День за днем. Эпизод 4

На улице сегодня зябко и я, утром собираясь на работу, к брюкам выбираю светло-серую с блестками кофточку с длинными рукавами с собранными в гармошку обшлагами и треугольным вырезом в горловине – под куртку самый раз. Темная красная помада, густо обрисовывающая губы и прямые распущенные волосы, зачесанные на одну сторону, завершают альтернативный образ к пятничной кудрявой красотке. Празднества кончились, пора работать. Но настроение вполне радужное и когда выхожу из лифта, прижимая к себе локтем сумку, висящую на плече и таща в другой руке неизменный портфель с ноутбуком, весело и громко, под трели пропускного устройства, приветствую народ: - Доброе утро всем! Людмила за своей стойкой встречает меня улыбкой: - И вам того же. Откуда-то сбоку мне на перехват устремляется Любимова: - Доброе утро, Маргарита Александровна. Вот, только что прочитала, отличная статья. Это Галка о чем? Даже останавливаюсь, недоумевающе на нее глазея: - Какая статья? - Ну ваша, последняя, для нового номера. Меня очень зацепила. Меня больше волнует, зацепила ли она кое-кого другого, но я все равно киваю: - Спасибо, Галь, приятно слышать. Тут как тут мой заклятый друг, ушки на макушке: - Любимову вообще зацепить большого ума не надо. Галина делает вид, что не расслышала: - Вы что-то сказали? Антон, не обращая на собеседницу внимания, озвучивает в пространство: - Вот, видишь, пять слов и пошла реакция. Любимова обиженно отворачивается, отходя в сторону, а я, сунув руку в карман брюк, брезгливо взираю на Антона - ну, не может он без унижений. Зимовский переключается на меня: - А статья Маргарита Александровна действительно хороша! Он улыбается змеиной улыбкой, заставляя оставаться в напряжении - интересно, к чему все эти дифирамбы? Чуть наклонив голову набок, усмехаюсь Антошиной двуличности: - Зимовский, при других раскладах ты бы порвал ее, даже не читая. - Ошибаетесь, Маргарита Александровна. Его взгляд мечтательно устремлен мимо меня: - Это тот редкий случай, когда не я порвал статью, а статья порвала меня. Ну-у-у, подхали-и-им. Не могу сдержать смех: - Ба, какие у нас метафоры. Прям не злыдень, а добрый приятель. - Да! И заметь – это я еще не старался. С улыбкой качаю головой – бодаться с ним мне не хочется, да и повода нет. Правда за меня это делает Егоров, находя весомый предлог. Его голос слышится из-за спины Антона: - Вот именно, не старался! Антон оглядывается на неторопливо приближающегося шефа с зеленой чашкой в руках. Тот добавляет: - Ты у нас в последнее время крайне редко стараешься. По-прежнему, облокотившись на Люсину стойку и не вынимая руку из кармана, чуть кланяюсь поприветствовать начальника: - Доброе утро, Борис Наумыч. Добродушная маска сползает с лица Зимовского: - Борис Наумыч, а если я попрошу вас обосновать? Егоров с растянутыми в улыбку губами не медлит: - А чего тут обосновывать? Вон солнце в зените, а ты стоишь, языком чешешь. Не очень хороший аргумент, он и ко мне относится - я вообще только пришла. Антон с кислой физиономией недовольно бурчит и идет прочь: - Понятно. Мне тоже неуютно и я отворачиваюсь - что ни говори, но этот камень и в мой огород. Шеф обводит взглядом холл: - Так, марксисты-ленинисты, ну-ка все к станкам работать, быстро-быстро! Да тут и так никакой маевки. Только Галина, схватив свои бумажки со стойки, бросается прочь, а Людмила настороженно смотрит на шефа. Опять борьба за