Memento Mori

      Правильно готовить кофе меня учила ты в те смешные времена, когда открыла кофейный клуб. А потом и бар.       Без практики знания быстро вылетели из головы, остались только бессмысленно красивые формулировки: «арабика», «робуста», «либерика» и «эксцельза». Все это разные виды кофе; лучше всех запомнил «эксцельза». Во-первых, это самый «сложный» сорт и вырастить его проблематично, а во-вторых, именно этот сорт кофе обладает очень малым количеством кофеина — всего около 1%. Если выбрать среднюю степень обжарки этого зерна, то в чашке можно будет ощутить ягодные и фруктовые нотки, а темная обжарка подарит ноты сливок и шоколада. Так же ты всегда говорила: «В наше время это настолько редкий и дорогой вид кофе, что попробовать его в оригинале практически невозможно! Но у меня есть один друг...А вообще, варить кофе — искусство. Я предпочитаю джезвы!» и, улыбаясь, подмигивала.       С тех пор всегда покупал зерновой кофе и варил сам. Стоял у плиты, завороженно смотрел, как со дна поднимаются мелкие, черные пузырьки, постепенно складываются в тонкие нити слабого аромата цитруса.       Сама ты быстро утратила интерес к кофейным церемониям, демонстративно заваривала невыносимо горький растворимый кофе, заливая крутым кипятком, щедро сыпала сахар, добавляя безлактозное молоко, смеялась: «Я — кофейный панк». А я…я так на всю жизнь и остался верным последователем «эксцельзы».       За тобой вообще было не угнаться, ты всегда была скора на расправу со своей жизнью, меняла одну на другую, не задумываясь, не торгуясь, не искала ни выгоды, ни даже какого-то особого смысла, только возможности в любой момент все разрушить и начать заново. Что ты действительно отлично умела, так это красиво начинать и не менее красиво заканчивать.       Я всегда завидовал. И вообще всей тебе, целиком. Впрочем, «завидовал» не совсем верно сказано. Просто хотел быть таким же, дерзким, наглым и смелым, но родился совсем другим — собой. Говорят, выше головы не прыгнешь; глупости, выше — как раз запросто. Что действительно невозможно так это выйти из собственных берегов, а глядя на тебя, хотелось именно этого. Ты была — океаном, спокойный и не очень, глубоким и мелким, мрачным и солнечным. Для тебя не было слова «Нет», только «Да». Везде. Всегда. Не было в тебе страха, было только любопытство. За это я восхищался тобой. …Впервые увидел в кафе. Нас познакомил общий друг. Ты мне тогда показалась слишком строгой и злой, подумал того: «С ней точно не полажу и не подружусь», но, на удивление поладил, сдружился.       Никогда не спрашивал, увлекалась ли ты когда-нибудь музыкой, точно знал: увлекалась. Пела, сочиняла. Думал тогда, эта девушка с пухлыми щечками, синими глазами и родинкой над щекой гораздо старше; оказалось, ровесница, просто такая…взрослая.        В тот день, когда ты первый раз мне сыграла и спела — смотрел на тебя, открыв рот. Сам так играть тогда не умел, и понял, должен научиться. Потом долго тренировался. Но вскоре ты пропала, исчезла, сказала только: «Хочу научиться новому! Уезжаю в пустыню. А ты — учись играть на гитаре!». И я в конце концов, более-менее научился, однако особой радости не принесло. Во-первых, где теперь ты, поди, отыщи. А во-вторых, даже если объявишься, ясно, что не станешь сидеть в стороне и восхищаться. Покажешь что-нибудь еще круче.       Вспомнил об этом несколько лет спустя, когда ты влетела в бар. Ты не изменилась ничуть, маленькая, немного пухлая, но это лишь тебя красило; все такие же каштановые длинные волосы и синие, словно океан глаза так и манили.       Сразу тебя узнал и понял — судьба, когда ты незаметно подмигнула и улыбнулась, схватила меня за руку и потащила за собой бегом. А я и бежал. Уж очень скучал.       Это была странная дружба; впрочем, наверное, любая дружба странная, когда смотришь на нее не со стороны, а будучи одним из действующих лиц. Откуда вдруг возникает прочная связь между двумя чужими людьми? Чем скрепляется, пока длится, почему так радует и дает столько сил? Как вообще все это работает? Черт его разберет. Потом, много позже, став более взрослым, говорил, что дружба — это неосознанная, но очень храбрая попытка установить личные отношения с, условно говоря, богом, используя другого человека в качестве средства связи. Всегда провальная, никогда не напрасная. Человек — мелкое озерцо, в лучшем случае, море. Правда ты — всегда океан.       