Дуэль сердец

      После клуба Долохов отправился домой. Пока он сидел в клубе, играл в карты да старался напиться, прошёл небольшой дождик, характерный для неустойчивой погоды Петербурга. Несмотря на то, что уже наступил сентябрь, дни ещё были тёплыми, а ночи лишь приятно прохладными. И поэтому Долохов решил пройтись пешком до своего дома. Он отпустил кучера с каретой и пошёл по тёмным, освещенным лишь фонарями улицам столичного города, жадно вдыхая свежий после дождя воздух. Хмель не взял его даже в клубе, несмотря на то, что он там изрядно набрался, а на улице остатки хмеля окончательно выветрились из его головы. Поэтому он шёл твёрдо и спокойно. Он уже был не так далеко от своего дома, как вдруг его внимание привлёк какой-то шум и возня в одной из тёмных подворотен. Послышался слабый и как будто полузадушенный то ли женский, то ли детский слабый голосок. Долохов шагнул в подворотню, куда лишь отчасти попадал свет одного из уличных фонарей, и при слабых отблесках этого света увидел неприятную картину. Какой-то мужчина высокого роста прижимал к стене маленькую, худенькую женщину. Даже скорее девочку. Одной рукой он держал нож у её горла, другой задирал на ней юбку. Несмотря на зловещий блеск лезвия ножа у горла, девочка делала слабые попытки вырваться и время от времени испуганно вскрикивала:       – Нет, нет!       Долохов подошёл к верзиле сзади и спокойно, но угрожающим тоном произнёс:       – А ну, оставь в покое девушку!       Верзила мгновенно обернулся. Почувствовав свободу, девушка без сил сползла по стене вниз и застыла там, словно ноги её не держали. Верзила ощерился и наставил нож на Долохова.       – Иди своей дорогой, господин хороший! Мы с этой потаскушкой без тебя разберёмся.       От него сильно разило водкой. Фёдор понял, что он пьян.       – Боюсь, что без меня ничего не получится, – холодно усмехнулся он. – Слушай, что я тебе сказал, и катись отсюда!       Бандит вместо ответа сделал выпад ножом в сторону Долохова. Это он напрасно сделал, подумал Фёдор. С тех пор, как он поговорил в клубе с Несвицким, он чувствовал какую-то неутихающую ярость, и теперь эта ярость вылилась в стремительную реакцию. Он уклонился от выпада бандита, и, резко выбросив ногу, ударом ноги вышиб нож из его руки. А затем мощным прямым ударом кулака в челюсть свалил его на землю. Бандит попытался подняться, чтобы продолжить драку, но Долохов по опыту многочисленных прежних драк, которые были у него в юности или на поле боя, знал, что уж этого ему позволить нельзя. Надо было как следует отделать мерзавца, чтобы отбить у него любую охоту сопротивляться. Иначе тот в своём пьяном угаре никогда бы не остановился. Поэтому Фёдор стремительно склонился над бандитом, схватил его за волосы и как следует приложил о каменную мостовую. Потом ещё и ещё раз. Оглушенный бандит пытался схватить противника, но Долохов снова кулаком ударил его по лицу. Врезал как следует и продолжал бить, пока бандит не обмяк в полуобмороке. Только после этого Долохов остановился, тяжело дыша. Через какое-то время его противник заворочался и начал медленно подниматься. Фёдор собрался и приготовился, если тот решит продолжить драку. Но боевой запал у бандита исчез. Он стоял шатаясь, по лицу его обильно текла кровь из разбитого носа, а потом он сплюнул на мостовую кровь изо рта вместе с парой выбитых зубов.       – Катись отсюда! – грозно повторил Фёдор. – А то все оставшиеся зубы выбью.       Негодяй выдохнул несколько грязных непристойных ругательств, но решил последовать приказу. Он видел, что его противник ничуть не пострадал в драке и был готов измолотить его до полусмерти, если он вздумает снова напасть. Шатаясь и шаркая ногами, он отошёл в сторону, вышел из подворотни и скоро исчез из виду. Долохов обернулся к девушке, которая уже пришла в себя и со страхом смотрела на драку.       – Как ты? – спросил он, обращаясь к девушке. – Можешь встать или тебе помочь?       