Жители дома на Персиковой улице разделились в своей реакции на известие о рождественском отпуске Эшли Уилкса: Мелани была оживлëннее, чем несколько недель до этого, тётя Питти засуетилась над праздничными украшениями и мебелью, а Скарлетт едва ли почувствовала заинтересованность, и больше ничего. Надо же, она никогда не думала, что так отреагирует на новость про Эшли Уилкса. Почти никак.
Она боролась с реальностью, она даже вышла замуж за другого человека назло Эшли, она терпела ворчание и писки своей старой тёти и дамской гвардии Атланты, но теперь она не чувствовала ничего, кроме тупого желания увидеть этого человека. Желания, рожденного не любовью или тоской, а необходимостью по-настоящему увидеть того мужчину, ради которого, казалось, жила ещё полгода назад, и убедиться в том, что всё, что о нём говорят, правда. Она не оставляла на завтра размышления о своем тайном поклоннике, и едва могла выкинуть их из головы при других обитателях дома, чтобы не вызвать подозрений. Но параллельно копалась в глубоких уголках своего разума, чтобы найти доказательства любви Эшли, но в итоге осталась с пустыми руками.
И вот она сидела в гостиной, бездумно ковыряя свою вышивку, яростно постукивая ногой под юбкой, и сердито закусив зубами нижнюю губу. Старинные часы размеренно тикали, позолоченные стрелки двигались мучительно медленно, и ей казалось, будто три стежка на хлопковой ткани отняли три часа её молодой, ценной жизни. Мелани уехала с дядей Питером в на вокзал примерно час назад, и Скарлетт только невероятным трудом не дала своему раздражению пролиться на неë, видя, как искреннее счастье сделало эту нескладную девочку почти красивой, сияющей изнутри, пока сама Скарлетт сидела там, несчастная, уже не уверенная ни в чем в своей истерзанной войной взрослой жизни.
Даже дом, казалось, насмехался над её одиночеством мерцающими гирляндами, сверкающими свечами, пышной вьющейся зеленью — праздничное настроение коснулось по-зимнему холодными пальцами всего и всех, кроме неё. Если бы она всё ещё была той девушкой с барбекю, она бы горячо бросилась заканчивать подарок для своего дорогого возлюбленного, премилый кушак из роскошного жёлтого шёлка, который Ретт привёз из Гаваны, и, по крайней мере, это заполнило бы время. Вместо этого она тщетно ждала прибытия этих двух неразлучников, и волнение и радость Мелли были лишь предвестниками других картин, до тошноты сладких, которыми Уилксы словно тыкали ей в лицо!
Когда часы пробили полдень, снаружи раздался шум, и Скарлетт выпрямилась. Эшли вернулся домой. Входная дверь распахнулась, принеся прохладный зимний ветерок, и между ритмичным голосом Мелани, веселыми ответами Эшли и радостным обмороком тёти Питти, и Скарлетт почувствовала, что для неё здесь не было места, в этой сплочённой семейной сцене, как будто так и должно было быть. Эшли потребовалась целая минута, чтобы осознать, что она вообще находится в комнате, и не осталось незамеченным, как при виде неё упала его улыбка.
— Скарлетт, — признал он и крепко поцеловал её в щëку. Прошла секунда, и всё его внимание было сосредоточено на Мелани Уилкс. Его жена, женщина, на которой он должен был жениться, женщина, которую он, в конце концов, выбрал. Под обшитым соснами порогом, украшенным всеми блестящими украшениями и безделушками, она чувствовала себя невыносимо бесплотной и опустошённой, оторванной от весёлой, но вежливой толпы. В крошечном коридоре в рождественские дни, тихо следя за неразлучной парой, она осознала правду, которую всегда видели все остальные. Эшли действительно любил Мелани.
Внезапно ей захотелось вернуться домой, в Тару.
Скарлетт сжимала в руках последнее письмо, следя глазами за каждым движением Эшли. Не то чтобы он много двигался, потому что с момента своего прибытия он лип к Мелани, слушая бесконечную болтовню с терпением, которое давно ускользнуло бы от неё. Преданность жене теперь, когда она всë поняла, была до боли очевидна, она выражалась в каждом любящем взгляде, каждом случайном прикосновении, каждом внимательном жесте.
В ходе её редкого наблюдения также стало совершенно ясно, что Эшли никогда не мог бы посылать ей такие письма, поскольку он был столь же сдержан и мягок, сколь её неизвестный отправитель был снисходителен и страстен – даже когда он навещал её перед войной, он никогда не обращался с ней так, как с Мелани. Вот только Скарлетт тогда не видела этой правды, лежащей за пределами поверхностности её детского увлечения. Он до смерти наскучил ей, и даже теперь, в густом янтарном свете свечей гостиной, он мало кого мог привлекать, продолжая рассказывать о старых добрых временах и нести чепуху великих поэтов и драматургов - было ужасно думать она действительно верила, что влюблена в такого человека. Когда он повернул голову и тени заиграли вокруг его лица, она увидела, как война уже состарила его – гусиные лапки сморщились в уголках его глаз, а по бокам рта уже начали появляться тонкие морщинки, неся с собой усталость, которую она не могла, да и не хотела понять. Среди веселья других, в тёплой, хорошо украшенной гостиной, она никогда ещё не чувствовала себя более остывшей, более несчастной, более отстранённой, чем в тот момент. В их особом мире времена как-будто и не думали сменять друг друга, и в этот мир ей был запрещен вход, потому что она не хотела думать о таких вещах, и одиночество распускалось, как свободная нить, разматываясь и разматываясь, пока к концу её имитация заинтересованности и радушия не истерлась. Через сотню лет, наконец, настал вечер и все пошли спать.
