Неблагие знамения

      Жан стоял посреди темного двора, кутался в пальто и отчаянно зевал. Накануне вечером Басманов внезапно изъявил горячее желание отвезти его в Сычевку — якобы, у него самого были какие-то дела в тех краях. Серёга все еще шабашил с Вадимом на какой-то квартире, возились там с санузлом, Андрей взялся разгребать бумажные завалы Басманова, весь срок своей недолгой службы в Смоленске игнорировавшего разного рода отчетность, и, понятное дело, Федька не желал, чтобы тот отвлекался от столь благого дела… Да и хрен с ними со всеми. Жан не нашел в себе силы для глубинного анализа ситуации. Кроме того, Жану показалось, что Басманов это неспроста, ему надо с кем-то поговорить по душам, а так прямо он, конечно, попросить не может… Ладно.       И вот, в результате, Дешам в одиночестве торчал на холоде, нервно смотрел на часы, а Федьки все не было. Неужели кинул? И что теперь?! Автобус уже пропустил… Как найти такси до Сычевки в четыре утра?! То, что потрачу в результате в два раза больше, чем заработаю, уже все равно… Наконец, послышался звук мотора, и во двор въехала черная машина. Попроще, чем была у Федора до этого, но хотя бы не битая. Жан подобрался — и мигом залез на пассажирское сиденье, в тепло. — Что, и крови не предложишь выпить на дорожку? — усмехнулся Басманов, поворачиваясь к французу. — Слушай, Федь, время и так поджимает уже… — Жан прислонил заледеневшие ладони к решетке воздуховода. — Не ссы, доедем с ветерком. Как будто в первый раз со мной ездишь, — хмыкнул Федька, выруливая из двора.       Некоторое время они ехали молча. Федька, не отрываясь, смотрел на дорогу. Жан попытался было завязать разговор, но кромешник отмахивался и кривился. Задав еще пару вопросов, Жан отступился. Спрашивается, мне, что ли, это надо?! От утренних лекарств накатывало сонное оцепенение. Дешам затих и, пригревшись, почувствовал, что его сморило. И даже чувство опасности, исходящее от напряженно молчавшего Федьки, сон прогнать не смогло. Поэтому, когда посреди дороги Басманов все-таки соизволил обернуться к Жану и спросить что-то о прошлом дежурстве, упомянув перо, то в ответ не получил ни слова. Федька в сердцах цыкнул зубом и врубил было музыку погромче, в надежде, что Жан проснется — но все было тщетно. Подъехав к воротам больницы, Басманов, не церемонясь, грубо растолкал Дешама и настороженно следил с водительского места за тем, как тот, еле разлепив глаза, в полусне идет к проходной. Дождавшись, пока Жан скроется из виду, и выждав на всякий случай минут пятнадцать, Басманов заглушил мотор и размытой тенью метнулся к посту охраны, на ходу доставая удостоверение.       …до чего же мучительно было просыпаться, держать глаза открытыми и, преодолевая пропитавшую всё тело вялую истому, вылезать из тепла в стылый холод, идти к проходной, слышать звон ключей, перебрехиваться с вохрой, смотреть на решетки и дышать этим слежавшимся тюремным духом, особым, непередаваемым, от которого в самое нутро ввинчивалась свинцовая тоска… Боже, как же тяжело, словно ворочая тонны радиоактивного студня, приходится раскрывать рот, здороваться, выкладывать сумку на стол для досмотра, терпеть прикосновение обыденно обшаривающих рук, а потом переодеваться и волочиться по лестнице вверх, путаясь в выданных ключах, к хирургическому кабинету, судорожно рыться в блокноте, с трудом расшифровывая свои собственные записи, обзванивать отделения, чтобы вели больных, сидеть, уставившись в постепенно меняющее цвет окно…       И этот запах больницы, немытых тел, баланды, бесприютности, дезинфекции — о, этот запах неизбывного человеческого — почему только человеческого? Вся тварь совокупно стенает и мучается… — этого всеобщего, всеохватывающего, обреченного, обыденного, монотонного страдания…       Как будто вся остальная жизнь — это невесомые островки, хлопья, плавающие на поверхности этого