Несомненно, это была странная дружба, а как еще сказать. Даже не то чтобы постоянное соревнование, скорее выступление, нескончаемые танцы на глазах друг у друга. Оба в результате стяжали сладкую славу «пары», при этом я все отрицал, но про себя улыбался. Знал, пока ты здесь, «славы» нам не сыскать. Мемберам «повезло», когда я их познакомил с тобой, они были рады и сразу поняли — последующие несколько лет им будет весело. Они знали, что перед тобой я не хотел ударить в грязь лицом и старался догнать тебя во всем.        А куда деваться, если где-то рядом вечно болталась ты, и тебя надо как минимум приводить в изумление. В идеале — восхищать.       Очень много мы путешествовали. Иногда летали разными самолетами, но чаще всего всегда одним и это наверное самое лучшее, что с нами было, не только во времена нашей дружбы, а вообще за всю жизнь. Мир оказался безгранично велик, местами обескураживающе красив и так интересен, что можно было временно оставить друг друга в покое от соревнований. У гор, морей и звездного неба все равно лучше получается изумлять человека, как ни старайся, их не превзойдешь, и это совсем не обидно. Мы видели многие страны и города, всегда были в одной упряжке. Один раз пережили момент близкий к смерти: аварию.       Тогда, собственно, и познакомились по-настоящему, уже совсем всерьез. Сильнее сблизились. Я тогда понял: «мы не друзья. Мы ими не были, мы друг для друга большее. Но не признаемся в этом, и так и будем бежать на перегонки». Путешествия дают ответы примерно на те же вопросы, что и моменты близкие к смерти: кто ты? И кто я, когда я рядом с тобой? — только гораздо более развернутые и подробные. Интересные ответы, надо сказать.       После пары выпитых бутылок вина после и душевного разговора. Мы потеряли связь. Не то чтобы после этого разговора перестали дружить, но виделись гораздо реже. По объективным причинам, — говорил я себе. Работу я свою не бросил. Не смог, любил сильно. А вот ты.ты ушла. Жизнь завертела нас окончательно и почти развела. Наступили совсем иные времена, трудные, но и полные удивительных новых возможностей. Я внезапно обнаружил в себе способность зарабатывать настоящие деньги и быстро вошел во вкус, а ты тогда как раз вовсю начала экспериментировать с переменами участи — меняла работы чаще, чем мужчин, которые у тебя тоже не слишком задерживались, вечно куда-то уезжала, потом возвращалась, звонила, всегда неожиданно, натурально падала на голову, пропахшая другими жизнями и веселыми чужими ветрами, неизменно приносила какую-то экзотическую выпивку, травила завиральные байки о своих похождениях, была мне по-прежнему очень дорога, но и безмерно раздражала. Но я тебя ждал. Всегда ждал. Всегда радовался звонкам и встречам.       На твоем фоне всегда чувствовал себя тем самым противным взрослым хмырем, в которого когда-то превратился; сам понимал, что это не так, у меня все отлично, и ты, ты восхищенно качала головой, расспрашивая о музыке, ребятах — ну ты даешь, я бы не смогла! — но сердцу хотелось совсем другого. Тебя.       В один из своих приездов ты и ввязалась в затею с кофейным клубом; я всегда верил в успех будущего предприятия, помог найти подходящий подвал в самом центре Сеула, на отличных условиях, в смысле настолько дешево, что сам не ожидал. За помощь получил звание почетного гостя номер один.       В те дни мы стали снова видеться часто, как прежде, ходил к тебе почти каждый вечер, очень полюбил это смешное, пропахшее крепким запахом кофе заведение.       Завороженно смотрел, как со дна джезвы поднимаются первые пузырьки, как пахнет цитрусом и играет одна из наших песен.       Это было очень красиво и спокойно. Тебе я в эти вечера не завидовал, я был с тобой. Я растворялся в аромате кофейни и твоем обществе.       Но потом тебе надоело. Сперва ты перестал готовить кофе и занялась закупками, моталась по городам, приезжала оттуда довольная собой и жизнью, но еще через год заехала по дороге в Швейцарию, решила открыть там бар на берегу океана и окончательно пропала из виду. Ну как — окончательно. На пару лет пропала. Кофейный клуб никуда не делся, им занимался я. Хуже там, объективно говоря, не стало, я поддерживал в нем тот уют, который был при тебе, да и этот маленький уголок придавал силы жить… Как-то жил. Впрочем, почему «как-то»? Очень даже неплохо. Жизнь и без смысла, сама по себе вполне хороша. Хотя и врал себе, что не скучаю по тебе и желаю только счастья. Я и правда желал тебе счастья, но скучал. Безумно. Даже писал и звонил, но бесполезно.       