Последний родственник майора Грома

      Металлическая дверь с лязгом захлопывается за спиной, ржавый замок скрипит так, будто сейчас рассыплется. Разбойники, смеясь, удаляются восвояси, забирая с собой свет факелов, и единственным источником освещения остаётся луч света, падающий в пролом в потолке коридора.       Максим обессилено заползает на нары, так и оставаясь лежать на них ничком. Луиза запретила его бить, но его всё равно помяли — сам нарвался, пока пытался вырваться и защитить хотя бы Принцессу. Не сказать, что девушка вообще хотела бы его видеть после того, как попытка повлиять на Короля обернулась узурпацией власти в Бремене.       Повлиял, блин.       Да даже дурак бы понял, чего на самом деле добивается Атаманша. И Максим ведь смотрел последнюю часть «Бременских музыкантов», про БББ и свадьбу Короля, но предпочёл забыть этот кошмар, притвориться, что провалившегося продолжения не существует. А тут ещё Луиза со сладкими речами про возвращение домой, на которые отчаявшийся Шустов, прежде обычно веривший в доброту людей, повёлся, точно мальчишка.       — Вы сказали, что сумеете открыть мне путь обратно, — напомнил он, пытаясь образумить опьянённую полученной властью женщину. Не то, чтобы он собирался бросить королевство в хаосе, который сам же помог учинить, но вписался в это он ведь тоже не за просто так.       — Сумею, — отозвалась та, даже не обернувшись, пока красовалась перед горожанами в королевской мантии и короне. — Только раз уж ты назвался Трубадуром, то и путь тебе обратно в темницу, — и залилась бесстыдным хохотом.       Наверное, настоящему Трубадуру повезло не дожить до новой встречи со своей почти-матерью. Не повезло разве что вообще познакомиться.       Просыпается Макс спустя неизвестно сколько часов от звуков грозы, доносящихся через расщелину в потолке. Прикладывается к ведру с водой, и на этот раз не чувствует никакого вкуса, будто все оттенки вмиг угасли. Да и какие могут быть краски жизни для мерзавца, в которого он превратился, спевшись с разбойниками? Он хотел вернуться к своей прежней жизни, не идеальной, но знакомой; только не такой ценой, точно не такой.       В общем-то справедливо, что в конце концов его тупо обманули. Поделом. Соколов всегда говорил, что паника хуже пожара. Что ж, одержимость, отключающая рассудок — тоже.       Униженный своей же слабостью, глупостью, самонадеянностью, сравнимой с самодовольством Ильина, Максим в отчаянии бьёт ладонью по воде и матерится. Малой за гонором страх прятал, первый пожар всё-таки, а он-то, он куда…       — Что, Трубадур, неудобные покои тебе достались? Чай не пуховая перина у Принцессы в спальне, — мерзко смеётся один из разбойников, приставленный надсмотрщиком, из начала коридора.       Нужно отсюда выбираться и попытаться всё исправить. Они же в сказке, Макс поёт за добро, а добро в таких местах всегда побеждает, это же не «Мстители»; да даже «Мстители», кажется, добром закончились.       Максим на мгновение задаётся вопросом: как бы поступил в такой ситуации Игорь, ведь кому, как не полицейскому, иметь дело с подобными мордами и попадать в передряги? Шустов знает брата очень мало, но хорошо помнит выпавшие из его кармана боксёрские бинты во время того знакомства пять лет назад. Помнит, что, когда в шутку спросил про пистолет, Гром скорчил такую гримасу, будто питает к табельному оружию какую-то особую ненависть.       Наконец, Шустов признаёт: Гром бы с самого начала не поверил Луизе, не дал бы себя пленить и, скорее всего, бился бы до потери пульса. Значит, придётся работать по авторским методам, а не пособию от профессионалов.       — Думай, думай, — шипит Макс себе под нос, осматриваясь.       