Романтики с большой дороги

      Надо было поискать в кабинете зажигалку, поняла Фурина, когда, обессилев вконец, присела на невысокий заборчик у какой-то развилки спустя энное количество часов в небыстром — отличной физической формой она, заседавшая круглые сутки в опере и завтракавшая пирожными, чтобы заесть стресс, похвастаться не могла — пешем пути. Вдруг та бы тоже магическим образом высохла под издевательски тёплым солнцем на издевательски чистейшем небе, как вся её одежда и рюкзачок, и ей бы не пришлось переживать, чем она будет согреваться следующей ночью — адреналина хватило только на одну бессонную ночёвку, и то к рассвету она изрядно продрогла.       Отличной идеей было бы взять с собой ещё и карту, но Фурина была бывшим архонтом, а не гением, поэтому пока что шла практически вслепую и придерживалась единственного принципа ориентирования: ни в коем случае не разворачиваться на сто восемьдесят градусов назад. Так она вернётся в город. А в город ей не хотелось. Город отлично справится без неё, а она должна научиться справляться без города, потому что, если не сможет и приползёт побитой дворнягой обратно, умолять найти ей новое место, хотя бы второстепенную, нет, третьестепенную роль, то она скорее сама прыгнет в первородное море и будет до конца вечности искать там этого огромного двинутого на голову кита, чтобы он её сожрал и избавил тем самым от такого позора.       Фурина удовлетворённо улыбнулась. Кажется, умение удариться в драму на ровном месте никуда не делось.       Она перечитала письма, чтобы успокоиться, задумалась было, не заглянуть ли к Марселю, потом поняла, что понятия не имеет, где находится его приют, и спрятала письма обратно в тубус. Карту Фонтейна она представляла перед глазами достаточно хорошо, потому что отсылала агентов, призванных найти что-то — хоть что-нибудь! — про спасение страны от первородной воды, и каждого из них отмечала булавками с разноцветными головками, чтобы не запутаться, кто сейчас где. Увы, с реальностью карта соотносилась плохо, Фурине отчаянно не хватало навыков масштабирования.       Не помогало и то, что она сама слабо представляла, куда хочет попасть, и разрывалась между Лиюэ, потому что страна у неё ассоциировалась с архонтом: такая же спокойная и немного меланхоличная, — и Сумеру, потому что Фурина — не Фокалорс — очень сильно хотела увидеть Ирминсул своими глазами. Кроме того, она слышала, что в последние несколько месяцев в Сумеру многое изменилось: архонт вернула себе свободу, а половину руководства Академии — малоприятных престарелых учёных, смотревших на всё свысока и почему-то часто разговаривавших о себе во множественном числе, словно они даже во время разговора с божеством государства-соседа писали научную работу, — переизбрали в пользу кого-то менее профессионально деформированного. Может, Фурина могла бы у них чему-нибудь научиться. Ей было любопытно… всё.       Но позже.       Сейчас Фурине просто хотелось, чтобы её хоть какое-то время никто не видел и… не воспринимал. Пока что ей это удавалось.       Приободрившись, Фурина поднялась на ноги — и опасно пошатнулась от накатившего голода. К сожалению, существовать полностью автономно от общества пока не получалось. Она поела пузыринов, которые сначала нарвала по дороге, боязливо оглядываясь, словно её вот-вот схватит за плечо мек-полицейский, а потом кое-как почистила ножичком для конвертов, но фруктами голодавший три дня желудок, как оказалось, было не набить. Фурина упрямо тащилась подальше от аквабусного канала вглубь собственных земель, и надеялась только наткнуться на какой-нибудь домик или деревушку, где её накормят чем-нибудь пожирнее.       Как просто было жить океанидой!.. Плавай себе в водичке, да иногда подбирайся к поверхности, погреться на солнышке…       Нет, сказала себе Фурина: ей неожиданно быстро понравилось разговаривать с собой своим же голосом и самостоятельно читать себе нотации. Ты просто устала, хочешь есть и натёрла ноги, а пластыри открывать пока боишься, вдруг они для чего-то важного понадобятся. Вот и злишься на всех. И на себя в первую очередь.       О, да, согласилась Фурина сама с собой с умным видом. Это точно. Я себя просто терпеть не могу.       