слабость

      Кофе был слишком горячим. Слишком ярким, наверное, было солнце. Всё было слишком. Всё было будто бы не про Кваниля и не с Кванилем. В тот день, когда он ушёл из студии, хлопунв дверью, дрожь пробежала не только по стене от удара, но и по всему телу парня. Кваниль осознал, что слишком старался сохранить то, что рано или поздно должно было закончиться, потухнуть. Как кофе, как солнце, как и все в этом мире, который вызывает только мурашки и скрипение зубов от своей голой несправедливости.       Сидя на последней ступеньке подъездной лестницы где-то между пятым и шестым этажом, Кваниль нервно сминал губы, зарываясь пальцами обеих рук в свои спутанные волнистые волосы. Телефон, лежащий рядом на холодном бетоне, уже давно молчал, немо поблескивал в его темном экране тусклый свет лампочки. Подъезд был старый, серый, холодный, то ли потому, что на улице был конец октября, то ли потому, что Кваниля холод пробирал до дрожи изнутри. В голове всё ещё навязчивым тонким звуком играла мелодия, которую он так и не дописал двумя часами ранее, которая оборвалась хлопком двери. Эта незавершенность, неразрешенность аккордов ещё сильнее выбивала из колеи. Кваниль чувствовал, что у него нет сил просто встать и зайти в квартиру, поднявшись еще на два этажа. Кваниль понимал, что он не знает, что делать дальше. Кваниль не знал, есть ли смысл вообще делать что-либо. Есть ли смысл быть. Про жизнь он уже и не думал.       Всё это началось… Года два назад? Когда Кваниль только взял в руки гитару. До этого пробовал играть на фортепиано, даже пытался писать песни. Так, для себя. Гитару же он сознательно избегал. Вообще, струнных инструментов он боялся. Они казались ему голыми, как оголённые натянутые нервы были их струны. Было страшно их порвать. Но однажды Кваниль решился. Сначала неуверенно, потом зарабатывая себе первые мозоли. Ему нравились шершавые подушечки пальцев. Он улыбался сам себе, поглаживая их большим пальцем. Подружился с гитарой. Уже не боялся порвать струны. А потом понял, что даже любит играть. Гитара помогает коснуться собственной души, так он говорил Йечану. Йечан был его хёном, который, как никто другой знал, что такое стирать пальцы о струны. Сам же играл на скрипке уже много лет. Кстати, Йечан и настоял на том, чтобы Кваниль «приручил» и гитару. Йечан был и тем, кто развидел в Кваниле мультиинструменталиста. Зря.       Кваниль вспомнил об этом, вставая и разминая затекшие колени. В подъезде было тихо, только где-то на первом этаже скрипнула дверь, впуская кого-то. Но и эти звуки быстро растворились в желтоватой блёклости холодных стен. Кваниль медленно поднялся на восьмой этаж, так же медленно открыл дверь квартиры, снял куртку, лениво швырнул её на стул. Всё-таки, зачем он вообще связался с музыкой. Это было слишком импульсивно. Слишком. Мелодия всё ещё не выходила из головы.       Лёжа на кровати на боку, смотря в окно, где виднелось лишь темно-серое небо, Кваниль прижимал ухом к подушке телефон. — Хён, что ты делаешь, когда не можешь выкинуть мелодию из головы? — тихо сказал он в трубку, медленно мигая, словно спрашивая самого себя. — Сплю. — раздался спокойный хрипловатый голос. — Разве можно заснуть, когда голова разрывается? — Кваниль снова смял губы. — Нет, но искусственно можно. — Кванилю казалось, что Йечан занят. Его голос был словно не здесь. Хотя, это, скорее, сам Шин был где-то не здесь, не в моменте. Где-то в утре сегодняшнего дня. — Хочешь сказать, чтобы я закинулся снотворным? — Кваниль пытался острить, но у него не особо получалось. Но да, голос хёна помогал не думать, не вспоминать очередные звуки, которые медленно, но верно сводили с ума. — Я предпочту послушать что-то другое.       Повисла тишина. Кваниль вслушивался в неё, кажется, сильнее положенного. Слышал, как на той стороне дышал Йечан. Сам же он сминал складки на простыни, опустив взгляд в темноту стены под подоконником. — Хён, тебе часто бывает больно? — выдавил тихое и перевернулся на спину, лицом в сероватый потолок. — Тебе больно сейчас? — Йечан ответил вопросом на вопрос. Чувствовал. — М. — промычал в ответ Кваниль. Говорить ему не хотелось, сил не было. Но это было лучше, чем сходить с ума в одиночку. — Хочешь поговорить об этом? — хён, как и всегда, понимал Кваниля лучше кого-либо другого. Да, Кваниль хотел поговорить. — Нет. — но сказал это. Сказал, потому что не было сил. Потому что вроде как уже захотелось спать. А может потому… Что они с Йечаном уже не близки. Совсем. Слишком не близки.       