Я тебя нашёл

На улице оглушительно трещали цикады. В этом шуме утопали все окружающие звуки: тихий шорох шагов по траве, шуршание старой юкаты по ветру — на пару размеров больше нужного, бабушка говорила, мол, «на вырост», но и так было ясно, что это лишь пустое утешение — и глухое постукивание, с которым приклад ударял по ногам на каждом втором шагу. В пении цикад можно было растерять даже собственные мысли. Но за одну Огата держался крепко — крепче, чем за дедушкино ружьё. «Если мне удастся сегодня подстрелить утку… она приготовит её вместо набэ. Так?» Мать так и не заметила, что он стал всё чаще утаскивать старое ружьё и сбегать к озеру. Она даже не поворачивала головы, когда он возвращался к обеду. А на обед было неизменное набэ с удильщиком — потому что эту рыбу было проще всего достать в это время года и стоила она сущие моны. И потому, что отец когда-то сказал, что ему понравился набэ матери. Отец не приехал к ним и этим летом. А Огата был здесь, сколько он себя помнил. И он хотел, чтобы мать приготовила что-нибудь для него, а не для отца. Он сам поймает ей утку. И они съедят её с большим удовольствием. И забудут о том, кто забыл о них. Выйдя на берег, он прищурился, оглядывая подёрнутые ряской заводи. По одной из них, оставляя за собой кильватерную линию чистой воды, плыла стайка водных птиц. Огата снял ружьё с плеча и взял так, как учил его дедушка — руки всё ещё не вполне привыкли к тяжести, но уже почти не тряслись. Выдохнул, направив дуло в сторону цели. Помедлил. Нет, так не пойдёт. Если он убьёт утку на воде, она попросту утонет. Нужно выждать. Когда-нибудь они обязательно снимутся с места. Он присел, наблюдая за стайкой неотрывно. Положил ствол ружья на согнутое колено — так, чтобы легко было снова подхватить на руки, как только придёт время стрелять. Утки бултыхались в зеленоватой воде, порой ныряя за кормом, так, что на поверхность высовывались лишь их короткие хвосты. Вот одна из них вытянулась, хлопнула крыльями. Огата немедленно поднялся, приготовился. Пуля уже была забита глубоко внутрь, порох дожидался искры, чтобы выпустить её посланницей смерти. Огата дожидался, когда утки взлетят. Сквозь треск цикад прорвалось громкое кряканье — две утки что-то не поделили меж собой. Одна из них принялась гоняться за второй, и та, чтобы спастись, наконец поднялась в воздух и зашла на широкий круг над озером. Сесть обратно на воду она больше так и не смогла. Грохот выстрела был громче цикад, громче крика умирающей птицы и громче собственных мыслей, отдаваясь лёгким звоном в голове даже после того, как улеглось эхо. И почти так же громко вдруг раздалось поодаль: — Ва-а-ау! Прямо на лету! Здорово! Опустив ружьё и обернувшись, Огата увидел незнакомого мальчишку. Его одежды были неожиданно хороши для их захолустья, но выглядел он всё равно встрёпанным, словно извалявшийся в пыли воробей. На щеке отпечатался грязный след, пояс завязан кое-как, будто бы наспех. Выражение же его лица было абсолютно счастливым. — А… извини… я ведь не спугнул тех, других, нет? — из-за того, что Огата просто молча изучал его, мальчишка начал нервничать. — Откуда ты пришёл? — Огата сжал ружьё крепче. Оно всё равно было теперь не заряжено… но с ним он ощущал, что ситуация под контролем. — Ты следил за мной? Как давно? Мальчишка взмахнул руками, изображая испуг, но улыбка всё равно не сходила с его лица. — Да я так… я просто шёл тут рядом… увидел тебя, и мне стало интересно, что ты тут делаешь. Один. И с ружьём, — он бросил на оружие взгляд, полный детского любопытства. Протянул завистливо: — Меня бы ни за что не отпустили одного. — Но тем не менее ты один, — отметил очевидное Огата. Отвернулся от него и пошёл вдоль берега к тому месту, куда упала