Пустой человек

Пасмурный день, прекрасное осеннее утро, солнце едва заметно освещает окрестности. Её, как и всегда, дожидается скромный завтрак: чай, два яйца, ломтик бекона из индейки, тост из цельнозерновой муки и небольшой десерт из йогурта и фруктов. Единственное из этого списка, что её по-настоящему интересует, это дымящаяся чашка чая, которую она держит в ладонях, не обращая внимания на то, что она слишком горячая, чтобы её было удобно держать. Ванда пристально смотрит, как за окном, за их тщательно подстриженным газоном, за оградой разрослись виноградные лозы и принялись взбираться вверх по ограде. — Тебе стоит потреблять больше калорий, чтобы обеспечить себя энергией на весь день. Ванда отвечает ему расплывчатым и незаинтересованным «Ага» и впервые понимает, что он ничем не отличается от очередного старковского ИИ: его голос звучит приятно, естественно, но ни в чём из того, что он говорит, нет глубины или признака независимой мысли, признака чувства. Единственное, что она может уловить в его голосе, — то, насколько же он пустой. — Скоро поем, — она вынуждена сказать, чтобы он не продолжал тему; ему как будто нужна её команда, чтобы он смог начать выполнять следующий пункт в своём списке дел: начать пылесосить, как он делает каждый день. Что та женщина имела в виду, когда сказала, будто Ванда по неосторожности сделала его пустым? Она даже не участвовала в его воскрешении. Это не совсем правда, поскольку они использовали её способности, чтобы установить последнее соединение между нервной системой Вижна и камнем Солнца: чтобы активировать созданную Шури фальшивку, нужно было прикосновение камня Разума. Хелен была осторожна, когда они это обсуждали, когда Хелен объясняла, что они сделали всё, что могли, но повреждения лобной доли всё равно были огромными. Тогда Хелен перечислила ей всё, за что отвечает лобная доля: индивидуальность, способность принимать решения, способность поддерживать эмоциональные связи и испытывать сексуальное возбуждение, среди всего прочего. Ванда отпивает чай. Из обжигающего он стал тёплым гораздо быстрее, чем она ожидала. Это разочаровывает. Это единственная приятная часть её утра, и теперь она была потрачена впустую на то, чтобы ждать, пока её соседка высунет свой раздражающе любопытный нос из-за ограды или пока её белый кролик пробежит на её задний двор, чтобы у неё был предлог подойти к ней и спросить, какого чёрта вообще произошло во время их разговора. Ладно. Ванда ставит чашку на стол, затем открывает буфет, достаёт оттуда банку с сахаром и высыпает её в мусорное ведро. И, потому что она знает, что он посмотрит, она смачивает несколько бумажных полотенец и бросает их поверх сахара. — Эй, Вижн, — Ванда хватает ключи от машины, звеня ими громче обычного, чтобы убедиться, что он её слышит, а то он может даже сообщить о её пропаже в штаб-квартиру Мстителей, как когда она ушла на пробежку, не предупредив его. — Я собираюсь в магазин. Он материализуется сквозь дверь, и она вздрагивает. — Я ходил в магазин два дня назад и приобрёл всё, что было указано в составленном тобой списке, — монотонное объяснение звучит обвиняюще. Справедливо. — Я забыла записать сахар. Вернусь позже. Вижн левитирует в сторону кухни и рыщет в буфете в поисках сахара, который, как он прекрасно знал, у них был; весь их запас продуктов был занесём им в каталог в приложении, которое он заставил Ванду скачать. — Понятно. Спасибо. — Ага, — Ванда выходит за дверь и садится в машину. Чтобы добраться до магазина, ей пришлось бы поехать на юг по Леониа-лейн, а затем повернуть налево на Пятую авеню — она делает и то, и другое, чтобы все выглядело правдоподобно, на случай, если он за ней наблюдает, хоть она в этом и сомневается. Вместо того чтобы ехать прямо, она сворачивает налево на Вундагор драйв и считает дома, пока не добирается до нужного. Не то чтобы ей нужно было считать, ведь нужный ей дом темно-фиолетовый и отделан готическими вставками из черного металла. Он прямо-таки кричит: «Здесь живёт сумасшедшая дамочка с кроликом, которая любит шиковать». Однако Ванда пытается выведать у этой сумасшедшей информацию. Делает ли это её ещё хуже? Скорее всего. Когда