И согнулась от такой страшной боли, словно она этими словами сама себе нож всадила между ребёр.       Так прошло… какое-то время. С определением времени у неё было ещё хуже, чем с ориентированием на местности, поэтому просидеть беспомощной и содрогающейся от боли и слёз креветкой Фурина могла как пять минут, так и добрую половину часа. Снова и снова она гоняла по кругу одни и те же мысли: ненавидела себя, ненавидела свою беспомощность и бесполезность, ненавидела, что забыла карту, ненавидела обувь, об которую совершенно ожидаемо натёрла мозоли, ненавидела давивший на плечи рюкзак и очень, очень, очень сильно хотела есть.       Хуже всего, ей опять захотелось лечь и лежать. Фурина какой-то животной — или человеческой — частью своего мозга догадывалась, что если она опять так где-нибудь ляжет, например, в тени какого-нибудь дерева или в чьём-нибудь закрытом на хлипкий замок сарае, куда складывали топливо на зиму, не проверяя, что там у задней стенки, то она больше не встанет. Не найдёт сил. Мысль лечь и больше не подняться не приносила желаемого — и, надо сказать, ожидаемого — облегчения, нет, проклятая человечность пробивалась на поверхность воды и вопила, что хочет жить. Фурине по инерции приходилось тоже хотеть жить.       Неожиданно об её ногу что-то потёрлось.       Не мокрое.       Пушистое.       Фурина дёрнулась от неожиданности, и мягкий клубочек тепла боязливо шуганулся в сторону.       — Ох, нет-нет-нет, стой, прости, — она б такого голоса точно испугалась, сухо сказала Фурина… Фурине. Ну что я могу с этим сделать, ответила Фурина… тоже Фурине, потому что больше в этом уравнении личностей не осталось, не то чтобы у меня сейчас толпа восторженных собеседников и просто масса интересных тем для разговора. С этим у нас всегда было туго, но раньше мы себе такого не позволяли, возмутился было безымянный внутренний голос, однако его Фурина заткнула сразу.       Она себе всю жизнь кучу всего не позволяла. Дайте ей пару недель, и она вообще как снежной сапожник начнёт ругаться!       (Не начнёт, конечно. Но прозвучало внушительно.)       Кошка, которую она спугнула своими истеричными вздрагиваниями, спряталась под низкий жухлый кустик какого-то сорняка и смотрела на неё оттуда внимательными зеленющими, как её плащ, как само дендро, глазищами. Она была серая и, за неимением более подходящего слова, потрёпанная: вся всклоченная, с разодранным ухом и отсутствующим клоком шерсти прямо на грудке.       Растрогавшись, Фурина протянула к ней руку:       — Кис-кис-кис… — и вдруг вжала в голову плечи и обернулась себе за спину, чувствуя, как со всей дури заколотилось сердце.       Когда она в последний раз опустилась на колени погладить кошку, та женщина…       У неё были такие холодные, такие уродливые чёрные руки, и она хотела что-то достать из Фурины, что-то из неё выдернуть, как сорняк, как шнур из ненужного мека, как сердце во второсортных ужастиках, которые она зачем-то читала перед сном, чтобы не спать всю ночь и тратить наутро в два раза больше косметики, чтобы замазать следы этого ночного чтения…       И ей было так страшно, так одиноко и так больно…       Она даже пошевельнуться не могла, она вообще ничего не смогла сделать, она была беспомощной, слабой, жалкой подделкой вместо настоящего Архонта, и та женщина тогда об этом узнала, и она несколько мучительных дней изводила себя мыслями, что не справилась, что опять всё испортила…       Фурина пришла в себя. Она громко и шумно дышала. Ещё она забилась под низкое дряхлое дерево, как кошка — под свой куст. Ещё она недоверчиво глядела на кошку в ответ.       Кошка высунула очаровательно розовый нос из-под травинки. Фурина тут же вытянула к ней руку из-под тени дерева.       Но, видимо, сделала это слишком быстро и без уважения, потому что кошка прижала уши, зашипела, показав жёлтые клыки, и с размаху долбанула её лапой по ладони.       Просто ударила лапой. Без когтей.       Фурина рассмеялась от неожиданности. А потом сразу и расплакалась, вытирая слёзы рукавом едва успевшей высохнуть после её предыдущей истерики блузки.       Кошка терпеливо ждала, пригладив шерсть и приподняв уши.       — Ладно, — прогнусавила Фурина… ещё через какое-то время. — Прости, пожалуйста.       Кошка промолчала.       