Тьма в тебе

14 сентября (день после вечеринки) Гореть ей в аду! Гадство! У меня, кажется, даже давление подскочило. Старею… По крайней мере, в висках отвратительно пульсировало, а шею, грудь и плечи затопило жаром. Эдвард громко сопел у правого уха. Наверное, страдал, как всегда, потому что моя кровь сильнее прилила к коже. Почему люди — ладно, не люди, существа — сидящие на диете, такие невыносимые? Я не хотела смотреть на него, но боковым зрением уловила лёгкий поворот головы в мою сторону. Господи, молчи, просто молчи! Я ускорила шаг. Впрочем, он и так молчал почти весь день. То есть утро. У нас только что закончился первый урок. Но, боже, как медленно ползёт время! Чёртова старшая школа Форкса! Сегодня мне хотелось, чтобы на неё упал метеорит, или началось землетрясение, или школу захватили террористы… Пока мы последние спускались со второго этажа, меня осенила гениальная мысль. Не успела взвесить все за и против, потому что оставался последний пролёт. Я постаралась соскользнуть со ступеньки пяткой как можно естественнее, испуганно пискнула, правдоподобно взмахнула руками — и полетела вниз кувырком! Тоже максимально правдоподобно. За свою не очень долгую жизнь я падала с лестницы множество раз. В сто первый — было не страшно. Я легко ушибла оба локтя, колено, плечо, с десяток позвонков и копчик. Голова не пострадала. По всем параметрам это было на удивление мягкое падение, в котором я с пламенным восторгом контролировала каждый свой крошечный поворот. — Ох, Белла! — вскричал Эдвард и шмыгнул ко мне на вампирской скорости. — Не шевелись. — Как видишь, мне не нужны сверхъестественные помощники, чтобы покалечиться, — не удержалась я от язвительной шутки, лёжа на бетонном полу и считая секунды, чтобы не начать подниматься слишком рано. К счастью, Бен и Анджела ещё не вышли за дверь и видели мой экспромт. Заметили ли они мгновенное перемещение Эдварда? Вряд ли. Потому что прикипели ко мне перепуганными глазами. На шум вернулись Майк и Тони, чтобы оценить последствия, так что у меня было пять свидетелей. Прекрасно. Отсчитав в голове «семь», я начала «неуклюже» вставать на ноги. Как раз в тот момент, когда Эдвард уже успел достать из кармана мобильник, но на его звонок ещё никто не ответил. — Нет, Белла, тебе надо лежать, пока не приедет скорая. — Нет, не надо! Мы идём в медпункт. Я ускорилась, схватив Эдварда за предплечье, бесцеремонно подтянулась на нём. Попробовала выхватить мобильник из его мёртвой хватки — безуспешно — поэтому просто нажала кнопку отбой прямо в руке Эдварда. И повисла на его локте. — Ну, ладно. Тогда я тебя понесу. — Нет. — Белла… — Я сказала Нет, — и дернула его за плечо. Мы поковыляли. Левое ушибленное колено почти не болело, и я, чтобы не запутаться и не спалиться, решила прихрамывать на правую ногу, потому что этот перелом, нанесённый Джеймсом в балетной студии, был довольно свеж и ещё не до конца выветрился из привычки. В медпункте Эдвард говорил сам, а я предусмотрительно молчала — зачем перебивать его до крайности харизматичную речь? Ему поддакивать — только портить. Он мог убедить кого угодно в чём угодно. Миссис Хаммонд развезло где-то на второй минуте, и она уже даже не вслушивалась в резоны, только в бархатный голос, уставившись на безупречные губы Эдварда так, словно была от рождения глухонемая. — Да, конечно, я отпускаю мисс Свон до конца дня, чтобы она посетила больницу. Но если она хочет пропустить ещё и завтра, то мне нужна справка от доктора Каллена, — произнесла медсестра очень медленно, мечтательно. Когда мы так же неспешно добрели до школьной парковки, я с апатичным удивлением обнаружила себя у Вольво. — Пригоню твой пикап после уроков, — он будто прочитал мою мимолётную мысль, но мне, честно говоря, было всё равно. — Я не поеду в больницу, — заявила я, когда мы проехали около мили, — отвезёшь меня домой. Пожалуйста. — Белла, тебе нужно в больницу. Надо сделать рентген. — Я сказала Нет. Он растерянно зыркнул на меня, но ничего не ответил. — К тому же делать рентген слишком часто — вредно, я уже исчерпала все лимиты на этот год. И мне нужна справка на завтра, — хотелось одновременно и сгореть от стыда, и рассмеяться от удовольствия из-за своего импульсивного нахальства. — Хорошо, я попрошу Карлайла, — пробормотал Эдвард смиренно. Уже возле дома я чмокнула его в кончик носа и солгала: — Очень хотела тебя пригласить, но, сам понимаешь, Генри… Я выскочила из машины, уже не прикидываясь хромой, и сразу впорхнула в дом. Только Эдвард уехал — и любить его стало гораздо проще. Нет, я хотела быть с ним. Хотела каждую минуту. Просто сегодня… Он словно пропитывал меня своей безграничной меланхолией. Меланхолией на грани с депрессией, такой, какой её, должно быть, воспринимают вампиры — Эдвард только о том и говорил, насколько несравнимо обострённые у вампиров чувства. Наверное, он ещё не успокоился после вчерашнего. С полчаса я старательно имитировала хорошее настроение, видимость того, что ничего исключительного не случилось. Что я не испугалась и не обиделась — потому что я, чёрт возьми, не испугалась и не обиделась! Но он, как всегда, снова решил за меня, что Я должна чувствовать! Я вбежала на кухню и сразу разочаровалась: Генри не было. Моя непомытая утренняя чашка из-под кофе, стояла на том же месте прямо посреди обеденного стола. Сегодня Генри сюда даже не заходил. Выйдя в полутёмную гостиную, уселась на краешек дивана перед выключенным телевизором и стала вслушиваться в домашнюю мёртвую тишину. Минут через десять решила, что на втором этаже будет лучше слышно. А уже в своей комнате усомнилась, не проскользнёт ли Генри вниз совсем незаметно. Ну и что, что я оставила дверь открытой настежь? Иногда Генри бывал просто нечеловечески тихий! Но я ещё не до такой степени потеряла достоинство, чтобы вынести стул в коридор. Вскоре всё-таки не удержалась и вышла прислушаться поближе, даже взобралась на вторую поперечину лестницы. С чердака Генри не было слышно ни звука. Я поплелась назад, схватила книгу. Джейн Остин, мою любимую. Сразу пролистала занудный «Мэнсфилд парк», но даже на «Доводах рассудка» тоже