Ванда подходит ближе к входной двери, дом своей атмосферой начинает меньше напоминать замок готического вампира и больше — жилище человека, практикующего крайне сомнительную магию; она замечает таинственные гравировки и узоры из металла, почти как у Санктум Санторума, но ещё более отталкивающие. Ванде достаточно постучать единожды, чтобы дверь со скрипом отворилась, и за ней оказалась соседка. — Какая приятная неожиданность, заходи. — Э-э, эм, — отказаться невозможно, женщина уже исчезла внутри дома. — Хорошо. Интерьер ошеломляет даже сильнее того, что осталось снаружи. Тёмные эффектные шторы отрезают большую часть дневного света, диваны, которым на вид по меньшей мере столетие, заполняют собой гостиную, стены оклеены обоями в викторианском стиле и, кажется, кое-где несут на себе символы, складывающиеся в узоры. Здесь много растений, некоторые расставлены на подоконниках, другие свисают с потолка или стен. Какие-то из них она видит впервые: растения с тёмно-красными, экзотическими листьями. В самом центре стоит маленький кофейный столик, на нём — две чашки, а между ними — баночка с мёдом. — Садись-садись, устраивайся поудобнее. Ванда нерешительно присаживается. Из чистого любопытства она берёт одну из чашек. Судя по теплу, температура идеальная: чай не слишком горячий, но ещё не остыл. — Ты кого-то ждала? — Тебя, — женщина, облачённая в фиолетовую мантию с золотыми вставками (звучит это царственно, но она напоминает скорее злобную старую деву, чем королеву), садится на диван и ставит стаканчик сахара рядом с мёдом. — На случай, если ты в самом деле за этим. Вопрос, который она должна была задать ещё вчера вечером или прежде чем войти, вырывается наружу: — Кто ты такая? — Агата Харкнесс, — Ванде никогда не нравилось распространённое мнение, будто можно взглянуть на человека и просто отгадать его имя, и всё же эта женщина определённо похожа на Агату. — Ведьма. То, что у Ванды у самой есть способности, не спасло её от недоверия и удивления. — Я не знала, что они и правда существуют. — Колдуны же существуют, разве нет? Честно говоря, она и об этом не знала до недавнего времени. — Да. — Так давай уже свергнем патриархат, или это теперь говорится, и пусть у нас будут ещё и ведьмы, — Ванда даже улыбается её воодушевлению и мысли о том, что она будет достойной противницей Стрэнжду с его высокомерием. — К тому же у колдунов слишком много правил. По крайней мере было перед тем, когда они любезно попросили меня уйти. Теперь-то она заинтригована: сначала ведьма, теперь ещё и изгнанная колдунья. — Почему тебя выгнали? Ложка-веретено поднимается сама по себе, мёд стекает в чай Агаты, и она объясняет: — Тогда я была одной из лучших колдуний, даже Древняя не могла со мной сравниться. Но потом я увлеклась тёмной магией, магией хаоса, такой магией, которую нужно держать в узде, дабы не навлечь апокалипсис, — Агата широко ухмыляется, протягивая руку вперёд, хватает запястье Ванды и выкручивает его так, чтобы рука оказалась обращена ладонью вверх. — Такая магия течёт в твоих венах. Ванда хочет задать больше вопросов, хочет настоять, что её способности идут от камня Разума и вовсе не являются магией. Но потом она понимает, что нет ни единого доказательства, что камни — это не магия. Конечно, их изучают, но никто всё ещё не знает, насколько на самом деле огромны их силы. Поправка: известно, насколько камни разрушительны, если собрать их вместе, но никто всё ещё не представляет, на что способен каждый камень по отдельности. — Итак, скажи мне, чего ещё твой сосед лишился, не считая лобной доли? Ванда бы предпочла узнать побольше о ведьмах и о магии хаоса, узнать, правда ли этой женщине несколько сотен лет, и если да, то как ей удаётся выглядеть так молодо. Но что-то ей подсказывало: неважно, что она будет делать, чтобы повернуть разговор в нужную ей сторону, ведь Агата быстро вернёт всё на круги своя. Поэтому она обдумывает вопрос и отвечает честно: — Раньше он был любознателен, всегда обо всём спрашивал, — это раздражало всех, кроме неё; ей нравилось, что у него никогда не иссякали темы для разговора, ведь сама она была слишком погружена в горе, чтобы что-то придумывать. — Он