«Дорогая Эвелин, Как у тебя дела? Ты даже не можешь представить себе, как я соскучилась. Забираю свои слова обратно, что ненавижу Хогвартс…сейчас бы туда, в нашу крохотную комнату на четыре человека, хотелось бы снова повеселиться на чемпионате по квиддичу, пробежаться по коридорам, но нужно терпеть еще целый месяц. По слухам, в Министерстве неспокойно. Все ожидают новой подлянки со стороны тех сумасшедших. Самое страшное, находятся те, кто их поддерживает и следует за ними… Если ты что-нибудь узнаешь, пиши.
С любовью, твоя Марисса».
Уильям резко поднял голову, отрываясь от прочтения книги, и вздрогнул. По винтовой лестнице пронеслись лакированные отцовские туфли. Остановившись в центре гостиной, мистер Бирн поправил сбившийся с плеч пиджак и растрепавшуюся прическу. Но не внешний вид отца удивил юношу, а его абсолютно бесцветное лицо, даже маггловская бумага не могла похвастаться такой белизной. — Отец! — попытался докричаться до родителя Уилл, отложив книгу на стол. Только с третьего раза мистер Бирн обернулся к сыну, вглядываясь помутневшими карими глазами на мальчика. Уилл приблизился к самому лицу отца, пытаясь разобрать, что ему он шепчет еле открывающимися губами, чтобы не упустить ни единого слова. — Так что? Что с Бланкой? Она поправится? Последний раз Уилл видел старшую сестру неделю назад, тогда все ее тощее тело было покрыто отвратительной зелено-фиолетовой сыпью, она кричала и брыкалась, умоляя расчесать эти гнойники. Ужасное зрелище. Девушка постоянно чихала искрами и горько плакала, пока матушка бегала по всей комнате с больной головой, время от времени вытирая с дочкиного лба пот. Муж Бланки специально отправил ее в родительский дом, чтобы она вылечилась и с новыми силами вернулась к нему. Однако спокойствия молодая миссис Яксли здесь не обрела. Наблюдая за страданиями сестры из-под чуть открытой двери, Уильям жалел стервозную старшую, прощая все ее колкие слова в его адрес. Юноша сам переболел в раннем детстве драконьей оспой и знал, насколько это тяжело, поэтому, отпихнув в сторону все детские обиды, помогал, как мог. — Я не знаю, Уильям, — обессиленно шептал отец, падая в кресло. — Нашу девочку, спасет только настоящее чудо. — Настоящее чудо, — повторил за ним Уилл, оставаясь на месте. Мистер Бирн впервые показал себя с такой стороны. — Но мы ведь волшебники. Создавать чудо — для нас пустяк. — К сожалению, Уильям, такого чуда мы не сможем сотворить. Тогда-то Бирн и понял:«Уважаемый Уильям, Вы, мой любезный и дорогой друг, совсем отбились от рук, не пишите своим друзьям даже парочку слов в месяц. Никто о Вас уже давненько не слышал. Ваши выходки пугают наших прекрасных дам, ответьте хотя бы Эвелин, которая истратила на Вас, дурака, не меньше дюжины бумаги. Если не хотите писать ей, ответьте на это письмо. Разъясните Ваше ужасное поведение…»
Лу сидел за письменным столом целый вечер, исписывая тринадцатое по счету письмо. И все было не так. Старая лампа на позолоченной ножке отдавала противным зеленым светом, но мальчик терпел, как и терпел свой кривой почерк, выводящий из слов целые бессмысленные предложения. «Как дела? Как погода? Еще не соскучились? Сколько выучили заклинаний? Еще не надоел квиддич?» — одни и те же вопросы из раза в раз мелькали на бумаге. И так целыми неделями. — «Сколько это может продолжаться?». В зеркале застыло испуганное отражение темноволосого юноши, что с покрасневшими глазами неотрывно смотрел в одну точку. — Шарль, дорогой, — доносился до него тихий женский голос. Мама, приоткрыв дверь, обращалась к нему. — Ты еще не устал? — Нет, — выдохнул Лу и натянул счастливую улыбку, отворачиваясь от отражения. — Эвелин расстроится, если я ей не напишу. — Не хочешь ее пригласить к нам? — женщина кокетливо заиграла бровями, смущая сына. — Прости, мам, но не в этом году. — Ты так изменился, Луиз. Повзрослел… - неожиданно отметила женщина. Дверь за миссис Труа закрылась. Противная лампа погасла, и Лу остался один в долгожданной темноте. — Я ничего