Вместо ответа девушка протянула ему руку и тихо произнесла срывающимся тонким голоском:       – Вроде могу. Только пособите.       Долохов подал ей руку и помог подняться. Она стояла перед ним и тяжело дышала от испуга.       – Ты не пострадала? – спросил её Фёдор. – Негодяй не ранил тебя?       Девушка провела рукой по горлу, около которого бандит держал свой нож.       – Не похоже, – ответила она. – Он не успел ничего сделать. Только испужал очень.       Долохов внимательно посмотрел на девушку и сразу понял, кто она такая. Уличная проститутка. Об этом говорила и её яркая, нарочито пёстрая, вызывающая одежда, и особый раскрас лица. Глаза были щедро обведены чем-то чёрным, похожим на сурьму, щёки густо нарумянены, губы подведены яркой помадой. Нанесённая краска старила её лицо и придавала взрослый вид, но Долохов сразу определил, что девушка была ещё совсем юной, почти девочкой.       – Вот спасибо вам, милый барин, – проговорила она задыхающимся тонким голоском. – Ежели бы не вы… Я тут, как обычно прогуливалась, а он откуда ни возьмись, схватил, зажал в рот, да затащил в эту подворотню. А потом нож вынул и велел молчать. Видно, хотел забесплатно своё получить. Озорники завсегда так делают.       Фёдор и сам так понял увиденную им сцену. Уличные проститутки были самыми бесправными и незащищенными среди всех категорий «ночных фей», и нападения на них были скорее правилом, чем исключением. Многие мужчины, кто спьяну, а кто и трезвый пытались утолить свою похоть с этими девицами, не расставаясь с деньгами. Нередки были также случаи, когда уличных проституток после изнасилования убивали: душили или резали ножом горло.       Тем временем девушка уже немного отошла от своего испуга, и вернулась к привычной для себя роли. Она улыбнулась Долохову, хотя и как-то криво, но профессионально-заученно, и, попытавшись придать своему тонкому голоску кокетливые ноты, проговорила:       – Пойдёмте со мной, милый баринок, а я вам приятность сделаю. Задёшево возьму. Совсем забесплатно не могу, уж извиняйте. Иначе мой «кот» меня со свету сживёт. Он страсть не любит, когда наши девушки «кредитных» себе заводят.       Долохов внимательно посмотрел на девушку. Боковой свет фонаря, проникавший в подворотню, позволял хоть немного, да рассмотреть её. Худенькая, маленькая, белобрысая, с белесыми бровями и приятным, усыпанным веснушками личиком. А о́кающий северный говорок, которым она говорила, безошибочно подсказал ему, что девушка, скорее всего, с Охты. Там много было выходцев из северных русских краёв: вологодских, костромских, архангельских и других, где люди сплошь о́кали при разговоре.       – Ты с Охты, что ли? – спросил он у девушки.       Она не слишком охотно ответила:       – Родом оттудова, это вы верно угадали.       – А как здесь, на улицах, оказалась? – продолжал спрашивать Долохов.       – Что вы, барин, мною интересуетесь: откуда я, да куда? – с некоторой досадой проговорила девушка. – Вам, конечно, спасибо большое за вашу по́мочь, но если не хотите со мной пойти, то уж я пойду. Мне работать надо, а не лясы точить.       И она было сделала движение, чтобы отойти от него, но Фёдор остановил её.       – Ты погоди, – сказал он ей. – Я тебе за простой заплачу́, не беспокойся. Только ответь на мои вопросы.       Он и сам не знал, чем его так заинтересовала эта молоденькая проститутка. Уж точно не предлагаемыми услугами. Он в жизни не пользовался услугами уличных девиц. И вообще старался избегать проституток. Разве что в юности около года с такими же, как он, юнцами, товарищами по кадетскому корпусу, ходил в очень дорогой и элитный публичный дом. Но потом и это оставил. Ему вполне хватало актрис, цыганок, куртизанок, а также некоторых светских дам, вроде Элен Безуховой. Он всегда предпочитал женщин, у которых он хотя бы на момент романа с ними был единственным мужчиной. Но эта уличная девица что-то всколыхнула в нём. Поэтому ему вдруг и захотелось поговорить и расспросить её.       