был добрым, — технически, он таким и остался. Он готовит ей, убирается, выполняет все поручения. Но всё совсем не так, как раньше. — Потому что ему так хотелось, а не потому что он должен. Он был увлечённым и любил соревноваться. Был великодушным и после побед, и после поражений, даже если на самом деле расстраивался. А ещё он, — Ванда обхватывает чашку, делает глоток и обнаруживает, что температура у чая всё ещё идеальная. Очевидно, колдовство, — меня любил. То, что между ними сейчас, не любовь, а рутина, которую он выполняет только потому, что от него этого ожидают. — Понятно, — если бы у Карлы была такая же авторитетная аура, как у Агаты сейчас, то на их групповой терапии высказывались бы все. — Похоже, он лишился души. Вижн всегда раздумывал, есть ли у него душа; он говорил: «призрак в машине», пока она не сказала ему, что эта конкретная фраза по отношению к нему звучит оскорбительно, и неважно, какое у неё значение в философии. — Наверное? — Это был не вопрос. Я уже сказала тебе, что он Пустой Человек, — Агата встаёт, выходит из комнаты и возвращается спустя пару минут с книгой в кожаном переплёте, которая выглядит совсем как реквизит для фильма о тёмной магии. Может, когда-то эта книга и впрямь была таким реквизитом, а может, Агата прожила настолько долго, что на самом деле все эти фильмы основаны на ней. А может, она сбежавшая пациентка психиатрической клиники, которая умеет быть очень убедительной. — Повторюсь, прошло уже довольно много времени, но в семнадцатом веке была огромная волна Пустых Людей, всё из-за одного некроманта, который слегка перестарался, пока пытался заработать на жизнь, — Агата смеётся единственным «ха». — Я это случайно. «Заработать на жизнь». Иногда я слишком уж остроумная. Ванда слишком сосредоточена, чтобы успеть посмеяться сразу, но потом она об этом задумывается и вежливо улыбается. — В любом случае, мисс Серьёзность, они все вернулись такими, как ты описывала: физически они ожили, но им не хватало той особой искорки, ради которой их и хотели вернуть к жизни. До этого момента она даже не думала о себе как о некромантке, не говоря уже о Шури и Хелен; эти суровые учёные наотрез отказались бы от такой неэтичной идеи. Может, это совсем как со словом «террорист»: это просто название, которое мы даём тем, кто борется за идею, отличающуюся от нашей. Некромант — это вон те другие люди, которые воскрешают мёртвых, а мы просто возвращаем к жизни немного не живых. Вижн всегда любил (любит?) семантику. Где бы он сейчас ни был. — Так что случается с их душами? — Вопрос почти правильный, — книга открывается, и рука Агаты задерживается над страницами; нежный лавандовый туман перелистывает страницы, пока она не останавливается на странице с изображением чего-то, похожего на космическую туманность. Текст написан не на английском и не на кириллице, поэтому Ванда не может ничего расшифровать. — Когда кто-то умирает, его нефизическая сущность, его душа отправляется в другое измерение, — Ванда предполагает, что именно это на странице и написано. — Разные религии называют эти измерения так, как им кажется заманчивым: рай, Вальгалла, Летние земли, Сварга-лока, чистилище, астральное измерение, ад. Идея одна и та же. Оказавшись там, душа там и остаётся. Когда люди пытаются вернуть кого-то с того света, они часто забывают, что возвращение души в тело — отдельная задача. В этом есть смысл, думает она. Ещё это даёт ей немного уверенность, что Пьетро смог найти их родителей. — Как вытащить душу из этих измерений? — Вот это уже правильный вопрос, — переворачиваются ещё несколько страниц, мимо мелькают иллюстрации, одни — изображения зловещих существ с рогами, другие — жизнеутверждающие пастельные наброски. — Это известно как трансмиграция. Каждый маг делает это по-разному, кто-то вселяет душу в новое тело, неважно, главное, чтобы был мозг. Кто-то предпочитает использовать изначальное тело, если оно ещё не начало разлагаться. — Страница, на которой она останавливается, оказывается полностью чёрной, исписанной нечитаемыми символами, но потом она бормочет фразу на, как кажется Ванде, каком-то древнем языке. Только после этого возникают