сегодня не успела, поэтому будете ужинать пирожными, — по маленькой кухне бегала светловолосая женщина, на ходу снимающая фартук и расплетающая тугую косу. — Что сидите, ешьте, — обратилась она к мужу и сыну, ждущих разрешения. Настроение миссис Берд зависело от того, как у нее прошел день. И чаще всего он проходил у нее ужасно: нелюбимая работа, надоедливые люди и в общем странная жизнь. «Как ей не лень собирать нас в этой душной кухне вместе и просто радоваться?». — Мам, почему ты стала жить как маггл? — поинтересовался Исаак, когда уставшая мать села около него и с неохотой начала ковырять кусок пирожного, к которому мальчик так и не притронулся. — Ведь ты бы могла построить хорошую карьеру в области магии… — Потому что я влюбилась, Исаак, — тихо ответила она ему, тепло улыбаясь. — Если бы не твой отец, я даже не знаю, что со мной было бы. Берд только скривился, поворачиваясь к такому же улыбающемуся отцу. — Твоя мама околдовала меня, как настоящая ведьма. — Пап, она и есть ведьма, — заметил юноша, приподнимая правую бровь. — Ты целых четырнадцать лет живешь с ведьмой. С ведьмой, пап! Так еще и я оказался с таким же сюрпризом! — Исаак, — миссис Берд положила свою ладонь сыну на плечо, тем самым успокаивая развеселившегося юношу. — Он же не знал, с кем живет. — Сказала бы ты, Кларисса, раньше про свою особенность, не ходил бы я по врачам с прыщами до двадцати пяти. — И я еще в этом виновата? Ты сразу же сбежал от меня, если бы на первом свидании я тебе сказала, кто я на самом деле! Под веселый спор родителей Исаак решил удрать к себе в комнату. Сегодня они не на шутку развеселились, поэтому сразу не заметят пропажу сына из-за стола. Нащупав в общей свалке на столе помятый пергамент, Исаак принялся писать:«Ку-ку, Ив, Ты никогда не спрашивала, как познакомились твои родители? Просто, послушав своих стариков, я задумался, как такие разные люди могут влюбиться и прожить бок о бок столько лет. Я бы уже сошел с ума, а если еще это человек, ничего не знающий о другом, о нашем, мире…»
«С счастливым тринадцатым днем рождения тебя, Эвелин Фредерика Гилмор!», — ранним утром, спрятавшись под одеялом, девочка рассматривала старые, потрепанные колдографии, на которых еще маленькие брат с сестрой улыбались, махая родителям, что стояли по ту сторону камеры. На другой — молодой Петро Гилмор, только окончивший обучение в Хогвартсе, радостно размахивал метлой и что-то кричал, в той же стопке и детские снимки Эдгара, и молодой Персефоны в элегантной синей мантии со времен Шармбатона, и беззубой малышки Эв, что только исполнилось пять. Смахнув слезы с глаз, девочка неуклюже встала с постели и, взяв под мышку коробку с воспоминаниями, сунув продрогшие ноги в плюшевые тапки, спустилась в столовую, где всегда по утрам сидела мама, читавшая последние новости. Ив только открыла рот, чтобы окликнуть кого-нибудь в доме, но в этот момент по пустому коридору второго этажа пронесся шепот. Осторожно выглянув из угла, она увидела широкую сгорбленную спину Эдгара, сидевшего около ошарашенной матери. Из их разговора можно было услышать совсем немного: — Я уйду! Уйду! И никто мне не помешает, — лихорадочно повторял молодой человек, сжимая ледяные руки матери. — Как только учеба закончится, мне нужно будет покинуть вас. Забыть, словно этого всего никогда не существовало в моей жизни…. — Что ты такое говоришь, Эдгар? — голос миссис Гилмор дрожал. Такого она никогда не ожидала услышать от любимого сына. — Куда ты уйдешь? Зачем? — Нет смысла, что-либо объяснять. Ты меня не поймешь. — Я твоя мать, Эдгар. Я всегда тебя пойму и приму любой твой выбор. Сердце отбивало стук, испуганно и очень громко. Эвелин боялась дальнейших слов брата. Она знала, что что-то должно сейчас произойти ужасное, и она готова к худшему. — Вы меня никогда не поймете, — Эдгар поджал губы, резко вставая со стула и, не смотря на расстроившуюся мать, что сейчас не могла и связать двух слов, покинул комнату, встречаясь в коридоре с ошарашенной сестрой. — А