Хлорка | Бестиарий: Домовые

— Доставай чертополох, он швабры не боится! — визг сдирал со стен обои, но дальше комнаты деятельность не разворачивал. В экстренных происшествиях его хозяйку замыкало, так, что она могла прорезать голос, только без упорства. Ее же подруга очумело запихивала под шкаф швабру, надеять достать оттуда нечто. — Какой чертополох? Он только чертей выкуривает, — прогудел динамик Евиным голосом, и Полю, поджавшую на подоконнике колени, пробило на зло: вместо паники, почему-то, в этом тоне читалась только откровенная скука. — А он тебе что? Не демон?! — Вампиризирующая нечисть низшего порядка. Демон только у тебя в трусах сидит, раз ты так орешь, — повисла пауза, и следующей голос одернул подругу: — Лилька, хватит шугать духа. Щас он начнет на нервах по шторам прыгать, как ты будешь воздух ловить? Пусть сидит себе гниет под шкафом. — Нет-нет-нет, нет. Я и без ваших духов вложила в эту халупу ползарплаты, чтобы ее отмыть, мне хватило муравьев от алкашей, я не потерплю в доме еще одно насекомое, — впрочем, Лилю не останавливал даже хруст колена, пока та барахталась по полу, добивая несчастную мебель вместе с нечистыми силами. Бедный шкаф, весь мир которого держался на одних доисторических ножках, всхлипнул и закачался. — Это последний плевок в гигиену! И мне в душу! — Лиля, ты не думаешь, что у тебя какие-то проблемы с недвижимостью? То с квартир съемных съезжать, то бабкину пещеру продавать. — Господи, сначала вытащи отсюда эту дрянь, потом читай мне лекции! — Да зачем вытаскивать? Ты его вообще больше не увидишь, он же на энергетике. Затухнет и сдохнет, но медленнее, чем бы мог, если ты сейчас не отпустишь ситуацию. — Я чувствую трупный запах даже на тонком плане. — Ну да, — порчи, бывало, тоже фантомно воняли. Иногда на кухне простаивала последняя воля курицы, тухлая, как участь любой птицы, или рыбы. Забавно, что куриц Ева в принципе в кастрюле не терпела, как и в магазинах. — Опиши, как выглядит, а, у них подвиды есть. Если кошка, повезло. — Подвиды-ы? А ты что, их сама ловила, чтобы различать уметь? Они же бешеные, — соскучилась по общению Полина. — Лиля, выведи гражданских из помещения. На месте преступления запрещено находиться всем, кто не обучен хотя бы теории и не оборудован третьим глазом. А ты, дорогая, затяни трусы потуже и придержи демона, бедная Лилька пока с одним справиться не может. — Я забуду ваш срач, если кто-нибудь устранит здесь главную свинью, — заправив за уши спутанные в клок волосы, Лиля выдохнула и сдулась. Швабра легла на линолеум, кровь – на щеки, растянутые колени – на штаны. Ева не видела, однако в таком случае посоветовала бы беречь одежду, раз уж нервы не удалось. По батареям заиграли соседи, под окном – сигналка от тачки и полутрезвая ругань. Додумать получилось позвякивание бутылок в пакете из КБ или Пятерки, и взмыленной голове захотелось постучать соседям в ответ. Видимо, этаж ниже возмущал Полин визг, но от первого до девятого Лиля за людей не держала, а нелюди не спят, чтобы кормить муравьев. — Его почти не видно, — ответила за нее Поля, чувствуя, как судорожно чешется подмышка. Чихнула, собирая со шторы пыль: выстирать еще не успели. — Шустрый. — Блять, — дошла до рыка Лилька. — Он доведет шкаф до кончины. Он там что, дерево жрет? Внизу что-то билось, и глухой звук ударов хотел пробить мебели макушку. Голова катилась кругом, в тумане хлорки и средства для мытья полов Лиля уже с усилием отличала, грызет ли существо дно или Ева чем-то хрустит в телефоне. — У вас кот, — прозрев на том конце страны, выдвинула Ева. — Сероватый такой, небольшой, но жирный. Уши стоят, хвоста не вижу, кажется, он с твоей бабкой с начала времен жил, а ты его родную пыль смыла с