серебряные символы, расположенные по спирали и уходящие в вечность. — Это исключительно опасный ритуал. Ванда пристально вглядывается в спираль, пытается её запомнить, почувствовать, проследить за исчезающими символами. Спираль зовёт её, подначивает, обещает ей, что Вижн вернётся. По-настоящему вернётся. — Ничего страшного. — Ванда, — книга захлопывается и как будто бы заползает на колени Агаты, где ведьма её баюкает. — В этих измерениях скрываются существа, которые только и ждут, как чужое отчаяние откроет им путь в другой мир. Ты должна близко знать душу, которую хочешь вытащить, иначе тебя легко обманут. Они паразиты, способные прицепиться к тебе, прикрывшись воспоминанием, чертой характера, милой привычкой. Принесёшь их с собой, и они займут место твоего голубка. Это оскорбление — даже предполагать, будто она не сможет найти нужную душу. Вижн был её сердцем, её всем, она знала каждый проулок его мыслей и эмоций. — Я смогу. — Рада, что ты так уверена, — одним взмахом руки она отсылает прочь книгу и заклинания, которые Ванде так необходимы. — Сейчас не смогу. Нужно подождать, пока ослабнут границы между измерениями. Зачем вообще рассказывать ей это всё, если она пока не может вернуть Вижна? — И когда это? — В Самайн, — бессмысленное слово, которое ничем ей не помогает. Агата закатывает глаза. — Хэллоуин, канун Дня Всех Святых, ночь, когда завеса между мирами приоткрывается. Ты поразительно невежественна для ведьмы. — Я не ведьма. Теперь женщина хихикает. — О-о, милая, — Агата встаёт, проводит рукой над столом, чтобы убрать все следы чаепития, а потом жестом приглашает Ванду следовать за ней, что та и делает, не понимая, почему всё так быстро заканчивается. Когда они подходят к двери, Агата открывает её перед Вандой. — Ты и правда ничего не знаешь, да? — Знаю что? — Ты Алая Ведьма, — Агата лучится озорством и прячет за улыбкой неясный умысел, — Иначе мы бы сейчас с тобой не разговаривали. Дверь закрывается, и Ванда продолжает стоять на крыльце в ожидании, что дверь снова откроется. Дверь не открывается, поэтому ей остаётся только мариноваться в разочаровании и растерянности, пытаясь понять, действительно ли это всё правда или это просто очень масштабная афера, призванная ободрать её до нитки. Когда она приезжает обратно к дому, заехав в магазин за новым запасом сахара, Ванда не глушит машину: ей понадобятся ответы, прежде чем она сможет зайти внутрь и ещё один день провести лицом к лицу с Вижном. Проходят три гудка, прежде чем Стрэндж берёт трубку и бросает: — Что случилось? — И тебе привет, — у них нет разногласий, но они не друзья. Стрэндж и без того нелюдимый и тщеславный, а от того, что она, скорее всего, могущественнее его, лучше не становится, как и от того, что она продолжает отказываться от его предложения помочь ей обуздать её силу, как будто она бомба, которая вот-вот рванёт. — Ты слышал что-нибудь о Пустом Человеке? Долгое молчание, прерываемое торопливым шёпотом — скорее всего, Стрэнджа и Вонга, его гораздо более дружелюбной тени. — Нет, но Вонг говорит, что он поищет что-нибудь, и потом свяжется с тобой. Следующий вопрос ей, пожалуй, задавать не следует, но ей слишком уж любопытно. — Имя Агата Харкнесс тебе о чём-нибудь говорит? Снова шёпот, но на этот раз не такой продолжительный. — Навскидку — нет. Почему спрашиваешь? — Вижн смотрел по историческому каналу какую-то передачу о колдунах, они упомянули её и какие-то дикие преступления, вот мне и стало любопытно, правда это или нет. Ложь даётся ей слишком легко — результат того, что ей снова и снова приходится всем говорить, как она рада, что Вижн вернулся. Голос Стрэнджа становится осуждающим, как будто он отчитывает ребёнка. — Ты же знаешь, что в их программах про магию нет ничего достоверного. — Знаю. Спасибо за помощь, — звонок заканчивается раньше, чем у него находится достаточно порядочности, чтобы попрощаться в ответ. Придурок. Ванда затягивает возвращение домой и пытается нагуглить что-нибудь самостоятельно. Об Агате почти ничего, помимо того, что она владеет местной аптечной лавкой под названием «Ведьмин котёл», потому что почему бы и нет. Что-то всплывает в архивах Салема, но информация