ты что здесь забыла? — Что я здесь забыла? — усмехнулась девочка, повторяя слова брата, крепче сжимая коробку в руках. — Если ты не забыл, мы с тобой одна семья! Или все-таки забыл? — Не неси чепуху, — он пытался ее обойти, но Ив догоняла и из раза в раз преграждала дальнейший путь до комнаты. — А как же: «С днем рождения, сестренка»? Мне исполнилось целых тринадцать лет. Хорошее число для ведьмы... — С днем рождения. Довольна? — он отмахнулся от нее, как от надоедливой мухи. — Что ты от меня хочешь? Мир младшей Гилмор, в котором все всегда было хорошо, рассыпался на части, а его осколки больно впивались в тело, оставляя безобразные кровавые подтеки. — Если бы здесь был папа… — Папы нет и не будет! — сухо перебил ее Эдгар, без малейшего сожаления рассматривая покрасневшее лицо сестры. — Повзрослей уже! Никто не будет тебе подтирать сопли…это выглядит жалко. — Ты мне не указ, — топнула ногой разозлившаяся девочка. — Кто ты вообще такой, чтобы так со мной говорить? — Я глава семьи, — навис над ней брат. На его лице застыла маска отвращения. — И я здесь буду решать, как и с кем мне разговаривать. — Ты никто здесь…- не подумав, ляпнула Эвелин и в результате получила пощечину. — Я не поменяю своего мнения, особенно после такого, брат. Но стоило ей сделать паузу больше положенного, как вторую щеку обожгло ударом сильнее. — Еще раз посмеешь гавкнуть что-то, я не остановлюсь на этом дурачестве, — выплюнув последние слова, он развернулся и ушел к себе. Вдруг повисшую тишину во всем доме пронзил истошный крик, Эвелин, опустившись на колени, бросила надоедливую коробку, напоминавшую о счастливых моментах, и горько зарыдала. — Мама. Мамочка, — визжала девочка. Но все напрасно. Ее криков никто не слышал в семейном доме. Все были заняты собственными переживаниями и до маленькой Эвелин не было никому дела. Колдографии, что разлетелись по всему полу, она безжалостно рвала и мяла, утирая ими мокрое лицо. — Какой же ты придурок, Эдгар! — в надежде, что он услышит ее и обязательно вернется, но нет, он не вернется. Больше старший Гилмор не появится в родительском доме… И только старый Кока стоял около молодой хозяйки, разделяя ее горе, сквозь слезы, застилающие огромные выпуклые глаза, умоляя остановиться, а девочка продолжала рыдать и заламывать тонкие руки. — Хозяйка! — эльф силой вырывал колдографии из ладоней Эвелин, пока та, громко не вздохнув, не прекратила издеваться над собой. — Хозяйка! — Кока, не выдержав, повис на шее Ив, поглаживая светлую макушку. Старые портреты вместе с ними утирали слезы и затихали, замирая в прежних позах. — Вам лучше? — Кока не переставал волноваться, отправляя спасшиеся снимки обратно в коробку. — Когда-то один очень хороший волшебник мне сказал: «Если разделить горе с близким, вся боль тут же пройдет». Не это ли магия? — Постой! — Эвелин подползла к домовику, выхватывая из его длинных пальцев незнакомую фотографию. Ее точно здесь никогда не было. — Ты знаешь, кто это? На колдографии замерли странные люди в черных одеждах, которых девочка никогда не видела. На вид они все были противны, что-то в их лицах скрывалось безобразное, и эти странные рисунки змей и черепов на гобеленах, висевших позади них. — Ты знаешь, кто они? — повторила свой вопрос Эвелин, пока Кока ежился от ее слов, пряча взгляд. — Если ты мне не скажешь, я тебя заставлю… — Молодой хозяйке нельзя использовать магию вне Хогвартса. — Мне плевать. Мне на все уже плевать. Если это, — девочка трясла около лица эльфа почерневшим снимком. — Касается моей семьи, я готова на все! Кока сдался и подошел ближе, наклоняясь к самому уху девочки, так что весь его страх с дыханием передавался ей: — Это страшные волшебники. Молодой хозяин ввязался в дело, которое ему не по зубам… — Что это за дело? Во что он ввязался? — клещом вцепилась в костлявые плечи домовика Эвелин. — Говори быстро. — Придет время, молодая хозяйка, и Вы все сами узнаете… «С несчастливым тринадцатым днем рождения тебя, Эвелин Фредерика Гилмор!».