не смогла продраться дальше второго абзаца. Пощёлкала «змейку» в телефоне. Полежала на полу возле кровати, любуясь своим бердышом. Он всё ещё был там, и я почему-то боялась вытащить его на обозрение, мне иррационально мнилось, что он исчезнет, ​​как только на него упадёт прямой дневной свет. Последнему занятию я посвятила больше всего времени, но когда взглянула на часы, прошло всего восемнадцать минут. Невыносимо! Десять двадцать четыре — это ведь не сказать, что очень рано? Я снова подошла к лестнице, прислушалась. Снова вскарабкалась вверх и деликатно постучала. Ничего. Не-вы-но-си-мо! Постучала громче и, подождав секунд десять, принялась тарабанить в крышку люка изо всех сил. Кажется, там вверху что-то грохнулось, но я не переставала колотить в деревянное полотнище, натянув на кулак край рукава, пока Генри не крикнул: — Белла, прекрати, я иду. На нем были только серые трикотажные штаны, а волосы взъерошены ещё сильнее обычного, он сонно тёр глаза под очками. — Боже, за что? Я не спал всю ночь. — Неужели тебе не интересно, что случилось? — А что-то случилось? — спросил он, надевая тонкий зелёный лонгслив. — Да! Случилось! Очень многое случилось! Ты упадёшь. Так много случилось, а ты спишь! Он подошёл к большому кожаному органайзеру, который я не видела в прошлый раз, с множеством крошечных флакончиков разной формы, достал один прямоугольный из тёмно-коричневого стекла. — Я порезала палец. Джаспер бросился на меня, но очень медленно, как для вампира. Я упала. Потом исчезла. Потом появилась. Затем у меня откуда-то взялся огромный топор. А топор я силой мысли превратила в огнемёт, — выпалила я на одном дыхании. Ту часть, где я мастурбировала в машине, предусмотрительно решила не сообщать, хотя для меня это были воспоминания одного порядка. — Что? — Я порезала палец. Джаспер бросился. Я упала… — начала я медленнее. — Да нет, я слышал… Офигеть… Он создал из ничего белое кресло-мешок и сразу повалился на него, затем — низенький столик из светлого дерева. Поставил туда флакончик и махнул палочкой, превратив его в большую чашку кофе. Он вздохнул и, должно быть, вспомнил обо мне, создал ещё одно кресло-мешок. Я уже хотела сесть, и вдруг вспомнила: — Ой, я же сегодня повалялась на школьном полу, — и так предельно растерянное лицо Генри вытянулось ещё чуть-чуть, — и забыла переодеться. И, кажется, даже руки забыла помыть. Ты такой чистюля. Постой, я сейчас! Я бросилась к люку, мысленно отмечая, что чердак будто ещё прирос площадью. — Стоп. Тергео тоталус, — воскликнул Генри, а по моему телу с головы до пят пробежал ветерок, — теперь всё хорошо. Это чистящее заклинание. Я неверяще провела по шее и ключицам — кожа скрипела под пальцами. Да, кажется, действительно чистящее. — Ну? Садись, рассказывай. Я действительно упал, как видишь. В кресло. Ты должна быть довольна. Всё невысказанное со вчера так сильно жгло и зудело во мне, но после первой скороговорки из меня, будто из хлопушки, уже выбило весь порох, осталось только вытряхнуть остатки конфетти. Я вяло пересказывала события прошлого вечера, неспособная сосредоточиться на собственных мыслях. Взгляд скользил по обновлённой обстановке чердака. Теперь здесь не было так пусто, как в прошлый раз, идеальный порядок нарушал заваленный всякой всячиной массивный то ли письменный, то ли слесарный стол в дальнем углу. Он был сделан из тёмного дерева, как письменный, а по форме скорее напоминал слесарный — похожий, но меньший и металлический был у маминого Фила в гараже. Рядом возвышался стеллаж, доверху забитый старыми с виду книгами, всевозможными колбами и горшочками, флакончиками и банками, а ещё — загадочными стеклянными и медными приборами, которые вращались или качались, и даже тихо жужжали. Весь этот скарб был расставлен ​​будто под линейку, но всё равно почему-то создавал чувство уюта. Это и есть комната волшебника? А я? Я теперь тоже волшебница? И я постепенно снова стала насыщаться порохом, зарядом, невыразимым восторгом! Не в силах усидеть смирно, я вскочила на ноги, и принялась разглядывать эту загадочную волшебную всячину на столе и полках. — Я теперь как ты? — перебила я нескончаемый поток вопросов от Генри. — Я тоже смогу создавать кресла, столики и кофе? — Во-первых, кофе нельзя создать, только трансфигурировать из другого напитка. Так же с едой. Это исключения из закона Гэмпа. Мой кофе сделан из бодрящего зелья, и действует как бодрящее зелье, только на вкус и запах как кофе. Поэтому я не предлагаю его тебе. И, на будущее, не со всеми зельями можно такое делать. Из всей тирады я вычленила только одно: «на будущее» — так он считает, что эта информация будет мне полезна, а значит… — Во-вторых… Похоже, ты теперь и правда волшебница. Сердце сбилось с ритма. Слабый, задушенный внутренний голосок прошептал, что это всё бред, такого не бывает… Прошептал и сразу испуганно затих. Я не собиралась его слушать. Похоже, пороха во мне насобиралось на небольшой склад пиротехники. Внутри будто взрывались микроскопические фейерверки — яркие, красочные, горячие… Они вонзались во внутренности неугомонными шипящими искрами, проникали глубже в самые дальние закутки тела, и там снова взрывались фейерверками с неясной щекоткой и лёгким приятным покалыванием. Это было гораздо лучше моего детского восторга, когда я рождественским утром бежала к ёлке за подарками от Санты. Лучше чем тогда, когда я впервые увидела цирк и воздушных акробатов: те невероятно красивые женщины в прекрасных блестящих нарядах казались мне сказочными феями. И они делали вещи, доступные только феям. Целую неделю в свои пять я была убеждена, что попала в настоящую сказку. И это было даже лучше ледяного поцелуя Эдварда — осознать себя волшебницей… — Но… Как это произошло? Такой можно стать? Как? — мой голос странно дрожал и казался мне потусторонним жалким мышиным писком. — Нет. Только родиться. На тебе был блок на магию, и вчера он был разрушен. — Почему? Как? — не унималась я. — Ну, как тебе сказать… Более-менее случайно, наверное. Забрать у волшебника магию очень сложно. Вернуть — ничуть не легче. Я не умею проводить подобные