подстреленная утка. — Я не знаю тебя. Ты не здешний. Поэтому ещё раз спрошу: откуда ты пришёл и почему ты следил за мной? — Ну эй, я же не сделал ничего плохого! — возмутился мальчишка, вприпрыжку догоняя его. — Хочешь, я отыщу тебе эту утку в траве? Я хорошо запомнил, куда она упала. — Я тоже, — холодно ответил Огата. Это он подстрелил утку. Он сам её найдёт. Сам принесёт матери. И тогда всё станет как надо. А какой-то мальчишка в эту историю совсем не вписывался. — Или вот ты всё спрашиваешь, но я тоже могу ведь начать, — тот поравнялся с Огатой и теперь шёл рядом, всё ещё поглядывая на ружьё, висевшее у того на плече. — Например, как тебя зовут? — Зачем тебе знать моё имя? — Как зачем? — удивился мальчишка. — Да просто так. Познакомиться, — и, не дожидаясь, пока его снова прервут, выпалил: — Меня зовут Саичи, так что вот, теперь ты тоже должен представиться! Огата остановился и снова повернул голову к встрёпанному мальчишке. Тот глядел теперь почти что с вызовом и сжимал кулачки, готовый, похоже, в прямом смысле драться хотя бы за крупицу внимания. Глупый, бестолковый воробушек. — Хякуноске. Теперь мы квиты. Саичи просиял. — Вот, не так уж и сложно, правда? — А теперь скажи: откуда ты… — Не слышу, не слышу! — Саичи вдруг отпрянул, напоказ закрывая уши, совсем как маленький. Огата отвернулся от него и продолжил путь; вскоре по чавкающим звукам сзади стало ясно, что Саичи всё-таки проследовал за ним, только умудрился вляпаться в ил у самой кромки воды. Неудивительно, что он был такой неопрятный: плохо ориентировался в незнакомой местности и шёл везде напролом. — Эй, Хяку-кун, — позвал он, но Огата не замедлился. — Ты спросил, почему я следил за тобой… но честное слово, я не хотел следить. Я правда случайно набрёл на это озеро. Мне показалось, здесь меня не найдут… — Так тебя ищут? — с безжалостной прямотой уточнил Огата. Саичи промолчал, идя чуть позади него и громко шаркая сандалиями по траве. По всей видимости, старался оттереть их от налипшей только что грязи — или занять себя чем-то, чтобы не отвечать на вопрос. Смотреть на него Огате больше не хотелось. У него уже сложилось вполне чёткое представление о том, что за человек этот Саичи. Сынок каких-нибудь зажиточных господ, приехавший в живописный уголок Ибараки на лето и сбежавший от своих родителей, которые теперь всю округу прочешут в поисках ненаглядного шалопая. Любимый, избалованный ребёнок, которого всегда ждут дома. Которому не надо ходить на озеро и стрелять в уток, чтобы заслужить похвалу или хотя бы каплю внимания. — Пусть хоть обыщутся, — проговорил Саичи неожиданно угрюмо. — Им всё равно не плевать на меня только из-за папаши. Запереть они меня решили, ещё чего. В его голосе сквозила такая искренняя обида, что Огата всё-таки на него обернулся. Лицо Саичи стало мрачным, растеряв былую живость. Но как только он встретился с Огатой взглядом, тут же опомнился и поспешил стереть всю злость. Вместо этого улыбнулся: — Ты ведь тоже сбежал от своих на это озеро, правда? — Правда, — Огата наклонился, подбирая мёртвую утку за горло. — Только меня никто не ищет. — Но я всё равно тебя нашёл! — Саичи упёр руки в бока, гордый, будто бы и правда найти Огату было сложнейшей задачей, с которой он справился ценой невероятных усилий. — Знаешь, я всегда выигрываю, когда вожу в прятках! Когда есть с кем играть, конечно… Хочешь проверить? — Я иду домой, — отрезал Огата, закидывая утку на то же плечо, где уже висело ружьё, из-за чего пришлось чуть наклониться вбок. — У меня есть другие заботы, помимо твоих игр. — Ох, хорошо. Но тогда я пойду с тобой. — Нет. — Мне всё равно нельзя возвращаться, Хяку-кун! — проговорил Саичи с жаром, зачем-то оглядываясь, словно бы в этой глуши кто-то и