О том, как рушатся стены

Темнота и холод были спутниками его снов уже долгих три года, а маленькое надгробие, с которого на него неизменно смотрели родные серые глазки до конца дней было выжжено на душе, как клеймо плохого отца. И вот уже третий год ему снилось, как погибшая дочь вновь оставляла его, погибая в языках пламени, которым всегда было охвачено Ольшанское кладбище в Праге. Вильям не понимал, почему ему снится один и тот же кошмар с участием Беатрис, но неизменно просыпался от ощущения удушья угарным газом, так и не научившись даже во сне спасать своего ребёнка. Потому он в ту ночь распахнул глаза и мгновенно закрыл. Раньше после кошмаров ему приходилось оставаться один на один с болью потери и осознанием новой, а просыпаясь и понимая, что то был всего лишь сон, тем не менее оказываться в похожей темноте. И, зачастую, холоде. Потому что со временем, когда бывали такой силы кошмары, что он и после пробуждения чувствовал себя так, словно горло металлическим ошейником стянуло, начал открывать окна перед сном. Ледяная свежесть зимой была не только помощником от удушья, но и очень хорошим отрезвителем. Холод всегда был ему по душе. Мгновенно успокаивал. Но с тех пор, как Аня приняла его помощь и переехала, всё начало меняться, и оставить его во время кошмара Ефремова просто не смогла. Сидела, взволнованная и растрёпанная от резкого пробуждения, так и не убрав руку с его плеча, и смотрела. Но повернула голову в сторону ночника, когда увидела, что Вильяму стало больно. Потянулась, чтобы погрузить комнату в кромешную темноту, но большая ладонь на ощупь нашла её руку и мягко остановила. Вагнер понял, что теперь ему совсем не хотелось оказываться в темноте. Оставаться там, где когда-то он оставил часть своей души. Если сейчас Аня погасит свет — вновь придёт Беатрис, которая всегда ему улыбалась во снах — даже таких страшных — и он вновь будет готов умереть, умоляя всевышнего, чтобы этот ангел смог переродиться. — Не надо. Сейчас привыкну. — Охрипшим ото сна голосом попросил Вагнер, легко опуская её руку вместе со своей, другой же накрывая глаза, чтобы не раздражать их ещё больше. — Прости, Красавица. Видимо, теперь от этого дерьма пострадала и ты. Иди спать, Ань, уже очень поздно. — Вильям… Я тебе уже говорила — не бойся рядом со мной быть уязвимым. Я никогда не ударю в больное место, тем более, когда ты мечешься по кровати, страдая от кошмара. Я пришла, потому что не могла пройти мимо, мне не всё равно. Просто я не была уверена стоит ли тебя будить, а когда начала, ты уже и сам дёрнулся. Извини за свет, я не подумала, что он спросонья может сделать больно. К тому же у тебя было очень холодно, я закрыла окно, а то по всей квартире уже ледяной воздух гулял. Особенно по полу. Надеюсь, ты не против. — Когда она сказала про его привычку оставлять открытым окно, Вильям убрал руку с лица, сведя тёмные брови к переносице, и переместил свою руку к пальцам Ани, виновато похлопав глазами. Ледяные. — Это… — Какой же я кретин. Ты же совсем замёрзла. У тебя ледяные руки, как будто ты в таком виде, — Вагнер, наконец, приподнялся на кровати и сел, собрав ноги в крендель, окинул Фрикашину взглядом, отмечая длину её пижамных шорт и кофты, продолжая мысль: — Пару минут назад вышла из дома и от души поплавала в сугробах. Но совершенно очевидно, что ты не похожа на дуру, а следовательно, такая холодная ты из-за моей привычки спать так. Я даже не подумал дверь закрыть. Ты из-за этого ведь проснулась, да? Только не ври, я прекрасно понимаю, что невозможно спать, когда какой-то идиот вроде меня квартиру промораживает. — Какой ты самокритичный, Бычок. Не переживай из-за меня. Если бы не эта твоя привычка, я бы всё равно проснулась. Сам понимаешь, когда зов природы силён, то очевидно не заснёшь, пока не исполнишь. — Аня улыбнулась ему, и на душе стало теплее, когда на его губах дрогнула ответная улыбка. — Так-то