ритуалы. Я только снял запрет рода, а триггером стала смертельная опасность — это очень мощная штука, когда речь идёт о неинициированном маге. Иногда, когда дар в детях долго не просыпается, некоторые отчаянные родители даже симулируют её. Но проблема в том, что опасность должна быть настоящая. — Так мы действительно родственники? — Да. Очень дальние. — И меня когда-то лишили магии? — я изо всех сил пыталась подавить обиду, но к глазам невольно подступили слезы. Казалось бы, странно жалеть о том, чего никогда не знала. Жила же я как-то обыкновенной серой мышью, вплоть до этого разговора. Но какая же невыразимая несправедливость, жестокость… — Это было задолго до твоего рождения, и до моего. Белла, тут нет ничего личного, — Генри заглянул мне в глаза с пронзительным сочувствием, я поняла: он тоже считает, что лишить кого-то магии жестоко. — А ты… Ты мне поможешь? Научишь меня? — тихо спросила я, затаив надежду, и одновременно вспоминала все те отвратительные вещи, которые успела наговорить Генри со дня нашего знакомства. Он растерялся, потом его лицо чуть скривилось, будто от слабой, но назойливой боли, и наконец неожиданно засияло широкой голливудской улыбкой. — Да, конечно! Правда, я не знаю, законно ли это. В Британии волшебникам, не имеющим образования, запрещено иметь палочку. Здесь, в основном, законы ещё более строгие. И я не знаю, можно ли получить разрешение на домашнее обучение… По правде сказать, в Британии я могу делать почти всё. А здесь… Надо, пожалуй, подать в МАКУСа запрос для разъяснений, и тогда действовать по ситуации. — И сколько времени это займет? Генри обречённо вздохнул. — Ясно. А быстрее нельзя? — Подбиваешь меня нарушить закон? — Что-то такое. — Знаешь, а мне самому не терпится. Дай мне собраться с мыслями… И тебе стоит поесть, пока я буду думать. — Есть? Сейчас? Нет, пожалуйста, — я почувствовала странное разочарование родом из детства, когда, чтобы получить вознаграждение, нужно было съесть какую-то гадость: шпинат, варёную морковь или липкую овсяную кашу. — Белла, тебе нужно есть. Много. Ты только что вернула магию, вернула себя настоящую. Некоторые доминантные гены, связанные с магией, были искусственно подавлены и не проявляли себя, теперь это изменилось. Может случиться, что твое тело малость изменится в ближайшую неделю-две. Ты уже сейчас выглядишь чуть иначе. — Что? Я не хочу меняться, меня всё устраивает! — выпалила я и только потом осознала, что это действительно так. Не знаю, изменился ли мой вид, но отношение к нему — да, очень изменилось. Я никогда не считала себя привлекательной, до этого момента. Будто моя магия делала меня лучшей во всём — просто фактом своего существования. — Хочешь или нет, а это с высокой вероятностью произойдет. Будем надеяться, что изменения затронут какие-то внутренние особенности… Знаешь, здесь есть позитив. Ты можешь набрать форму в рекордно короткие сроки. Теперь, когда твое тело настроено на интенсивные изменения. — Меня всё устраивает! Ты не расслышал? — я на миг пожалела о своём резком тоне. Не стоит вести себя так с Генри — теперь, когда он согласился помочь. — Так ведь я не о красоте. Мне и самому нравятся женственные, — он обрисовал в воздухе что-то похожее на песочные часы, — я о функционале. Ты ведь редкая дохлячка! Мне хотелось крикнуть что-то вроде: «От дохляка слышу!» Но нет, он вовсе не был дохляком. А я — да, к сожалению. — Не хочу, — фыркнула я скорее из упрямства. — Не хочешь научиться давать в нос обидчикам? А если тебя втянут в драку? — И почему бы меня втягивали в драку? Цивилизованные люди всегда могут решить всё разговором. А когда я в конце концов стану вампиром, быстрая и сверхъестественно сильная… Конечно, эту мысль я не высказала вслух, потому что Генри она бы не понравилась. — Гермиона тоже так говорила… Что-то мне подсказывает, что ты очень скоро станешь любительницей подраться… — Генри! — я нетерпеливо топнула ногой. — Уже становлюсь! Думай быстрее! Он встрепенулся и, кажется, что-то придумал. Достал из ящика толстый блокнот, пролистал на чистую страницу и записал: «Стандартный комплект учебников первого года обучения по программе Ильверморни» Через минуту на странице появилась надпись идеальным, будто из прописей почерком. В столбик шли восемь названий с числами, и внизу — итог: «5 G 5 S», что бы оно ни значило, на G сверху был пририсован хвостик. Генри зачеркнул одну строчку и коснулся палочкой итога, который за мгновение до того сам по себе уменьшился до 4 G 10 S. — Извини. Никаких зельев. Как раз эту ночь я потратил на то, чтобы вспомнить, за что так ненавижу зельеварение. Дрожь берёт от одного воспоминания, — он вырвал лист со списком по пунктирной линии и положил в тумбочку возле кровати. Я снова присмотрелась к столу и стеллажу. Генри варил настоящее зелье этой ночью? На стеллаже было полно разных сосудов, а на столе только плоская прозрачная штуковина, похожая на чашку Петри. В ней была розовая жидкость и небольшая бумажка с микроскопическими надписями. — Что это такое? — Карта Мародеров восемь три в безымянном зелье под номером, который я не вспомню. — Мародёров? — Да, Мародёров. — Название так себе, если честно. И размер для карты… — Это уменьшающие чары. А название — мой отец с друзьями сделал когда-то такую и назвал картой Мародёров. Именно так они себя и называли — Мародёрами — и среди них, кстати, был твой родной дядя. Друзья в основном изучали локацию, а отец зачаровывал, — неожиданно терпеливо объяснил Генри и посмотрел на часы, — ещё тридцать семь минут выдерживать. Пойдём есть. Я не шелохнулась. — И почему ты такой классный? Такой добрый со мной? Кажется, он смутился, по крайней мере, несколько секунд обдумывал ответ. — Разве? Не знаю. Я, наверное, соскучился по дому… Хорошо не чувствовать себя… одиночкой, — Генри нахмурился, едва уловимо скривился, и мне показалось, что он хотел употребить какое-то другое слово, — а ещё я помню, что чувствовал сам, когда узнал, что я волшебник. Мне было одиннадцать, и меня воспитывали обычные люди, не маги, потому что мои родители умерли. Для меня это тоже было полной неожиданностью. Я