вправду мог отыскать их. — И потом, я же только тебя нашёл. Я не хочу… терять тебя так быстро. Огата ещё с минуту задумчиво разглядывал его, не говоря ни слова. Саичи был, несомненно, той ещё головной болью. Непредвиденным обстоятельством. Из тех, кто думает лишь о своих проблемах и не заботится о таких, как Огата. И всё же… в его словах что-то цепляло. Почему-то проброшенное так просто и беззаботно «Хяку-кун» вызывало не отторжение, а нечто… незнакомое. И эти слова про потерянных и найденных… — Как хочешь, — наконец разрешил он, направляясь прочь от озера. За его спиной Саичи хлопнул в ладоши, не скрывая радости даже от такого приглашения. Вопреки опасениям Огаты, паренёк оказался понятливым, не стал утомлять ещё больше бессмысленной болтовнёй, и до его родной улицы они дошли молча. Саичи глазел по сторонам с любопытством волчонка, который впервые выбрался из материнского логова в большой мир, хотя было решительно непонятно, что такого интересного он нашёл в старых, где-то покосившихся домах из потемневшей древесины, половина из которых была обнесена кривыми щербатыми оградами, а другая половина — увита лозами плюща. Когда они подошли к дому Огаты, Саичи замешкался на пороге, снимая свои грязные сандалии, а сам Хякуноске, поставив ружьё у стены, быстро прошмыгнул внутрь. Мать, конечно же, нашлась на кухне. Помешивала кипящее на огне набэ. — Мам, — позвал её Огата, протягивая утку. — Смотри, что у меня, мам. Она повернула голову на его голос и, улыбнувшись словно бы по привычке, покивала. — Да, да, хорошо… Молодец, мальчик мой… Обед почти готов, так что садись за стол. Нет. Она не поняла. Она… как будто бы даже не взглянула на эту утку. Не говоря больше ни слова, Огата вернулся в коридор, чтобы выбросить бесполезную мёртвую тушку за порог. И едва не столкнулся с Саичи. — Что? Куда ты её понёс? — недоуменно переводя взгляд с утки на лицо Огаты, которое не выражало абсолютно ничего, спросил он. Затем, думая, что догадался, положил руку тому на запястье. — А, точно. Её же сперва нужно ощипать, да? — и осторожно отнял птицу из безвольно разжавшейся хватки Огаты. Тому уже было плевать и на утку, и на этого мальчишку. Даже стараясь изо всех сил, он не смог изменить ничего. — Хякуноске, иди скорее обедать, — позвала из кухни мать, и её голос донёсся до Огаты словно бы из страны мёртвых. — Обедать? — Саичи тут же развернулся на её зов. — Хяку-кун, можно… можно мне с вами? Я не ел… да с самого утра, как сбежал, не ел. Огата ему не ответил. Просто ушёл на кухню, зная, что Саичи всё равно проследует за ним. — Ох, а ты кто? — кажется, присутствие незнакомого мальчика всё-таки возымело на мать хоть какой-то эффект. Приклеенная улыбка не сходила с её лица, когда она осматривала Саичи, который от такого замялся, а затем перевела взгляд на Огату: — Ты наконец завёл друга, Хякуноске? Он может поесть с нами. Я приготовила сегодня много набэ. Отлично. Значит, какого-то Саичи мать заметила. В отличие от родного сына. Они сели за низкий стол, где по центру уже стоял горячий горшок; мать налила в миски обоим мальчикам свежего супа, над которым ещё поднимался пар. Саичи, подождав из приличия, когда остальные тоже примутся за еду, набросился на свою порцию, будто голодал неделю, а не от силы полдня. Огата возил палочками в набэ почти рефлекторно, подцепляя и снова роняя в бульон куски удильщика. — Вкусно, очень вкусно! — наконец оторвавшись от супа, радостно выдохнул Саичи. Мать улыбнулась чуть шире, слегка кивнула. Огата сжал палочки в руке крепче. Но вдруг Саичи указал на него, глядя на мать сверкающими глазами. — А Хяку-кун подстрелил сегодня утку. Сам! На лету! Вы её видели? Такая огромная! Вы приготовите её на ужин, правда? Огата поднял глаза от