густого, настоявшегося бульона из насилия, беды, болезни, скорби и обреченности…       «Где твое, смерте, жало? Где твоя, аде, победа?» Вот они, здесь… Здесь — спокойное торжество неизбывного ада…       Господи, из рук все валится… Жан промахнулся и щелкнул зажимом мимо иглы со вдетой ниткой и теперь возился, распаковывая новую, вдевая, цепляя зажим… — Опять без меня начали, Ян Клодович? — медсестра укоризненно воззрилась на него. Старой, советской еще закалки медсестра, подслеповатая, неторопливая, кряжистая дочь смоленской земли, плоть от плоти ее, основательная, суровая баба… Хорошая сестра вообще, но как я зевнул ее приход-то? А она уже и одеться успела… — Простите, Клавдия Петровна, что-то я… Больной сидел на кушетке, покорно склоняясь, отрешившись, тупо что-то мычал, вроде какую-то мелодию… Кем меня, интересно, считает медсестра? Наркоманом? Пьяницей? Больным? Знает, что я нечисть?.. — Всё у вас получается, Ян Клодович, только уж больно вы самостоятельный… Руки-то всё у вас помнят… а вылечитесь, так и лучше прежнего станет… — Заметно? — процедил Жан. — Ну так мы-то уже к нашим присмотрелись, замечаем, — снисходительно сказала медсестра. — Это вы правильно решили, лучше полечиться, чем спиваться, мой-то вот спился… Вы тут поговорили бы с кем из докторов, вот хоть, со Светланой Геннадьевной, она женщина душевная, может, она вам корректора-то даст еще немножко, а то что-то вас потряхивает… — Он нейролепсию вообще давать не должен… — рассеянно сказал Жан и вздрогнул. Ну да. Просекли, что я на нейролептиках! — Это у меня… — Литий? — Нет… Клавдия Петровна! — Всё-всё… Да что вы, Ян Клодович, я вот, когда у меня сынок-то разбился, тоже к нашим пошла, за таблеточками, и ведь подлечили, а то ведь чудиться мне стал… — А что ж в церковь-то… Отпевали, или еще при Советах?.. — Да отпели, да… Всё-то сделали, как надо. А всё равно, как смеркаться начнет, так будто стоит во дворе, и от сарая «мама, мама»… — Летавец, небось… — Да, бабка мне так и сказала. Отшептала, ну и полечилась, вроде и отошла. Но сердце-то, конечно… — Да… В каждом дому по кому… Все. Готово, одевайтесь! — Жан хлопнул пациента промеж лопаток. — Давай, мой хороший, давай, — Клавдия кликнула санитарку, и они вдвоем принялись натягивать на пациента пижамный верх. Жан пока сел к столу, открыл историю болезни, сделать запись, и надолго замер, соображая, что писать.       Клавдия Петровна, убирая и раскладывая инструменты для следующего, ненавязчиво принялась ему подсказывать.       К концу приема Жан даже несколько ожил, чему немало поспособствовал осмотр возбужденной пациентки, намеревавшейся рожать антихриста и для облегчения процесса расцарапавшей себе живот пластиковой расческой, да так, что пришлось обработать и зашить. — Так ты ж его еще рожать будешь, или он уже родился? — забалтывала Клавдия фиксированную к койке несостоявшуюся родильницу, пока Жан возился. — Ну вот! Еще только родится, а откуда ж тогда знаешь, что мальчик? Да еще и с крыльями… А крылья-то как у ворона? — Как у мыши летучей… И клыки! И гребень еще… Глаза желтые… — А назовешь как? — …рожала от колдырей всяких и выбрасывала младенчиков, потому как они дьяволята, и поймали-то не сразу, когда стала ошиваться по дворам да из колясок таскать, бросила одного в снег, а там арматура… — Ой, не надо, не надо, — взмолился Жан, — я сейчас не хочу… не могу это всё… — он спешно закончил делать запись в истории и позорно сбежал из женского острого. — Ну что, домой сразу? — Да мне надо дождаться… Я сегодня с Федором Алексеевичем приехал… Обратно тоже с ним, наверное… — Жан похлопал по карманам в поисках телефона и вспомнил, что телефоны-то отбирают на входе. — А как… Как узнать, Федор Алексеевич освободился уже?       