лучше. Но я очень против, чтобы ты спал так. Если вспотеешь ночью, а окно морозный воздух впускает, имеешь очень большие шансы заболеть. — Я привык, Красавица… За три года привыкнуть можно к чему угодно, в принципе, кроме них. Кошмаров. И с каждым годом они всё хуже. — Сонный Вильям запустил ладонь в волосы, потирая кожу головы, и Ефремова едва не застонала от умиления, потому что ей всегда нравилось наблюдать за ним, когда он вот такой: заспанный, домашний. В такой момент она могла описать его только одним словом — комфорт. — Мне она снится… Маленькая, счастливая, глаза прямо светятся. Мой маленький ангелок прямо. А потом всё меркнет, давит, и в следующую секунду я уже среди могил, которые стремительно поглощает огонь. Я теряю её каждую ночь во сне. Как будто недостаточно было понять, что моей души нет больше на этой земле. Часто просыпался с удушьем, потому и перестал закрывать окна перед сном. Точнее… Начал открывать до того, как лечь. Аня опустила взгляд на свою замёрзшую ногу, понимая, что ей холодно не столько из-за открытых окон, сколько из-за отсутствия носка, который совершил побег во время её сна, причём не продолжительного, из чего она сделала вывод, что спать нужно ложиться в гольфах, а не обычных носках. И подняла голову, встречаясь взглядом с Вагнером. С беспомощным, уставшим взглядом. Сердце её сжалось от тоски и бессилия, ведь помочь Вильяму могло только время. И она. Потому что Ефремова верила, что ей под силу заставить его поверить и принять, наконец, хотя бы то, что в смерти девочки его вины нет. Возможно, когда он сможет позволить себе принять правду, кошмары начнут отступать, но сейчас ему никто помочь не сможет. Рана свежая, боль никуда и никогда больше не денется. Бычок… Как же мне больно за тебя. Покачав головой, Фрикашина выбросила из головы лишние мысли и встала с его кровати, чтобы подойти ближе и опуститься прямо перед ним, раскрывая руки, тем самым приглашая его в объятия. Вильям оторопело уставился на неё, нашёл неизменную улыбку, с которой Анна всегда говорила о хорошем, и как будто толчок ощутил, когда нырнул в раскрытые руки, крепко обнимая её за талию. Почему-то в памяти Вагнера всплыло, как они танцевали в парке и как он напугал девушку рядом с собой своим состоянием, а сегодня она сама захотела его пожалеть. «Пожалеть». Знал бы он, что если бы Ефремова могла слышать его мысли, уже давно дала по голове пресловутой хрустальной вазой, чтобы даже не допускал мысль, что к нему испытывают жалость. Смесь симпатии, желания поддеть и поддразнить, чтобы увидеть проклятую любимую ухмылку — определённо, но жалости никогда не было. И всегда Фрикашина верила, что он запомнил её слова об этом. Потому и пришла, когда услышала его беспокойное бормотание во сне, именно это дало ей уверенность, что Вагнера необходимо разбудить и потом не оставлять одного, даже если бы попросил. Потому что, разделив боль хотя бы на два, её проще переживать. Особенно тогда, когда над головой ещё одного человека, которого ты любишь, висела угроза, с которой ничего нельзя было поделать, кроме того, что просто ждать, какой следующий шаг сделает монстр. — Кстати, Бычок, мы сегодня с Катей поедем в магазин. Не хочешь с нами? Развеешься хоть. — Через какое-то время произнесла Аня, отстраняясь и принимая приглашение остаться на кровати, закидывая на неё ноги, которые Вильям бережно укрыл своим пледом. — Спасибо. Так вот, мне хочется посмотреть платья, вдохновиться, так сказать, для подарка Кате ко дню рождения, к тому же смогу примерно прикинуть, что ей нравится. — Я за, но мне нужно будет съездить в офис, проверить нужные договора и собрать документы, которые поедут со мной во Францию. Я заеду за тобой, когда освобожусь, и потом сразу заберём Катю из лицея. — Призадумавшись, согласился Вагнер, а потом глянул на часы и, сложив губы в тонкую линию, уставился на Ефремову снова. — Красавица, сейчас