уже открыла рот, чтобы расспросить, хорошо осознавая бестактность подобного допроса. Из того, как он говорил, было понятно, что его детство не было счастливым, но я не могла подавить любопытство. Генри пресёк мою нерешительную попытку: — Я ещё кое-что придумал. Сделаем анализ крови? Ты не против? Я мотнула головой, хотя и почувствовала во рту горький привкус. Генри достал с верхней полки фолиант, не влезавший по высоте, и потому лежащий плашмя на других книгах, а из него — блестящий круг величиной с большую тарелку, сделанный из тонкого листового металла, похожего на полированную медь. На круге было прорезано множество тонких матовых дорожек и завитков, отдаленно напоминавших микросхему. — Тергео стерилис, — произнёс Генри над ножом с коротким лезвием, — давай палец. Я протянула руку и отвернулась, ещё и зажмурилась, и зажала нос. Ненавижу кровь! Решилась глянуть только тогда, когда с ещё одним заклинанием порезанный палец охватило теплом, а боль резко утихла. Капелька крови, помещённая в крохотную воронку по центру круга, яркая и насыщенная, но лишённая при этом свойственной вязкости, резво растекалась по дорожкам и завиткам, игнорируя некоторые ответвления. — Теперь только ждать, — он положил диск на свободный край стола. Из тумбочки что-то звякнуло, и Генри поспешил достать оттуда стопку книг. — Но там было пусто! Я видела. Когда ты положил туда лист… — Конечно. Это шкаф-телепорт — чтобы покупать вещи прямо из дома. Одно из моих первых изобретений. И одно из самых прибыльных, — он поставил «чашку Петри» с картой поверх учебников, запустил всё в полёт перед собой. Теперь он точно не собирался слушать мои отговорки и отправился на выход. Я вскочила следом. Когда Генри спустился на верхнюю перекладину лестницы, та «поехала» вниз, будто эскалатор, а на её месте появлялись одна за другой новые перекладины. Я, с трудом подавив страх, тоже ступила на заколдованную лестницу, ноги будто приклеились, а тело само собой вытянулось в идеальном равновесии. Генри умудрился ко всему ещё и почистить зубы, пока мы спускались на первый этаж. Он правильно понял, что в ближайшие часы я от него ни за что не отстану. — Ты изобрёл шкаф-телепорт? — спросила я, как только Генри сплюнул пасту в пустую кухонную мойку и прополоскал рот. — Ага, — бросил он, ополаскивая раковину. — Это на самом деле очень простой артефакт, странно, что никто не додумался до меня. Я просто более или менее повторил исчезательный шкаф с несколькими отличиями. Через телепорт нельзя отправлять живых существ, сложнее растений или беспозвоночных, зато можно передавать что-то в уменьшенном виде, и на выходе оно останется уменьшенным. А ещё мои шкафы связаны в сеть, а не попарно, — теперь Генри оглядывал содержимое холодильника. — Это твой бизнес? — Нет. Я только получаю процент за использование патента, в том числе, на сетевое устройство и очень редко обслуживаю континентальные узлы как подрядчик. В одиночку я бы не развернул это дело на весь мир. А так — пассивный доход и никакого головняка. К тому же, как я говорил, сам шкаф — это очень простой артефакт, его может повторить кто угодно. Мне не интересно заниматься таким. Что тебе приготовить? — А вчерашнее ещё есть? К счастью, Генри не отчитывал меня за то, что я люблю есть, листая книгу. Он и сам так делал. В моих новых учебниках было страх как много интересного! А ещё я действительно уплела целую гору! Мой вчерашний волчий аппетит никуда не делся. Генри ел медленно, скорее за компанию, наверное, не до конца ещё проснувшись, и время от времени рассказывал о магии и о Блэках, потому что я, как оказалось, Блэк — прямо как Билли и Джейкоб. А ещё спорил со мной по поводу того, кто должен платить за мои новые учебники. Он всё равно закончил гораздо раньше меня, и запустив посуду мыться — клянусь, это первое заклинание, которое я выучу! — принялся за свою «чашку Петри». Генри достал бумажку, просушил и увеличил… Та выросла, наверное, раз в сто — это мне тоже понадобится! — Это что, Ла-Пуш? — я узнала Ривер Роуд с характерной петлёй на конце и очертания океанского побережья. — Да. — А это что, люди там ходят? — я даже привстала из-за стола, увидев несколько незнакомых имен, двигавшихся вдоль улицы. — Господи, ты что можешь вот так следить за кем угодно?! — Нет. Такую карту можно сделать только для места с насыщенным волшебным полем. И Ла-Пуш, как ни странно, как раз такое место. Карта резонирует именно с волшебным полем места, а не его обитателей. И оно показывает, где есть кто-то, а где нет. Иначе мне пришлось бы снимать магические отпечатки со всех людей, а делать это без разрешения считается очень дурным тоном. И тогда карта не показывала бы магглов и заезжих гостей, чьих отпечатков у меня в принципе не могло бы быть. Кроме того, я почти уверен, что твое положение ни одна такая карта не покажет. — Почему? — Да разве я знаю?! На тебе не работают ни поисковые, ни заклинания распознания. Ты будто… магическая невидимка. Закрыта со всех сторон. Я ещё не решила, можно ли это считать чем-нибудь полезным. Но чувствовать себя особенной — ещё более особенной — было приятно… А если неспособность Эдварда читать мои мысли — проявление именно этой особенности, то она действительно очень полезна! — А эти пятна, они для чего-нибудь нужны? — карта была в розовых разводах разной интенсивности, наверное, как раз из-за безымянного зелья. — Это что-то вроде статистики. Там, где темнее, чаще всего бывают люди. На карте было буквально несколько очень тёмных точек. Я приподнялась и перегнулась через стол, чтобы лучше рассмотреть. Мне показалось это странным. Но Генри резко сложил лист, и оттуда исчезли все надписи и пятна. Я не стала настаивать, если это такой страшный секрет. — Так ты изобретатель? — Что-то такое. Артефактор. — И ты крут? — Думаю, я очень крут в этом, — он улыбнулся, и в его улыбке, на удивление, не было ни капли надменности. Я коснулась подвески на шее. — Твой подарок — тоже артефакт? Он как будто нагрелся вчера перед тем, как я порезала палец. — Это оберег. Не снимай его, пожалуйста. — Даже не думала. Правда. Он мне очень нравится. Я