бабкиным прахом, жрать больше нечего. Щас я тебе свой черновичок перешлю, на практическое будущее. «Домовые – та еще напасть, особенно, когда они излишне общительные. И все поголовно наглые. Самым комфортным из тех, что мне встречались, был кошак: просто поздоровался и свалил. Иногда я знала, что он наблюдает с полок в коридоре, но как-то лениво и не сильно давяще. Самым мерзопакостным был тип, похожий на чихуахуа: он каждую ночь залезал под кровать и бился о нее, громко топал, пристально палил в лицо, пока ты спишь, и с ветерком рассекал по коридорам сквозь закрытые двери. А самым доебливым – хрыч в соломенной шляпе, он же просто «сгусток». Пиздюк продавливал шагами матрас посреди бела дня, когда ты смотришь телек, душил, месяца три сутками усердно старался запугать и шлялся по квартире без какого-либо прикрытия по пятам. Я все пыталась вбить дурню, что нельзя показываться на глаза со своим свистунством: скидывала энергетические наковальни и прочие весомые вещи, – он поджимал хвост, как псина, но возвращался с новой порцией энтузиазма. В конце концов остался заперт в своем измерении, лежит страдающий и обездвиженный, в доме тишь да гладь. Бытует распространенное мнение, что придурки оберегают жилье от прочей нечисти. Может, в древности так оно и было, но с течением времени они примитивизировались: ни один домовой не будет вас защищать, залезь в дом какая-нибудь гадость. Они волне нормально тусуются в соседстве. Прямая нужда домовых, как и любого существа, – жрать. Живут они с вами, чтобы питаться: вашими эмоциями, страхами, неуверенностью, когда вам случайно что-то послышалось. Люди эмпатичные, чувствительные, конечно, находка: чем сильнее страх человека, тем домовой больше, жирнее, наглее и тем ненасытнее. У абсолютно твердокожих, узколобых личностей они просто жрут эмоциональный фон. Способности: душат во сне, преследуют, пугают, прыгают по шторам и кроватям, ощутимо проминая поверхность своим весом, шумят, роняют вещи, громко ходят, показываются на глаза. Видеть можно в любое время суток. Формы принимают всяческие, обычно животных, иногда какие-то человекоподобные, но, все-таки, не людские. Недружественные, чужие особи обычно обращаются пауками, черными и огромными. Толку от домовых практически нет, но хоть что-то да можно выжать: домовой душит во сне, если вы на кону неотвратимой ошибки. Например, если он душит невесту перед свадьбой, брак станет для нее самой несчастливой и страшной главой жизни. Или если он душит женщину перед или на раннем сроке беременности, родившийся ребенок в будущем уничтожит ее и ее жизнь. То есть, домовой инстинктивно нападает на вас, когда вы долго и упорно во что-то не вдупляете. Это не он такой хороший, это вы его своими процессами притягиваете сами. Еще одна функция домового: лазить по чужим квартирам и запугивать народ, когда его хозяин испытывает на кого-то агрессию. То есть, если Ленка из третьего подъезда страшно ненавидит вас за то, что вы увели Ваньку, ждите огромного, стремного черного паучару в гости. Ее домовой идет разбираться. Заставить домового отъебаться можно двумя способами: показательно плевать и дальше заниматься своими делами или поставить защиту в какой-либо форме. Руническую, например, или амулетом, или и так, и так». Мороз схватывал пальцы на руках, изморозь взяла окна, Лилька – сигареты. До рассвета по безумию было еще плыть и плыть, но она не отчаивалась. Жилье по жизни и правда ставило нерешаемые вопросы, потому как зарплата переводчика в перспективе тянула только бензин, но не саму машину, и, что там, квартиру однозначно. Оттого-то и опечаленное небо заводского района и бесстекольные балкончики пятиэтажек вселяли дух надежды, а еще – по завещанию в