Во все двери Атланты стучался сочельник, а Скарлетт сидела одна в гостиной, ужасно одинокая и жаждущая чего-то лучшего. Даже её письма не могли утешить тоску по неизвестному, поскольку чернильные дорожки текста на листах были такими же неопределенными, как и новый мир, в котором она вдруг оказалась. Мир, в котором она не любила Эшли Уилкса. Кем бы ни был человек, посылающие пылкие признания, он был слишком труслив, чтобы сказать ей эти слова в лицо, так что нет, романтические бредни этого безумца не спасали её от растущей апатии. Если бы она только знала, или хотя бы подозревала, кто бы это мог быть, возможно, она смогла бы найти силы нарушить свою изоляцию. Она была так расстроена, что хотелось закричать.
Голос вырвал еë из раздумий.
— Скарлетт, ты ещё не спишь? — Мелли выглянула из дверей гостиной, похожая на ребёнка, одетого во взрослую одежду. Женщина, которую Эшли любил, хотя Скарлетт всë ещё отказывалась понимать, за что.
— Нет, не сплю, — ответила она слишком резко, — Я не так уж устала.
Мелани тихо подошла к ней с мягкой грацией, которой Скарлетт иногда завидовала, и села рядом с ней на диван.
— Ты весь день была такой тихой, я волнуюсь за тебя. Ты хорошо себя чувствуешь?
— Я чувствую себя превосходно, — пробормотала Скарлетт, но её глаза тут же выдали её, метнулись к буквам на коленях. Мелани понимающе улыбнулась и накрыла еë руку к своей. На мгновение комната будто налилась ласковым теплом, и Скарлетт перестала чувствовть себя такой одинокой и замерзающей.
— Ты можешь довериться мне, Скарлетт, мне больно видеть тебя такой грустной во время Рождества. Я хочу помочь.
Подлинная доброта, которую она всегда дарила всем, кто в ней нуждался, внезапно перестала казаться такой нежеланной и невыносимой. В новом мире Мелани оказалась для Скарлетт... Кем? Она больше не воспринималась как соперница или затаившийся враг, но слишком уж недавно в голове Скарлетт изменились условия игры, чтобы та могла признать Мелани её дорогой сестрой или верным другом. Но Скарлетт больше не с кем было поговорить, слишком потеряна она была, чтобы идти дальше без помощи и направления, поэтому жадными руками приняла протянутую руку.
— Ох, Мелли. Эти письма... В общем, это любовные письма. Не думаю, что я читала что-то настолько прекрасно написанное в своей жизни, но у меня нет ни малейшего понятия, кто мог их написать. Я уже выела себе весь мозг, пытаясь понять это, и видеть вас с Эшли такими счастливыми вместе… — она закрыла рот, чтобы не раскрыть слишком много.
Но Мелли только улыбнулась и похлопала Скарлетт по плечу.
— Я полностью понимаю, моя дорогая. Прошло слишком много времени с тех пор, как Чарли… Я знаю, ты, должно быть, чувствуешь себя такой одинокой.
Краткая вспышка раздражения пронзила Скарлетт, как всегда, когда Мелани считала её лучше, чем она была на самом деле, но тут же стёрла с лица все следы раздражения.
После минуты молчания Мелани посмотрела на письма, терзавшие её названную сестру, и застенчиво улыбнулась.
— Могу ли я?
Скарлетт нахмурилась, не желая довериться другой девушке, но безысходность толкнула еë на риск. Она быстро начала соображать, какое из писем наименее скандальное, чтобы его нельзя было, если что, использовать против неё
— Я не буду их читать, — словно угадала еë мысли Мелани, — у меня просто есть подозрение, и я хочу его подтвердить. Думаю, я знаю, кто анонимный отправитель.
Голова Скарлетт резко вскинулась, и она едва ли не с силой сунула письмо девушке в руки.
— Ну?! Кто?
Глаза Скарлетт блуждали по её лицу, выискивая хоть каплю узнавания, и она почувствовала непоколебимую надежду при виде расширяющейся улыбки девушки.
— Подожди здесь, дорогая, — сказала она, вставая с сиденья.
Скарлетт ворчала про себя, задаваясь вопросом, не сыграла ли миссис Святая Дева Атланты какую-нибудь злую шутку с ней, догадавшись, как она жаждала еë мужа. Но Скарлетт быстро избавилась от своих подозрительных мыслей, когда Мелани вошла обратно в гостиную, освещенную лишь тусклым светом потрескивающего камина, с небольшой запиской в руке. Затаив дыхание, Скарлетт дрожащими руками потянулась за листом, зная, что этот хрупкий кусочек бумаги может перевернуть весь еë мир.
В предвкушении Скарлетт выглядела более оживлённой, чем за весь день. Изумрудный блеск её глаз вернулся, лицо порозовело, уголки рта приподнялись в мягкой улыбке.
Она вгляделась в знакомую парящую каллиграфию голодными глазами и, как бы она ни была потрясена, но болезненная Мелани Уилкс смогла сбить её с ног маленькой бумажкой.
"Дорогая миссис Уилкс, Если Конфедерации нужна кровь мужчин, то ей пока ещё не нужно, чтобы женщины с кровью отрывали от сердца драгоценные для них реликвии. Примите, дорогая миссис Уилкс, этот знак преклонения перед Вашим мужем и не считайте Вашу жертву бесплодной, ибо за выкуп кольца уплачена сумма, десятикратно превышающая его стоимость.
Капитан Ретт Батлер"
