улыбнулся, заразившись оптимизмом Доллежаля.