※ Глава четвертая
24 января 2024 г. в 13:20
На обратном пути император Джоккар успел обсудить с сыном и другие важные темы для государства: необходимость поднять цены на пшеницу и лен, строительство нового корабля, к которому готовились целый год, переговоры с государством Самзор, однажды уже подчиненным Вирисх и теперь требующем своей независимости от империи. И хотя Джахал принимал живое участие во время разговора, вскоре император Джоккар заметил, что его сын необычайно напряжен и мрачен. Он вздохнул.
Джахал единственный обучался без наставника. Все шесть поколений будущие императоры с рождения получали в распоряжение человека, который учил их всему: от боевых премудростей и хитростей тактики до истории и проблем с магией. Бывший император Джоккар, отец нынешнего, ни за что бы не позволил сыну вступить на престол без того, чтобы тот обучался у наставника. Наставник был главным лицом в жизни наследника. Он убеждался в том, что будущий правитель всесторонне развит, готов встретиться лицом к лицом с неприятностями и совершенно точно понимает необходимость уничтожать ирсу и любое проявление магии. Императору не пристало колебаться и сомневаться, искать дополнительных подтверждений. Бывший император Джоккар, тот, что носил имя Пятого, строго осудил бы сына за то, что тот не дал Джахалу надежного наставника, а решил нанять ему учёных и учителей в надежде, что такое образование — углубленное и серьёзное — позволит его сыну вырасти достойным наследником. Нынешний император Джоккар покачал головой.
Он бы и не подумал пустить сына на Безумную казнь неподготовленным, но понимал: если не сейчас, то когда? Пусть Джахал сам узрит несовершенство тех, кого они казнили. Рассудит, является ли казнь единственной возможностью предупредить ирсу о невмешательстве в жизнь Вирисх или…
— Подготовься к Безумной казни, сын, — сказал император после затяжного молчания. — Сегодня свершится одно из важнейших событий в истории. И хотя мы казним одного-другого ирсу каждый месяц, эта Безумная казнь призвана показать тебе таинство священного ритуала. Это событие поможет тебе понять, что ирсу и магия — это тьма и проклятие, это болезнь, которой ничто, кроме нас, не мешает добраться до намеченной цели.
Джахал повернул голову, поскольку смотрел на алеющий горизонт. Земля медленно пожирала полукруг мертвого солнца, отчего дома и дороги вдали будто полыхали свирепым пламенем. Он пытался представить себе величайшую битву Вирисх — с белым фениксом — и думал о том, было ли солнце таким же кроваво-алым, как теперь? У него появилось недоброе предчувствие, засвербело в душе, отвратительная тяжесть легла на сердце. И только услышав про Безумную казнь, всеблагой принц Джахал отвлекся.
— Да, отец, — сказал он, с трудом скрывая радость.
Сегодняшним утром он и не догадывался сколь многое ему предстоит узнать. Радовало еще и то, что мать не будет изводить его придирками. Ему удалось убедить отца взять его на казнь, хотя Джахал отчего-то был уверен, что его знания об ирсу были недостаточными, неполными, и отец непременно запретит ему присутствовать на церемонии. Теперь он приободрился, выпрямился в седле и вновь начал замечать красоту Айнатар.
Людей на улицах стало поменьше. В домах зажигались огни, и люди спешили к своим близким, чтобы поужинать, помыться и лечь спать. Джахалу всегда было интересно из чего состоит день обычного человека в их столице. Будучи ребенком, он пару раз спрашивал у матери. Тогда надменная императрица Кефара сообщала ему, что день или ничем не отличается от его собственного, или что их день невыразимо скучен и наполнен монотонным трудом. Джахал больше не спрашивал, поскольку императрица всегда огорчалась, слыша эти вопросы. Став постарше, он вместе с Героном Вадалом обсудил свой интерес. Учитель вкратце сообщил ему как живут обыватели, как и где работают, за какой труд они получают монеты, а за какой не получают вовсе. Это было так давно, что Джахал невольно удивился: столько лет прошло с того самого урока! Он стал старше, серьёзнее и ответственней.