набэ, глядя на Саичи так, будто бы тот шутя прошёлся по морю в том месте, где тонули даже самые большие лодки. Мать всё ещё улыбалась. — Но у нас достаточно набэ… Мы съедим его. Саичи вздёрнул брови, переводя ничего не понимающий взгляд с неё на Огату и обратно. — Да, наверное… Но утка ведь испортится! — всё-таки не собирался сдаваться он. — Тем более, Хяку-кун так старался поймать её, никто лучше него не справился бы. — Ты молодец, Хякуноске, — как обычно бесцветно отозвалась мать. — …Спасибо, мам, — так же бесцветно ответил тот. Абсолютно растерянный Саичи замолк, снова принявшись за суп. Но после его слов Огата всё-таки смог впихнуть в себя хотя бы один кусочек рыбы. А потом ещё один. А потом и опустошить миску до самого дна. — Поиграйте на улице, мальчики, — забирая грязную посуду, велела мать. Саичи тут же поднялся и, сбивчиво поблагодарив за обед, выбежал в коридор. Огата чуть помедлил, глядя отвернувшейся матери в спину. Значит, даже Саичи, хоть она и заметила его, ничего не смог изменить. На что тогда он сам вообще мог рассчитывать?.. Мать что-то напевала себе под нос, пока мыла миски. Огата так же тихо, как и зашёл, покинул кухню. И снова столкнулся в коридоре с Саичи. Только на этот раз у того были расширенные от неподдельного испуга глаза. — Спрячьте, — прошептал он, умоляюще глядя на Огату. — Спрячьте меня, прошу… они рядом. Выглянув за порог, тот увидел на другом конце улицы пару человек, которые быстро шли в сторону их дома. — А они тебя уже заметили? — Да, да… — Иди за мной. Проще простого было бы сейчас выставить Саичи за дверь и забыть о нём, как о странном полуденном сне. Но после всего того, что тот успел наговорить… Огата не хотел просыпаться. Саичи вбежал на цыпочках в пустую комнатушку, где у стены покоилась пара свёрнутых футонов. Огата осторожно закрыл за ними сёдзи и притаился, жестом велев ему сидеть тихо. Тот зажал ладонями рот, лишь бы не издавать ни звука. Огата прислушался. Через минуту поодаль раздались голоса: подошедшие звали кого-нибудь, кто был дома. Мать откликнулась, вышла к ним. — Добрый день, господа. Чего желаете? — Добрый. Мы только что видели мальчика, который забежал к вам. Этот сорванец сегодня убежал из дома, и мы хотели бы его вернуть. — Мальчика? Быть может… Хякуноске приходил сегодня с новым другом, но они играют на улице, не могли бы вы… — Чего вы морочите нам голову? Мы своими глазами видели, как он спрятался у вас! — голоса стали громче. Возможно, зашли в дом. Мать вряд ли смогла бы их остановить. — Вы хоть понимаете, с кем имеете дело? Что вам будет, если мы самому полковнику Ханазаве донесём, что какая-то оборванка похитила его сына? На этот раз Огата воззрился на Саичи так, будто у того выросла дополнительная пара рук и с десяток глаз по всему лицу. Сын полковника Ханазавы. Не может быть, чтобы в Японии было целых два полковника Ханазавы. Этот Саичи — его брат. Этот Саичи — причина, почему мать готовит набэ с удильщиком день ото дня. Огата готов был уже схватить его за шкирку и вытолкать из комнаты, как вдруг мать вскрикнула — быть может, проходя дальше в дом, незваные гости грубо толкнули её. От этого Саичи взвился и сам бросился вон, вылетая в коридор рассерженным воробьём. — Не трогайте её! — крикнул он практически в лицо тем, кто пришёл за ним. — Вот он я, а её не трогайте, она хорошая женщина! Никого из её семьи не трогайте, поняли?! — Юный господин, — один из мужчин, низкий и одутловатый, всплеснул руками, — вы столько хлопот доставили нам… — Будешь под домашним арестом весь месяц, — грозно отчеканил второй, с военной выправкой и непроходящей складкой промеж бровей. — Почему вы делаете вид, будто вам не плевать, где и с кем я гуляю? — Саичи, разошедшийся не на шутку, снова