Друг, который не умрёт. Напоминание о забытом

      Двадцать девять суток…       Именно столько времени минуло с тех пор, как Бишоп перехватил управление кораблём и теперь, пожалуй, был его настоящим капитаном. Не принадлежностью, не мобильной комплектующей, а именно тем, кто волен задать судну любой курс. Новая роль была ему в диковинку, и он пока что не знал, что чувствует и думает по этому поводу. Пожалуй, это странное самовольное капитанство явилось неплохим итогом его карьеры.       Такие мысли помогали ему не повредиться искусственным разумом. Слишком уж трудно было безболезненно принять то, к чему он пришёл.       Все двадцать девять суток синтет пролежал на панели пульта управления, подключённый к нему коротким кабелем — их всё ещё использовали для надёжности, ибо ничто так хорошо не зарекомендовало себя в опасных межзвёздных путешествиях, как старое доброе проводное соединение.       Двадцать девять суток.       За всё это время крохотный экипаж «Сулако» толком не решил, что делать дальше. Хикс предлагал поискать поддержки на одной криминальной базе в системе звёзды Тигарден, но сам признавался, что обратился бы к этим скользким людям в самую последнюю очередь.       Откуда у честного морпеха такие сомнительные связи, Дуэйн скромно промолчал, но никто его и не расспрашивал. Какое кому теперь было дело до прошлого, когда с будущим такие проблемы.       Да, запасов энергии корабля хватит надолго, тем более что они пополняемы. Да, воздух выделяется искусственными хлорофилсодержащими элементами во внутренней обшивке, и его предостаточно. Да, количество провианта на борту рассчитывалось исходя из гораздо большего числа пассажиров, но…       Но рано или поздно «Сулако» должен куда-то прибыть. Вопрос — куда?       По сути, других вариантов, кроме предложенного Хиксом, не имелось, и Бишоп уже мысленно прощался со своим дорогим другом — звездолётом, который наверняка придётся отдать в качестве оплаты за помощь.       А ведь синтет как никогда близко и тесно сплотился с первым и единственным кораблём в своей жизни. Он всегда ощущал себя неотъемлемой частью «Сулако», а после стольких дней прямого слияния с ним — и подавно. А что с ним сделают преступные элементы? Разберут на запчасти? Переоборудуют для своих нужд?       Мысль о вынужденном предательстве отдавалась внутри ощутимым, вечно ноющим дискомфортом. Как и осознание того, сколь невыносимо унизительно и жалко его, Лэнса Бишопа, собственное состояние.       Двадцать девять суток. Двадцать девять суток беспомощности и медленного, мучительного угасания. Бессмысленного взгляда в давно надоевший потолочный свод, сбоев работы процессора, застоя гидравлоплазмы в остатках тела, отмирания биологической составляющей.       Это было больно. Гораздо больнее, чем информация от тактильных анализаторов, которые большей частью уже подверглись некрозу и потеряли чувствительность.       Бишоп не хотел бы показаться неблагодарным: Ньют почти ежечасно окружала его самой нежной заботой, Хикс каждый день приходил и подолгу составлял «старине» компанию, Рипли тоже не оставалась в стороне, однако…       Бишоп не хотел так. Никто этого не пожелал бы.       Недавно Ньют в очередной раз перевернула его голову с затылка на правую боковую сторону, и одна опостылевшая картинка вновь сменилась другой. Бишоп даже не знал, чего хочет больше: чтоб с ним бывали чаще или чтоб оставили в покое, не видели бы в таком состоянии.       Один из зеркальных экранов отражал лежащую посреди рубки неподвижную, с иссохшей пергаментной кожей голову, неровные края грубого, сделанного второпях среза на шее, торчащие из-под них белёсые, похожие на червей трубки с остатками гидравлоплазмы, потухший неживой взгляд… Чаще всего Бишоп лежал с закрытыми глазами, чтоб хоть немного отгородиться от действительности. Только это не спасало. Ибо внутри всё обстояло ничуть не лучше: белая жидкость застаивилась, процессор то и дело перегревался и барахлил, а в нём безжалостными невидимыми паразитами копошились и копошились мысли — одна безнадёжнее другой.       