Сейчас в чувства опустошённости, в звук захлопывающейся двери вмешалась горечь осознания, что человек на той стороне трубки — чужой. Чужой настолько, что даже неудобно молчать. Неудобно говорить. Неудобно дышать в трубку в ответ. — Спокойной ночи. — сказал Кваниль и отключил звонок. Возможно, это был последний звонок. Возможно, и нет. Кваниль не знал. Ведь не знал, что будет даже завтра.       Всё было сложно. Всё было запутано, серо, не по-настоящему, не с Кванилем. Он вроде бы уже привык к этому ощущению себя вне реальности, но каждый раз всё равно удивлялся удивлением растерянного бессильного человека. Примерно так же он удивился, когда Йечан хотел прекратить их общение год назад. Кваниль не знал причины, потому что хён просто молчал. Просто улыбался, как и всегда. Просто сказал, что устал, что работы завались, что оркестр готовится к туру. Кваниль проглотил, понял, осознал. Но, кажется, всё ещё давился этим комком в горле иногда. Так, как и сейчас, лежа на кровати в темной комнате на тёплой простыни под холодным потолком. Зачем он позвонил Йечану? Зачем написал утром по номеру, который уже несколько раз удалял из контактов? Зачем начал писать новую песню? Зачем хлопнул дверью? Зачем сидел в подъезде полчаса, слушая тишину и навязчивую мелодию? Он не знал.       Экран телефона долго не потухал, освещая тусклым светом душное пространство. Кваниль видел в этой тусклости пыль. Ему казалось, что эта пыль — то, что от него осталось. То, что видно только при свете.       Экран потух. Пыль исчезла. Кажется, Кваниль тоже исчез. Устал. Просто уснул, чтобы утром проснуться в такой же пыльной душной комнате, где по полу всё равно дует прохладный воздух из кухонной форточки.       Утром он удалил всю историю звонков. Подумал, что так станет легче начать заново. Хотя, этих «заново» было уже достаточно, чтобы быть неуверенным в том, что на этот раз будет точно ново. В студию не пошёл, подумал, что там его всё равно никто и ничего не ждёт. Вдохновения не было, музыка застряла где-то внутри, заперлась на пять замков и скулила, скреблась по стенкам. Кваниль изнывал, но предпочел делать вид, что всё в порядке. Выпил кофе, съел пару тостов. Полежал. Посмотрел телевизор, сделал вывод, что всё не имеет смысла. Пообедал, попил чай. Походил по дому, посмотрел в окно, на небо, затянутое тучами, послушал дождь из открытого окна. Поужинал. Запил парой стопок соджу. Не полегчало.       Он снова лежал на кровати, смотря в потолок. Телефон весь день молчал. Неужели Кваниль _никому_, абсолютно _никому_ не был нужен? Даже себе. Таскать по дому своё тело в широкой белой футболке, со спутанными на затылке волнистыми волосами, в домашних широких штанах, босое было неприятно, бесполезно, да и просто смешно. Кваниль улыбнулся горькой улыбкой, чувствуя, как сил остается всё меньше.       Он целый день старался не думать о вчерашнем, о прошлом. Получалось, но к ночи он сдался. Мысли расцарапали невидимую стену в сознании и, проломив её, заползли так глубоко, что Кваниль подумал, что задохнётся.       Йечан всегда был добр. Всегда. Всегда помогал, всегда был рядом, всегда слушал, слушал много, долго. Слушал всё, что Кваниль говорил. Они дружили с детства. Кваниль жил через улицу от Йечана, часто бегал к нему играть в компьютер. А Йечан ни с кем больше не дружил. Как-то так получилось, что им было вместе хорошо. Очень хорошо. Пока они не выросли и не набили себе шрамы. Йечан долго шатался по барам, игнорировал просьбы Кваниля поговорить. Кваниль же долго испытывал себя, слушал, чего он хочет от жизни, не слышал, плакал, кричал, пока Йечан запивал свои амбиции. Кваниль понимал, что никто не может отвечать за его проблемы. Но почему-то надеялся, что Йечан поймёт, что младший не справляется. Йечан понимал, но не находил сил отдавать себя и дальше. Кваниль понимал и это. Кваниль не хотел, чтобы хён жертвовал собой и своим временем ради него. Именно поэтому их дружба, которая, кажется, затянулась, иссякла так тускло, немо, с замятой улыбкой Йечана и с потухшим взглядом Кваниля. Редкие звонки, которым всё ещё приходилось случаться, теперь были только для того, чтобы убедиться, что оба живы. Или чтобы вспомнить былое, когда они оба были другими, когда им было пятнадцать и восемнадцать.       Жизнь несправедлива. Поэтому Кваниль снова плакал, позволяя слезам сползать в уши, впитываться в тёмные локоны волос. Он скучал. Скучал по себе прошлому, по Йечану прошлому, по дружбе, которую теперь тоже приходилось записывать в разряд ушедшего. Кваниль устал.       Он сдался. Понял это тогда, когда, одновременно с шуршащими колёсами машины за приоткрытым окном, он позволил себе вспомнить и то, почему вчера захлопнулась дверь.       