Спасаясь от очередного острого приступа отвращения к собственной взрослости, купил мотоцикл, и это было такое прекрасное решение, что долго потом изумлялся, почему не завел его раньше. Мотоцикл оказался таким же хорошим другом, как ты. Ну, почти таким же, поговорить с ним все-таки не получалось. Не подавлял своим великолепием — все-таки не человек, а машина, просто хорошая вещь. А внимания и напряжения сил требовал, пожалуй, не меньше, чем наша дружба. И радости приносил не меньше. Каждая поездка была немного похожа на наши с тобой путешествия, только гораздо короче. Но два часа счастья настолько больше, чем ничего, что грех роптать. Ты тогда как раз снова вернулась, покончив со своей удавшейся жизнью. И конечно, сразу оценила мотоцикл. Смотрела с таким же восторгом. Попросила разрешения прокатиться и, похоже, всерьез боялась услышать отказ. И я разрешил. На свою беду. А как я мог отказать? Тебе отказать? Когда узнал, что ты погибла, разбившись на моем мотоцикле, был полностью раздавлен и убит. Невольно прикинул: в конце зимы тебе исполнилось тридцать один! Легче от этого, конечно, не стало, какое там «легче». Чувствовал себя так, словно умер сам вместе с тобой.       На похороны не ходил, не смог. Был так раздавлен и убит. Мемберы и брат, конечно, пытались поддержать… Через неделю пошел в кофейный клуб, где все тоже были изрядно пришиблены новостью, в глазах один и тот же немой вопрос: как же мы теперь без нее?.       Дальше было уже неинтересно. То есть много разного, но по сути — ничего. Как-то жил, что-то делал, зарабатывал деньги, возился с племянниками, иногда путешествовал — без особого удовольствия, самому себе, утратившему интерес к поездкам, назло.             Жениться так и не смог, не смог оставить тебя. Винил себя за это. Винил и ненавидел. Но ничего поделать не мог. Пережил малышку тебя на 40 лет. В 40, чрезвычайно выгодно ушел из бизнеса, объявив, что хочу отдохнуть, через год стал продюсером, а через 30 лет от усталости к жизни предсказуемо захворал, болезни особо не сопротивлялся, наоборот, с облегчением думал, что скоро можно будет перестать притворяться живым. Очень от этого спектакля устал. Впервые по-настоящему испугался уже в больнице, после операции, которая прошла неудачно, было ясно, что счет пошел скорей на часы, чем на дни. Не боялся. Был в кругу друзей и близких. Все-таки ты везучая, умерла неожиданно, как говорили врачи, мгновенно, еще молодой и очень счастливой, с кучей дурацких планов, дала мне подсказку, как хорошо уходить, а я не прислушался. Такой был дурак. А теперь одно утешение — настолько ослаб, что орать и визжать от ужаса не смогу при всем желании; и на том спасибо, хоть остатки достоинства сохраню.       Открыв глаза, увидел, что у изголовья постели кто-то сидит на стуле, подумал: наверное, медсестра, в больницах положено, чтобы при умирающем кто-то дежурил. — Видишь, смогла договориться, — сказала ты мне, такая молодая и красивая, что снова ощутил давно забытую зависть: я тоже хочу быть таким, а не этим бессмысленным искромсанным хирургическими ножами, накачанным морфием мягким кожаным бурдюком, почти пустым, только жалкий, старый, подкисший остаток жизни на самом дне. — Всегда знала, что ты не сможешь без меня жить, — говорила ты — молодым трудно умирать если только не ушел неожиданно. Но дураку понятно, что эта лазейка не для тебя. Поэтому заранее договорилась, чтобы мне разрешили тебя подождать; я кого хочешь уболтаю, ты знаешь. Прикинула: увидишь меня, начнешь по привычке выпендриваться, забудешь о страхе, красиво уйдешь.       Глазам своим, конечно, не верил. Ушам — тем более. Предсмертные галлюцинации — обычное дело, в свое время много об этом читал. Но какая разница, пришла ко мне ты или просто примерещилась. Главное — ты здесь. — Там действительно до хрена всего интересного, — говорила тем временем ты, — я тебе никогда не врала, ты мне веришь?. Пока ждала тебя, не сидела на месте, кое-что разведала, не то чтобы много, но есть с чего начать. Может, пойдем прямо сейчас? Зачем тебе эта дурацкая агония? Ты станешь таким же как и я, вновь молодым и полным сил..Шуга, ты упрямый, я тебя знаю, не захочешь сразу сдаваться, а никакого особого смысла в этих мучениях нет.       Молча кивнул, и тогда ты наклонилась и поцеловала меня в губы.