дисциплину? Помнится, главный редактор как-то хотел лишить меня квартальной премии за опоздание. Но вряд ли сейчас будет что-нибудь такое же крутое. Егоров разворачивается в мою сторону: - Потому что в нашем номере есть только одно светлое пятно. Значит, ругать меня не будут. Я снова оживаю, улыбка возвращается на лицо и я жду продолжения. Егоров источая добродушие, даже подается ко мне: - Но зато какое! Ага, луч света в темном царстве. Мне приятно и я смущенно киваю: - Спасибо, Борис Наумыч. Навалившись локтем на стойку, начальник с довольным видом выставляет пузо вперед: - Эх, я боюсь, что спасибо не отделаюсь! Тут придется раскошелиться, ха-ха-ха! Хихикая, Егоров двигает дальше, а я многозначительно улыбаюсь Людмиле, подняв палец вверх – похоже, одной квартальной премией шеф не ограничится. *** Статья статьей, но шеф правильно отметил - второй номер подряд выезжаем благодаря редакторской колонке, а где все остальное? Где забойные рубрики, развороты, привлекательные фотографии? Все-таки, что–то нужно делать и с форматом и с содержанием. Последние полчаса, сижу, развернувшись к монитору, и пытаюсь накидать хоть каких-то идей по этому поводу. Только не получается… Одна тухлятина. Разочарованно вздохнув, поднимаю глаза к потолку и откидываюсь на спинку кресла - что-то там, в небесах, не торопятся осчастливить меня креативом: - Капец, ни одной светлой мысли. Потом снова утыкаюсь в монитор, перечитывая написанное, и пытаясь отловить в нем полезные идеи. Дверь в кабинет неожиданно раскрывается и сюда, согнувшись и потирая колено, заходит Калугин, источая междометия: - Ай... И-и-и… А-а-а… Извини, Марго. Упал? Ударился? Забыв про все ссоры, опершись одной рукой в поручень кресла, а другой в столик с монитором, испуганно вскакиваю: - Что случилось? - А-а-а, да нога. Калугин усаживается в кресло у стены, потирая колено, и я спешу подойти со своей помощью. Андрей продолжает раскачиваться, держась за ногу, и я не выдерживаю - мне нужны подробности - ушибся, придавил, поранился? - Что, нога? Он морщится: - О-о-ой-е, только что, со всей дури, об угол. Коленкой? Я представляю каково – это как током, нога даже немеет. Беспомощно топчусь рядом, даже не зная, чем помочь: - Чашечкой? Андрей смотрит на меня снизу вверх и, сморщившись, кивает: - Угу. Я почти чувствую эту боль, прекрасно зная, как это неприятно. Бедный Андрюшка… Переживая и сочувствуя, склоняюсь над ним, тоже морщась: - Ой, это же больно! - Угу, немного. Да, прям, немного. Тяну руки, чтобы дотронуться сразу в двух местах - под коленкой и над ней: - Давай, помассирую. Калугин отнекивается: - Не надо, не надо, ты что? Мне лучше знать, как помочь и я настаиваю: - Дай, я помассирую! Обеими ладонями старательно делаю круговые движения: - Здесь болит? Андрей успокаивается: - Да нет, вроде. Это потому что под левую руку, слабую, и действовать ей мне неудобно. Цокнув языком, быстро обхожу кресло с пострадавшим с другой стороны, чтобы сильнее массировать правой рукой и снова склоняюсь над коленом: - А здесь? Андрей задумчиво глядит на меня: - Вроде, тоже нет. Так что, прошло уже? Вопросительно смотрю на него: - А где? Вздохнув, Калугин берет мои руки в свои, и требовательно тянет к себе, разворачивая. Придерживая за талию, усаживает на колени: - Вот здесь. И прижимается своими губами к моим… М-м-м… Так это был театр? И что за представление? Ради того, чтобы сорвать поцелуй? Как мне ни приятно, но