собственный дом. Вместо родителей троечников, по репетиторству обычно занимавших звонки, с ней связался соцработник: такая туговатая в эрудиции тетечка, покупавшая двоюродной бабушке стиральный порошок. С полгода назад как. Американизированной части семьи лично Лиля представлена не оказалась, однако по наслышке помнила, что тетка и дети прихватили вещи за рубеж, а старческое поколение закопалось в подружках на лавочке. Бабка к нынешнему февралю планировала околеть, сбоку припека внучка долго думать не стала. Так и так переезжала, лишь пока не знала, куда. Квартира перешла проворной зеленоглазой даме. Одурманенный запахом зеленки, Лилькин взгляд мало следил за убранством бабушкиного логова. Косточки на руках оттягивали мешки с продуктами, язык заплетался в разговорах за пирогами и Малаховым, Маринка, внучка столетней соседки, стабильно стучалась в дверь. И в окна, и в балкон, и из-под крашенных в рыжий половых досок, и под кроватью ночью, Ма-рин-ка. Развлекая старуху, однажды в лучах полуденного солнца ее веки разошлись в ширь, и Лиля прозрела: отмыть щели в радиаторе, дышащем грязью на белой краске, мог только мовильный пистолет напором воды и мотивации. Обои ковром свисали со шпаклевки, призраки былых попугайчиков продолжали драть их вниз. Ржавое седло для унитаза мимикрировало под пожелтевшие выключатели, заляпанные невесть чем и такой же унитазной субстанцией, а шторка в ванной, прорвав тело на крючках, была прицеплена к тем прищепками. Узкая трешка в коктейле с комнатами смешивала в себе дух хозяев и застарелой мебели: пах то ли диван, то ли трупак деда. Зимой шпарили батареи, и единственная труба холодной воды закипала в душе, как южная кровь, – Ростов встретил Лильку обваренными волосами и смотрящей в будущее трехэтажкой. Стоило бабушке принять забвение, как принялся клининг за кухонный гарнитур, подъездные алкаши – за обои, а она – за зарплату и Маринкины следы, которые должно было выметать метлой. Та, наверное, приносила с собой тараканов, как вшей, и, в надеждах, что подружки станут последними насекомыми, которые тут прижились, Лиля наткнулась на нечисть. Он поселился в старом замызганном шкафу с детскими наклейками на стенках. Потертыми, как советские пальто и шкура домового. При бабке Лилька не пыталась хозяйничать, чтя закаленный нрав восьмидесяти лет, но после залезла в пыль и память прошлого века. Двухметровая широченная дура должна была опустеть, чтобы квартира выгорела при продаже, и Лиля не собиралась задерживаться здесь ни на день. Семидесятые выплюнули ей духа, словно снег из Нарнии, для кого люди были, что собаке кость. Ева объяснила ей простую схемку, рунную причем: Эйваз, Хагалаз, Беркана, Уруз, плюсик-плюсик друг с другом, и злая псина застрелится от голода и тоски сама. Вопрос выселять животное не стоял экстренно, однако Лилю взяла ревность, потому как, как ни покрути, а дом принадлежал ей. «Я помню, ты как-то увлекалась примитивизмом. Ты с ней, случайно, не за тем дружишь, изучаешь новый экспонат? Ей будто блин на голову положили, и получилось лицо», — заботливо поделилась в голосовом Ева. Лиля врезалась в старый кактус, порезалась, пока тянула руку поставить вымытую тарелку, цыкнула. Монстр в горшке образовал семью, пожелтевшем в пору мебели. Четыре крупных дубины вывались на воздух, пока две мелких набирали рост. Подсохший и уставший, имитировал покинувших его детей, только люди из своей коробки вырвались, а он – нет. «А ты сама хотела мне стены шпаклевать?» — шлепнула она пальцами по экрану, истекая левой кистью кровью на язык. «К сожалению, я приверженец интеллектуального труда. Лиль, Полина – это восточное имя. Ничего не имею против, ты же знаешь, я сама казахскими кудрями своей бабушки