три часа ночи. Иди спать, честно, я в порядке. Постою на голове немножко и тоже попробую лечь ещё поспать. Я-то привык к такой жизни, не хочу, чтобы ты, борясь за мой режим, нарушала свой из-за меня. Правда. К тому же окно закрыто, тебе больше не должно быть холодно. — Вил, ты если меня выгнать хочешь, так и скажи: « Аня, иди отсюда, задолбала» . А то выглядишь, как ребёнок, которому стыдно сказать то, что он думает. — Стрекоза тяжело вздохнула, закатывая глаза, и театрально надувшись, спустила ноги с кровати, чтобы пойти спать. — Так сложно, что ли? Вильям даже прогрузиться забыл — настолько его закоротило, ведь желания выгнать Анну у него не было. Просто он волновался за то, что она сидела с ним, как с маленьким, хотя с таким же успехом могла потратить это время на такую нужную и полезную вещь, как сон. Но Вагнер успел закатить глаза в ответ и, практически полностью спрыгнув с кровати, придержать Ефремову за предплечье. Аня спрятала торжествующую победную улыбку за волосами, которые упали на лицо, и всё-таки развернулась, чтобы послушать милейшие оправдания его словам. — Прости, Аня, я не хотел сказать что-то не то. Я ни в коем случае не выгоняю тебя, просто… Не хочу, чтобы из-за волнения обо мне ты плохо спала. Если ты готова завтра быть овощем, как я, то можешь не уходить, но тебе будет со мной предельно скучно. — Всё нормально, Бычок. Я тоже привыкла не спать ночью, даже если выработала режим и спокойно засыпаю к нужному мне времени или за определённый промежуток времени. Всё-таки, бывают такие моменты, особенно с работой, когда хочешь — не хочешь, а приходится тратить именно ночное время. Да и тебе заниматься ерундой в три часа ночи в одиночестве тоже будет скучно. — Улыбнувшись своим мыслям, Ефремова уселась обратно на кровать, вновь поджимая ноги. — Так что я остаюсь делать с тобой ровное ничего. — Ну смотри, я предупреждал. — Пожав плечами, Вильям поднялся с кровати и ушёл в определённом направлении, со стороны которого было слышно только журчание воды, потом какие-то тихие ругательства, больше похожие на бубжнеж старого деда, и вернулся спустя пару минут без футболки, причём с совершенно недовольным лицом. — Красавица, когда собираешься эксплуатировать мою машинку моими вещами, ты хоть скажи мне, я буду знать, что спать придётся в рубашке. — У-ля-ля, Вил, ты в таком виде перед дамами не появлялся бы, а то мало ли, на что я способна. — Выдавила из себя Мальвина, едва удержав глаза на исходном месте. — А ты чаще футболкии меняй и не стирай их за собой, как и бельё, и скоро будешь полностью голый расхаживать. Так лучше? Тогда и я не буду насиловать твою машинку. — Не пугай кота сосиской, пожалуйста. Марианна была далеко не первая, я в принципе не был обделен вниманием. К тому же, ты колоссальная манипуляторша, Аня, ты знала? — Вагнер скептично приподнял бровь, ухмыляясь, а потом распахнул дверь шкафа и начал выбирать рубашку, которую наименее жаль. — По лицу твоему понятно — знаешь. Я совсем страшный, да? Wie ein Atomkrieg. — Ты как-то чересчур недооцениваешь меня, Вильям. Поверь мне — я не все, умею удивлять. Но советую не проверять, вряд ли ты сможешь пережить человека, у которого либидо выше. — Поиграв бровями, Ефремова захохотала, прикрывая рот руками, чтобы не перебудить соседей, учитывая, с каким лицом на неё посмотрел Вильям. — Извини, но лицо у тебя было… Это просто видеть нужно со стороны. Да, я уверена, что у меня либидо выше. Не смотри больше так на меня. Нет, ты слишком хорош для Атомной войны. Но выглядишь помятым, врать не буду. Но тебе такой беспорядок на голове даже больше идёт, чем тогда, когда ты зализан. Правда… Бородку я бы выщипала. Ты же бычок, оставила бы на худой конец козлиную, думаю, тебе подошло бы, особенно отрастить такую, чтобы косичку можно было плести. — Ни разу в твоей доброте не сомневался. Что ж… Мне жаль спать во всех моих рубашках. К тому