платная, а Ванда платить не собирается. По запросу «Пустой Человек» находятся только хоррор-фильмы из ранних нулевых с кучей плохих отзывов. Никакие из них не напоминают то, о чём говорила Агата. Так что её единственный источник информации — сумасшедшая дамочка с кроликом, которая утверждает, будто она изгнанная колдунья, ставшая потом предприимчивой ведьмой. Это не очень-то внушает уверенность. Ванда откидывает голову назад и тут же целиком замирает. Вижн молча смотрит прямо на неё через окно гостиной. Трясущимися руками она глушит машину и заходит в дом, зная, что она не может ни уйти, ни остаться снаружи, не вызвав подозрений. Когда она заходит, он всё ещё стоит у окна, потом медленно, беззвучно оборачивается, чуть наклоняя голову вправо. — Ты хорошо себя чувствуешь? — Ага. — Ты оставалась в машине одиннадцать минут и сорок три секунды после того после того, как приехала. Она изучает его, черты его лица, его напряжённую позу и неподвижные глаза. Раньше, когда он о беспокоился, она едва могла посчитать обороты радужек его механических глаз или отвести взгляд от его пальцев, которые дёргались в муке, пока он не протягивал руку и не касался её. — У тебя внутри ещё хоть что-то осталось? Ты хоть что-то чувствуешь? Её обвинения встречены спокойным ответом: — У меня точно такая же анатомия, как у среднестатистического мужчины, и точно такие же органы, просто синтетические. У меня есть все чувства, что есть у тебя. Значит, ответ — «нет». — Я иду спать. — Сейчас только три часа дня. Больше неважно, какой сейчас час, потому что она всегда уставшая. — Иногда люди спят в странное время. Он моргает, и это, наверное, первый раз, когда она видит, чтобы он спонтанно на что-то отреагировал. — Тебе нужен физический контакт? — Спасибо, мне и так нормально. Взойдя по лестнице, она смотрит на него сверху вниз. На мгновение на его лице появляется задумчивость, может, даже лёгкая гримаса, но это можно списать на игру света на его лице, потому что затем он идёт дальше и продолжает заниматься тем, чем занимается всегда. — Всем привет, меня зовут Ванда, — «Привет, Ванда» варьируются от весёлых и дружелюбных до незаинтересованных. — Я в этой группе, потому что, как и все здесь, переживаю неоднозначную утрату. Она даже не знала этого слова, пока они не вернули Вижна и пока неделю спустя нервный взрыв не заставил её взорваться алой сверхновой в лаборатории Хелен. Половина лаборатории была разрушена (к счастью, Хелен не пострадала), и её отправили на срочную обязательную терапию. Спустя две недели её психотерапевт предложил ей (обязал её) посещать собрания этой группы. Это ужасно. — Поскольку сегодня моя четвёртая неделя в группе, я должна рассказать вам о своей утрате. Карла подбадривающе улыбается, и Ванда мечтает использовать способности, чтобы заставить всех её не замечать. Сделать это она, скорее всего, может, но с точки зрения порядочности это было бы сомнительно. Уже четыре недели она слушает, как все остальные рассказывают о своих трагедиях; временами она внимательно слушает, но в основном остаётся в собственной голове, отчаянно пытаясь вытеснить горе, накатывающее, как цунами, от присутствия в комнате, полной людей, не способных смириться с тем, что дала им жизнь. — Как многие из вас, возможно, знают, я одна из Мстителей, — прежде чем согласиться на эти собрания, она попросила, чтобы никто из группы об этом не упоминал и не просил автографы. Пока что только двое подходили к ней после собраний, и она быстро это пресекала. — До скачка, — какое дурацкое название, почему не «щелчок»? Скотт это именно так и называет, а «отщёлкиванием» называет то, что их вернуло, — мне пришлось убить Вижна, любовь всей моей жизни, чтобы попытаться остановить Таноса. Как вы все знаете, это не сработало. Вчера вечером она к этому готовилась на заднем дворе и ждала, высунется ли Агата из-за ограды, сбежит ли её кролик и даст ли ей предлог туда пойти. Каждый день с тех пор, как она с ней встретилась, Ванда цеплялась за всё новые поводы выйти на улицу: плакать, поглядывая через плечо, ухаживать за участком или даже играть в шахматы с Вижном на веранде. — Недавно благодаря прорывам в науке они