Они вновь ехали по аллее с пальмами. Крошечные бусины-рубины теперь налились темно-алым светом и выглядели зловещими. Серебряные нити колыхались на ветру.
— Помолимся, сын, — приказал император.
Джахал отвлекся от созерцания горизонта и аллеи и кивнул. Он ведь собирался помолиться, когда к нему пришла Туве! Он понадеялся, что Всеблагая простит его за несобранность и пропущенные дневные слова благодарности. Император Джоккар улыбнулся, взглянув на сына и отметив его рвение. Когда он сам был ребенком, его с трудом заставляли молиться Всеблагой. Наставнику приходилось уговаривать его, и чаще всего всеблагой Джоккар соглашался. Ведь наставник приносил сладости из бедняцкого квартала. Они были приторно-сладкие и липкие, но такие вкусные! Губы императора тронула улыбка, когда он вспомнил эту маленькую деталь из детства.
Они свернули направо, не доехав до резиденции Дома Вирисх. Лошади цокали копытами по вымощенной плитами дороге. Деревьев стало меньше. Акации высадили в круглые глиняные горшки и выкрасили их в цвета Вирисх: темно-серый, серый и ярко-фиолетовый. Дорога плавно поднималась вверх на искусственно созданный холм, на вершине которого, в окружении богатых домов, вилл и залов исторического и научного собраний стояла черная, ломаная башня Молельни Всеблагой. Единственная и неповторимая в своем роде, тринадцатиэтажная, с последним уцелевшим от эпохи инженерного искусства лифтом. Она всегда вызывала в Джахале необъяснимый трепет, который вот-вот грозил перерасти в страх перед неведомым ужасом, будто затаившимся в глубинах Молельни. Принц множество раз одергивал себя: ничего не было внутри черной башни настолько ужасного, перед чем подгибались бы колени и дрожали руки.
Но сегодня страх был слишком отчетливым. Слишком насыщенным.
— Ты чувствуешь, отец? — невольно вырвалось у Джахала.
— Благоговение и восхищение, — ответил император Джоккар, взирая на башню и, казалось, наслаждаясь ее внешним видом и тем, что она таила в своих недрах.
— Нет… — прошептал Джахал. — Страх.
Император Джоккар, если и услышал его, то не подал виду. С каждым шагом они становились все ближе и ближе, черная башня продолжала нависать над ними. Оба спешились за сто шагов от Молельни, отдав лошадей в распоряжение телохранителей. Один шагнул вслед за императором и всеблагим принцем, двое других остались.
И все же Джахал шел с трудом. Казалось, что ноги заковали в цепи с гирями, а на сердце положили холодный заостренный кинжал. Одно неверное движение…
Массивные двери распахнулись. Их встретил молчаливый жрец в темно-фиолетовых одеждах, расшитых изящными серебристыми узорами и с эмблемой Дома Вирисх — солнцем, истекающим кровью. Он медленно и осторожно поклонился, дождался пока его всеблагие гости поклонятся в ответ и широким движением руки пригласил их войти.
Внутри было прохладно. Гигантская статуя Всеблагой взирала на них из дальнего конца просторного треугольного зала. Джахал с замиранием сердца шел вдоль рядов выставленных посохов: на них опирались молящиеся, когда возносили свои слова и надежды, благодарности и хвалу Всеблагой. Один ряд за другим. Император Джоккар шел чуть впереди, рядом со жрецом. Они вполголоса что-то обсуждали. Джахал отстал еще на пару шагов, зная, что беседу человека с жрецом не может слушать никто, кроме богини. Он замедлил ход и вскоре вовсе остановился. Остановился потому, что увидел пару глаз, смотрящих на него с интересом из-под алькова сбоку.
