Ильверморни

      Возвращаться домой оказалось неожиданно неприятно. Уже на подступе к Хогвартсу я почувствовал отторжение, когда воспоминания о том, что было пережито в его стенах, вспыхнули перед глазами. С тоской сопроводив подопечных в отстроенный за два месяца Большой Зал, я скривился, увидев, как моя Беда несётся к своим дружкам в объятия, и те принимают ее радушно, всем видом показывая, как скучали. Поттер, обугленный на солнце, оброс густыми волосами и бородой, рубашка и мантия теперь смотрелись на нем неправильно. Уизли, ставший шире и приобретший осанку, окончательно лишился веснушек и обзавелся неприятной ухмылочкой в дополнение к фирменной трости Дурмстранга. Неожиданно быстро выросли чужие дети, зажимающие теперь Гермиону в тиски по очереди. Взмахнув мантией и убедившись, что моя Беда отправилась обедать, я полетел на встречу с Макгонагалл — судя по скоплению семикурсников в Большом зале, мы появились последними.       Кроме Большого зала отреставрировали движущиеся лестницы — но более ничего. Восстановить магическую школу оказалось сложнее, чем мы все предполагали изначально. Честно говоря, я откровенно засомневался в том, что года будет достаточно, и с грустью отметил, как противно ноет сердце, видя дом в руинах. Это оставалось неизменным, несмотря на спешный отъезд.       В кабинете директора уже был насупленный Флитвик, громко рассказывающий о том, как холодно его приняли в Шармбатоне, Спраут в новой мантии, больше похожей на хаори, разливающая вручную японский чай, Хагрид, что теперь мог посоревноваться в длине бороды с Дамблдором, усердно поддакивающий Флитвику и Макгонагалл, золотистое лицо которой явно говорило о местах ее командировки. Прошло всего два месяца с тех пор, как мы, словно птенцы, разлетелись по чужим гнëздам, но тогда почему я уже неотвратимо скучал по Ильверморни?       Коллеги практически не отметили мое присутствие, и я удостоился лишь пары скупых кивков. Когда Флитвик закончил, я уже сидел у камина в кресле, пытаясь отрешиться от внутренних терзаний о том, что Грейнджер проведёт неделю осенних каникул в Норе. Какими только глупостями не забивалась моя голова, пока мы проделывали путь к школе, какие только причины я не выдумывал, чтобы пригласить ее к себе. Все, что было в Америке, можно легко потерять теперь — потому что возвращение в Лондон равносильно возвращению из страны грёз в реальность.       — А как прошли эти месяцы у вас, Северус? Ты довольно мало писал, в отличие от мисс Грейнджер, — Минерва с участием посмотрела на меня, прислонившего пальцы к вискам в глубокой задумчивости.       — Лучше, чем могли бы пройти здесь. Когда мы сможем вернуться обратно?       — Не так быстро, как тебе бы хотелось, Северус, — женщина покосилась на Флитвика, а затем на Спраут, — мы подумали, что для получения более обширного опыта, профессоры должны менять свое местоположение после осенних, зимних и весенних каникул. Например, профессор Флитвик может отправиться в Ильвермони, а ты в Шармбатон, или другое место. Я думала о том, как мы можем извлечь выгоду из сложившейся ситуации — и вместе мы нашли отличный выход.       — Исключено, я против, — неприятный холодок пробежал по телу от груди до корней волос.       — Разве тебе не хотелось бы посмотреть на Шармбатон, Северус? — Спраут так же повернулась в мою сторону, сложив руки на груди, — в самом деле, не понимаю, зачем приносить себя в жертву на благо студентов. Мы можем также получать опыт, смотреть новые страны и обучаться новым методикам преподавания у коллег!       — Нет. Я остаюсь в Ильверморни со своей группой, а вы делайте, что хотите.       — Предлагаю голосовать, — Минерва, не ожидавшая моего отпора, совсем растерялась, — кто за обмен профессорами между школами? — Все четверо подняли руки. Могу допустить, что старой ведьме надоело палящее солнце, а Флитвику недостаточное женское внимание, но Хагрид неплохо прижился в Болгарии, а для Спраут нахождение в школе с растениеводческим уклоном должно было быть подарком судьбы. Однако и они хотели сменить насиженное место, оставив меня в ловушке одного, — решено. Сейчас определим жеребьевкой, кто куда отправится, чтобы не терять время. У нас всего неделя на то, чтобы перевести дух.       Я брел по коридорам, не находя в себе силы на то, чтобы вернуться в Большой Зал на обед вместе с другими профессорами. Стоило ли продолжать кормить себя иллюзиями, стоило ли давать продолжение истории, которая может закончиться, даже не начавшись? Даже если я сейчас уговорю Гермиону на неделю переехать ко мне, то за два месяца она забудет меня или передумает. А сон был так сладок — жизнь вновь оказалась лучшим учителем: как только достигаешь счастья, должно было произойти что-то плохое.       