Архонт Фонтейна не позволяла себе ошибок, потому что от её актёрской игры зависели десятки тысяч невинных жизней, и ненавидела себя сильнее обычного, когда случайно — перенервничав, струсив или не сообразив, — всё-таки ошибалась. Но Фурина, условно обычный человек, шедший куда глаза глядят с незнамо какой целью и случайно напугавший кошку, наверное, заслуживал второго шанса?       Пожалуйста?       — Можно… можно я попробую ещё раз? — спросила Фурина.       Кошка снова промолчала.       Нет, конечно, было бы лучше, если бы кошка ответила тебе человеческим голосом, тут же сухо заметила Фурина.       Сглотнув неприятный сухой ком, она снова вытянула дрожащую руку в направлении расплывающегося из-за её слёз кустика, крепко зажмурившись.       Пальцев снова коснулось что-то пушистое. И не мокрое. Фурина боязливо приоткрыла один глаз. Кошка, едва ощутимо потёршаяся об её пальцы щекой, тут же предупреждающе приподняла верхнюю губу, каким-то образом почувствовав, что на неё смотрят. Фурина рискнула открыть второй глаз. Губа опустилась, кошка увереннее потёрлась об неё щекой, а потом упёрлась лбом в её приоткрытую влажную ладонь и боднулась.       Она была мягкая, тёплая и совершенно не собиралась бросаться в кусты, потому что услышала сзади них чужие шаги. Фурину не покидала настойчивая мысль, что кошка и ту женщину бы не испугалась, и той пришлось бы терпеливо стоять и ждать с занесённой… рукой, наверное, оружия при ней всё-таки не было. Кажется. Фурина вообще плохо помнила подробности той ночи, знала только, что очень не хотела новой встречи с Четвёртой Предвестницей — ни в рамках какого угодно официального визита, ни просто посреди улицы. Да, она тоже помогла фонтейнцам (там, где у Фурины опять ничего не получилось, разумеется), да, она спасала от голодной смерти на улицах фонтейнских детей (с чем Фурина за пятьсот лет правления не справилась, естественно), да, по всем фронтам просто умница. Настоящая героиня.       Пусть будет героиней подальше от Фурины. Фурина ей сама мешаться не будет, вот, просто уйдёт подальше.       В конце концов, её задача была спасти Фонтейн от потопа, а не от фатуи.       Кошка фыркнула и мягко отняла от Фурины морду. Она полностью выбралась из-под своего куста и теперь лежала на небольшом солнечном пятачке, спрятав под себя передние лапки. Её расслабленная поза помогла Фурине выпрямить болезненно ноющие от веса рюкзака и от позы креветки плечи и сесть нормально, вытянув ноги перед собой. Любая домашняя кошка бы немедленно устроилась поближе с человеком, но не Эта Конкретная Кошка. Эта довольно зажмурилась и осталась лежать серой видавшей виды буханкой в тридцати демонстративных сантиметрах от Фурины.       Уходить она при этом явно не собиралась.       — Спасибо, — сказала Фурина. Ей вдруг совершенно перехотелось плакать, и она сама не заметила, как перестала всхлипывать. — Пойдёшь со мной дальше? Куда-нибудь.       Кошка опять промолчала.       Не знаю, чего ты всё-таки дожидаешься, вздохнула про себя Фурина, и осторожно поднялась на ноги.       Она не успела сделать и двух шагов, как что-то пушистое и не мокрое снова задело её ногу. На этот раз психика Фурины выдержала, она даже не подпрыгнула. Это оказался внушительный хвост, которым неторопливо шагавшая Кошка — казалось неправильным давать ей абы какое имя, может, оно у неё уже было, просто Фурина его пока не знала, — легко задела её лодыжку.       — Только у меня еды нет, — опомнилась Фурина. Кошка её проигнорировала, больше заинтересовавшись присевшей на цветочек бабочкой. — И дома! — ужаснулась Фурина вслед Кошке, когда та прыгнула на бабочку, промахнувшись на крохотный дюйм и раздражённо мявкнув вслед улетевшему насекомому. — У меня же вообще ничего нет!       Кошка ожидаемо не ответила. Добежав до развилки, она развернулась к Фурине и села терпеливо ждать, явно настроившись задержаться в её компании. Когда оцепеневшая от осознания собственной нищеты и неспособности заботиться о доверившемся ей живом существе Фурина не сообразила достаточно быстро сдвинуться с места, Кошка требовательно мяукнула, гоняя лапой песок.       — Я иду, — слабо ответила Фурина. — Налево или направо?       Кошка обтёрлась лохматым боком об её ноги и свернула налево.       Ну, значит, они пойдут налево.