там, где завтра проснусь - всегда ранняя осень

Человеческая душа - потемки, душа демона - искалеченная, покореженная, сочащаяся ядом и гнилью и ничего общего с душой, в общем-то, уже не имеющая - не потемки - темный болотистый лес. Чуть расслабишься, свернешь не туда - утянет безвозвратно в трясину, и не спасет никто. Некоторые умники, попав в ад, стремились продать ее, соскоблив последнее человеческое, что в них оставалось, наивно считая, что отбросив жалкое земное они станут сильнее. Не подозревая, что сильнейших делало таковыми их душа. С душой могло потом случиться всякое - легким щелчком пальцев высших она превращалась в разменную монету и могла вечно крутиться в адских кругах купли-продажи, принадлежа всем и одновременно никому. Повезет чуть меньше - и душу могли радостно сожрать, чего мелочиться? Что на ней будут наживаться многие, лучше пусть она кратковременно утолит голод одного, не так ли? И находились же садисты, со сладенькой улыбочкой разжевывая это все новеньким - испуганным, ощерившимся, стремившимся доказать, что раз не там, то хотя бы здесь что-то из них да выйдет. Вокс подобным не занимался, считая излишний садизм плохим тоном, обычай сей - прихотью старомодной, не опускаясь никогда до пожирания чужих душ, пусть и скручивало желудок от сосущего чувства голода - у Вокса были свои принципы. Да и голод этот утолить было нельзя - небольшой спойлер для тех, кто думал, что от титула оверлорда сплошные плюшки. И все же, несмотря на пренебрежение, казалось бы, базовыми установками для демона - сожрать бы кого покруче да разъебать что-нибудь помасштабней - демоном Вокс был отнюдь не слабым. Продал тут, перепродал там, удачно провернул сделку здесь - и вот уже на кончиках пальцев тихо потрескивает его сила, а в желудке довольно урчит и тянет сытостью ленивой, пусть и ненадолго. Это был сложный путь, но гордость Вокса - один из его принципов дурацких, привычка упрямца старого, все-таки отказаться целиком от прежнего себя он так и не смог. В аду сложно оставаться верным хоть каким-то принципам, оно и понятно: раз святоша такой, значит ошибся дверью, этажом лифта, поднимись наверх да подергай за бархатный шнурок, может, и откроют. Только хрена с два. На памяти Вокса, да и на памяти других высших, он уверен, не было подобных прецедентов. Все, оказавшиеся здесь - подонки да сволочи, заслуженно жрущие грязь и пепел, остальные же - мусор у обочины, не дотянувшие до злополучного шнурка. Какие там, наверху, критерии отбора - Воксу побоку, все равно душа туда не лежит. Душа его лежала к девятичасовым новостям, скандальным ток-шоу да длинным, на несколько десятилетий, сериалам - чем кровавей, тем выше рейтинги, и тем быстрей бежит искристая сила по проводам, заменяющим вены. Конкурентов у Вокса на этом поприще не было, и оставалось только расширяться, подминая сферы услуг одну за другой, соединяя их в гигантскую сеть, трескучим озоном распространяясь по всему аду, напоминая, чья это территория. И все, казалось бы, замечательно, но была одна проблема. Аластор был загадкой для всех. Казалось, его совсем не заботили правила приличия и хрупкое равновесие, установившееся между двумя такими похожими сферами - радио и телевидение. Собственно, само равновесие существовало только потому, что Вокс, как не без гордости признавал он по пятницам, полулежа вусмерть пьяным на плече Вэла, был чуточку, но сильнее Аластора, и сил радио-демона не хватало для того, чтобы вырвать с корнями сеть, любовно взращиваемую Воксом в аду долгие годы. Хоть он и пытался. Аластор - хтонь невозмутимая, слепящая желтизной улыбки сильнее, чем экран помех. Аластор - тварь непредсказуемая, вот он смеется и любезничает с Рози, а вот вырывает хребет случайному прохожему, посмевшему заикнуться, что его радио-эфиры с занятным эффектом “под старину” никому нахуй не всрались. Ну ведь и правда же не всрались. Воксу вот определенно. Воксу бы в постель, чашку кофе, девятый сезон “как я трахал твою мамашу” да Валентино под боком. Хотя нет, можно и без Валентино. Достаточно его шубы. Завернуться бы в розовый мех, насквозь провонявший сигаретами Вэла и приторно-сладкими духами Энджела, не вздрагивая каждую секунду от мысли, что замыслил этот красный ублюдок. Не представлять этот оскаленный в усмешке окровавленный рот, бешеные глаза-метрономы, горящие яростным желтым, длинные, непропорциональные конечности худощавого тела - словно кукольный мастер забылся и пришил суровыми нитками не одну руку, а две, одно сочленение поверх другого, когти внахлест, а сколько зубов в этой бездонной глотке - одному Люциферу и ведомо. Аластор не гнушался играть грязно - ворвется на студию, пока самого Вокса не было, да пережрет всех сотрудников, оставляя после себя лишь кровавые разводы на полу и ошметки органов на стенах. Грязно, но эффективно. Если у Вокса были принципы - последний оплот человечности - то у Аластора, казалось, их не было и при жизни. Словно пылающий костер, он проходился по аду кровавыми маршами, не щадя никого, а на следующий день устраивал концерты органной музыки, благотворительные вечера, жал ручки принцессе и Люциферу, этому низкорослому идиоту, щурясь во все тридцать два, шестьдесят четыре, сто двадцать восемь, Воксу похуй, сколько у этого урода зубов, ясно? Перекусывал провода, впитывая в себя его, Вокса, силу, с таким наслаждением, что экран глючил и долго горел мертвенно-синим, гонял работников телестудии со статичным смехом, от которого даже мех на шубе Вэла вставал дыбом, неведомо как подключался к прямым эфирам Вокса и портил их жуткими помехами и не менее жуткими в своей устаревшести анекдотами. И знаете что: несмотря на все, в какой-то момент Вокс был почти готов уважать этого ублюдка. До того, как совершил роковую ошибку. До того, как предложил ему вступить в “Ви”. Вокс плохо помнил тот день, совершенно не помнил, как встретился с Аластором и что тогда наплел, о, как он был молод тогда и глуп, уважал чужую силу и влияние, совершенно не замечая, что за статичной усмешкой лишь пустота бездонная, где чужие крики эхом отскакивают от стенок и щекочут нутро, растягивая чужую пасть в невообразимом оскале. Он вынес из того дня две важные вещи: первое - Аластор ебанутый. наглухо. второе - из разбитого экрана течет ярко-алая кровь.