Побродив ещё около часа по окрестностям, вызывающим болевые спазмы, сжав челюсти, я принял решение, от которого внутренние органы сделали кульбит, и твердо направился к платформе поезда, где уже собирались семикурсники, чтобы отправиться домой. Группки воссоединившихся когтевранцев, пуффендуйцев и гриффиндорцев громко гудели, взахлёб делясь впечатлениями о новом этапе в жизни, и кто-то даже плакал. Я нашел своих слизеринцев около засохшего чёрного дерева на краю платформы, чтобы передать последние новости:       — В следующий раз вы также отправитесь с платформы 9 и ¾, 7 ноября в 10.00. Вот письма с напоминаем, — я раздал своей группе подрагивающие в руках пергаменты, — не потеряйте: рассылки писем не будет. Вас встретит профессор Флитвик: в следующем периоде он будет курировать вашу группу в Ильверморни, ровно до зимних каникул.       — Профессор Снейп, Вы нас бросаете? — с недоверием спросила Гринграсс. Студенты заметно засуетились, не веря в мои слова, а Паркинсон и Малфой и вовсе скривились, высказав пару нелестных комментариев.       — Совет профессоров принял решение, что каждый учебный период будет происходить смена координаторов групп. Если вас это утешит, то я голосовал против, — посмотрев на поникших студентов, сказал я, и тоже опустил глаза.       — Дерьмо, — снова выругался Малфой, но я даже не стал делать замечание, потому что был абсолютно с ним согласен.       — А если мы не хотим этого? — спросил Тимоти, — давайте напишем отказ от других профессоров или прямо сейчас найдём Макгонагалл!       — Вы никак не можете повлиять на это решение. В ваших силах отлично закончить учебу и не вляпаться в трудности.       — С вашей бедой будет трудно это сделать, — брякнул Эдриан, слабо улыбнувшись.       — Для нее у меня есть отдельное наставление, — я вытянул голову из стоячего воротника своей теплой мантии, найдя ее глазами между Лонгботтомом и Поттером, — идите к поезду, вам пора. И Райт, позовите мисс Грейнджер сюда.       Выгоревшие деревья пронзали ветвями серое пасмурное небо без единого лучика солнца. Копоть и пепел впитались в землю и до сих пор пахли смертью — всё было блеклым и безжизненным, словно кто-то перевернул на Хогвартс огромную банку с чёрной краской. Для полной картины не хватало метки над замком и криков ужаса — и я скривился ступив на сухую траву.       Я отвел ее подальше от снующих вокруг студентов, туда, где на нас никто не обратит внимание. Мне должно достойно с ней проститься и отпустить легко, спрятав её сердце подальше от моих порочных желаний. Достаточно одного мертвеца: я бы никогда не пожелал ей сгореть рядом с таким падшим, как я. Громко втянув грязный воздух с привкусом пепла, я шагнул в пропасть:       — Мисс Грейнджер, я… должен Вам сообщить, что мне не стоило проявлять к вам лишнее внимание в этом учебном году. Должен признать, что поддался свободолюбивым веяниям ильвермонцев и увещеваниям гелертера Дефо о том, что спать со студентками — это вариант нормы, к чему всё собственно и шло. Но теперь я отправляюсь в Шармбатон, и буду искать иных увеселений. Прошу меня простить, что не сообщил о своих мотивах ранее.       Девушка молча смотрела на воротник моей мантии, хлопая длинными ресницами. Мне стоило запомнить её такой — с собранными на затылке в пышный хвост волосами, которым так полюбились пуговицы моего сюртука, внимательными карими глазами с необычайной глубиной, и такими острыми чертами лица, что можно порезаться.       — Мне ужасно интересно, я не понимаю, — тихо сказала она, наконец подняв на меня тяжелый преданный взгляд, из пронзающих глаз вот-вот польются слезы, — как вам живется без сердца?       Говорят, что когда маленький мальчик испытывает светлое, теплое чувство, которое нельзя называть вслух, он претворяет его в жизнь абсолютно противоположно. Грейнджер изначально была обособлена — за предвзятость к самой лучшей ученице я неоднократно получал нагоняй от многих профессоров Хогвартса. За ее призыв уважать меня, о котором знали даже слизеринцы, она была осмеяна мной же. За ее находчивость в обмане Лорда (планы явно придумывали не Поттер и Уизли) я был наказан многократно. Грейнджер была очень умной, поразительно умной и взрослой, но проглядела мою большую и плохослепленную фальшь, что лежала прямо под носом.       