Силуэт мягко передвинулся в сторону. Блестящие серые глаза смотрели на него с интересом и любопытством. Джахал пристально посмотрел на незнакомца.
— Джахал! — окликнул его отец.
Принц вздрогнул, а когда поискал взглядом силуэт, в алькове уже никого и не было. Только мрачные черные колонны вздымались ввысь, поддерживая сложную конструкцию башни. Потолок терялся в глубине тьмы, клубившейся над ними. Изредка Джахал выхватывал взглядом перекрытие или еще одну колонну, но только на долю секунды. Вспомнив, что он находится в Доме Всеблагой, он послушно наклонил голову и поспешил присоединиться к отцу. Тот уже стоял на одном колене, руки были сложены на набалдашнике посоха.
Император Джоккар смерил сына недовольным взглядом.
— Мы пришли сюда за благословением, сын, — сказал он, сдерживая ярость в голосе.
— Знаю, отец, — ответил Джахал. — Прости меня, я отвлекся. Этого не повторится.
Отец щелкнул языком и повернулся к Всеблагой.
Женщина, не то старуха, не то молодая, она опиралась на ростовой меч или посох. Руки Всеблагой были сложены на рукояти и крепко сжимали ее. Длинный плащ, даже будучи изваянным из мрамора и обсидиана, плавно стекал по ее округлым, уверенным плечам. Вьющиеся волосы падали на грудь, затем опускались на землю, где расцветали удивительными соцветиями. Подле ног священной женщины вилось существо в шипах и с головой змеи. Оно заглядывало в глаза статуе, будто пыталось вымолить прощение.
— Мы стоим перед тобой, Всеблагая, — начал император Джоккар, — наши души и наши сердца открыты для тебя и перед тобой. Лишь ты, заглянув в глубины наших сердец, сможешь разглядеть истину. Лишь ты сможешь ощутить нашу боль и нашу печаль, нашу веру и наши старания. Мы верим и полагаемся на тебя, мы слышим твои слова, твой тихий шепот, что определяет наши судьбы и наши жизни. Мы молимся тебе сегодня потому, что сын мой и твой верный раб впервые посетит Безумную казнь. Казнь, что мила тебе и что радует тебя, твое сердце и твою душу. Сегодня я прошу тебя о словах наставления, о словах, которые ты говорила мне в мою первую казнь. Я прошу тебя одарить моего сына своим благословением, своим шепотом, своим устремлением. Дабы увидел он несовершенство нашего мира, несовершенство нашего народа и своего сердца, дабы узрел он истину в твоих словах и принял свой долг с честью, как полагается.
Джахал впервые слышал эту молитву. Он стоял, коленопреклоненный. Всеблагая взирала на него свирепо и, в то же время, спокойно и безмятежно. Император Джоккар застыл в неподвижности, вся его поза говорила о бесконечном уважении и подчинении Всеблагой. Он молчал, закрыв глаза. Джахал и прежде молился Всеблагой в черной башне, но ни разу не слышал ее шепот, ее слов. Отец говорил ему, что все изменится, когда сын будет готов. Время шло, времена менялись. Джахал был послушен и верен своей богине, но теперь… Теперь что-то неуловимо поменялось, он и сам чувствовал это. То, как отец застыл, то в каком благоговении смотрел на него жрец.
— Жди! — приказал отец, заметив, что Джахал вертит головой.
Они простояли так минут двадцать или тридцать, пока у Джахала не начали болеть руки и затекать ноги. Поклонение Всеблагой требовало пяти минут, но никак не…
И тут он почувствовал. Ощутил на себе тяжелую и властную ладонь, которая легла ему на голову. Все тело будто сжали невидимой силой, подчинили его разум и сами мысли. Джахал не мог ни думать, ни как следует соображать. И первым делом он не подчинился. Заерзал, пытаясь сбросить с себя жуткую, смертельную хватку. Незримые руки прижимали его к полу, пока он не коснулся лбом холодного каменного пола. Каждый сустав, каждая кость, каждая мышца стали живым огнем. Джахал не мог и слова вымолвить, не мог застонать и потому горел внутри себя. Болью, ненавистью и любовью.