Надо сказать, что Клавдия Петровна женщиной была старой закваски, к Жану относилась несколько покровительственно, и то, что ей удалось вскорости поднять на ноги половину больницы и дойти аж до главврача в поисках Жанова сопровождающего, было не столь удивительно. Главврач шустро сообразил, о каком таком Федоре идет речь, состыковался с начохром, куда-то позвонил, пока Жан сидел у него в кабинете, втыкая в эпическое полотно на стене, изображавшее субботник на территории больницы в лучших традициях соцреализма, успел разрулить. За Жаном пришел конвой и повел его… куда-то.       Туда, куда Жан, честно говоря, предпочел бы вовсе не заглядывать, потому как при пересечении некой незримой границы он почувствовал себя еще хуже и вовсе стал еле переставлять ноги, в голове поднялся уже натуральный гул, и вроде как даже не просто гул, а какие-то появились в нем угрозы и мелодия, и Жан хотел было уже запросить пощады и повернуть обратно, но испугался, осознав, что один из конвоиров — вполне себе брутальный оборотень, причем ни с того, ни с сего аж начавший покрываться шерстью, и это было плохо, совсем плохо… а потом вдруг раз — и отпустило.       Сопровождающий стукнул, заглянул в какую-то дверь, получил инструкции и вернулся. — Здесь посидите, Федор Алексеевич сейчас освободится и выйдет. Жан опустился на кушетку у двери в кабинет.       Конвоиры разошлись, оборотень ушел, а второй утвердился за столом в конце коридора.        Жан разглядывал узор линолеума. Очень хотелось поскорее уже сесть в машину и оказаться отсюда как можно дальше. Зря вообще Федьку упомянул. Лучше бы на улице померз. За окном, правда, сыпало нечто среднее между дождем и снегом, не предрасполагающее к прогулкам. Но всё равно. В коридоре не горел свет, и было по-особому тоскливо даже по меркам Сычёвки. Подняв взгляд, Жан принялся бездумно рассматривать развешанные по стенам листки с приказами, какие-то санпросветительские плакатики. Рядом со стандартной схемой обработки рук резко выделялась репродукция картины в рамочке… Жан нахмурился и подался вперед, вглядываясь. «Исцеление немого бесноватого. Матфей 9:32–38» — гласила подпись под гравюрой. Кажется, Гюстав Доре… Жан выдохнул и погрузился в невеселые размышления. Картина, хоть и выглядела лишней тут, но все-таки очень подходила к ситуации, и общей концепции учреждения… Из-за неплотно прикрытой двери кабинета доносились отзвуки разговора. Поначалу Дешам даже не прислушивался, однако в какой-то момент распознал раздраженный голос Басманова и невольно придвинулся ближе к двери, напрягая слух. — … и в конце каждой недели заполняете отчет в электронной форме… — Разумеется, Федор Алексеевич, как только оборудование установят, так сразу. Но всё-таки… с Себастианом пока что делать? Уж больно буйный, не подойти к нему, крыльями хлопает, клюется… — послышался вкрадчивый голос.       Крыльями хлопает?.. Жан оцепенел, судорожно укладывая в голове неожиданную информацию. Клюется?! — Ничего не делать. У вас что, спецсредства кончились?! Наблюдать, если что-то необычное, звоните мне сразу. Мне лично! На сегодня все, через две недели заеду. — собеседники распрощались, дверь скрипнула, и в коридор вышел Басманов. Жан едва успел шагнуть с безучастным видом к окну. — Ты что тут забыл?! — Федька невольно оскалился, заметив Жана. — Мне сказали… тут тебя подождать, — оборачиваясь, осторожно ответил француз, молясь, чтобы кромешник не почуял его неожиданной заинтересованности. «Крыльями хлопает», значит… — Следишь за мной? Подслушиваешь?! — Басманов угрожающе надвинулся на Жана. Тот поднял руки в защитном жесте. — Федор Алексеевич, опять? Я просто решил, мы вместе в Смоленск вернемся, но если у тебя дела, то я, конечно, сам… — С какой стати ты вообще дал местным понять, что мы вместе, — зашипел Басманов еле слышно. — Ай, ладно, что с тебя взять, полудурка, — Федька ухватил Жана за плечо и потянул за собой. — Пошли. Нечего здесь околачиваться. Бегом отмечайся, забирай шмот и в машину! Ждать не буду! — Жан тащился за ним, пытаясь осознать, что он только что услышал.       