надо держать марку и я пытаюсь сопротивляться, уперев руки Андрею в грудь. Наконец, оторвавшись, недоуменно хмыкаю: - Что это было, я не поняла. Он улыбается: - А чего – имею право! Господи, это правда?! Замираю, даже не пытаясь трепыхаться. Чувствую, как его рука мягко поддерживает меня за спину, а другая нежно тискает бедро. Его глаза, его губы – они так близко. Неужели не врет? Я не верю: - Что, значит, «имею право»? Калугин торжественно объявляет: - Я поговорил с Натальей! Он все-таки сделал это! Я готова слушать снова и снова. Все это так неожиданно, что мне не терпится узнать подробности и повторные уверения: - Врешь! Андрей смеется: - Чесс слово! И снова начинает меня целовать. Ура-а-а! Прижав ладошку к шершавой щеке, с удовольствием подставляю губы и отвечаю на поцелуй. *** Дождавшись обеденного времени, сваливаем гулять. Поесть мы еще успеем, но у меня еще тысяча вопросов в гулкой и звонкой от счастья голове и в такую относительно теплую и солнечную погоду я тащу Андрюшку в парк, чтобы их задать и нацеловаться до одури, где-нибудь в тихом уголочке, подальше от людских глаз. Мы идем по аллее, держась за руки, и мне даже жарко в распахнутой куртке. Это так здорово - идти рядом и знать что он мой и только мой, и больше ничей! И это так непривычно. Прижав локтем висящую на плече сумку, чтобы не болталась, торопливо стучу по дорожке каблучками, бросая на Андрея влюбленные взгляды: - Обошлось без истерики? - Ну, в общем да. Даже странно. Мне казалось, что эта мутотень с Наташиными страданиями никогда не кончится. Хмыкнув, удивленно качаю головой, и Калугин со вздохом предлагает: - Давай, присядем? Место не самое уединенное, но я соглашаюсь: - Давай. Потом не выдерживаю и снова тереблю его мозг, пытаясь вытянуть подробности: - А что ты ей сказал? - Э-э-э… Тебе дословно повторить? Андрей усаживается на ближайшую скамейку, и ждет, пока я сделаю то же самое. Я бы, не отказалась и дословно, но не хочу выглядеть ревнивой дурой, и иду на попятный: - Извини, я просто… Хэ! Пристраиваюсь рядышком и бочком, но Андрей, не церемонясь, подхватывает мои ноги рукой и перекладывает их на свою ногу, вызывая смущенный смешок. Получается, я тут при всем народе, чуть ли не на коленях у него сижу. Да еще, чтобы не опрокинуться на спину, потеряв равновесие, приходится рукой держаться за мужское плечо. Ревность это или еще что, но мне нужно быть уверенной, что разговор действительно был серьезный и окончательный, без всяких там «может быть», «возможно» и «поживем раздельно». Тянусь убрать назад волосы с лица назад и снова выжидательно смотрю на Калугина: - Я просто хотела знать, какие ты слова нашел. - Хорошо, ладно, повторяю дословно. Мне слышится напряжение в его голосе, и я пугаюсь, что перегибаю палку - в конце концов, главное результат, а детали отшлифуем вместе. Перебиваю с улыбкой: - Я пошутила. Смотрю ему в глаза… Они так близко и так выразительны…. А ресницы какие длинные… - Марго. - Что? - Можно я тебя поцелую? Он тянется к моим губам, но мне хочется похулиганить, и я со смехом уворачиваюсь: - Не-а. Андрюшкино лицо вытягивается: - Нормально? - Лучше я тебя! Мне, все-таки, до конца не верится, что слова Андрея о разрыве с Наташей это не его мечты - он так всегда путано и витиевато подводит к мысли, что потом легко все переворачивается с ног на голову. Сомнения гложут меня, и в последний момент я упираюсь рукой ему в грудь, останавливая себя