же, почти все они сейчас выглажены тобой после стирки. Черт возьми. — Выругался юрист, захлопывая шкаф. — То ли в магазин пора, то ли правда нужно стирать часть, когда знаю, что лучшие взаимоотношения у меня со шкафом. — Да забей ты, наконец. Я же не собираюсь тебя изнасиловать, просто потому что ты сейчас ходишь только в спортивных штанах. Возвращайся. Завтра все твои футболки уже высохнут, поспишь разок без неё. Да ты прямо Вики из клуба романтики. Говорят, у неё тоже лучшие отношения случились со шкафом. Он ничего не ответил, но с протяжным вздохом вернулся на кровать, порадовавшись, что Ефремова закрыла окно и теперь в квартире снова было достаточно жарко, а потому в тот момент Вильям не ощущал холода на голой коже. Лёг, закинув руки за голову, и стал слушать щебетание Ани где-то рядом с ухом, прикрывая глаза. Внутри него что-то и чему-то упорно сопротивлялось, в мозгу сбоило, мысль наслаивалась одна на другую, как и обрывки воспоминаний. Слишком интимной казалась обстановка в комнате: он полураздетый, Аня едва одета, свет отдавал только ночник на комоде, едва позволяя рассмотреть что-то дальше их обоих, мозг коротило воспоминаниями с участием совершенно не Анны. И это всё его раздражало, потому что Вильям даже не думал вспоминать бывшую жену. И в какой-то момент поймал себя на мысли, что был бы рад, будь сейчас в этих глупых обрывках перед глазами всё-таки Фрикашина. Настолько он ненавидел женщину, которую когда-то полюбил. Правда, появилось в его жизни синеволосое безумие, которое не только чёрные мысли, а вообще все мысли, да и кислород из лёгких, вышибло. У Вагнера от такой наглости даже дар речи пропал, когда он смог скинуть наваждение, навеянное прошлой жизнью, и узрел Аню, восседающую не просто на нём, а где-то на уровне пресса, довольно ощутимо сжимая его бока коленями, чтобы, кажется, не свалиться. — Аня, что т… — Неожиданная атака подушкой по лицу от души прерывает вопрос, в который было вложено всё возмущение и какая-то непонятная смесь чувств, которые заворошились настолько глубоко, что Вильям был даже не уверен, что действительно есть что-то ещё, помимо возмущения её смелостью. Когда подушка взлетает над лицом, Вагнер видит хитрую моську Ани и понимает, что она это планировала уже давно. И он просто попался, как маленький олух. — Ах ты… Ну держись. Неожиданная битва подушек вернула их в состояние подростков, которые ещё любят дурачиться и живут насколько это возможно беззаботной жизнью, и они бросились в омут с головой. Вильям заметно поддавался, боясь после жизни, которая растила его во многом «улицей», переборщить и нанести Ефремовой реальный вред. Удары сыпались один за другим, а их смех поднимался ввысь и пригревался под Луной, которая была свидетелем того, как две души начинали переплетаться. Битву пришлось закончить, когда одна из подушек неожиданно пала смертью храбрых, осыпая двух сумасшедших «взрослых» дождём из перьев. Аня смеялась, закрыв лицо живой подушкой, а Вагнер сидел, чихая по три раза в секунду. Слишком чувствительным было место под носом, куда часто попадали перья. К пяти часам утра два сумасшествия, которым оказалось не до сна в ту ночь, убрали спальню, и тогда Ефремова, которая, как и Вильям, так и не ощутила желания поспать, предложила посмотреть какой-нибудь хоррор, поэтому уже через несколько минут после того, как веник был возвращён на место, они улеглись на кровать снова. Вил поднял руку, позволяя Ане улечься у него на груди, чтобы она могла не бояться упасть с кровати, и они начали смотреть. А то, что договорились в итоге смотреть на её телефоне, сыграло им на руку, потому как уже спустя двадцать минут фильма оба спали самым настоящим младенческим сном. В ту ночь Вагнер впервые позволил кому-то разрушить все стены, которыми обрасла его душа в день, когда он узнал, что его жена всегда была самым искусным лицемером из всех, что он встречал в жизни.