Обратно они ехали в напряженном молчании. Жан на всякий случай не выпускал из рук свою сумку, исподлобья поглядывая на Басманова. Тот выглядел отрешившимся и погруженным в какие-то свои мысли. Внезапно на подъезде к Вязьме машина завибрировала, двигатель стал издавать непонятные щелкающие звуки. Басманов, сдавленно матерясь, завернул в какую-то промзону, к убогому автосервису. Переговорив с тамошним механиком, он подошел к уныло сидевшему на какой-то скамейке Жану. — Всё. Приехали! — зло процедил кромешник. Жан поднялся, давя зевок. — Что случилось? — Херня случилась! Ремень ГРМ полетел. Сказали, заменят только к завтрашнему дню. — Басманов с досадой сплюнул, — Чертовы восьмушки, подсунули развалюху какую-то! — И что… теперь делать? — Дешам с опаской взглянул на разъяренного опричника. — Снимать штаны и бегать! Что делать… Так, смотри пока, какой тут транспорт до города ходит, — бросил Басманов через плечо, отходя и прижимая телефон к уху. — Какой транспорт, он тут ходит два раза в день, попутку надо, или такси… — Щас! Тут-то нас и примут… Если надо, пешком пойдем! — Тогда, может, здесь где-то подождем… За тобой же приедут? или Андрея попросить? — Пять часов здесь? Угу… Да. Конечно! Просто так, что ли, тачка вдруг накрылась?! — прошипел Басманов. — Очнись, Дешам! Упырь молочный! Смотри, сколько тут ходу до Вязьмы! И какие маршруты есть…       Жан вздохнул и разблокировал телефон, открывая карты. Можно было, конечно, и пешком пойти, раз Федька так всполошился, но… Дежурство далось тяжело, к тому же по дороге его укачало от Федькиной манеры езды, и все, чего сейчас хотелось — это лечь и уснуть. Еще и дождь… Поработал, называется. — Федь, может, попутку все-таки… — Хлебало завали… — Басманов нервно оглядывался. — Тот, кто эту подставу сочинил, на это и рассчитывал… — Ну и что? Нас может подобрать кто угодно, не обязательно же злоумышленник, да и вообще, машины ломаются и просто так… — Не у «восьмых»… и не по пути из Сычевки… Ты хоть понял, блаженный, что это за место-то? Невдуплёныш? — Хорошо, допустим, но это бред, думать, что все проезжающие машины особые, все вокруг в сговоре… — Жан поскользнулся, Федька в последний момент успел подхватить его под руку. — Вот нахер я тебя с собой взял! Что толку, что тебе за двести?! — Заметь, не я это предложил. Знаешь что, Басманов, иди ты нахер. Тащись пешком куда хочешь, хоть к Ольге Псковской на чай, а я буду попутку ловить! Жан вышел на дорогу, поднимая руку. Самым занятным было то, что Басманов буквально исходил на говно, обматерив с ног до головы, угрожая и уламывая, но при этом не уходил. — А чего ты не идешь-то сам никуда? — обернулся к нему Жан. — Я же тебя не держу... — Конечно! А нечисть... — Какая нечисть? Басманов сник и поежился. — Я же не знаю, кто это... с машиной. Вдруг это дед со своей нечистью... Ты хоть... ему скажешь, что я не убегал... он тебе верит... Жану очень хотелось сказать «что, Басманов, ссышься», но он удержался. И наклонился к окну притормозившей машины. — Ну? Едешь? — спросил он, — До Вязьмы подкинет...       Черный автомобиль с наглухо затонированными стеклами на задних дверях медленно полз вдоль подъездов новостройки в спальном районе Смоленска. Наконец он остановился, и из него вышли двое — пан Казимир собственной персоной и неизменный его помощник Микула. Несколько недоуменно обведя взглядом двор, Казимир вздохнул и, поправив воротник пальто, направился к двери в подъезд. Микула поежился и припустил следом. — А и проходите, вот, сюда, сюда, красненькой выпьем, — Кривич пошаркал по коридору в сторону кухни. Белорусы последовали за ним, удивленно переглянулись, заметив гроб посреди гостиной. На кухне они остановились у стола, Казимир почтительно поклонился. — Рад знакомству, Святослав Вернидубович. Благодарствую, что согласились встретиться и выслушать. А и мы не с пустыми руками, — он легонько пихнул застывшего Микулу, и тот, спохватившись, порылся в подарочном пакете и выставил на стол бутылку темного стекла, запечатанную резной металлической пробкой. — Наша, белорусская. Отменнейшего качества, без ГМО и всяких… примесей.       