всю жизнь восхищаюсь, но мы совсем не знаем менталитет другой национальности. С кем они дружат и что для них дружба, головы-то разные. Как и у немцев, впрочем. В твоем «Лилит» тоже целый характер семьи и истории заложен, хотя это просто имя». «Тогда я ей заплачу. Мне тоже сейчас дружить некогда, останусь в деловых отношениях, чтобы девочку не обижать». Лилька встретила соседку в плевке от подъезда, Поля тогда скандалила с молодым человеком. Ну как человеком, с эдаким Кеном, личным дворовым. Худенький, заблаговременно уставший к старости, ибо обычно и так подплывшее лицо с неясным взглядом, всегда смотрящим куда-то вдаль и сквозь, расплывается еще дальше с годами и деревенеет в своей широте. За мимикой, потухшей и невыразительной, Поля искала широту души: спокойные лицевые мышцы должны обещать ум и спокойные, лояльные взгляды на жизнь. Человек сдержанный трезво смотрит на карьерную лестницу и ищет альпинистскую страховку, чтобы по той взобраться, но Кен довольствовался куском сала, кормить подкожный жирок, и многообразием холодильника. Кидаешь монетку в дверку, а та превращается в авокадо. Дорогие продукты – здоровые нервы, умиротворенные глаза. Они оба играли, их маленький кукольный мирок зиждился на невовлеченности в личные границы и отрывистые, как стартует ракета в космос, разного разлива принципы. Каждый пинал дела сам по себе, каждый сам устраивал вечеринки, а мыл бы кто Поле полы в доме, да нашлось бы ему, с кем спать: на том и съехались. Пустота отношений роднила их столь близко, что в ней они находили общее друг в друге. Поля, пухленькая девка с вырезом на выкат, в блонде, голубоглазая, одна не билась головой в подъезде: Лиля дважды вперилась башкой в балку, прорвав дверь с кодовым замком и попав в тамбур. Первая ступенька вышла деревянной, ящик ящиком, следующие – оббитый в ямину по центру камень. Она была местной. Подобно району, упорно тянувшему свое существование, тянулись и обвисали ее тонкие губы, когда она наполовину доставала изо рта язык. Тот лежал на нижней губе, тихо, на треть выползший из глотки, и сох под селфи. Лиля содрогнулась и покосилась вбок, к знакомой, потому что язык мимически показывали явно по-другому. Точечки зданий здесь не взрослели. Спустя несколько цифр по улице стояла общага, пялилась выбитой чернотой окон на прохожих, скудная будка с застарелым кефиром предлагала зажигалку, пирожки на кассе под тряпкой и наполнитель для лотка коту, вахтерша в детском бассейне проверяла на входе купальные трусы. Полина не росла тоже: сляпанное по архитектурному плану района, не детализированному, лишь бы дать людям затащить куда кровать и торговую точку, ее детское личико собирало налет деревенской пошлости, и не могло поступать иначе. Будучи младенцем своей прописки, вариантом ей было прожигать простое ребячье лицо макияжем и проколом в языке. Младенец старился, курил и трахался, но не рос, потому что за десятилетия не выросла разбитая общага. Лилька познакомилась заочно, Маринка – npc-информатор обозначила Полю как внучку бабкиной подруги, поэтому после ссоры с Кеном решено было пригласить ту к себе. Поля впреглась в поломойство и пыль, а позже они настигли домового. Ева почесала голову, сжала корни волос, если бы через череп была возможность помацать мозги. Она-то свято верила в принцип наименьшего сопротивления – ни себя не мучить, ни дорожку, по которой ковыляешь, и проблемы этим способом рассасывались быстро и легко. Вывести духа, заморив голодом, казалось проще и, по сравнению с попытками выставить за порог, незатратно. Однако Лиля называлась, что значит «с характером», и Евин вариант поиздеваться и забить за человеческий не считала. «А-а, тог-да-а давай придумаем какую-нибудь