только боюсь его потерять, со мной это часто случается. — Не бойся, не потеряешь. Он зачарован. Жаль, на мне эти чары не работают. Мы уже убрали на кухне и снова поднимались на чердак. Я сама несла тяжелую стопку учебников, потому что была не в силах оторвать от сердца своё сокровище. — Почему не работают? — Потому что я очень крутой потомственный артефактор. — И? — Долго объяснять… Впрочем, ладно. С артефактами есть одна проблема: они гораздо более эффективны для своего создателя. Создатель артефакта — самый первый и приоритетный владелец. Учитывая это, купленный у мастера артефакт может быть ничуть не лучше сделанного собственноручно не слишком умелым волшебником. Артефакты моего рода — исключение. Они не имеют первого владельца и потому так высоко ценятся, не только за лучшее качество. Обратная сторона медали — их нельзя привязать ко мне. Я будто сапожник без сапог, что-то такое. Было непохоже, что его это действительно огорчает, Генри говорил о своём деле с таким воодушевлением, что оно невольно передавалось мне. Его было интересно слушать. И теперь он совсем не казался нелюдимым брюзгой. Я думала, при Чарли он носит маску милого весёлого парня, а теперь склонялась к тому, что он просто более сложный. Генри забрал учебники и полез на лестницу своим ходом, не применяя магический «эскалатор». Это же ничего, что я то и дело заглядываюсь на его задницу? — Привыкай к нагрузкам, потому что я от тебя не отстану, — прокомментировал он своё решение по лестнице и продолжил предыдущую тему, — не знаю что было первое: курица или яйцо. Мои предки занимались артефактами многие столетия. Возможно, они выбрали это ремесло именно из-за такой особенности. А может, наоборот, развили её на генетическом уровне ради ремесла. — Волшебники и такое умеют? — Ритуал, помогающий закрепить признаки, известен, но сейчас им не пользуются. Раньше никто не знал, что такое генетика и как она работает. Честно говоря, даже сейчас мало кто из чистокровных знает… Результат был почти непредсказуем, но когда в семьях рожали по десять детей, отношение к экспериментам было другое. — Боже, какой ужас. — Маглы тех времён были ничем не лучше. Мне не хотелось думать ни о тех, ни о других, и вообще о тех диких временах. Хорошо быть человеком двадцать первого века. И ещё лучше быть ведьмой. На чердаке Генри возвёл защитную сферу и дал мне попробовать обе свои палочки. Ни одна из них не подошла. Было дискомфортно и страшно, я физически ощутила враждебность, устремлённую на себя. Паркер пообещал придумать что-нибудь на первое время. Все палочки в свободной продаже сертифицировались и тщательно отслеживались, по крайней мере, до момента продажи. Нелегальные — у Генри не было концов в США, только в Британии. И пока мы не знали, что и к чему, решили не привлекать внимание бюрократов к тому факту, что в Соединённых Штатах вдруг появилась совершеннолетняя, абсолютно необученная ведьма — чтобы на меня не навесили так называемый надзор, или и того хуже — не забрали в школу-интернат на неопределенный срок. Мой почти кузен заказал сердечные жилы дракона, а древесину решили подобрать в немагическом мире — опять же, чтобы не привлекать лишнего внимания. Генри собирался попытаться изготовить палочку своими силами. А ещё у меня получился беспалочковый Люмос! Не с первой попытки, и даже не с десятой — но получился! Я снова не могла поверить, что это всё на самом деле. Огонёк в моих ладонях был тёплый и яркий. Он озарил затемнённый в этот дождливый день чердак — и всю меня изнутри. И я не знала, это жар люмоса, или теплая, ласковая магия во мне. Хотелось плакать от счастья. Мы снова устроились в креслах-мешках. Анализ крови на низком столике между мной и Генри был почти готов, только один узкий сектор до сих пор переливался красными дорожками, которые никак не могли выбрать окончательное положение. Генри сосредоточенно изучал промежуточный результат, наколдовав проекцию узорчатого, причудливо-кроваво-полосатого круга и подвесив её у себя перед лицом. Он сверялся с таблицами, прикладывал к проекции разные маски, выполненные на полупрозрачной папиросной бумаге. Совпадение было частичное. — Очуметь… Ты была на волосок от смерти двадцать восемь раз. Ты даже меня уделала, потому что у меня всего двадцать три, а я старше. И я никак не пойму, это такое феноменальное невезение, или наоборот, ты ведь всё ещё жива… Видишь? Он показал участок, плотно заполненный красивыми завитками, там это больше напоминало сложный орнамент, чем микросхему. — Этот сектор показывает связи с родом. На тебе кровная защита Блэков, а она очень мощная. Когда-то род Блэк был самым многочисленным из всех чистокровных родов именно из-за этой защиты. Его голос вдруг одеревенел, я решилась спросить: — Что-то случилось? — Случилось, как видишь, — он уже рассказывал какие-то отрывки, о Сириусе и о Тонкс, о сумасшедшей садистке-фанатичке, и это была антология несчастий, но я до сих пор не составила целостной картины. — Не знаю точно… Последние поколения разбрасывались родственниками налево и направо… Кого-то отлучили от рода. Кто-то сам извёл себя. Твоя тёзка убила твоего дядю, и тем лишила защиты себя — естественно, когда Блэк убивает Блэка, защита бессильна, и это имеет последствия для убийцы. Было много факторов. Я думал, потому эта своеобразная хрупкая грибница, кровная защита Блэков, окончательно посыпалась. Но на тебе оно всё ещё работает. И на мне… А я, между прочим, даже не настоящий Блэк. — О, я с первого дня подозревала в тебе самозванца! — Генри выглядел сосредоточенным и расстроенным, я хотела подбодрить его шуткой. — Но ты всё равно похож на Чарли. — Ну да, я похож на Блэка. Пот… Паркеры нередко женились на женщинах Блэк. Два тёмных рода, магическая совместимость и все дела. К тому же меня немного… «модифицировали» в сторону Блэка, как только я родился — именно из-за защиты. — Модифицировали? Боже, ты что снова про эту сумасшедшую генную инженерию?! — Ну да. Всё дело в двадцать пятой хромосоме. Она лабильна до и несколько часов после рождения. Кажется, он не собирался продолжать, а я наконец-то услышала хоть что-то