Это то, что Кваниль всегда называл слабостью. То, за что он презирал людей, но никогда в этом не признавался. Это было то, что описывается в книгах и песнях ярко, то, что отчаянно Кваниль не мог понять. Это была его слабость. Слабость ростом 164, с короткими волосами и широкой улыбкой.       Кваниль понимал, что всё это глупо. Глупо реветь из-за того, что сам не признает. Глупо пытаться понять её, когда не может понять самого себя. Глупо вообще то, что он позволил себе поцеловать ту, на которую смотрел много лет, но отрицал, что любит. Возможно, Йечану просто стало противно видеть Кваниля таким. Слабым, растерянным, поджимающим губы, отчаянно старающимся понять собственные чувства. Кваниль бы понял, если бы это была причина, почему Йечан ушёл. Он, наверное, просто устал.       Да, Кваниль любил. Любил давно, преданно, искренне, до мурашек под кожей, до боли под сердцем. Любил до дрожи в коленях. Но никогда не признавался в этом. Даже тогда, когда сминал девичьи губы своими.       Он пытался понять себя через музыку. Это посоветовал Йечан. Возможно, от собственного бессилия. Поэтому Кваниль послушался. Фортепиано, флейта, барабаны, гитара, бас. Кваниль пробовал свои чувства на всём. Когда задыхался, играл на клавишах, когда его трясло, стучал по барабанам, да так, чтобы выбить из себя всё. Когда не мог дышать, дышал через флейту. Под конец сдался — положил пальцы на струны. Ошибка. Чудовищная ошибка. Сколько раз он видел свою кровь? Сколько раз он был на грани из-за гитары? Кучу. Всё потому, что на гитаре играла _она_. И он отчаянно пытался понять её. Понять себя через неё. В итоге потерял себя в ней, позволил слабости захватить и тело, и душу. Позволил себе раствориться. Зря.       Они встречались полгода. Полгода, когда Кваниль _жил_. Дышал, улыбался, писал песни, слушал, как _она_ играет на гитаре. Целовал, обнимал, сплетал их пальцы. До дрожи в кончиках пальцев он смотрел на неё. Но ни разу не сказал «люблю». Ей надоело. Он надоел. Кваниль понимал где-то внутри, что у неё не было выбора. Она просто... жалела его? Сколько у неё было парней до него? Человек пять? Кваниль не знал, ему было всё равно. Он был в _ней_, в своей слабости.       Он удалял её номер много раз. Как она и просила, когда уходила. Она просила забыть, но её номер Кваниль знал по памяти. Поэтому вновь и вновь добавлял в контакты и удалял. Надеялся, формировал в себе слова, которые хотел бы сказать, которые _она_ хотела услышать.       Всё это было странно, больно, сложно. Кваниль задыхался по ночам, слушая шуршание своего одеяла. Поэтому вчера решился написать песню, несмотря на то, что музыка не шла. Мелодия появилась. И как будто бы назло, в наказание за её появление, она въелась в голову. Кваниль надеялся, что мелодия поможет ему сказать нужные слова. Показать себе самого себя, признаться себе во всём, в чём не мог уже много лет. Он сделал попытку вчера утром, написав _ей_ всего лишь пару слов.       «Возможно, я идиот. Но я всё ещё хочу быть рядом.»       Да, он проигнорировал просьбу. Да, был готов услышать очередную боль. Но не выдержал.       Она ответила тогда, когда он записывал аккорды. Ответила сухо, но так, что Кваниль услышал её голос через черные буквы на экране.       «Ты уверен, что это не твоя очередная слабость? Ты никогда не любил меня.»       Всё насмарку. Всё. Все ноты, все звуки, все попытки что-то сказать. Кваниль тогда встал со стула, сжав губы, хватая куртку с дивана и ушёл, хлопнув дверью. Он ненавидел себя. За то, что любил, за то, что его поцелуев, объятий и взгляда было не достаточно. За то, что он не мог показать всё, что чувствует. За то, что он пуст.       Люди приносят столько боли. Кваниль думал об этом, прожигая взглядом осязаемую пустоту комнаты. Снова ночь, какая по счету — неважно. Очередная ночь, когда он бессильно вдыхал воздух, когда в окно неохотно заползал шуршащий шум.       Йечан был прав. Кваниль мультиинструменталист. Он мог играть по-разному, на разных инструментах. Но лишь потому, что он не умел так же по-разному чувствовать. Он мог чувствовать лишь слабость. Он слабый. Он не мог принять Йечана, не мог удержать его рядом. Он слабый. Он не смог сказать «люблю» той, кого действительно _любит_.       Да, он слабый. Но только потому, что не может признаться себе в том, что всё, что он делает — не так страшно, как ему кажется. Его слабость лишь в том… Что он пытался удержать человека, который хочет уйти не из-за него. И что он пытался словами перекрыть собственные чувства, которых было недостойно пустое слово «люблю».       Он просто всё это время чувствовал больше и глубже, чем люди, которым он отдавался без остатка. Когда-нибудь Кваниль признает это.