лову-ушку», — зажала Ева микрофончик в телеграме. — «Как в фильмах, блин. Есть у тебя хлам какой-нибудь ненужный? Кольцо или часы. Или кувшин бабкин старый, хоть что-то. Запихнем туда нечисть, потом выбросишь или подаришь». «Супер, а точно поможет? Есть часы свои, ручные». «Точно помог бы рунический став, но раз ты отказываешься, соглашайся на экспромт. Часы не жалко свои?» «А ты бы что жалела, квартиру или часы?» «Часы», — Ева хмыкнула. — «Найди маркер. Свечки есть?» «Откуда бы? Бабка набожной была, при ней даже поссать лишний раз не сходишь». «Тогда доставай сковородку и бумагу с ручкой, листочек оторви», — она побарабанила по коленке. — «Сделаем для духа «карман», типа маленькое измерение, как футляр, чтобы сущность поместить. Зажигалку не потеряй, а то в круглосуточный сейчас побежишь». «Чтобы собрать новое измерение, нужен обширный внутренний мир. Ну, допустим, хорошая фантазия, реалистичные взгляды, широкий кругозор, может, эрудиция. У тебя кто-то из знакомых любит путешествовать? Нужен человек, который видел мир. А лучше несколько», — скручивая пазл, Ева развалилась на диване. У Лильки где-то там тикали часы, а у нее – мозг. — «Пиши имена, кто подходит, возьмем. Сожжешь – часы в пепел. Потом клади к шкафу, скажешь, кем платишь за магию». У магии всегда было простое и очевидное правило – любой каприз за ваши деньги. Все-таки, они обращались не к чуду, а к сфере услуг, и пусть девочек из клининговой компании, за четыре тысячи отмывших Лильке кухонный гарнитур, работать мотивировали деньги, магия требовала заряд – батарейки, движущие ее вперед и в цель. От размера оплаты зависело качество результата, – Лилька прикидывала на глаз и иногда мазала, Ева пользовалась третьим. Формула и количество муки в граммах для печения просматривались на раз-два, когда ты ясновидящий божок, почему и привороты Лиля клепала так, дела посерьезней откладывая на созвон. Обыватели, приобретающие абонементы на гадалок, говорух и бабок, по случайности расплачивались собой, потому как не каждая женщина, воспевающая восковые отливочки, готовилась настолько отдавать себя клиенту. Но платили все, и знавши курс валют, и нет. Ева, на фэнтези выросшая, к удручающей принципиальности отнеслась на «само собой». Ну понятно, даже в фанфиках писали, что любой труд должен быть оплачен, о чем тут вести разговор. Человеком если не добрым, то доброжелательным, в конфликтах она оказывалась столь часто, сколько покупала в КБ вино. Вот особо инициативные и энергичные и платили: лучше бы тоже за алкоголем планировали рейд, чем продвигали на политическом рынке опьяненное мировоззрение. Часто у разношерстных упырей и скряг мигали щиты, не единственная умная Ева понимала обходные пути проблем, но ни упырь, ни, что там, человек, не кормил в хозяйстве защиту, способную выдержать злость бога. Систему оплаты она выдержала свою, сложную, в противовес обычному оккультному маринаду. Если Астрид, ее мама, однажды вытащила полумертвого Тимона из трухлявого домика на базе отдыха, когда он развелся с женой и потерял жизнь, а тот спустя двадцать лет не отвечал на звонки и сообщения, когда умерла их любимая подруга, оставив одинокую дочь, Тимон оставался должен. Если не за помощь – за обиду, потому что связь и электричество в Казахстане явно работали. Ева им и платила – уже за свою работу. Лилит, породистая немка с тысячей капризных знакомых, от нее ничем не отличалась. Подумаешь, потеряет Тимон клиентов, зато подруга продаст чистую квартиру. Кто-то все равно однажды расплачивается за свою черствость. Сквозняк бил по полу. Лиля, потная, задушенная стоячим воздухом и проблемами, присела. В руках бежали механические часики, мутное стекло, коричневый кожаный ремешок. Светало.