Только верь, Вера

      Быть творческим человеком — это значит забывать время от времени есть и смириться с голодом. Мама реставрировала картины, папа занимался проектированием зданий, Дима посещал художку и делал стенгазеты для школы.       Но в семье творцов не без бездарности.       На третий полноценный день голодовки ноги сами понесло к холодильнику. Живот крутило, таблетки не помогали заглушить боль. Горячей водой тоже не получалось. А ведь когда они с братом были совсем малышами, поголодать им пришлось долго. Кому нужны художники, когда совсем рядом слышны выстрелы и в клубах дыма обваливаются здания? Денег хватало на хлеб, фасоль и капусту. И то родители отдавали их им, а сами перебивались чем останется. Огромный белый холодильник в те тяжёлые годы смотрелся совсем иноземно на кухне. Гигантское вместилище для целого продуктового отдела стояло абсолютно пустым.       Вера помнила, как боялась к нему подходить. Вдруг холодильник углядел бы в ней еду? Запер бы в себе и не отпускал! А вот Диме опять не сиделось. Ну не нравилось ему то, что выглядело, как холст, но не использовалось никак. Порисовать на нём фломастерами папа ему так и не разрешил. Выдал много белой бумаги и отправил в комнату.       Вера потянула за ручку осторожно. Не боялась быть съеденной, опасалась, невзирая на письмо, увидеть пустоту.       Парадокс и одновременно совершенно обыденная для творцов вещь: нет денег = нет еды, есть деньги = все ещё нет еды. А если есть деньги, но нет еды…её нужно купить, пройтись до магазина. Что бросало Веру в дрожь.       Одиннадцать лет. Возраст запомнился двумя важными событиями. Отъездом папы в Москву, чтобы холодильник не пустовал. И художкой у брата.       Его Вера и просила ходить за продуктами. Лишь купить, а она приготовит. Мама на работе, а когда вернётся — забудет, а потом ей опять на работу. Дима поначалу соглашался и заглядывал в магазин на обратном пути, но из-за школьных активностей пошёл в отказ. Возвращался часто еле волоча ноги в потёмках и ложился спать, не произнеся за вечер ни слова.       А ей было страшно и стыдно. Страшно сказать, почему для неё прогулка за продуктами была той ещё пыткой. Раньше ходила, да, опасалась посторонних людей, от которых в детстве пряталась за спину папы, но ходила. Панически бояться начала в одиннадцать, в аккурат с появлением художки. Таланта к рисованию у неё не обнаружилось. Как и вокальных данных, а тренер по танцам раздражённо назвал её слишком взрослой. В музыкальной школе Вера всхлипывала и проглатывала подступающие к горлу рыдания, не перешагнув и порога кабинета. Всю трясло оттого, что опять ничего не получится. И не получилось.       Столько глаз, обращённых на неё, и во всех она неумёха, ни на что не годная.       Лучше держаться незнакомцев стороной и вообще с ними не говорить, чем услышать новое «у неё ни к чему нет способностей! Как такое позорище родители в детдом не сдали?»       Страшно и стыдно. Стоять перед Димой и плакать и просить его, чтобы сходил в магазин, ведь она не может. Почему? Не может и всё! Она бы со стыда сгорела, если бы сказала правду и Дима бы её, не одарённую, как он, трусишку Верочку, жалеть начал.       — Мне уже снятся холодильники, — засыпая в обнимку с тубусом в прихожей, сонно тянул Дима. — Как они зовут в магазин. Мноооого холодильников, штук двенадцать или больше…       — Не спи, — просила Вера, похлопывая его по плечу. — Иди поешь. Потом всю ночь живот урчать будет.       — И есть сам себя? Это мерзко, но не страшно. Придумай страшилку получше.       Вера выдохнула и дёрнула дверцу на себя. К её облегчению, еда в холодильнике была.