смогли вернуть Вижна к жизни, заменив камень Разума камнем Солнца. — Повезло, — бормочет Надия, ещё одна новенькая в группе; у неё восьмилетняя дочь, которая после автомобильной аварии осталась в вегетативном состоянии. Вот так вклиниваться — против правил, но Карла почему-то не пресекает это, как она обычно делает, и даёт Ванде возможность либо закрыть на это глаза, либо как-то отреагировать. — Нет. Мне не повезло. Ну или, может, мне повезло, но я совсем не чувствую себя везучей. Он... он изменился. Мы знали, что он потерял значительную часть лобной доли, но он сильно отличается от того, каким он раньше был, — некоторые кивают, некоторые хмурятся: их собственные истории не сильно отличаются от её истории, пусть они и менее фантастичные. — Мне просто кажется, что потерял всё, что делало его Вижном. Но я не могу никому пожаловаться, не могу об этом даже заикнуться, потому что иначе буду неблагодарной. Только посмотрите, они воскресили любовь всей моей жизни, а я почти каждый день мечтаю, чтобы он оставался мёртвым. Ещё несколько кивков; Адиль посылает его ободряющую улыбку, и она продолжает, хотя думала, что не захочет. — На прошлой неделе один из моих товарищей по команде посоветовал Вижну воссоздать счастливое воспоминание, чудесный, чудесный вечер за год до его смерти, и теперь это воспоминание испорчено. Я не могу больше думать о том вечере, потому что вспоминаю, как он обнимал меня своими безжизненными руками. — Тот, кто ему это посоветовал, наверное, хотел как лучше, — Джинни — одна из самых старых участниц группы, у её жены поздняя стадия Альцгеймера. — Но пытаться сделать его таким, как раньше, плохая идея. Ты должна научиться создавать новые воспоминания, иначе это тебя поглотит. — Хорошо сказано, Джинни, — говорит Карла. Дело в том, что теперь Ванда знает, что ей, может, и не придётся создавать новые воспоминания, может, она способна его действительно вернуть. — Если бы у вас была возможность сделать их такими, как раньше, вы бы ею воспользовались? — она спрашивает у всей комнаты, и ей отвечает плотная, душераздирающая тишина, когда мысли каждого обращаются к тому, что было до утраты, к счастливым временам, к тяжёлым временам, к той жизни, которая у них была, пока их любимые не опустели. — Это непродуктивный вопрос, — Карла звучит испуганно, как будто она теряет контроль. — Мы должны принять, что это невозможно. Такова мантра их группы, еженедельное напоминание, что они не могут повернуть время вспять, повернуть вспять то, что случилось. И для большей части из них это правда. — А если бы это было возможно? Первой взрывается Кайлиша, которая обычно почти не говорит: — Просто заткнись нахрен, ладно? У меня почти два года ушло, чтобы смириться, что моей мамы больше нет, хотя она живёт в моём доме, ест мою еду и каждый день кричит на меня, потому что думает, что я взломщица. Думаешь, я не думала каждый божий день, что пожертвую всем, чтобы её вернуть? Если начнёшь об этом думать, начнёшь играть в эту игру, то закончишь как Агнес. — Кто такая Агнес? Узнавание показывается только на лицах старожилов, и они обмениваются взглядами, подначивая друг друга заговорить. Карла бледнеет и принимается тасовать свои записи. Адиль нарушает тишину первым: — Мы с Агнес пересеклись на пару месяцев. Её сын, Николас, ходил в гости к своему другу. Они нашли пистолет в ящике стола, — у него хватает порядочности, чтобы не говорить прямо и позволить осознанию просто повиснуть в воздухе. — Он каким-то образом выжил, но потерял большую часть лобной доли мозга. Агнес была настолько убеждена, что сможет его вернуть, что связалась с... — а вот это уже не вежливая пауза, а расплывчатое, неопределённое нечто с безумным количеством пропусков, которые Ванда не знает, как заполнить. — Скажем так, сомнительной компанией с экспериментальными методами. Когда это не сработало, она сошла с ума, мы позвонили в Службу защиты детей, чтобы они забрали мальчика, но для него было уже слишком поздно. Всё его тело сгибается под усталостью, пальцы, мозолистые от многолетней работы на стройке, теребят край клетчатой рубашки с короткими рукавами. — Лучше не зацикливаться на невозможном, Ванда.