и его: - Калугин. Внимательно заглядываю в глаза. - Ну? - Ты мне точно не врешь? Андрюшка не обижается, понимает, почему я такая вредная: - Ну, хочешь, я тебе на крови поклянусь. Меня это все равно не убедит, и я сдаюсь: - Ладно, верю. И подставляю щеку, которую сразу чмокуют любимые губы. - Просто я уже думала, что ты никогда… - Ну, я же тебе объяснял, ну… Кто старое помянет, тому глаз вон. Решительно прекращаю выяснение тонкостей связи его «объяснял» и моего «никогда», выставляя протестующе ладонь: - Так, все, стоп-машина, сожгли эту тему и пепел …, фью…, развеяли… ОК? Мы снова смотрим, друг на друга, сияющими глазами и Андрей улыбается: - ОК. Он трется своим носом о мой, подбираясь к губам, а потом захватывает их, в сладком поцелуе… Мы это уже столько раз делали, а все равно никак не привыкну и пытаюсь вырваться прежде, чем расслабиться. Даже целоваться теперь приходится по-другому, по-женски, не так, как делал последние пятнадцать лет. Не захватывать, а отдавать. Прижав ладошку к лицу Калугина, старюсь поближе притиснуться сама и плотнее приложиться губами к его губам. Наконец, нам не хватает воздуха, и мы отрываемся друг от друга, заканчивая поцелуй. Полулежать на калугинских коленках безумно приятно, но надо подумать и о более серьезных вещах. Положив обе руки на грудь моему мужчине, серьезно гляжу ему в лицо - ведь одно дело разрыв со страдающей Егоровой, и совсем другое роман со счастливой Ребровой. Иное отношение публики, а как прореагирует Наумыч на подобные сплетни, боюсь даже представить – попадет и мне, и Андрею, и Аньке. - Андрюш, только давай, пока, не будем афишировать особо. - Ну, как скажешь. Качаю головой: - Просто, понимаешь… Он не дает мне закончить: - Я все понимаю, послушай, давай лучше вечером сегодня куда-нибудь сходим, угу? Зависнув на секунду и решив, что это нисколько не угрожает моей невинности, со смехом соглашаюсь, сцепив руки в замок и повиснув на нем у Андрюшки на шее: - Давай, тем более я обещала тебе по такому поводу сводить в шикарный ресторан. Калугин отрицательно мотает головой: - Я тебе сказал, что по такому поводу я сам могу тебя сводить в любой шикарный ресторан. Продолжаю дурачиться: - Хорошо, компромисс. - Давай. - Ты ведешь, я плачу, ОК? Андрей смеется, удивленно качая головой: - Хе-хе-хе… Наоборот. Какое это удовольствие флиртовать с любимым, ни о чем не думая. Делаю возмущенное лицо: - Отказать! - Нет. Наоборот. - Да! Мы снова бодаемся лбами, тремся носами, смеемся и хохочем. Андрей сдается: - Э-э-э...Что с тобой поделаешь. В его взгляде столько нежности, что я буквально таю, чувствуя одновременно, как все напрягается внутри, наполняя меня теплом. Он шепчет: - Я тебя очень люблю. Мы почти соприкасаются губами, и я отвечаю: - Я тебя тоже. - Очень, очень. Его губы, его язык, заставляют мои губы раскрыться навстречу, и мы опять погружаемся в нирвану. Моя ладонь, уже на рефлексе, касается шершавой щеки, помогая сделать этот поцелуй более глубоким и чувственным. «Плыть по волнам и ни о чем не думать» - это же так приятно и сладко, и мне больше ничего не нужно. *** Все мои сомнения насчет Егоровой окончательно развеиваются буквально через час, когда мы возвращаемся после обеда в офис. Конечно, не могу удержаться, чтобы не позвонить лучшей подруге. И на месте сидеть, тоже не могу - ношусь со счастливой физиономией с трубой у уха по издательству, не замечая никого. Когда в телефоне раздается