Тонкое искусство пофигизма

— Так ты полагаешь, здесь Бубенцов замешан? — Шаталин поставил ногу на ступеньку, но в машину садиться не спешил. Это бы очень кстати пришлось. Если уличить его в какой-нибудь очевидной пакости, ему бы в Министерстве доверять бы меньше начали. А то боюсь, не сладить мне с ним и тетушке мозг затуманит, и бизнес мне угробит. Тут сразу видно — испытания еще впереди. Ты вот что, завтра приходи на репетицию. Будем с тобой думать, как нашему делу помочь. Видно, и без Серафимы не обойдемся. Эти загадочные слова подействовали на Жанну Аркадьевну странно: она вроде и обрадовалась, и испугалась. — Опасно ведь, Максим. И зарекались мы… — Ничего, дело важное, важнее предыдущих, — вздохнул продюсер, усаживаясь на сиденье напротив водителя. — Мое решение, моя и ответственность перед Ромой и людьми. Ну, береги себя. Прощай. И машина, разгоняясь, почти бесшумно помчала по мягкой от пыли дороге, а Жанна повернула обратно в парк. Шла по светлой аллее, и сверху тоже было светло, но деревья по сторонам смыкались двумя темными стенами, и выглядело так, будто женщина движется по дну диковинного светоносного ущелья. Впереди, прямо посреди дорожки, белел какой-то квадрат, а посреди него еще и чернел малый прямоугольник. Когда шли здесь с Максимом Викторовичем пять или десять минут назад, ничего подобного на аллее не было. Пелагия кивнула и Жанна Ижевская ускорила шаг, чтобы поближе разглядеть любопытное явление. Подошла, села на корточки. Странно: большой белый платок, на нем книжка в черном кожаном переплете. Взяла в руки — фотоальбом. Самый обыкновенный, какие везде есть. Что за чудеса! Пелагия сделала жест и Жанна согласясь начала перелистывать страницу за страницей, нет ли там чего между ними, но тут сзади раздался шорох. Обернуться она не успела — кто-то натянул ей на голову мешок, обдирая щеки. Еще ничего не успев понять, от одной только неожиданности Ижевская вскрикнула, но поперхнулась и засипела — поверх мешка затянулась веревочная петля. Здесь-то и подкатил звериный, темный ужас. Бухгалтер забилась, зашарила пальцами по мешковине, по грубой веревке. Но сильные руки обхватили ее и не давали ни вырваться, ни ослабить удавку. Кто-то сзади шумно и прерывисто дышал в правое ухо, а вот сама она ни вздохнуть, ни выдохнуть не могла. Она попробовала ударить кулачком назад, но бить было неудобно — не размахнешься. Лягнула ногой, попала по чему-то, да вряд ли чувствительно — что-то смягчило. Чувствуя, как нарастает гул в ушах и все больше тянет в утешительный черный омут, женщина рванула из поясной сумки вязанье, ухватила большую булавку, которой скреплялись платки покрепче и всадила их в мягкое — раз, потом еще раз. — У-у-у! Утробный рык, и хватка ослабла. Жанна снова махнула, но на сей раз уже в пустоту. Никто больше ее не держал, локтем под горло не охватывал. Она рухнула на колени, рванула проклятую удавку, стянула с головы мешок и принялась хрипло хватать ртом воздух, бормоча: — Мать… Как только самую малость посветлело в глазах, оглянулась во все стороны. Никого. Но булавка и платочки с узелками были темные от крови.