Услышав об обещанной им плате за разговор, девушка поколебалась, но всё-таки решилась ответить на вопросы странного барина.       – Спрашивайте, коли охота есть, – сказала она.       – Тебе сколько лет? – задал первый вопрос Долохов.       – Семнадцать, – ответила девушка.       – Врёшь, – усмехнулся Фёдор.       Девушка пожала плечами и сказала правду, или почти правду:       – Пятнадцать мне… да скоро шестнадцать будет, – торопливо прибавила она, чтобы всё-таки казаться взрослее. Только Долохов понял, что на самом деле шестнадцать будет нескоро. Ей уж точно было не больше пятнадцати.       – Так как же ты здесь, на улице очутилась? – продолжил он.       – Батьку моего на верфи мачтой придавило, когда я ещё пешком под стол ходила, – неохотно ответила девушка. – А мать потом снова замуж вышла, да вот заболела и померла, когда мне было десять лет. Потом… ну разно-всяко было, не хочу поминать… Так уж судьба моя сложилась, что пришлось из дома бежать, да здесь промышлять… сами знаете чем.       – Давно ли ты работаешь? – задал новый вопрос Фёдор.       В глазах девушки блеснули злобные огоньки.       – Что называть работой… – произнесла она как-то неопределённо, а потом уже с явной злостью добавила. – Первый раз меня ссильничали, когда мне одиннадцать было.       Долохов замер и несколько мгновений молча смотрел на неё. Она отвела глаза в сторону и нахмурилась. Воспоминания действительно ей давались нелегко.       – Кто это был? – тихо спросил Долохов.       – Вотчим, – коротко ответила девушка.       – Что ж ты на него не пожаловалась? – снова задал вопрос Фёдор.       Девушка чуть не рассмеялась, да ещё посмотрела на него, как на последнего полудурка.       – Это куда ж и кому я могла пожаловаться? Нешто в полицию? – с явной издевкой сказала она. – Так в полиции мне бы сказали «сама дала да согласилась».       Долохов и сам понимал, что девушка сказала правду, а вот он своим вопросом ляпнул глупость. По существующим законам изнасилование признавалось таковым только в случае, если были свидетели, которые в суде могли бы показать, что жертва сопротивлялась. А какой насильник будет делать своё дело при свидетелях? Так что почти все изнасилования, которые случались, оставались совершенно безнаказанными. Девочкам и женщинам пожаловаться в этих случаях было действительно некому и некуда.       – Он и потом это делал? – продолжал Фёдор.       – Сколь раз, не сосчитать, – девушка продолжала хмуро смотреть в сторону.       – А ты не пыталась сопротивляться хоть как-то? – при этом вопросе Долохов почувствовал себя ещё бо́льшим дураком. Зачем он спросил? Само как-то вылетело. Ясно же, что такой маленькой девочке не под силу было справиться со взрослым мужиком. Но её ответ заставил его похолодеть.       – Попробуй тут, посопротивляйся, коли на тебя два здоровенных мужика сразу навалились, – окончательно озлобленно проговорила девушка.       – Так их было двое? – с внутренним ужасом спросил Долохов. – И тогда, в первый раз?       – И в первый раз и потом, – с прерывистым вздохом ответила девушка. – Вотчим и ещё его дружок. Оба пьяные-распьяные. Один рот зажимал, чтоб не кричала, да руки держал, чтоб не царапалась, другой своё дело делал. А потом менялись. Да я под конец сомлела, и уж не помню, что они со мной вытворяли. Хорошо, что не померла тогда. А опосля того, как они меня испортили, вотчим и других мужиков водить ко мне начал. Они ему деньги платили, да вместе с ним меня сильничали. Он на эти деньги водку покупал, да ещё хуже зверствовал, когда напивался.       От её рассказа у Долохова мороз по коже пробежал. Это кем же надо быть, чтобы вдвоём вот такую худышку совсем крошечную насиловать? Она и сейчас была девчонка-девчонкой, а уж какова был в одиннадцать лет… это ему уже совсем было страшно и тошно представить.       – Я терпела-терпела года два, – продолжала свой страшный рассказ девушка, – а потом моченьки моей не стало. Сбежала от этих иродов сюда. Повстречала других девиц, они меня к делу приставили, да с моим нынешним «котом» познакомили. Здесь хоть деньги платят за то, что прежде меня бесплатно заставляли делать.       