сомовское «алле», сворачиваю на кухню – по крайней мере, можно налить кофе в чашку и бегать с ней, а не порожняком, как счастливая дура. - Алло Ань… Ань, ты меня слышишь? И застываю на пороге, уткнувшись прямо в Егорову, которая стоит с чашкой в руках, с замерзшим несчастным лицом. Мы смотрим, друг на друга, глаза в глаза и улыбка сама сходит с моего лица. Наташа и впрямь, не как всегда, и, значит, Калугин сказал правду! Так и стою с трубой у уха, обхватив себя за талию и молчу, несмотря на настойчивое Анькино аллеканье в трубке. Наташа отставляет чашку на столешницу и, излив на меня взглядом всю ненависть, проходит мимо на выход. В ее глазах прочитала про себя все – мерзкая соперница, подлая негодяйка, которую она с удовольствием придушила бы здесь же за холодильником. Провожаю взглядом удаляющуюся спину и почему-то виновато хмыкаю. А потом сообщаю Анюте счастливую весть: - Ань…Все, он мой! Я слышу, как дрожит мой голос, распираемый от радости, и я пританцовываю на месте: - Да! Он мой! Вскинув руку вверх, чуть ли не подскакиваю, вслед за ней - так мое сердце рвется из груди и ликует, и хочет кричать о любви на весь свет. Мой! Мой! Потом прикрываю ладошкой рот - сама же предупреждала Андрея не демонстрировать и не провоцировать. Засунув руку под подмышку, продолжаю рассказывать, уже умерев прыть: - Он поговорил с ней. Не могу стоять - хочется кружиться, скакать с воплями, кричать «ура!»…, но только переминаюсь с ноги на ногу. В ухо звучит прозаическое: - Ну и как? Судя по внешнему виду Егоровой не очень гладко. Поэтому становлюсь серьезней: - Только знаешь, я единственно чего боюсь, как бы она с собой ничего не сделала. Меня мотает по кухне, почище чем в шторм на корабле, и я время от времени бросаю взгляд в холл, не смотрит ли кто. Следующий вопрос заставляет напрячься: - Ну, и что дальше? - Что, значит, что дальше? - Ну… Он мужчина, ты женщина и все такое. Возвращение к извечной теме в неподходящий момент, заставляет выставить иголки и протестовать. Все я прекрасно понимаю, но мы же не собираемся сразу прыгать в койку – вон, в книжках, ухаживают и по три месяца, и по полгода, а то даже и больше. Пройдет время и все утрясется. Я уже запретила думать о себе, как о бывшем мужчине и справляюсь с этим. Когда я чувствую томление во всем теле, ну, когда мы обнимаемся и целуемся, я прекрасно сознаю, что это и почему, и связываю именно с тем, что я женщина… Но не предупредить Андрея о себе, значит, поступить подло… Я этого тоже не могу, не имею права, чтобы там Сомова не говорила. В общем, пусть все течет и потихоньку решается… Сунув руку в карман, пытаюсь придать голосу твердость: - Ань, мне не десять лет, а? Я прекрасно понимаю, что бывает между мужчиной и женщиной. - Тут не понимать, тут действовать придется. Ты уверена, что готова? Продолжаю метаться по кухне, но при последних словах поднимаю глаза к потолку. Действовать… У нас что, пожар что ли? - Так, ладно, все. - Но это же важно! - Все, давай, вечером поговорим. - Хорошо, давай вечером, пока. - Давай. . Захлопываю мобильник - что там дальше, и насколько это важно, разберемся потом, а сейчас мне хочется не думать ни о каких проблемах, а просто быть счастливой. Андрей мой! Невольная улыбка до ушей расползается по всему лицу. Поправив волосы, выглядываю в холл – где там Андрюшка, я уже соскучилась! *** Досидеть до конца рабочего дня невмоготу, и я сматываюсь из издательства еще