Его заперли в той же камере, всё то же самое. Амбарные замки вскрываются и можно поработать над тем, который сейчас стягивает створки дверей клетки, да только инструмента нет, а пожарные привыкли вскрывать такие вещи просто и незамысловато — ломом. Вообще лом здесь очень пригодился бы и после замка, против лома ведь нет приёма даже с ножами и мачете, но лома под рукой всё-таки тоже нет.       Шустов поднимается и ощупывает петли дверей: в темноте не разглядеть, но, кажется, добротные, крепкие. Вспоминает всё, что успел подметить в замке — внешний облик, отделку, состояние, любые детали, по которым можно определить возраст здания, а значит, вычислить примерный износ подземного комплекса; навык, больше полезный для тушил из МЧС, но в Рослесхозе такому тоже на всякий случай учат. Вряд ли обедневший Король делал ремонт в темницах, а чем старше окружающие стены и металл, тем проще будет отыскать наиболее слабое место.       — Что, паучками перекусить решил? — продолжает измываться караульный, увидев, как Макс скоблит ногтями стены, проверяя материал, в который встроена решётка.       Шустов не отвечает, не огрызается и вообще не обращает на разбойника внимания. Им обоим здесь скучно, поэтому разбойник зацепится за любую возможность устроить перепалку, чтобы скрасить дежурство.       Вдруг караульный с негромким стуком падает, будто подрубленный, и в тишине этот звук настолько громкий, что удивлённый Максим бросает своё занятие, прилипает к решётке, силясь разглядеть происходящее в коридоре.       Из теней появляется уже знакомый силуэт в костюме лётчика.       — Пришли тоже позлорадствовать? — ворчит Шустов как-то даже разочарованно, однако даже здесь и с этим человеком разговаривая на «вы», как привык с Алексеем Павловичем. «Тыкать», пусть и двойнику, язык не поворачивается, этой привилегии только Петя удостоен — и то в малых дозах.       — А может, мне не напрягаться и всё-таки оставить тебя здесь, чужестранец? — с усмешкой в голосе отзывается Сыщик, но, несмотря на свою угрозу, подходит к клетке, выуживает из кармана инструмент и за несколько секунд вскрывает замок. — Выходи давай.       Опешивший от внезапного обещания свободы Максим находится лишь спросить:       — Почему вы мне помогаете? — всё ещё стоя в камере. Это наверняка очередная ловушка, и ему уже хватило лимонного сока в глаза.       Сыщик возводит очи горе, словно его спросили об очевидном и очень-очень глупом.       — Понаблюдал за тобой через прибор, пока никто не видит, — торопливо объясняет он, выталкивая Макса из клетки, чтобы занять его место после того, как вручает Шустову свой рюкзак. — Мне стало интересно, когда ты назвал меня тем именем, будто мы давно знакомы.       — И что же вы увидели?       — Что ты хороший человек, Максим Гром, герой. Увидел человека с моим лицом у тебя в учителях. Ты тоже мне кое-кого напомнил, я уже потом вспомнил маленького мальчика-трубадура, чью песню прервал годы назад. Я думал, что не оставляю следов, но погубил его жизнь своим тщеславием и этим здорово наследил, — Сыщик аккуратно притворяет двери клетки и продевает обратно в ушки замок. — Если уж запомниться истории, то человеком, который исправляет свои ошибки.       — Трубадур умер, это уже никто не исправит, — возражает Шустов. Его начинает раздражать, что трагедию в истории Трубадура видит только он, а остальные принимают лишения и смерть музыканта как данность.       — Зато мы ещё можем вернуть Бремен к свету, — Сыщик давит на замок, защёлкивая дужку. — Ты можешь.       — Я не Трубадур.       — Поёшь ты точно так же, я видел, — криво ухмыляется Сыщик, меньше всего походя этим на вечно хмурого и обычно до ужаса серьёзного Алексея Павловича. — Ты тоже очаровываешь сердца, у тебя есть друзья и цель. Это уже что-то. Иди, спаси королевство, а я отвлеку разбойников, насколько смогу.       Макс уверен, что Сыщик ошибается, давая его возможностям слишком большой кредит доверия, но всё-таки двигает на выход, пока усыплённого дротиком караульного не хватились.       — Эй, гитару-то не забудь.