Tu n'as pas changé

«Всегда приятно когда есть для кого играть» — он смотрит на себя в зеркало, вспоминая свои собственные слова в одном из интервью посвященных знаменитому мюзиклу (конечно, никто ведь не стал бы спрашивать о чем-то другом), но при этом совершенно не веря, что когда-то мог сказать что-то подобное. С момента их произнесения прошло почти двадцать пять лет и вот: он снова здесь. Снова в костюме. Снова наносит грим и собирает наново отрощеные волосы в аккуратный пучок, вновь смотря на свое отражение и искренне не понимая, как вообще мог здесь оказаться. Неужели ему не хватало других проектов и прочей занятости? Нет, играть все ещё было для кого. Как минимум бывшая жена и сын остались довольны просмотренной в Монреале премьерной, а все остальное не так уж и важно, но все же… Глядя на все происходящее вокруг ему вспоминалось лишь одно слово — «ничтожность». Все. Начиная от по-дешевому ярких костюмов, заканчивая актерами, большинство из которых сменяли друг друга быстрее, чем зритель успевал моргнуть. И даже Лавуа, которым Брюно так искренне восхищался в молодости и до сих пор, выглядел потрепаным и уставшим, хотя никогда в жизни сам бы в этом не признался, до последнего клянясь в любви своей сценической рясе. И подобных ничтожных моментов Брюно мог бы назвать ещё бесконечное множество. Но пожалуй самым большим разочарованием и в тоже время откровенной пыткой было проводить сверх десяти часов в сутки рядом сначала в зале, а после на сцене с нынешней Эсмеальдой. Как ее звали? Он даже не потрудился запомнить. Откровенно говоря, в этом и не было необходимости, ведь была она настолько пустой и безликой, что нахождение в приделе досягаемости и вынужденность взаимодействовать на протяжении нескольких месяцев никак не повлияло бы на его жизнь, в отличии от ощущения собственого образа. Ибо не было в ней ничего живого, дерзкого и соблазнительного, чем обладала к примеру, та же Элен и что делало ее Эсмеральду по-своему особенной но все же (по мнению самого Брюно) далёкой от идеала. Ведь в его памяти навеки отпечаталась лишь одна. Та, что в итоге надела нежно-розовый наряд невесты капитана и с голосом которой его лишили возможности соидиняться в откровенно незамысловатом, но настолько нежном и искреннем в обе стороны дуэте, что у девушки невольно замирало сердце. Она сама не единожды признавалась в этом, смущённо опуская глаза, когда приходила поблагодарить за отличную репетицию, а он лишь кивал с улыбкой в ответ, позволяя себе согласиться лишь мысленно, ведь уже тогда понял, что с любовью прозванная так в труппе «Малышка Жюли» навеки вечные отпечаталась в его сердце и с этим Пельтье, сколько бы не старался, ничего поделать не мог. «Где она была теперь?» — сейчас, сидя за гримерным столиком полностью готовый к выходу, это был единственный вопрос, который он удосужился себе задать. Конечно они были взаимно подписаны друг на друга в Инстаграме и даже иногда оставляли под публикациями пару приятных слов, однако это не отменяло того факта, что после последней встречи Золотого состава их общение угасло окончательно. Он и сам не понимал почему. И сейчас, почти что с болью глядя в глаза своему отражению он с горечью осознаёт, для кого на самом деле хочет сыграть этим вечером. Устало закрывает глаза, откидывает голову назад и только думает перевести дыхание, как раздается стук в дверь и на пороге появляется Майо. — Брюно, к тебе пришли — тихо сообщает он и тут же исчезает, не успел Пельтье даже в изумлении развернутся и устремить взгляд на возникшую в проеме женскую фигуру. Девушка (а вернее сказать уже женщина, однако Брюно не посмел бы назвать ее так даже мысленно) молча стояла и улыбалась, оперевшись на дверной косяк и явно ожидая каких-либо действий со стороны певца, однако тот даже с места не сдвинулся, только шире распахнув от изумления ореховые глаза. Простояв так ещё с минуту и поняв, что бездействие ни к чему не приведет, Жюли тихо рассмеялась, запирая за собой дверь и делая несколько шагов навстречу, все также оставаясь безмолвной. Брюно интуитивно поднялся, отзеркалевая ее движения и, словно не веря что происходящее реально, протягивает руку, однако так и не осмеливается коснуться, лишь обескуражено спрашивая: — Что ты делаешь здесь? — Пришла на тебя посмотреть. — просто отвечает она и улыбается, уже сама шагая ближе. Брюно пристально наблюдает за ее движениями, пока она невозмутимо кладёт руку на его плечо, без особого труда поворачивая к зеркалу и усаживая обратно на стул, чуть наклоняясь и проговаривая со все той же улыбкой: — А ты не изменился — и принимается по старой, почти что забытой привычке накручивать теперь уже седую прядь на палец. Брюно усмехается. Он редко кому позволял трогать волосы. Даже самые близкие знали, что для канадца этот жест был, есть и остаётся сверх интимным, однако этой маленькой, трогательной, так сильно жаждущей тепла и ласки тогда ещё девочке он был готов позволить и позволял почти все. — Ошибаешься — со вздохом отвечает он, однако Жюли возражений не терпит. Совершенно неожиданно для самого Пельтье она подвигается ближе и крепко смыкает руки на его груди, обнимая и отвечает, легонько щекоча дыханием шею. — Не говори ерунды. Ты прекрасен в любом возрасте. В ответ Брюно лишь кладет поверх ее рук свои, вместе с тем чувствуя, как объятья становятся крепче и, снова прикрыв глаза на расслабленном выдохе проговаривает: — Я люблю тебя.