засветло. Тем более что Анюта уже едет домой и вполне может помочь мне подготовиться к праздничному свиданию. Переодевшись в красный халатик, отправляюсь в ванную, на табуретку, где меня уже ждет Сомова со стеклянной мисочкой нарезанных кружочками огурцов – похоже, она уверена, что мне пора схрумкать пару молодильных яблок и искупаться в чане с кипящим молоком, дабы не испугать морщинами Калугина. Она отдает стеклянную миску мне в поднятые руки, и я замираю, старательно тараща глаза, пока она в ярком свете дневного освещения, прилепливает мне на face эти огуречные срезки. Краем глаза в зеркале вижу и свои поднятые руки с белым маникюром на квадратных ногтях, и ярко намазанные четкие губы, и длинные накрашенные ресницы. Интересно, как Сомова собирается туда пришлепывать свой огород, ну, на те же самые веки – все же смажется? Анюта старательно выкладывает свою мозаику: - Вот, будет у нас лицо, как у младенца попка. Приложив срезки к щекам, она переходит ко лбу. Взмахнув рукой c порцией нашлепок, она восклицает: - Все СПА-салоны просто отдыхают! Не знаю про салоны с попками, но походу, эта креативщица свои огурцы успела сунуть в морозилку, прежде, чем начать надо мной экспериментировать. Чуть шевелю бровью: - Ой! Холодная, Ань! - Слушай, ну, извини, не подогрели. Но зато прямо из холодильника. Я поднимаю глаза к потолку - есть время поразмышлять и подумать о ближайшем будущем. Поразмышлять о своем, о женском – как оно быстро меня накрыло и поставило перед фактом. Я же сама подбивала Калугу порвать с Наташей, намекала на райские блаженства в награду, блин, а теперь томлюсь в сомнениях и нещадно трушу, когда он свою часть обещаний выполнил. Вот что прикажешь делать теперь? Ломать себя и сжав зубы «плыть по волнам»? А на хрена, спрашивается, такое счастье? И ведь сама все делаю, чтобы все подошло именно к этому – крашусь, наряжаюсь, овощами обмазываюсь, как дура…, тьфу… Удивленно говорю туда, вверх: - Ка-пец. - Что, такое? Чувствую огуречный холод не только на лбу, но и на висках и бросаю вопросительный взгляд на подругу: - Я, наверно, похожа на бутерброд, да? Если еще проложить копченой колбаской и хлебушком. Сомова цокает языком: - Ну, слушай, двадцать минут потерпеть и дело в шляпе. Чем ближе время X, тем мой мандраж сильнее. Андрей, конечно, романтичная натура, но если ему вступит…, я же помню его туман в глазах с полным отключением контроля над мозговой деятельностью. Но тогда был повод все пресечь на корню и достаточно грубо, а как поступать теперь? - Ань. - Чего? - Я нервничаю. - Да не нервничай ты, я тебе говорю – ну, пощиплет немножко, ничего страшного, все в порядке будет с твоей физиономией. Я снова закатываю глаза вверх, но теперь по другому поводу – ну, как можно не понимать и не слышать меня! Обиженно взрываюсь: - Да, я не про лицо! - А про что ты? - Про Калугина. Так резко дергаюсь, что огурцы начинают сваливаться с щек один за другим и Аньке приходиться их ловить и собирать: - О, господи! - Блин. - А что Калугин? - Вдруг он… Замираю на мгновение, подыскивая слова, которые не пугали бы меня описанием процесса. В своем женском восприятии мне совсем не хочется их слышать в отношении себя и ассоциировать с тем, что будет происходить. Тогда уж точно ничего не получится. Наконец, заканчиваю: - Захочет большего? Сомова возвращает упавшие кругляшки назад на лицо: - Ну, конечно, захочет! Мужики, они вообще всегда этого хотят. Ну