Уйти бы в спящий режим, да нельзя, иначе «Мама», системы которой он с таким трудом и риском для себя подавил, вновь активизируется, а на вторую атаку Бишоп уже не способен…       Рипли, Хикс и Ньют сейчас обедали — сообщения от кухонных приборов поступали Бишопу исправно. Сам же он теперь не мог ни поесть, ни попить. Подпитывался от аккумуляторов «Сулако» и лишь на этом как-то ещё держался. Однако без поступления пищи и жидкости органические составные тела погибали: непрерывно, одна за другой. Бишоп почти уже не чувствовал боли. Физической боли. С душевной всё было куда сложнее.       Лэнс осознавал себя личностью, и вся его сущность противилась неизбежной, безвременной смерти, ведь он так мало просуществовал на этом свете, так мало всего узнал, так мало попробовал. Но он слишком устал, слишком измучился. И теперь хотел только одного — отключиться. Одни лишь законы Азимова да личные привязанности держали его здесь как на цепи — на перевитой, плохо гнущейся пуповине кабеля.       Он никому ничего не говорил — не хотел омрачать людям счастливые моменты их жизни. Ведь Ньют только-только немного ожила в относительной безопасности и родительской любви, которую с лихвой получала от Рипли и Хикса, особенно, конечно, от Рипли. Капрал, хоть и не спешил снимать с лица бинты, чтоб не пугать ожогами «девочек», всё же уверенно шёл на поправку. Они с Рипли уединялись где только могли, и системы биомониторинга, установленные во всех помещениях, исправно сообщали Бишопу о каждодневных скачках их артериального давления, сердечного ритма и прочих. Синтет на это лишь внутренне улыбался — на настоящую улыбку сил уже давно не осталось. Мышцы не слушались — ещё немного, и он сможет говорить разве что через динамики корабля — как «Мама». А так хотелось полностью выйти из строя, ведь тогда ему не придётся узнать наверняка незавидную судьбу звездолёта и маленького странного семейства на его борту. И многое другое тоже канет в небытие. Всё то, что столько времени являлось для Бишопа постоянной, жестокой пыткой.       Что потом будет с его людьми? Хиксу и Рипли придётся стать преступниками? А Ньют? Что лучше для неё: умереть чистым, ничем не запятнавшим себя ангелом или выжить, став… чем-то совершенно иным?       Философия штука занимательная, но слишком уж неточная. Неоднозначная, как душа человека. И с каждым днём Бишопу всё меньше и меньше хотелось в ней копаться, пытаясь распутать не им запутанные клубки.       Он прекрасно знал, чем обусловлено повышенное внимание к нему со стороны маленькой девочки. Лишь полный идиот не догадался бы о том, что она видит в нём более крутой вариант своей навсегда потерянной куклы. Она всеми силами цеплялась за его мнимое бессмертие, а он был виноват перед ней. Очень виноват…       — Добрый вечер, Бишоп, — донеслось до него сквозь несмолкаемые потоки данных от бортовых систем.       — Добрый вечер, Рипли, — отозвался он, не сразу распознав голос, потому что процессор с трудом обрабатывал даже очень небольшие объёмы информации. — Ну что, вы решили, куда нам податься?       — Вариантов нет, — вздохнула женщина, и слабеющим боковым зрением синтет увидел, что она, как всегда немного растрёпанная, садится в кресло напротив него. — Летим по координатам Хикса.       — По имени звать его ты так и не научилась, — заметил Бишоп таким слабым и неразборчивым голосом, что и сам еле расслышал собственные слова — язык и губы почти перестали слушаться.       Рипли усмехнулась, но ничего на это не ответила. Она уж хотела было встать и уйти, но Бишоп остановил её.       — Рипли… попроси Ньют, чтобы не сердилась на меня. Хотя бы попыталась не сердиться.       — Не сердиться? На тебя? — удивилась Эллен. — За что?       И Бишоп ответил:       — На борту есть специально оборудованный блок первой помощи синтетикам. Волшебства от этих систем ждать не стоит, но они могли бы чуть продлить моё пребывание с вами…       — А… — Рипли не сразу нашлась, что ответить. — Но почему же ты не сказал раньше?       — Я… не хотел ещё больше растягивать свою агонию, — признался андроид и продолжил лишь после нескольких секунд какой-то тяжёлой, гнетущей тишины: — Мне очень плохо, Рипли. Возможно, со стороны не видно и не верится в то, что говорящему тостеру может быть больно и тяжело, но я не обманываю. Я осознал, полностью осознал, что повёл себя эгоистично и малодушно, только изменить ничего уже не смогу… Но не волнуйтесь — я рассчитал, что успею довести вас до нужного места. Доверьтесь мне.       Бишоп замолчал и почувствовал почти незаметное, но всё же облегчение. Иррациональное, как вся та его часть, что была похожа на человеческую. А Рипли, сидевшая рядом с ним, вдруг отчего-то часто заморгала, поджала губы и опустила взгляд.       Она зачем-то протянула руку к его виску, несколько раз провела по гладко расчёсанным Ньют, но безжизненным и ломким волосам, а потом вдруг резко склонилась над Бишопом и поцеловала его в щёку.       Ощущения синтета были скорее фантомными, чем настоящими, потому что кожа давно потеряла большую часть своих осязательных рецепторов, и ему даже стало как-то горько, что такой замечательный опыт не выйдет оценить по достоинству. Ведь его никто раньше не касался губами.       — Первый раз в жизни меня целует женщина… — прошептал он, безэмоционально глядя на Рипли из-под полуприкрытых век. — Надеюсь, Хикс ревновать не будет…       А Рипли вдруг прижалась к нему крепче и зашептала:       — Ты знаешь, Бишоп… — проговорила она чуть сбивчиво, впрочем, не отстранившись от него ни на дюйм. — Я вот думаю: зачем мы, люди, так стремимся создавать вас… таких на нас похожих?       — Чтобы мы служили вам, — не задумываясь прохрипел ей в ухо синтет и принялся перечислять с его точки зрения очевидные вещи: — Защищали, помогали, составляли компанию…       — Нет. — Эллен покачала головой, и Бишопу показалось, что он сумел ощутить прикосновения к коже невесомых чёрных кудряшек. — Нет, Бишоп, не для этого. А для того, чтоб глядя на вас, хоть иногда вспоминать о человечности…       В герметично замкнутой, стерильно-чистой пустоте корабельной рубки повисло что-то почти осязаемое, чего нельзя описать словами.       — Благодарю тебя, Рипли… — Эллен услышала это лишь потому, что её ухо находилось совсем близко к голове андроида. — Мне стало легче… Правда…       Женщина ещё раз тронула губами его кожу, и Бишоп отметил для себя, что в этом её порыве не было ни капли брезгливости. А ведь она должна — обязана! — была присутствовать. Однако весь вид Рипли говорил лишь о сострадании, чувстве вины, благодарности и печали.       — Мне нужно около часа, чтобы сменить курс, — проговорил Бишоп, когда Рипли наконец отстранилась от него. В его искусственной, но от этого не менее живой душе что-то будто щёлкнуло после её слов и ласк, переменилось, поменяло полярность. Он в полной мере смирился со своей судьбой. Наверняка и Ньют однажды сделает то же самое — простит и выкинет из сердца. Так будет лучше для неё и для всех, а он уйдёт из этого мира с самой доброй памятью о них.       — Хорошо. С тобой побыть ещё? — Эллен встала, чтоб уйти, но замешкалась.       — Не знаю, — честно отозвался Лэнс. — Я…       Он не договорил, и Эллен, ожидая ответа, насторожилась.       — С тобой всё в порядке? Бишоп? — она вновь приблизилась к нему и в глазах её отразился испуг.       — Прямо по курсу военный корабль, — проскрипел синтет. — Запрашивает связь.