стиснул кулаки, словно бы ему без разницы было, насколько противник превосходил его в силе. — Потому что папа вам платит? Так пишите ему, что всё нормально, а меня оставьте в покое! Дайте мне делать то, что мне хочется! Вы же всё равно будто не замечаете меня! — Юный господин… — Всё, пошли! — хватая мальчика за руку, военный потянул его к выходу. Одутловатый откланялся матери за них двоих, неразборчиво мешая слова извинения за беспокойство и прощания. — Хяку-кун! — вдруг закричал Саичи. Огата выглянул из своей комнаты; в просвете открытых дверей он увидел, как тот, вырываясь, в отчаянии обернулся. — Хяку-кун, я обещаю, я ещё вернусь! Я найду тебя снова, вот увидишь! Огата проводил его пустым взглядом, сам не зная, что ему следует думать и чувствовать в подобной ситуации. Утку на ужин мать так и не приготовила. Бабушка унесла её на рынок и смогла выручить неплохие деньги. А на них снова купили удильщика. *** На следующий день Огата уже по привычке с ружьём на плече прохаживался вдоль озера. Уток не было пока что видно, но они наверняка вернутся — не вчерашняя стайка, так другая. Он должен быть упорен. Мать готовила набэ каждый день — но если и он станет каждый день приносить по утке, что-нибудь сможет перемениться. Однажды она просто не сможет и дальше его игнорировать. — Нашёл! Он обернулся на звук знакомого голоса. Саичи снова улыбался так, как мог один он — открыто и искренне. Как никогда не улыбалась мать. — Говорил же, я хорошо играю в прятки, — подходя к Огате, радостно заговорил он, но остановился и замолк, когда тот взял ружьё в руки. — Тебе нельзя больше ко мне домой, — строго сказал тот. Саичи похлопал глазами, а потом нахмурился, отведя взгляд. — Да, понимаю… прости. Я не думал что они будут… вести себя так по-хамски. — Я не про это. Тебе нельзя больше видеться с моей матерью. Тебе нельзя больше говорить ей, что тебе нравится её набэ. Лицо Саичи приобрело то же растерянное выражение, как и вчера за обедом. Но, надо отдать ему должное, самым лучшим качеством в нём было умение заткнуться, когда надо. — Хорошо. Может… опустишь ружьё? Огата медлил. — Знаешь, Хяку-кун, — осторожно начал Саичи, прерывая затянувшееся молчание. — Я без понятия, что происходит в твоей семье… но я не хотел бы, чтобы из-за этого мы перестали видеться. Отец вечно отсылает меня подальше, особенно летом, а те, кого он оставляет со мной, ещё больше чихать на меня хотели. Поэтому… я бы не хотел терять тебя. Если твоя мама не хочет готовить утку… мы сами могли бы её приготовить, не думаешь? — Огата вскинул брови, а Саичи продолжал, будто бы забывая о ружье в чужих руках. — Я сто раз видел, как ощипывают и разделывают птиц, и мы могли бы сложить костёр и поджарить её здесь, раз мне нельзя к тебе. Если будет много — ты принесёшь домой и угостишь своих. Огата молчал. Он думал, сказать ли этому Саичи, что то, что происходит в его семье — это прежде всего последствия того, что происходило в семье Ханазавы. Он думал, хочет ли он прогнать и никогда больше не видеть одно из этих последствий, эту самую большую их проблему. Или он хочет, чтобы эта проблема всё равно нашла его. И зажарила с ним утку на костре. — Тебя же вроде пообещали держать под домашним арестом, — наконец снова убирая ружьё на плечо, напомнил он. Саичи растянул загадочную ухмылку. — Эти идиоты так и не догадались, что я вынул штыри из окон. В тот день Огата смог подстрелить вторую утку. Они передержали её на костре, едва не спалив и мясо, и ближайший кустарник, но всё равно после бесконечного рыбного супа её вкус показался ему вершиной кулинарного изыска. Глядя на Саичи, который с увлечением грыз тонкие птичьи кости, Огата вдруг понял, почему мать изо дня в день готовила набэ с удильщиком.