После окончания страшного рассказа оба надолго замолчали. Прибавить к тому, что рассказала девушка, было нечего. Это была такая бездна горя, боли, безнадёжности и отчаяния, что больше слов не требовалось.       – А ты грамотная? – наконец, прервал молчание Долохов.       – Кто б меня выучил? – горько усмехнулась его собеседница.       – Как тебя звать-то хоть, скажи, – задал последний вопрос Долохов.       – Крестили Софьей. Здесь Софкой-Шке́ткой прозывают. У всех наших девиц свои прозвища. Вотчим и его дружки Сонькой кликали. А матушка называла Сонюшкой, – ответила девушка. Долохову показалось, что при упоминании матери девушка была готова заплакать, но она сдержалась. И снова от её ответа озноб охватил Фёдора. Он вдруг со страшной силой представил свою любимую на месте этой уличной проститутки. Если бы Софи родилась в такой же семье, как эта Софья, то вполне возможно… додумывать эту мысль он не захотел и быстро отогнал от себя страшные картины, вставшие перед его внутренним взором. Больше он ни о чём девушку расспрашивать не решился, просто молча выгреб весь свой сегодняшний выигрыш из карманов и втиснул пачки банкнот и золотые в руки девушки.       – Это тебе, держи, – сказал он. – Я тебе обещал заплатить за разговор, вот и плачу́.       Но девушка в онемелом изумлении только смотрела на кучу смятых банкнот и монеты в своих руках. Там было не меньше трёх тысяч, всё, что сегодня выиграл Долохов. Она в жизни не видала таких денег, на три тысячи простолюдин в Петербурге мог прожить несколько лет, к тому же прожить безбедно.       – Что вы, барин, уж это больно много, – почти с испугом произнесла Софья.       – Бери, бери, – ответил он. – Заслужила.       И посмотрев на девушку долгим взглядом, Долохов повернулся и пошёл прочь, оставив ошеломлённую неожиданной удачей Софью на месте. Почему он затеял разговор с этой девушкой, думал он по дороге. И тут же нашёл ответ: что-то в ней напомнило ему Софи. И это было не совпадение имён, нет, сходство он уловил ещё до того, как девица назвала своё имя. Хотя и это странно: во внешности уличной проститутки и Софи не было ничего общего. Девушка была намного худее и ниже ростом, белобрысая, веснушчатая, со светлыми глазами и скуластеньким округлым лицом. А у Софи были тёмные волосы и тёмные глаза. У девушки была типичная внешность простолюдинки и она ничуть не напоминала Софи с её точёным аристократическим личиком с изысканно-правильными чертами. Напомнил Софи не внешний вид девушки, а взгляд. У девушки был взгляд человека, потерявшего всякую надежду на лучшее, взгляд опасно раненной подстреленной птицы, бьющейся в смертельной агонии. И точно такой же взгляд он видел иной раз у Софи. Этот взгляд появлялся у неё в те моменты, когда он требовал от неё расстаться со сценой. Для неё это требование было равнозначно требованию расстаться с жизнью.       Долохов снова подумал о девушке. Сколько таких он встречал на улицах Петербурга со времен своей юности – не сосчитать. Нищие, безграмотные, кое-кто, как эта Софья с Охты, ещё и лишённые семьи и поддержки... Эти девушки были вынуждены начать продавать свои тела ещё с детства. Другого способа выжить у них не было. Они приходили как слякоть на тёмные улицы столицы, и уходили тоже как слякоть. Век их был недолог, это Фёдор знал. Либо их кто-то убивал, либо они сгорали от всевозможных дурных болезней. Никто их не жалел, все знали – на их место готовы прийти новые. Эта машина работала бесперебойно уже много-много веков. В разных странах и у всех народов. Женщинам специально запрещали учиться, не давали доступа к хорошо оплачиваемым профессиям, чтобы какую-нибудь из них вот так подтолкнуть к проституции. И многие попадались в эту ловушку, особенно те, кто рождался на бедных городских окраинах, таких, как Охта.       