Слушай меня, — приказал чей-то голос, от него веяло угрозой и милосердием, — не перебивай меня и узри то, что народ называет магией. Узри феникса и его милость.
Джахал открыл глаза. И очутился не в холодной черной Молельне, а посреди каменистой равнины. Испугавшись незнакомых ощущений, Джахал заозирался в поисках хоть малейшей подсказки, что с ним происходит. Он отчетливо помнил, как оставался коленопреклоненным в Молельне подле отца, а потом… что стало с ним потом? Он машинально проверил хопеш на поясе, но не обнаружил его. Какое оружие в Молельне? Только императору дозволялось носить оружие в Доме Всеблагой.
Принц Джахал Кориар Вирисх заозирался. Небо было тусклым, но солнце светило так ярко, что у него мгновенно заслезились глаза. Он попытался вдохнуть, но понял, что ему совсем не требуется воздух. Легкие сдавило до боли, а затем резко отпустило. И больше Джахал ничего не чувствовал. Ни боли, ни напряжения, ни страха.
Он сделал шаг вперед. И по земле прокатилась волна. Волна, что смела камни и траву, по земле пополз удушливый запах гниения и крови. И Джахал увидел. Птицу. Каких никогда не видел прежде. Могучие белоснежные крылья вспыхивали ярко-оранжевым пламенем. Мощный загнутый книзу клюв был способен раздробить не только камень, саму гору. Цепкие лапы с когтями, что переливались перламутром, прочно обхватывали каменную гряду, на которой птица сидела. Феникс!
А под грядой стояли люди. На алтаре, на высеченных из камня желобах, корчились в предсмертных муках обнаженные люди. Над ними возвышались жрецы в темно-алых одеждах, их мрачные лица не сулили ничего хорошего. Крепко их пальцы сжимали копья с золотыми наконечниками. Кровь бежала к гряде, на которой восседал белоснежный феникс. Изредка он наклонял венценосную голову, чтобы испить чудовищного напитка. В его глазах светилась мрачная, жестокая радость. Он все пил и пил, а потом замер и обратил свой взор на Джахала.
Так ему показалось. Потому что в следующую секунду рядом с ним из ниоткуда, из воздуха возникла женщина. Она была совсем молода, но несла на руках ребенка. По ее лицу стекали слезы, и все же она не проронила ни звука. Она медленно спустилась по камням к алтарю. В ее взгляде не было ничего, кроме пустоты. И тут Джахал ощутил ее страх, ее ужас и ее смирение. Она опустила ребенка на алтарь, и малыш громко заплакал.
Птица повернулась, ее ярко-оранжевый глаз сверкнул.
Феникс занес свой клюв, и Джахал бросился ему наперерез. Он схватил камень, тот, что увидел первым, швырнул его не глядя и побежал. Он перемахнул через трупы умерших жертв, чудом перелетел через желоб с бурлящей кровью и… не успел.
— А-а! — заорал Джахал в бессилии.
И обнаружил, что катается по полу Молельни, прижимая руки ко лбу. Видение исчезло, будто и не было каменистой равнины, плачущей женщины и погибающего ребенка на окровавленном алтаре. Исчезло и давление, сковывающее его прежде. Исчез бесплотный голос, застрявший в его мыслях. Исчезло все, кроме сильных рук отца, прижимавших своего ребенка к груди и бессознательно качавшего его.
Джахал чувствовал себя вымотанным. Чувствовал себя так, будто умер и очнулся. Пришел в мир живых мертвым и упокоенным. Пришел вновь уже перерожденным.
Он стал чужим.