знакомое и понятное в контексте магии. Всегда любила биологию. И, конечно, это меня сейчас интересовало больше всего: почему одни люди волшебники, а другие нет? От чего оно зависит? Можно ли на это повлиять? И как, чёрт возьми, всё это устроено?! Мне до сих пор не верилось, что и я теперь… Я будто пересекла невидимую стену между «избранными» и всеми остальными. Учебники, просмотренные одним глазом, не радовали ответами. Там было больше прикладного, крохотные обрывки теории, упрощённой для одиннадцатилетних детей, касались только того прикладного. И да, я очень хотела попробовать Вингардиум левиосу и Алохомору! Но у меня всё ещё не было палочки. Но больше всего я хотела понять! Я вцепилась в Генри как клещ, или репейник, или клещ на репейнике… — Я не специалист, знаешь. Это мой личный целитель Фоули… Он настоящий фанатик маггловской генетики. Это он открыл двадцать пятую хромосому. Её нелегко определить, потому что она проявляется не во всех клетках. Фоули назвал её Мерцающей. Паркер снова чуть провернул аналитический круг на низком кофейном столике. — А потом мы вместе разработали этот гено-фено-диск для быстрого анализа. Он не запатентован, потому что это не совсем светлый артефакт. — То есть у тебя есть информация из первых рук! Тогда рассказывай, — ещё настойчивее насела я. Генри, очевидно, было приятнее говорить об артефактах, а я хотела — о генетике! — Так я и говорю: Фоули открыл, что почти все волшебники, и только они имеют двадцать пятую пару, или одну неспаренную хромосому. — Постой, но это значит, что волшебники — другой вид! Если количество хромосом разное, значит, с обычными людьми не может быть общего плодовитого потомства? — На самом деле, нет, Мерцающая хромосома не выполняет структурные функции. Она совершенно пассивна: вроде бы есть, но фактически не влияет на фенотип, если я ничего не путаю. Там закодированы только те волшебные гены, которые не вошли в нормальные хромосомы. Что-то вроде резервной копии про запас. Только в исключительных случаях некоторые участки оттуда могут переноситься и встраиваться в обычные хромосомы. Я снова с трудом понимала его слова, потому что это противоречило законам биологии. Тем законам, которые я изучала. — Зачем? — Разве я знаю? Чтобы было, наверное? Мы с Фоули обнаружили, что ген парселтанга, языка змей, есть почти у всех чистокровных, но он никогда не проявляется в активной форме. Так же и ген истинной анимагии. — А что такое анимагия? — Способность превращаться в животных. — Любых? — воодушевилась я. — Для каждого конкретного анимага свойственна только одна животная форма. — И какая от этого польза? — мгновенно разочаровалась я. Действительно, если тебе надо без лодки переплыть широкую реку, хорошо, наверное, быть рыбой… Но если это уже не река а море, а ты пресноводная рыба… А если к тому же маленькая, и все хотят тебя съесть… — Эту одну форму хотя бы можно выбрать? — Если бы! Когда я был моложе и глупее, то тоже хотел стать анимагом — потому что мой отец был. Не истинный, а обученный. Он превращался в оленя. Но я, как выяснилось, никак не мог быть оленем. Если бы это была какая-то большая хищная птица — я бы хотел быть птицей, люблю летать. А простой кот… Одним словом, я передумал. Думаю, от этого действительно мало пользы. — Ты мог бы превращаться в кота? — я невольно рассмеялась, мне казалось Генри совсем не подходит кот. Ведь это должно быть что-то огромное? Если бы это был кот, то он бы вздыбливал шерсть, шипел и пускал в ход когти всякий раз, как его хотели бы погладить. — Ну, это очень приблизительно. Ритуал показывает только призрачные очертания. К тому же, не окончательно, пока будешь учиться — а это долго и сложно — твоя внутренняя сущность может измениться. Во всяком случае, это точно был не тигр и не лев. Честно говоря, я тогда ужасно разочаровался. Знаешь, привык быть Особенным, — он выделил последнее слово саркастическим тоном и теперь уже сам иронически улыбнулся, — чем вообще может быть интересен или полезен кот? Шпионить за миссис Фигг? Ещё и выслушивать бесконечные шутки о профессоре МакГонагалл… Тупые, пошлые шутки… — Дай угадаю, тебя считают гулякой? Об этом несложно было догадаться. Даже без миссис Гофф, я ещё не видела мужчину, настолько убеждённого в собственной неотразимости. Может быть, разве что Эдварда. Если Майку Ньютону понадобился почти год и с десяток намёков разной прозрачности, чтобы заметить интерес Джессики, то Генри считывал малейшие признаки флирта или даже мечтательные взгляды мгновенно и безошибочно. Хотелось верить, что он не замечает моих собственных взглядов. Ведь меня он совсем не интересовал как парень! Это был чистейший рефлекс — посмотреть и на миг прилипнуть взглядом к чему-то визуально красивому. Девушки любят всё красивое: породистые кошки, лошади, ухоженные розовые кусты, феррари, панорамные виды на водопад или солнечную поляну, платья, туфли, бродвей — здесь нет ничего такого… — Проехали, — он взглянул на меня недовольно. Наконец-то узор на медном диске полностью стабилизировался. Мы с Генри склонились над ним вдвоём, он шептал, что-то вычисляя, а я ни черта не понимала. Для меня это был просто хитрый монохромный рисунок — и больше ничего. — Жаль, — он разочарованно вздохнул. — Что-то не так? — Не так для меня, а для тебя всё хорошо, — и он замолчал. — Это что, секрет? Генри, я не отстану! Он повернулся ко мне с мрачным каменным выражением. — У волшебников разговаривать о таком считается неприличным. — Ты сначала объясни, а потом скажешь, что это неприлично, и мы больше не будем об этом говорить. Генри снова совершенно неожиданно улыбнулся. — Напомнило, как Хагрид рассказывал мне о Волдеморте, — я уже открыла рот с очередным вопросом, но Генри меня перебил, — он сдох семь лет назад, Волдеморт, а не Хагрид, так что неважно. А по поводу анализа, в тебе одиннадцать процентов маггловских генов. — Это хорошо или плохо? — Для тебя — нормально. — А почему так мало, ведь моя мама… — Двадцать пятая хромосома. — Я подумала, что это такая кладовка с ненужным хламом, который жалко выбросить. Если анимагии можно по желанию научиться, к