Кривич одобрительно покачал головой и, кряхтя и вздыхая, достал три граненых стакана. Микула почтительно разлил кровь, и дед выжидательно уставился на рассаживающихся у стола гостей. Казимир мгновенно понял, что от них требуется, и демонстративно сделал глоток. Архонт Смоленский усмехнулся и отхлебнул из своего стакана, довольно почмокав губами. — Ай, и вправду хороша. Уважили старика, — он пригладил пальцами волосы и сложил руки на столе, — Так что, гости дорогие. Чем обязаны? К добру аль к худу вы на наши земли наведались? — К добру, к добру, Святослав Вернидубович! Сразу к делу, да? Понимаю… — Казимир задумчиво повертел в пальцах стакан. — Ну что же. Зла не замышляем, ни боже ж мой, Святослав Вернидубович. Беда у нас. Потеряшка. Мальчонка один у нас загулял, из ближних моих. Последний раз, ненароком узнали, видели его здесь, в Смоленской области. Хороший парнишка, славный, да вот дури в башке многовато! Как бы не учудил чего. Вот и ищем теперь, переживаем, — Казимир развел руками и вздохнул. — Упырь али кто он такой есть, мальчонка ваш? — Кривич недоверчиво изогнул бровь, откидываясь на спинку стула. — Не упырь, нет. Но наш... из нечистых, - Казимир продемонстрировал Кривичу фото в телефоне. — Вот он у нас каков! Кривич неспеша надел очки, подивился в телефон, покачал головой. — Ишь, какой... Ну, на свете всякой твари много. От меня-то что хотите? — Да, говорю же — дурной он, молодой еще! — досадливо махнул рукой Казимир. — Не нагулялся. Развлечься захотел, мир посмотреть... Потому и обращаемся к вам — вы хозяин местной земли, все ведаете, что тут происходит. Может, слышали что про него? Или… из обращенников ваших кто-то знает? — Казимир бросил на деда быстрый взгляд исподлобья, пытаясь считать его реакцию. Кривич и бровью не повел, отпил еще крови, задумался. — Правду говоришь, я тут хозяин. Что ж… беду вашу понимаю, да вот… Поразмыслить тут надо. Дело это не быстрое, сам понимаешь. Поспрошать, поузнавать… Фоточку-то мне распечатайте, чтоль, или, это... — дед вытянул из кармана пакетик с веселой новогодней картиночкой, долго, неторопливо его разворачивал, потом включал матово поблескивающий смартфон... - Вот, пошлите мне... в эту, как ее... Телегу или Вошь-ап — Сию минуту! Микула! — Казимир прижал руки к груди. — Вы уж поспрашивайте! А мы в долгу не останемся! Ежели несподручно вам, обременительно, так вы только глазом моргните, сами порыскаем... Или вот, скажем, младшеньких ваших попросить... — Вот это не надо. Неча тут самодеятельность разводить, — нахмурился дед. — Вы пока отдыхайте! Город посмотрите, а я поспрошаю... со своими поговорю. Скажу вам, был, не был, где поглядеть, а может, его уж и след простыл... Помощника вам найду. Тогда и начнете... рыскать. А пока, вот, — Кривич завозил пальцем по экрану, выпятив губу, — В музей наш краеведческий сходите! Выставка там у нас сейчас... — Благодарствую, — тяжко вздохнул Казимир. — Всенепременно. Микула, запиши!             Дешам с Федором высадились ближе к центру города и, пока Жан благодарил водителя и прощался, Басманов схватился за телефон и теперь с кем-то напряженно ругался. — В смысле некому?! Вы совсем охренели?! — шипел Федор в трубку, — Да похер мне на компенсацию! Что значит, никого нет?! Мне что, до завтра тут торчать?! — он в ярости отбил звонок и воздел глаза к небу. Жан с опаской поглядывал на него, осматриваясь — весенние сумерки как-то быстро сгущались, скрадывая низенькие домишки и узкие улицы. — Что, не приедут? — наконец осторожно спросил он. Басманов в ответ лишь покачал головой. — Сволочи, что с них взять. Ладно, деваться некуда — глянь пока, есть здесь поблизости гостиница?       