вот, успокоила, называется. - И что мне делать? Сомова отворачивается, притоптывая ногой: - Что делать, что делать… Потом снова принимается за огурцы в миске: - Снимать штаны и бегать! Ага, без штанов от Калугина? Жалобно повышаю голос: - Сомова, ну, блин, я серьезно! - Ну, я тоже серьезно… Ну, не знаю, ориентируйся по обстоятельствам. Она сует лишний огуречный кружок себе в рот и начинает его жевать. - И потом… Ну, если ты его любишь, то это все равно рано или поздно произойдет. Ясень пень, что произойдет, но лучше бы попозже. Чтобы морально собраться, подготовиться, принять анестезирующего…. И вообще, я же понятия не имею, как это бывает у женщин, тем более в первый раз. Может быть я вообще девственница? Сраженная этой мыслью, вся встрепенувшись, распахнув глаза и открыв рот, смотрю с интересом на подругу: - А у тебя, когда первый раз было? Анюта задумывается, потом отворачивается, продолжая жевать: - У меня? Сейчас вспомню. Потом снова смотрит на меня: - М-м-м... Ты Цепенева, помнишь? - Гришку, что ли? Сомова кивает, опустив глаза: - М-м-м. Вообще-то мы с ним особо не дружили, у него своя компания, у нас своя. И в футбол он редко играл с нами. И после школы в институт поступать не стал, где-то работал, вроде женился, потом жена его бросила из-за пьянок… Не наш человек. Поэтому не врубаюсь, причем тут Анька: - Ну да и что? Анюта бросает странный взгляд и отворачивается, грызя огурец: - Ничего. До меня вдруг доходит и я удивленно ржу: - Капец, Сомова, ты чего с Цепеневым? Прикрываю рот рукой, пока от гримас не посыпались огурцы: - Вообще… Он же… Сомова возмущенно морщится и пожимает плечами. В недоумении мотаю головой, презрительно скривившись: - Он же алкаш! - Ну, тогда-то он не был алкашом. Все-таки, не выдерживаю и хохочу, грозя Аньке пальцем: - Ну да, ты его кинула, и он спился, да? - Ребров! Анюта недовольно отворачивается, а я снова прикрываю рот ладошкой сквозь смех до слез: - Ну ладно, все, все..., с ума сойти… Сомова прекращает веселье, повышая на меня голос: - Ну ладно, ладно, давай… Все огурцы разроняла! Видимо ей хочется тоже чего-нибудь сказать в отместку, и она вопросительно смотрит на меня: - А у тебя то, когда в первый раз было? Попытка напомнить, что я Гоша в огурцах, заставляет огрызнуться: - А у меня еще ни разу! Анюта идет на попятный: - Ну, а я и не про тебя спрашиваю, я про Гошу. Она снова налепливает срезки на прежние места, теперь уже без прежней заботы. Но меня голыми руками не поймаешь: - А вот у Гоши и спросишь! Если он вернется, конечно. Сомова уже и не скрывает раздражения моей изворотливостью: - Ну и урод ты, Ребров. Скорее бутерброд. Трогаю огурцы на face – вроде держатся. Перевожу ее инсинуации в шутку: - Блин… Ничего маска сделает свое дело. Ребров может с огурцами и урод, зато Марго будет красавица. Недовольная поражением Сомова оборачивается и тычет остатком овоща мне в щеку: - Да пошел ты! Она отворачивается, подбоченясь и продолжая хрупать огурцом. Отворачиваюсь и я в другую сторону – ну вот Сомова обиделась. Можно сказать на пустом месте. Кружок огурца отваливается от щеки и падает прямо мне на руку. Схватив его, швыряю в Аньку – ну, хватит дуться. Шлепнув ей по плечу, огурец летит вниз, Сомова тут же наклоняется его подобрать, чтобы кинуть в меня обратно. Но у меня уже есть новый снаряд, у меня их еще много в миске. Мы швыряемся и хохочем - все лучше, чем трястись от нервного ожидания.