***

Аня проснулась около девяти часов утра, впервые от того, что ей было жарко. И даже не смогла сразу осознать, что именно вызвало у её тела дискомфорт, потому как спросонья не смогла осознать, что Вильям за ночь полностью сгрёб её в охапку и сейчас спал, сопя ей в макушку. Первым порывом было дать затрещину, чтобы не лапал, но это желание быстро выпало из черепной коробки, когда Ефремова осознала, что они заснули, пока смотрели фильм, но Вильям больше не издал ни единого звука, не дёрнулся и не заметался. Он спал предельно спокойно, и сейчас его дыхание было размеренным и тихим, едва ощутимым щекоткой там, до куда дотягивалось. Ощутив, как в грудной клетке всё сжалось от этой мысли, Анна перестала даже шевелиться. Позволила ему безмятежно поспать подольше, раз уж на работу ему нужно было только после обеда. Выскользнула из постели, как только Вагнер засопел и раскинулся на кровати в позу, чем-то похожую на звёздочку, открывая прекрасный обзор на кубики на животе, на которых Фрикашина удачно посидела ночью, а теперь позволила себе бессовестно рассмотреть, пока не выскользнула из комнаты, отправляясь в душ. Нужно было освежить голову и свыкнуться с мыслью, что они правда позволили себе убрать все стены и барьеры и отдаться течению. И что больше никогда такого может не случиться. И душ правда отрезвил, помог стать собой, потому Вильям, который заспанным медвежонком ввалился на кухню на запах свежесваренного кофе, застал у плиты обычную Метерленс. Она стояла к нему спиной, когда тот опустился на барный стул, и он смог рассмотреть её. Светящаяся, искрящаяся бодростью, одетая в элегантное чёрное платье до колена, с уже привычной слегка растрёпанной косой, свисающей неизменно с левой стороны. Обычно из такой небрежной косы Аня потом делала какие-то более замысловатые причёски, если было такое желание, потому что совершенно не любила распущенные волосы такой длины даже дома. И, как будто ощутив физически на себе взгляд, обернулась, наткнувшись на полуспящую физиономию Вильяма, который лениво наблюдал за ней, явно ожидая свою порцию кофе. Улыбнулась ему, как бы приветствуя, и вернулась к своему занятию, чтобы за несколько минут закончить всё и поставить прямо ему под нос чашку ароматного варева, дав по руке, когда Вагнер потянулся к сахарнице. — Доброе утро, Бычок. Сахарный диабет заработаешь. Я прекрасно помню, как варить тебе кофе, попробовал бы для начала. Ты же потом пить это сладкое нечто не сможешь, дурень. А я заставлю, если ты такой умный. — Вил дал себе по лицу ладонью, проводя ей по глазам, сгоняя сон, и ухмыльнулся. Всё было как обычно. У них не начиналось утро без подколов от неё, это даже настроение ему приподняло, хотя оно, на удивление, и так было достаточно хорошее. — Опять завис. А говоришь — не тормоз. — Доброе утро, Красавица. Да, я тормоз. Отстань от меня, ради Марии, дай мне проснуться. Я настолько давно не спал так, что сейчас не представляю, как включить мозг. — Хера се, откуда у тебя такой орган? Ты говорил, помнится мне, что выбивать из твоей головы уже нечего. Снова врёшь? — Пошла ты к Водяному. Будете идеальной парой. — А ты к Лешему. Такой же патлатый. Высокоинтеллектуальный диалог на этом закончился, обмен любезностями прошёл по их мнению успешно, а потому оба приступили к процессу пробуждения, в ходе которого Ефремова сказала, что ей нужно тоже уехать ненадолго по делам кофейни, потому они распрощаются до поездки в торговый, немного раньше. Вильям провел её до дверей и вернулся в квартиру, чтобы собраться и выехать в офис, и отправился на работу. Почему-то хорошее настроение натолкнуло его на мысль, что сейчас именно работа может его испортить, но всё оказалось не так страшно — в отчётах были некоторые ошибки и несостыковки, но Вильяму удалось буквально за два часа их уладить, все нужные бумаги были переписаны и переделаны в надлежащий вид, потому, когда Катя позвонила и сказала, что уже идёт переодеваться с физкультуры, он уже был за рулём и ехал в сторону дома, чтобы забрать Ефремову. Которая вышла ему на встречу и села в Ягуар с нужной стороны улицы, что позволило Вагнеру не крутиться по центру, а уже целенаправленно ехать в