А вот Софи хочет дать этим девочкам с Охты шанс на другую жизнь. Научить хотя бы грамоте и счёту, хотя бы начаткам каких-то знаний. Грамотным и умеющим считать проще найти работу, хотя для женщин и были закрыты многие профессии. Прежде Долохов скептически относился к идее Софи учить девочек с Охты, но после разговора вот с этой юной о́хтенкой в нём что-то поколебалось. Хотя он и предлагал Софи давать деньги на школу, но он и сам прекрасно понимал – его денег на такое затратное дело не хватит. Школу могли держать на плаву только концертные и прочие немалые заработки самой Софи. А сама идея работы школы на Охте для девочек из семей простолюдинов вдруг перестала казаться ему странной и ненужной. Если бы в своё время эту пятнадцатилетнюю Софью выучили чему-то, возможно, у неё не было бы нужды стать проституткой. Она могла бы выбрать для себя другой путь. После бегства в тринадцать лет от насильника-отчима она могла бы хоть в какой газете объявление прочитать о том, что какой-то семье нужна расторопная девчонка-служанка, или горничная, или сиделка для больной, престарелой и лежачей родственницы. Но эта Софья грамоте не знала и отродясь не держала в руках ни одной газеты, в которой печатались такие объявления…       Долохов шёл по улице к своему дому, и голова его была переполнена тяжёлыми размышлениями. Имел ли он право выставлять Софи условие бросить сцену, если она сама не выставляла ему никаких условий? Она признавала его свободу в выборе жизненного пути, признавала его независимость в этом и не только в этом, а вот он не хотел признать в ней того же. Но Софи нуждалась в независимости и в праве свободно выбирать свой жизненный путь, это было неотъемлемой частью её гордой души. Именно это делало её такой сильной. Фёдор ещё не встречал женщины более гордой и сильной, чем его Софи. Она соперничала в силе воли и характера даже с ним. Поэтому любить её было трудно. Особенно такому мужчине как он, с его властностью и упрямством. Но если бы она была менее гордой, сильной и самостоятельной, она не была бы сама собой. Не была бы той Софи, которая свела его с ума много лет назад, когда он с каким-то непонятным даже для него самого наитием понял, что эта девушка – не такая как все известные ему светские барышни. Что она – не просто красивое и желанное женское тело, которым он хотел бы владеть, но еще и интересный человек. Личность, с которой интересно говорить и даже спорить. А если бы она была такой, как большинство знакомых ему барышень, она была бы совсем другой, и он не любил её так безумно. Как она могла измениться и превратиться в покорную и послушную его воле женщину? Если бы даже он каким-то чудом заставил её отказаться от сцены, подчиниться ему, принять спокойную скучную жизнь домашней жены, это убило бы её гордый дух.       Он требовал от неё, чтобы она стала совсем другой женщиной, другим человеком. Но она не могла и не хотела этого сделать. Он мог бы попытаться вернуть Софи, но только уважая её жизненный выбор, её независимость и гордость. Она бы никогда не пришла к нему иначе, чем в качестве независимой женщины с непоколебимым достоинством. Как он мог винить её за это, если он сам был таким? Он сам всегда жёстко отстаивал своё достоинство, свою свободу и своё право самому выбирать себе жизненный путь. Он бы никогда и никому не подчинился, если бы кто-то вздумал давить на него, и она тоже никогда этого бы не сделала. Она могла быть его партнёршей, его подругой, равной ему во всём, но не подчинённой его воле служанкой. На самом деле он и не желал видеть Софи покорной и послушной, но ему потребовалось потерять её, чтобы понять это.       Долохов глубоко вздохнул. Ему нужно было принять решение и сделать выбор. Ему, а не ей. На самом деле никакого выбора не было, он это понял с ослепительной ясностью. Он желает, чтобы Софи осталась с ним на любых условиях. А это значит – он должен предоставить ей свободу. Свободу выступать на сцене, если она того желает, свободу самой зарабатывать деньги и тратить их на помощь девочкам, которым она желает дать образование и надежду на лучшую жизнь.       