Жан замер на месте. Ночевать с Федькой в гостинице ему совсем не улыбалось — ночевок в Питере хватило с лихвой. Но и ругаться с ним сейчас, черт знает где… Тоже не выход. Вздохнув, он потянул из кармана телефон. Но, рассудив, позвонил сначала Андрею. После короткого разговора, он вздохнул и заблокировал экран. — Сказал, что сможет приехать только к ночи. С отчетом закопался, да и с машиной у него тоже какая-то хрень. Но, Федор, тут ведь скорые поезда останавливаются... — Все это какая-то подстава! — в сердцах воскликнул Басманов, — Так, ладно. Проще действительно в гостиницу. Ищи давай! Жан поджал губы, но подчинился и снова уткнулся в телефон. — Свободные номера есть в гостиницах «Аннушка» и… «Буржуй». Обе сравнительно недалеко, — невесело усмехнулся он после недолгого поиска в интернете, — Какую выберем? — «Аннушка»! — передернул плечами Басманов, — И кто эти названия придумывает… Хрен с ним, давай в «Буржуя». Куда еще маркизу и опричнику податься? — Федька хмуро склонил голову.       Свободен был только один номер. Заселившись, вампиры уныло оглядывали типичную провинциальную гостиничную комнату — две кровати, шкаф, стол, пара тумбочек, дурацкие картины на стенах с аляповатыми обоями… Вот и весь гарнитур. Федька скинул пальто и взялся за ручку двери в ванную. — Пойду, душ приму. Чудить не вздумай только, — подпустив металла в голос, бросил он Жану. Тот кивнул, не оборачиваясь.       По прошествии получаса Федор, придя в более-менее уравновешенное состояние, вышел из ванной, выпуская за собой клубы пара и вытирая волосы полотенцем. — Ну чего, освоился? В душ пойдешь?       Вопрос его был обращен в пустоту. Жана в комнате не было. Басманов недоуменно осмотрелся и увидел на столе вырванный из блокнота листок, на котором по диагонали было что-то написано. Он взял его в руки и, прочитав, со злостью отшвырнул подальше. «Je suis désolé, Théodore. Уехал на поезде в Смоленск. Поговорим позже. J.C.D.» — значилось в записке. Уехал, а?! Свалил, падла! И меня здесь кинул! Одного! Басманов судорожно схватился за телефон, открыл расписание поездов — но по всему выходило, что догнать и перехватить Жана он уже не успеет. Разве что сесть самому на «Ласточку» тремя часами позже… А до тех пор успеть подумать и здраво оценить ситуацию… Ага, здраво! Федор в отчаянии рухнул на постель, раскидывая руки и глядя в потолок. Ну как так-то, а?!       Жан брел по темным улицам, еле разбирая дорогу. Усталость и апатия навалились совсем какие-то неподъемные. А, ну да — когда ел-то в последний раз? Можно было, конечно, вызвать такси от вокзала домой, но француз решил попытаться хотя бы немного проветрить голову. Наконец он свернул во дворы и теперь, обходя гигантские лужи, был почти близок к вожделенным теплу, душу и кровати. Неподалеку от дома светил одинокий фонарь — и отблески его внезапно неприятно резали по глазам. Дверь квартиры пряталась в тени, оставалось всего каких-то метров сто… Вдруг Жан поймал себя на том, что идет уже минут пять — но дверь не становится ближе. По углам двора сгустилась непроглядная мгла, сжимая пространство в узкий коридор, где существовали только Жан, фонарь и недосягаемая дверь. Побарахтавшись в ставшем вязком воздухе еще с полминуты, Жан остановился, тяжело дыша, и в отчаянии огляделся. О нет. Неужели Лихо?.. С него станется, особенно когда Дешам в таком состоянии. Таком, что эту встречу со столь опасной нечистью может и не пережить… Странно, но знакомого ощущения непреодолимого ужаса и тоски все не возникало. Захотело поиграть подольше? Но… зачем?.. Жан, окончательно растерявшись, замер, сжимая ремень сумки, взгляд его метался по сторонам в поисках источника его новых неприятностей.       