сторону лицея. Аккуратно расспросила, как прошла работа, и порадовалась, что проблем практически не возникло, а это значило для неё, что Бычок мог не забыть, что ему тоже необходимо восстанавливать режим. А Вильям же в свою очередь предельно осторожно вёл машину и помнил, что Аня не любит, когда с пассажирской стороны дует. Поэтому, когда остановился и она села, несколько раз проверил, хорошо ли закрылось окно после того, как тот покурил в машине. — Так, Катю я вижу. Гриша допоздна, да? — Спросил Вагнер, включая поворотник и быстро сворачивая к стоянке около лицея, притормаживая около школьницы, которая уже ждала их. — Привет, Ласточка! Как прошло? — Да, Вильям. Я тоже её вижу. Привет, Катёнок. — Приветик. Если честно, я до сих пор в ужасе. Это самая не смешная шутка судьбы, которую я знаю. Но пока я цела, просто Нина упорно пытается меня цеплять. Понятия не имею, чего она, черт возьми, добивается, но иногда хочется протереть её лицом об асфальт. Но… Давайте не будем об этом, лучше расскажи, откуда вдруг желание купить платье? — Я тебя поняла. Не грусти. Во-первых, завтра у меня переговоры с ублюдком, который всё никак угомониться не может, упорно не понимает, что я не отдаю и не отдам ему здание кофейни, а во-вторых, мне безумно хочется обновить себе гардероб каким-нибудь шикарным красным платьем. — Признаем очевидное — у тебя в гардеробе не существует не шикарных платьев, да, Вильям? — Промурлыкала с ноткой зависти Фогель, тем не менее, радуясь за то, что Аня была в её жизни, потому что Катя так и не перестала восхищаться ею. — Думаю, на твою не менее восхитительную фигуру будет не так уж сложно найти действительно то самое платье. Тем более, ты точно знаешь, где будешь искать. — Умеешь ты комплименты делать. Спасибо, солнце. Будете с Вилом оценивать, со стороны может быть видно то, что мне самой будет не видно. На том и договорились, а потому в торговом Вагнеру ничего не оставалось, как стоять у примерочных, перекинув через локоть пальто Фрикашины, с умным видом критикуя или нахваливая платья, которые с невероятной скоростью сменялись на Ане. В какой-то момент он попросил Катю взять удар на себя, потому что взгляд зацепился за одно платье, и он правда отошёл, буквально по памяти объяснив консультанту, которая сразу же поняла нужный размер, какое платье бросилось ему в глаза. И уже через десять минут Вильям протягивал Ане то самое платье, с обречённым вздохом принимая у неё другие варианты, чтобы передать их другому консультанту, чтобы та могла их правильно развесить. И едва не умер, когда Ефремова вышла из примерочной. Впервые на своей памяти он зацепился за сногсшибательное платье, которое, кажется, пришлось по вкусу и самой моднице. — Вот оно. То самое. Берём именно его. Спасибо, Вильям. Большое спасибо! — Знал бы он, с каким трепетом она мерила его, сразу же зная, что выбрала бы его, потому что его нашёл именно Вагнер. Но оно село настолько по телу, что Анна была в шоке, что нашла буквально то, что искала, с его помощью. — Я сейчас. На кассе в итоге всё закончилось недоссорой, когда Вагнер заплатил за платье сам, но Катя видела, что Фрикашина счастлива. Причём по-настоящему, и не потому, что телохранитель протеже потратил круглую сумму. А потому что ему было не всё равно и он в итоге не отнёсся к её просьбе «взгляда со стороны», как к мучению и несерьёзно. И даже ни разу не пожаловался, хотя Аня знала, что мужчинам бывает невыносимо ходить на шопинг с женским полом. А ему просто безумно хотелось сделать это синеволосое безумие ещё чуточку счастливее. Которое потом все уши Грише прожужжало, как ей приятно и как она счастлива, отчего весь вечер до самого возвращения домой у него с лица не сходила улыбка. Которая, тем не менее, стёрлась с лица, когда Мальвина в прихожей поцеловала его в щёку, пролепетав благодарность, и ускакала в обнимку с этим пакетом в спальню. Очередная стена пошатнулась. А Вильям вспомнил, что такое чувствовать себя пьяным в трезвом состоянии. Потому что после такой благодарности появилось ощущение, как будто в его черепную коробку ваты напихали. Тогда он вспомнил одно из правил, которым жил до смерти дочери. Счастье в мелочах.