Он понимал, что принятое им решение позволить Софи выступать на сцене вызовет косые взгляды и шепотки в его сторону от многих людей. Многие, особенно мужчины, высоко поднимут брови и усмехнутся при мысли о том, что вот нашелся такой единственный мужчина, который позволил жене выставлять себя на сцене, в то время как они управляют своими жёнами, как им вздумается. И уж, конечно, в мыслях не держат позволить своим жёнам такое своевольство, как профессиональные занятия музыкой и самостоятельное зарабатывание денег. Да и плевать, пусть усмехаются, подумал он. Долохов давным-давно поставил себя так, что они один мужчина не смел задевать его, глядя ему в глаза. Слава опасного дуэлянта оберегала его от любых подколок и прямых оскорблений уже много-много лет. А что будут за его спиной шептать всякие дураки и трусы… да какое ему дело! Заглазные сплетни плелись про любого человека, это он знал. Так что единственный способ не обращать на них внимание, это было их полное игнорирование. К тому же он привык к сплетням в свой адрес. В дни его буйной юности чего только про него не говорили. И далеко не всё было правдой. Тогда он презирал эти сплетни и даже бросал вызов лицемерной ханжеской морали света с удовольствием. Что мешает ему делать это сейчас? Ровным счётом ничего. Эта мысль даже вызвала у него улыбку.       После того, как решение было принято, Фёдор понял, что необходимо скорее сообщить о нём Софи. Чтобы она как можно быстрее вернулась к нему. На следующий день после клуба он поехал к ней, но столкнулся с неожиданным препятствием. Софи уже несколько дней не проживала в своей квартире. Слуги ничем не могли ему помочь. Они сами не знали, где их госпожа. Рассказывали только ему с чувством глубокого беспокойства, что несколько дней назад Софи получила какое-то письмо, быстро собрала некоторые свои вещи и куда-то уехала, взяв извозчика. Слугам же не сказала, куда она поехала. Сказала только, что её не будет несколько дней и просила их не беспокоиться. Своим ученикам она разослала записки, что не очень хорошо себя чувствует, нуждается в отдыхе и просит пока прервать занятия на пару недель. Это было всё, что ему удалось вытянуть из слуг.       Тогда Долохов поехал в филармонию. Он знал, что с приходом осени Софи вновь начала регулярно давать концерты там по вечерам раз или два раза в неделю. Но директор филармонии лишь развёл руками и показал ему записку Софи. В ней она просила его на пару недель отменить её концерты, потому что она немного приболела и хочет отдохнуть. Но при этом клялась скоро вернуться и сдержать давнее обещание – сыграть знаменитый концерт «Весна» Вивальди из его цикла «Времена года»*. Действительно, перед входом в филармонию висели афиши с объявлением, что концерты Софи переносятся на неопределённое время. Когда они возобновятся – будет объявлено дополнительно.       Не добившись ничего в филармонии, Фёдор поехал на Охту. Он думал, что начальница школы знает, где Софи. Но и она тоже не знала, по крайней мере так ему говорила. Школа уже несколько дней как работала. И начальница сказала ему, что Софи была на торжественном открытии школы, но потом исчезла. Впрочем, её исчезновение ничего не изменило. Всё было уже готово, деньги для школы были на руках у начальницы в необходимых ей количествах, и работа школы в отсутствии Софи не прерывалась. Фёдор смотрел на стайки девочек-о́хтенок разных возрастов, которые на перемене гуляли по школьному двору, и думал о Софи. Это она позаботилась об образовании для этих девочек, и он уже начинал верить, что её труды не пропадут зря.       С Охты Долохов поехал к Лизе. Он надеялся на то, что она знает, где Софи, ведь девушки поддерживали тесные отношения. Лиза вначале отрицала, что знает, куда скрылась Софи, но Фёдор видел по её глазам, что она в курсе неожиданного исчезновения подруги. Он попытался надавить на сестру, но она упиралась, мол, знать не знаю, ведать не ведаю, куда подевалась Софи.       – Лиза, – потеряв терпение, сказал ей Фёдор. – Поверь мне, как раз в интересах Софи поскорее встретиться со мной. Если она прячется от меня, то это глупо. Я должен тебе сказать, что принял решение: Софи сможет выступать на сцене. Я не буду ей в этом препятствовать.       Лиза во все глаза посмотрела на брата, как будто не веря своим ушам, а потом с радостным криком бросилась ему на шею и поцеловала.       – Как я рада! – воскликнула она. – Теперь вы с Софи останетесь вместе! А то ведь она извелась в последние дни. Знаешь, – доверчиво сказала она брату, – болезнь, которую она выставила как предлог, чтобы на время отказаться от уроков и концертов и исчезнуть, на самом деле не совсем выдумка. Она действительно плохо выглядела перед тем, как уехать из дома. У меня было такое впечатление, что она в последние дни и не спала и не ела как следует. И похоже, действительно была больна.       Фёдор обеспокоенно посмотрел на сестру.       – Тем более в твоих интересах сказать мне правду, – произнёс он. – Я должен немедленно поговорить с Софи и сообщить ей, что причин для нашего развода больше нет. Она хочет выступать на сцене, и она будет выступать. Хочет зарабатывать деньги сама, своим талантом – и будет зарабатывать. С моей стороны больше никаких условий ей не будет. Так что говори, где она скрывается.       Лиза на минутку поколебалась, но потом решилась.       – Софи у Болконских, – сказала она. – Она получила письмо от своей кузины, что они с мужем вернулись из имения в Петербург. И решила несколько дней пожить у них. А почему… мне она об этом не сказала. Только предупредила, где её искать на всякий экстренный случай.       – Хорошо, – кивнул Фёдор, – поеду сейчас к Болконским и уж у них спрошу, что там делает моя блудная жена, и как с ней встретиться. Спасибо тебе, что ты мне всё рассказала. Я поеду сейчас же, только вот зайду поздороваться к матушке.       Лиза кивнула, и Фёдор направился к двери. Но на пороге, как будто что-то вспомнив, он обернулся.       – Кстати, Лиза, – снова обратился он к сестре. – Я хотел у тебя спросить, да забыл, озабоченный своими делами. Когда я подъезжал к вашему дому, я увидел, что из двери выходит Несвицкий, садится в свой экипаж и уезжает. Что он здесь делал? Он тоже искал Софи?       Лиза вдруг густо залилась краской.       – Нет, – сказала она тихим голосом. – Он, как и я, знает, где Софи, она ему написала перед отъездом из своей квартиры. Он… он просто приходил к нам в гости. Навещал меня и матушку. Он уже пару раз приходил к нам.       Фёдор удивился.       – А что у него за дела могут быть с тобой и с матушкой? – спросил он.       Лиза покраснела ещё больше.       – Да просто приходил навестить, – как будто оправдываясь, ответила она. – Мы с ним вроде как подружились в те дни, пока я жила у Софи как её компаньонка. Вот и решили продолжить знакомство.       Долохов пристально посмотрел на сестру и вдруг его озарило. «Да ведь Лиза влюблена в Несвицкого! Вон как краснеет! А он? Он-то отвечает на её чувство? Ведь он вроде как влюблён в Софи», подумал он. Но затевать разговор с сестрой об её отношениях с Несвицким он не стал. Времени не было, хотелось скорее найти Софи, да и отношения между Несвицким и его сестрой, это их дело. Пусть пока разбираются сами, а там посмотрим, решил он.       После разговора с сестрой Фёдор прошёл в комнату матери и поздоровался с ней. После ответного приветствия и объятий со стороны матушки он глубоко набрал в лёгкие воздух, и рассказал ей о том, что развода с Софи он постарается обязательно избежать. Потому что принял решение не препятствовать ей в её выступлениях на сцене. А это было единственным барьером, разделявшим их.       Как он и ожидал, Марья Ивановна не была особо довольна этим известием. Фёдор уже знал, что матери не нравится мысль о том, что сын будет замешан в историю со скандальным разводом. Но она приняла эту мысль, скрепя сердце, потому что мысль о том, что Софи останется до конца дней её невесткой, нравилась ей ещё меньше. Марья Ивановна всегда недолюбливала Софи, и именно по причине её независимости и стремления самой выбирать свой жизненный путь.       – Уж лучше бы ты женился на какой другой девушке, – с горечью воскликнула Марья Ивановна, выслушав сына. – Сколько я тебе пыталась посватать, и ты от всех убегал. Вот у меня среди петербургских дам появились новые знакомые, а у одной из них есть внучка. Такая хорошая девушка! Красивая, послушная, кроткая… Стала бы тебе идеальной женой, если бы ты развёлся!       Фёдор только покачал головой и усмехнулся на речи матери.       – Матушка, – сказал он, – я бы не женился ни на одной из кротких и послушных, даже если за каждую из них давали приданое в сто пудов чистого золота и полцарства в придачу. Привыкайте к мысли о том, что ваши внуки будут рождены Софи. Или они не родятся вообще никогда. Я ещё девять лет назад при нашей первой встрече понял, что эта девушка для меня – особенная и единственная. А теперь я твёрдо знаю – я не хочу никого, кроме неё, видеть своей женой.       – Девять лет! – недовольно проговорила Марья Ивановна и покачала огорчённо головой. – Подумать только! Я не знала, что твоё увлечение Софией продлится так долго!       Долохов пристально поглядел на мать и сказал мягко, но вместе с тем решительно:       – Матушка, никакое увлечение не может продлиться так долго. Только любовь длится так долго.       Мать ответила ему не менее пристальным взглядом. Казалось, что-то поняла, глянув в глаза сына… Фёдор продолжил:       – Я люблю Софи и только её одну. Любил девять лет назад, люблю сейчас и буду любить всегда… Как говорят в церкви: и ныне, и присно и во веки веков, аминь!       Марья Ивановна помолчала, снова вглядываясь в лицо сына, а потом вздохнула и заговорила.       – Ну что ж, – произнесла она. – Если ты так ставишь вопрос… Я не хочу умереть, не увидев своих внуков. Если Софи единственная, кто может мне их подарить, то я приму это. Кроме того, я хочу, чтобы ты был счастлив. И если твоё счастье возможно только в браке с ней… что же, это я тоже приму. Да, наверное, это и к лучшему. По крайней мере скандала с разводом не будет, – на этом месте Марья Ивановна широко улыбнулась и совсем по-молодому качнула головой, будто отгоняя тяжёлые мысли. – Ты любишь Софи, Лиза любит Софи… Не так уж она плоха… Она воспитанная, очень красивая, не глупая. Вон даже с Лизой помогла исправить наши отношения… Конечно, Софи кажется немного странной с её стремлением самой зарабатывать на жизнь, недаром про неё все говорят и удивляются на неё, да и ладно. Мне не привыкать к разговорам и сплетням, – тут Марья Ивановна окончательно рассмеялась. – У меня сын вон сколько лет был первым буяном и гулякой на Москве и в Петербурге. Чего я тогда только не наслушалась от разных кумушек! Каких только сплетен!       Фёдор тоже рассмеялся на эти слова и обнял мать.       – Спасибо вам за понимание, мама, – сказал он. – А теперь я поеду на поиски моей жены.       К большому дому Болконских Долохов подъехал уже к вечеру. Он попросил встречи с кем-то из хозяев, и тогда лакей провёл его в небольшую гостиную. Через несколько минут в комнату вышла Наташа с весьма сердитым видом. После холодного приветствия она сказала сухим тоном:       – Моего мужа нет дома, он поехал навестить графа Пьера Безухова. Поэтому я решила принять вас одна. Вы должны догадываться, что особого удовольствия эта встреча с вами мне не доставляет. Поэтому прошу вас свести ваш визит до минимума. Говорите, что вы желаете, и уходите.       Такой приём не обещал ничего хорошего, но Долохов решил не обращать внимания на сердитый вид и холодный тон Наташи.       – Княгиня, – ответил он, – мне нужно от вас только одно: знать, где находится в данный момент моя жена и ваша кузина Софи. Я знаю, что несколько дней она прожила в вашем особняке. Если она до сих пор здесь, то я вас прошу позволить нам встретиться и поговорить.