тому же это не очень полезное умение… — Да. Ты уловила суть. Но когда речь идёт о полукровке, не очень полезные магические гены конкурируют с вовсе лишёнными магии маггловскими и порой побеждают. У меня, например, проснулся парселтанг, правда, под действием некоторых внешних факторов… Наследование двадцать пятой хромосомы не укладывается в общую логику. Во-первых, она может быть очень большая, больше даже первой, особенно, в древних чистокровных родах, таких как Блэки. Ей богу, они бы дрочили на свою гигантскую хромосому, если бы знали о её существовании. Генри выразительно фыркнул. Эта его последняя фраза чуть пошатнула обманчивое впечатление. В своих привычных очках, с привычно взъерошенными волосами он в этой своей речи напоминал чокнутого учёного. Горячего чокнутого ученого. По правде сказать, мне всегда казался привлекательным такой архетип. А с телом капитана футбольной команды… Что-то тут не сходилось. Впрочем, не сходилось так, как надо. — Хромосома может передаваться полностью парой от одного родителя, может не передаваться вовсе, может перейти одной непарной, но у ребёнка полукровки асимметрично раздвоиться. Она может не повторять родительскую собственно Мерцающую хромосому, а взять понемногу из функциональных. Она может вообще ни на что не влиять, а иногда может сделать из ребёнка чуть ли не клона кого-то из далёких предков. — Так ты, значит, тоже полукровка? — а ещё он зря притворялся невеждой! — Я скажу тебе ужасно неприличную вещь, — Генри наклонился ко мне в упор так, что его свежее дыхание коснулось моего лица. И обольстительно улыбнулся, по крайней мере, мне показалась обольстительной его улыбка, — во мне чуть меньше шести процентов маггловских генов. К сожалению. — Я так и не поняла. Больше это лучше или наоборот? — В зависимости от того, какая у тебя цель. Для Блэков предельно допустимый максимум — восемь процентов. Я проверил эмпирически на некоторых семейных реликвиях. Я в него укладываюсь. Ты — нет. Я бы предпочёл, чтобы было наоборот. Он отодвинулся, а потом принялся убирать беспорядок: очистил аналитический диск, сложил маски и таблицы. — Впрочем, если ты родишь от чистокровного… Почему это предположение до крайности меня смутило. Он сказал это так… Как будто это действительно могло произойти. И я снова очень остро ощутила, что у меня до сих пор ни разу не было секса. А ещё почувствовала себя бессловесным объектом — опять! — Этого не будет, — возмутилась я, — я буду с Эдвардом. А у вампиров не может быть детей. Я вообще не хочу детей! — Белла… — Не всем женщинам нужны дети! Заруби себе на носу. — Я в курсе, ты представь. Проблема в другом. Белла, нельзя быть и ведьмой, и вампиром. Если он обратит тебя, ты потеряешь магию. Навсегда. Это «НАВСЕГДА» прозвучало скорбным церковным колоколом. Или прощальным пароходным гудком? Ещё до того, как я окончательно осознала значение этих слов. Нет! Не может быть! За что? Почему я? Будто в одно мгновение все краски мира поблёкли. Я бросилась к окну, тому, что должно было быть настоящим — вдохнуть свежего воздуха или, может быть, осознать реальность. Там всё было как всегда: бескрайний безразличный лес за извечной синевато-серой депрессивной мглой. Меня торкнуло дежа вю, это было точь-в-точь как тогда, когда я только что переехала из Аризоны: одинокая, маленькая, растерянная… ничтожная. А вокруг всё чужое и враждебное, и единственное средоточие убежища — Чарли. На одно крошечное мгновение я пожалела, что встретила Эдварда, что должна сделать этот чудовищный выбор: отрезать себе обе руки или вырвать сердце. Но ведь… Всё не может быть так! Я посмотрела на Генри. Мог ли он солгать? Он вздохнул. — Догадываюсь, о чем ты думаешь. Удивительно, как люди каждый раз изо всех сил стараются верить в то, во что хотят верить. Тебе восемнадцать. Жизнь — не сказка о розовых пони и радуге. Ты ещё не убедилась? — Да. Но… — По крайней мере, у сказки всегда есть тёмная сторона. Я знаю об этом как никто. Нельзя получить всё и сразу, — припечатал он жёстко. Я бы не выдержала больше, мне к глазам подступили слёзы. Словно в насмешку, Генри начал тихо напевать You Can't Always Get What You Want. И с его нейтральным, чуть более низким тембром она звучала почти так же издевательски, как и в оригинале… Это было так… гротескно… Неожиданно. Мне всегда казалось, что Паркер безнадёжно оторван от поп-культуры. Господи, он даже не знал, кто такая Бритни Спирс! Я ещё подумала, что он притворяется. Может быть, это потому, что он британец? Должно быть, каждый уважающий себя британец должен знать Роллинг Стоунз? Как бы там ни было, мне хотелось его ударить! Лишь бы он замолчал! Вместо этого я подхватила конец припева на том месте, где он наконец остановился: — But if you try sometimes, well, you might find you get what you need. Я думала, что буду допевать сама, но Генри подхватил последнюю фразу за мной. А потом мягко улыбнулся. — Ты же понимаешь, что желанное и нужное — разные вещи? Ты хочешь вампира, но это не то, что тебе нужно. — Ой, замолчи! Тебя это не касается. — Я знал одного феерического урода, просто помешанного на бессмертии. Но даже он не рассматривал вариант пожертвовать ради этого магией. — Но бессмертие здесь ни при чем! — Я уже говорил, твои чувства к Эдварду ненастоящие. Это его вампирская сущность. Если он минимально заинтересован в тебе, у тебя не было шансов не влюбиться. Особенно, пока ты была без магии. Ты должна уже сейчас чувствовать разницу. — Но ничего такого нет! — я упрямо стиснула зубы. — Ты просто всё ещё на пике химической зависимости. Тебе нужно время, чтобы очиститься, и тогда всё встанет по местам. Просто не наделай глупостей, пока иллюзия не развеялась. — Я уверена, что ты ошибаешься, — а про себя решила, что совершать глупости действительно не стоит, и сразу перевела тему на другое. — Так ты хочешь посмотреть мой бердыш? — Бердыш? Ты хочешь сказать, что он до сих пор у тебя? Не развоплотился? Мне было чертовски приятно, что я тоже могу его удивить. — Три часа назад был у меня под кроватью… Не успела я договорить, Генри схватил меня за оба запястья. Тело что-то ужасно сжало