Неожиданно чья-то когтистая рука хватанула его за плечо, подтягивая ближе к фонарю, прямо в пятно ослепляющего света. Жан даже зажмурился на мгновение — а потом открыл глаза и наткнулся на насмешливый взгляд Кривича. — Дедуль?.. Ты… чего? — запнувшись, тихо спросил Дешам, не понимая, что нужно от него деду. — Ну здравствуй, Жанчик. Чегой-то ты сегодня припозднился, — Кривич испытующе скользил глазами по лицу Жана. Тьма подползла ближе, отрезая деда с французом от остального мира. — Так пока доехал… И машина сломалась… Пришлось на поезд садиться, — сглотнув, выдавил Дешам. «Спокойно, Жан. Ты говоришь чистую правду, ему нечего тебе предъявить,» — мысленно пытался успокоить он сам себя. — Ох кака ненадежна техника нынче пошла, ты погляди, — наигранно покачал головой Кривич, вздыхая. — То ли дело, при Советском Союзе… — он резко оборвал сам себя и склонился к Жану ближе, тень пробежала по его лицу, — Ты мне зубы-то не заговаривай, маркиз. Чего вы там с кромешником этим измыслили? Чай, не просто так вдвоем в Сычевку поперлись? Расскажи-ка дедушке! — цепкие дедовы пальцы ухватили Жана под челюсть, сжали, царапая когтями щеку и заставляя смотреть глаза в глаза, не отрываясь.       …Кривич тщательно перебирал его воспоминания, будто выворачивая наизнанку. Задержался на моменте поездки до работы, отбросил подробности дежурства — Жан даже почувствовал волну раздражения, исходящую от деда. Наконец он добрался до разговора Федора с подручным в Сычёвке. Впился когтями глубже, и Жан дернулся, тщетно пытаясь вырваться. Он нутром чуял, что деду нельзя знать про загадочного "французского пациента". Нет! Почему-то обнажить эту тайну перед Кривичем было равноценно отказу от какой-то сумасшедшей, самому до конца не ясной надежды, внезапно забрезжившего шанса непонятно на что. А еще всколыхнувшееся чувство протеста требовало оставить хоть что-то при себе, не позволить деду разложить его разум перед собой как на блюдечке. Но как? От него невозможно что-либо скрыть! И тут в мыслях Жана вплыла репродукция гравюры на стене. Он ухватился за это воспоминание, как утопающий за соломинку. И невероятным усилием воли сосредоточился на нем, восстанавливая изображение во всех деталях, вспоминая другие гравюры Доре... Как ни странно, помогли таблетки, которыми Жан закинулся еще в поезде, в надежде по возвращении домой немедленно отрубиться до утра. В голове сгущался блаженный туман, и в нем ясно видно было только одно: унылый коридор, стандартные плакаты, а среди них — нарочито-нелепая в этой больничной обстановке гравюра... Голоса Басманова и его собеседника доносились неразборчиво, как будто помехи в радиоприемнике. Кривич хмурился, пытался разогнать туман — но бесполезно. Дешам почувствовал, как начинает оседать на землю. Дед тряхнул его, вздергивая обратно на ноги — и мысли Жана прояснились, перескакивая на поездку до Вязьмы, визит в автосервис и, наконец, побег из гостиницы на вокзал. — Тьфу ты! Чем ты обдолбался таким, паршивец? — с досадой сплюнул дед. Кажется, он остался не очень удовлетворен результатом раскопок в Жановом сознании. Дед отпустил его подбородок, перехватил за шкирку и внаглую расстегнул молнию сумки, залезая рукой внутрь. Вытянул наружу початый блистер таблеток — и смял его в кулаке. — Хватит дрянь всякую жрать! Подсадили тебя змеицы ольговы?! Не прекратишь — так дедушка сам порядок в башке твоей бедовой наведет! — Кривич отстранился, отталкивая Жана в изрядно подтаявший сугроб. Тьма вокруг рассеялась, даже свет фонаря больше не бил по глазам, а казался совершенно обычным и даже тускловатым. Дед, похожий на нахохлившегося старого ворона, похромал вглубь дворов, сварливо бормоча что-то себе под нос про лядащую молодежь... Жан осторожно выдохнул — кажется, обошлось. Выждав с минуту и собравшись с силами, он тяжело поднялся на ноги и поплелся к двери. Скорее в душ — и спать. Хватит с него на сегодня приключений! И как же хорошо, что Полина оставила ему таблеток с запасом...