В этом году я переусердствовал, привлекая ее внимание к своей персоне. Наверное, временами я был сопливым мальчишкой, на которого она мудро смотрела и думала — идиот. Тот идиот несётся по коридорам с букетом сирени и ищет её в книжном магазине, путается в её волосах и позволяет себя целовать. Неплохое начало, у которого нет будущего, великолепная блажь и трагичный раскол. Поэтому нужно было солгать, нужно было ее убедить, что я не испытываю к ней особенных чувств. Но сердце, ожившее сердце, не могло позволить мне такую оплошность. Раненный — почти убитый.       — Лучше, чем с ним, — собрав себя по частям, ответил я, вызвав у нее на лице осуждение. Это оказалось неожиданно больно.       Гермиона вглядывалась в мои глаза некоторое время, но не найдя ни просвета надежды, что стоило мне неимоверных усилий — я чувствовал себя мешком с колющим стеклом внутри, она суматошно закивала головой, горько усмехнувшись.       — Я полюбила бы вас, если бы Вы позволили, — слезы полились из глаз и Гермиона с презрением вытерла их, как досадную помеху. Какое чудное, милое, юношеское лицо с ямочками на щеках и длинными угольными ресницами ей принадлежало. Это та красота, которая не нуждается в огранке — ярком макияже, причудливых причëсках и выпуклом парфюме. Будь я двадцатилетним, сошел бы с ума от внимания такой девушки, убивался бы в попытках вызвать на себя её карий взгляд, но сейчас мог только наглухо спрятать блажь и соврать в это прекрасное лицо. Я должен был подумать о ней.       — В чем дело, Северус? Вы испугались, что мы будем находиться в разных частях света, и наша связь испарится? Рассуждаете как циничный и обозлившийся на мир отшельник? Думаете, что спасаете меня от обременяющей ноши? — всё больше злилась она, подойдя ко мне вплотную. Она схватила меня за воротник мантии, требуя объяснений.       — Вы здорово скрасили моё пребывание в Ильверморни. На этом всё.       — Отлично, я позволю Вам это сделать: разбить мне сердце, — она освободила меня из хватки, — но обещаю Вам, что вы никогда этого не забудете, Северус Снейп. Никогда!       И такой страх стоял, что подобно серому лондонскому дню захватывал меня постепенно. В глазах начали скапливаться слезы от осознания её слов. Мог ли я жестоко ошибаться? Мог ли упустить судьбоносную возможность на любовь? Столько лет прошло, а я до сих пор остаюсь ребенком с романтическими взглядами на жизнь. Как же ты права, моя беда, ты сто раз права.       — Гермиона, подожди, я…       Я проснулся в холодном поту с острой болью в каждой клетке. Сон — это огромный молот, расколовший мой сильный и неприступный дух на мелкие части, окровив руки, глаза, вспоров впалый живот. Но больше всего пострадало и так раненое сердце.       Я проснулся, и это уже победа. Я был уверен, что со мной случилась большая- маленькая смерть, в которой я никогда не почувствую сладкий запах волос и не увижу тонкие запястья, нервно одергивающие рукава мантии.       Я проснулся 31 июля 1998 года в белой палате, исключающей горный воздух, живые статуи, потолки с движущимися фресками и вседозволенность.       — Как вы себя чувствуете? — пожилая целительница, очертания которой я различал крайне смутно, наклонилась так низко, что я почувствовал запах её обеда.       — Как будто пережил самый счастливый сон, — я слегка приподнял голову, чтобы заметить знакомые стены Мунго. Непозволительно белые потолки, вызывающие мигрень, острые сводчатые окна, исключающие мягкие формы, а за ними — пристройки бесконечных серых корпусов, и никакого золотого буйства хозяина-леса. Мне всё это приснилось? Не может быть. Такое просто не может оказаться сном. Нет, нет, нет!       — Отойдите, — услышал я резкий голос, стоило запаниковать, — дайте мне его увидеть.       — Мисс Грейнджер, вы здесь? — едва держа глаза открытыми, в начинающемся бреде, спросил я с надеждой. Мельтешившая колдоведьма стала препятствием к разрешению вопроса жизни и смерти. В агонии я наивно решил, что Гермиона здесь, а значит всë было правдой, значит она знает о моих чувствах, она вернулась ко мне, несмотря на причиненную боль.       — Мне говорили, что вы звали меня каждый день, пока были в стазисе, и вот я здесь.       Любопытное острое лицо без намёка на заинтересованность и теплоту, в которой я безвозмездно купался два месяца, без признаков разбитого сердца, обратилось к свету. Карамельные кудри срезаны по плечи, острые запястья спрятаны в мантию, а глаза холодны и безучастны.       Я проснулся, и это было ошибкой.