и потянуло, будто сквозь узкое кольцо, а через мгновение мы уже стояли перед дверью моей комнаты. В глазах немного двоилось, недавний поздний завтрак подскочил вплотную к горлу, но рёбра вроде бы были целы. — Прости. Но тебе правда полезно начать привыкать к апарации. Так как? Можно к тебе? Неверное, нетерпеливость — это наше семейное… С тех пор как я сама стала нетерпеливой… Пока мы сидели на полу возле моей кровати, он долго оглядывал бердыш молча, с трепетным восторгом оглаживая вырезанные на обухе загадочные знаки. А я пыталась побороть тоскливые мысли, что моя магия, может так статься, со мной ненадолго. — Обалдеть… Это гоблинское серебро, и, судя по всему, гоблинская работа. Хотя руны наши. И принадлежность. Поразительно… — Что именно? На самом деле, мне не было интересно. Я думала об Эдварде, вампирстве и что, чёрт возьми, мне теперь делать. Но на этот раз Генри не надо было уговаривать. — Помнишь, я говорил об артефактах и ​​первом владельце? С гоблинским оружием и так, и по-другому. Его можно купить, но после смерти покупателя оно навсегда возвращается создателю. Преодолеть эту привязку почти невозможно. Второй и единственный известный такой артефакт — меч Гриффиндора. Не могу поверить, бердыш настоящий! Трансфигурировать гоблинское серебро невозможно — это тоже одно из исключений закона Гэмпа. — И как он взялся у меня? — Очевидно, ты как-то призвала его. Смертельной опасностью. Меч Гриффиндора тоже можно призвать, хотя и только через шляпу. — И он бы мне помог? Против вампиров? — вяло удивилась я. — Да! Безопасные для носителя и совершенно неуничтожимые, гоблинские клинки пробивают даже шкуру василиска. Вес тоже адаптируется под носителя. Какое бы оно ни было архаичное с виду, это всё ещё совершенное оружие. По правде говоря, мне сразу не понравился жадный взгляд, которым Генри облизывал МОЙ бердыш! И чем дальше — тем не нравился сильнее. Я инстинктивно схватилась за деревянную рукоять. Генри как будто и не замечал. — И меня терзает догадка, что ты могла призвать его не только в пространстве, но и во времени. В блэковских хранилищах ничего такого не было, я бы знал. Вот посмотри, — он показал загадочную закорючку, — это руна времени. Но вся эта связка мне незнакома. Мне нужно его исследовать… Я сжала топорище сильнее, внутренне осознавая, что мне не стоит ссориться с Генри, но ничего не могла поделать. Никогда не догадывалась, что могу быть такой жадюгой! — А вот старинный герб Блэков: три ворона на щите. Эта вещь не новее пятнадцатого века, потому что с тех пор и до сейчас на блэковском гербе виверна, центикор и дракон. — Я не отдам его тебе! Он мой! — наконец не утерпела я, и с неожиданной лёгкостью подвинула секиру к себе, она как будто действительно подстраивалась весом. — Продашь? — усмехнулся Генри. — Ни за что! — Белла, я могу предложить любую цену. Абсолютно любую. — его зелёные глаза сверкнули чем-то гипнотически-зловещим. — Обменять уникальную, единственную в мире вещь на стопку одинаковых бумажек — не смеши, дураков нет! — Обменять на что-нибудь такое же уникальное? В Блэковских хранилищах есть немало ценных вещей. Белла, зачем тебе топор? Думаю, тебе бы подошло колье из чистейших пятикаратных рубинов. — Ещё скажи: «Ты же девочка, Белла!» — Но ты действительно… — Я сказала Нет! Он окинул меня обречённо-высокомерным взглядом. — Белла, это важно для науки. Ты не можешь сдерживать магический прогресс только из эгоизма. Это уникальная возможность: гоблинская работа, принадлежащая роду Блэк. Мне могут открыться некоторые тайны гоблинской магии. — Это не про прогресс! Ты просто хочешь нагло стыбзить корпоративную тайну! — Эта тайна может помочь мне с новыми собственными разработками. Так и работает прогресс! — Знаешь, что? Иди лесом! Генри зловеще прищурился. — Это ты знай, что я как глава рода могу и не спрашивать. Ну, все! Как же он меня выбесил! Я прыгнула на него и вцепилась руками в загорелую шею. Не сказать, что я действительно надеялась его придушить, но и просто подержаться за горло — разве не сатисфакция? Господи, и что с ним не так? Или это не так со мной? К сожалению, триумф мести длился не больше секунды. А потом меня швырнуло непонятной мощной силой. «Ой-ой!» — подумала я в полёте, заранее жалея о разгромленном шкафе. А потом осознала, что снова нахожусь в том странном режиме слоу-мо, правда менее медленном, чем в прошлый раз. Лицо Генри побледнело, густые брови поднялись на середину лба, а красивые губы сложились в аккуратную «о». Я видела, как он миллиметр за миллиметром поднимается на ноги, сначала опираясь левым коленом о пол, затем — подъёмом стопы и, наконец, пальцами. Он двигался со змеиной плавностью, но очень медленно. Вскинул руки, и этот жест с очень заторможенного странно, нелогично ускорился. Моргнул он уже с нормальной частотой, и стало ясно, что Генри каким-то образом вошёл в моё слоу-мо подобно мне. Он закончил своё движение, а я всё ещё медленно летела на середине комнаты. Я могла размахивать конечностями, однако это не очень-то помогло бы моей траектории. Генри сделал ещё два загадочных жеста руками, губы шевелились в непроговорённых вслух словах. Я немного ускорилась и наконец шмякнулась — нет, мягко коснулась… Поролона? Чудеса… Деревянная дверца шкафа смялась подо мной будто перина. А когда я медленно сползла на пол, он оказался таким же мягким. Генри вздохнул и облегчённо прикрыл глаза. Я даже ещё не начала вставать, а Паркер неожиданно приложил меня огромной подушкой сверху. Её он наколдовал собственноручно. Пока я выкарабкивалась и пыталась швырнуть снаряд обратно в Паркера, тот сотворил ещё одну. С этого и началась наша грандиозная подушечная драка. И я должна признать: у меня отлегло от сердца. А через полчаса мы окончательно помирились и договорились о бердыше. Я согласилась его одолжить, а Генри будет учить меня каждую свободную минуту. Мою свободной минуту, потому что ему отныне запрещалось жаловаться, что у него нет на меня времени. Когда условия были согласованы, Генри сказал, что я настоящая слизеринка. Я так и не поняла, комплимент это или такая завуалированная ругань.