***

Следующий день принёс злость и раздражение, потому что Алексей сказал, что нужно срочно составить документы, чтобы приступить к заключению договора на поглощение, а потом ещё и давний «приятель» Фогеля позвонил и попросил встречи. Вильям знал, что этот человек пронюхал, что Лёша во Франции и совсем скоро сам Вагнер летит туда же, и считал, что компания Фогеля остаётся без «руководства». Но на встречу согласился, по договору с боссом выезжая на неё, чтобы окончательно порвать какие-либо отношения. Повезло ему, что Ани с самого утра не оказалось дома, иначе мог испортить и её настроение, а ему это было не нужно. Поэтому перед встречей он написал ей смс: «Красавица, не жди, буду поздно» и уехал в ресторан, в котором была назначена встреча. Застрял в пробке, ещё больше разозлился, а потому в заведении сверкал ультра недовольным и агрессивным лицом, а потому и в диалоге с бывшим партнёром Фогеля, который изначально метил на его кресло, не церемонился, бросив, что больше он не посмеет даже думать о том, чтобы добраться до бизнеса Алексея и поднялся, чтобы покинуть ресторан, однако внимание привлёк знакомый голос. Злостный, полный яда и предупреждения. Начав оборачиваться, взглядом практически сразу выцепил чертовски знакомое красное платье, и решительным шагом направился туда. И Анна это видела, как и то, по какой причине он так быстро зашагал к их столику. Ядовито усмехнувшись, процедила в самое лицо Артура, который схватил её за руку до боли, простое: — Значит так, мальчик, кофейни тебе не видать, как своих ушей, запомни это, и твоего папашку я боюсь меньше всего в этом мире. А теперь ответь мне на простой вопрос — драться против равных умеешь, или способен только на беззащитную девушку на глазах у всех бросаться? — Что ты… — Злость на лице паренька вызвала рвотный позыв, потому что Ефремова знала ответ на свой вопрос. — Тогда лучше беги. — Ты дура? — А теперь я повторю, что она сказала, непонятливый мальчик. — Над самым его ухом произнёс Вагнер, одним резким движением заставляя особо одарённого ослабить хватку и выпустить девичью руку, которую Анна сразу потёрла, недовольно сморщившись, это вызывало ещё большее желание вырвать малолетнему гондону кадык. — Раз всё, что ты можешь — кичиться фамилией отца или матери, не знаю, чья ты ошибка, да на хрупких девушек бросаться, беги, иначе сейчас я покажу тебе, что такое бычить на того, кто сильнее, не говоря уже о том, чтобы равного. Я могу доходчиво объяснить, как общаться с дамами. Но придётся выйти, согласен? Только имей в виду, я в твои годы, даже немного моложе, связался с улицей. Поймёшь, что шансов у тебя нет, а у меня есть как минимум одна веская причина познакомить твою рожу с асфальтом. — Ты… — Кажется, у него было желание быкануть, но всё-таки Вильям был на голову выше, да и в плечах пошире, и малец додумался замолчать. А вот Вагнеру было мало, потому он ради профилактики прихватил пальто Артура, дотащил его до выхода, благо, сам изначально был в пальто, потому что знал, что разговор будет коротким, и помог ему выйти к чертям из приличного заведения. А потом он вернулся к Ане, аккуратно взял её за повреждённую руку, критично осмотрел, заверил, что будет синяк, и предложил поехать домой вместе, раз уж судьба так пошутила. — Я… Не хочу домой. Настроение паршивое. — Тогда мы едем кататься по ночному Петербургу, не вижу никаких проблем. — Легко сказал Вильям и выехал в поток машин, которых было совсем немного, если сравнивать с вечерними пробками. — Можешь включить магнитолу, если хочешь, миледи. — Ты такой комфортный… Спасибо, Вильям. — Пробормотала Фрикашина и всё-таки полезла в магнитолу в поисках знакомых треков. А потом увидела, что у него она с возможностью блютуз-соединения. — Можно? Можно — можно — можно? Вагнер угукнул, сосредоточившись на дороге, и через пару минут салон наполнил женский голос. Глубокий, красивый, такой, который хотелось слушать дальше. И в какой-то момент, когда Аня начала петь вместе с ней, но не во всю силу голоса, Вагнер непроизвольно начал прислушиваться к тексту.

О любви.

Она поселилась в моих мыслях, когда я ещё была девчонкой.

Я пела за этим пианино и рвала своё жёлтое платье. И рыдала, рыдала, рыдала.

Я хочу забыть увиденное, стереть пройденное.

Погасить свет, впустить утро.

А потом обрывки текста, что-то про шампанское, про любимого, но он уже не слушал. Потому что вычленил самое важное, жизнь позволила и ему услышать важное, найти главное, как однажды Аня видела то, что сломило его самого. Она проживала боль и предательство того самого уебка под эту самую песню, строки которой настолько точно описывали её жизнь. Ефремова этим жестом показала ему, что доверяет ему, что не боится в ответ показывать рядом с ним слабость и свой страх. Завуалированно даёт понять, что выпад Артура напугал её и вернул в тот день, когда её жизнь резко разделило. Поэтому он нашёл её руку и сжал своей, показывая, что пока он рядом, ни одно живое существо больше не посмеет относиться к ней неуважительно. Что рядом с ним никто не сможет её обидеть или запугать. Он сделал всё возможное, чтобы успокоить ту девочку внутри Ани, которая там уже всегда будет, и которая часто будет показываться, как только кто-то позволит себе лишнее. Он осознал, что его злит простая мысль о том, что кто-то будет касаться её. А потом они неожиданно свернули в сторону Лидер Таун, потому что Вильям знал — Анна оценит, когда увидит весь Питер, как на ладони. Он знал, что именно там сможет донести, наконец, мысль, что рядом с ним каждый человек будет понимать, что Ефремовой принадлежит весь мир. И на высоте ста сорока метров над землёй, не пожалев денег, чтобы войти в ресторан «41 этаж», Вильям вывел её на смотровую площадку и, оперевшись на перила, посмотрел на синеволосое безумие, которое с восторгом рассматривало виды, и сказал: — Запомни, Красавица, вот, как к тебе должны относиться. Вот самое малое из того, что должны бросать к твоим ногам. Ты Богиня, как и любая девушка мира, и я не позволю в моем присутствии какому-то одноклеточному прикасаться к тебе. Особенно с целью напугать или, тем более, навредить. — Увидев в её глазах блеск, Вагнер протянул руку и стёр слезу, которая побежала мокрой дорожкой по щеке. — А давай возьмём здесь что-нибудь? Вино?. Шампанское? А может, мартини? — Виски. В ту ночь ягуар был брошен где-то около центрального парка, где они пошли гулять, и распивая виски прямо так, из горла, меняясь местами. Два безумных, но счастливых идиота, которые совершенно случайно узнавали о боли друг друга и видели ту уязвимую сторону. Два человека, которые учили друг друга чему-то новому. А потом они, едва стоящие, ввалились домой, точнее, Вильяма достаточно сильно размазало, потому Аня выступила как своеобразный способ держаться в вертикальном положении, и она помогала ему раздеваться, слушая его глупый смех. Никто тогда не знал, что будет дальше. — Такая маленькая и уязвимая, я буду обязательно тебя защищать. — Пробормотал пьяный Вильям, пристально разглядывая девушку перед собой, ощущая, как будто внутри воскресало что-то, что было давно похоронено, а потом он погладил её по щеке, и по буквально неизвестному порыву склонился к её лицу. — Больно и страшно, возможно, это была наша самая главная ошибка, но я клянусь не давать тебя никому в обиду. В волшебное утро, когда когда Луна ещё не уступила Солнцу, Аня позволила себе слабость. Позволила себе поверить в ложь и потянулась за тем, зачем этот сломанный мужчина склонился. Губы нашли друг друга, и тогда для обоих перестала существовать Вселенная. А Вильям на периферии сознания понял, что всё-таки возможно найти то, что подскажет о том, как рушатся стены.