***
Они так рано вышли из дома, что наткнулись на огромное стадо коров, которое спозаранку отправлялось куда-то по делам. Глядя на, как ему казалось, бесконечное море чёрно-белых спин и боков, изредка перемежающихся рыжим, и слушая перезвон колокольчиков, которыми была снабжена каждая из коров, Тео старательно делал вид, что ему не страшно, и он совсем не представляет, как эти большеглазые (но при этом очень рогатые) животные могут вдруг побежать на него. Бабушка взяла его за руку. Он вывернулся и сделал вид, что у него есть дела за остановкой. Впрочем, долго он там не задержался, так как от коров пахло как будто приятнее. К тому же ему кричали не ходить по траве в «хороших» ботинках. Теодор готов был признать, что ботинки, и вправду, хороши: они были цвета тёмной луковой шелухи, только чуть более блестящие. Но он с лёгким беспокойством заметил, что штаны… фу, это бабушка ему внушила это слово! Он же когда-то знал, что они называются джинсы! («Видела я эти ваши джинсы — они не такие!» — спорила Елизавета Павловна. «Ты не все видела! Эти — такие!» — обижался Тео). Так вот, они как-то тревожно не доходили до ботинок, намекая, что, конечно, хорошо, что он становится выше, но совсем скоро носить их не сможет. Кофта его радовала чуть меньше — она хотя и была с замком-молнией, но какого-то ужасного грязно-серого цвета. А уж панамка… Теодор всерьёз начинал подумывать, что его дурацкая новая стрижка не такая дурацкая, как эта бледно-зелёная шляпа. При этом он был уверен, что родители привозили ему отличную кепку, но она таинственным образом пропала, а бабушка сказала, что, во-первых, в таких ходят только хулиганы (это легко можно было опровергнуть — ни один хулиган в Верхней Климовке ничего подобного не носил), а во-вторых, она не создаёт тень для ушей, и они обгорят. Стоя в центре деревни в предрассветном тумане, легко было усомниться, что солнце вообще существует, не то что пытается опалить чьи-то уши. На остановке собралось уже довольно много желающих отправиться в путешествие, и Тео овладела тревога. Вот куда они все едут? Ладно они с бабушкой — у них каникулы, они могут хоть в среду куда-то отправиться, а эти люди куда собрались посреди недели? У них работы нет? Ну, у бабы Люды нет, она совсем бабушка. С дедом Макаром та же история. Хм, пенсионеров было довольно много, но не все. Алёна из его группы тоже прогуливала садик. В общем, всё складывалось против него: вполне возможно, что ему придётся уступить место буквально каждому из присутствующих, а самому мучаться стоя. Наверное, можно просто всех посчитать и понять, хватит ли им сидений? Тео так и начал делать, но потом вспомнил, что не помнит, сколько мест в автобусе. — Ба, давай поближе подойдём? — Зачем? — Просто так. — Да не переживай ты так — без нас не уедет, — легкомысленно заверила его Елизавета Павловна, демонстрируя поразительную беспечность в том, как они будут ехать в такую даль. Наконец, подъехал белый автобус с красными полосами и табличкой «119 Верхняя Климовка — Боровое — Киров». Двери с шипением открылись и люди начали энергично напирать. Теодор не зря опасался: когда им удалось попасть внутрь, все места впереди были уже заняты и пришлось проходить дальше, с замиранием сердца наблюдая, что сколько ни иди — у окна уже не сесть! Бабушка подтолкнула его к последнему ряду, где он оказался зажат между Елизаветой Павловной и Олимпиадой Егоровой, тучной задумчивой женщиной, от которой пахло одновременно духами, хлевом и нафталином. Тео собирался стойко терпеть лишения. Просто сесть, замереть и не подавать виду, что страдает, до самого города. Но заметив, как буквально все перед ним весело отодвигают шторки и таращатся в окна, как будто первый раз видят свою деревню, он не выдержал и всхлипнул. — Что с тобой? — спросила бабушка. — Тебя уже тошнит? Подожди, мешок дам. — Меня никогда не тошнит! — возмутился Теодор. Строго говоря, нельзя говорить «никогда», если что-то случалось пару раз, но он тогда совсем маленький был — зачем такое вспоминать?! — А в чём тогда дело? — Я тебе говорил, что надо ближе встать. — Так мы же сели. — Да! В темноту какую-то! Тут ничего не видно! — А что ты там не видел? — А они что не видели? — Тео мотнул головой в сторону счастливчиков на роскошных местах. — Деду Константину вообще сто лет — он не насмотрелся? — Потише говори, — шикнула бабушка. — Им даже не интересно, — Тео скрестил на груди руки и насупился. — Вот увидишь, они сейчас уснут и будут зря занимать места. — У меня с тобой год за два идут, — вздохнула Елизавета Павловна. — Ну, иди, встань впереди и смотри там. — Я не пойду один. — Да что же это такое! Пойдём. Они прошествовали через весь автобус под подозрительными взглядами остальных пассажиров, а впереди Тео сразу вцепился в металлическую трубу и так уставился в лобовое стекло, будто там новые мультфильмы показывали. — Нельзя тут стоять, — бросил водитель, и сердце зрителя упало. — Тошнит его, — безапелляционно заявила бабушка. Теодор уже открыл рот, чтобы опровергнуть её слова, но заметив, что водитель нахмурился, но больше ничего не сказал и, похоже, не собирался его прогонять, попытался изобразить выражение лица человека со слабым вестибулярным аппаратом. Он не дрогнул, даже когда бабушка ушла на своё место. Теперь он был самым счастливым человеком на свете. Он не расстроился даже тогда, когда водитель не сразу понял его вопрос: «А где остальные 118?», а после пояснения, что он интересуется местонахождением остальных 118 автобусов, а также хотел бы узнать, сколько их всего, ответили: «А я почём знаю?».***
Пассажиры вываливались из автобуса с грацией людей, несколько часов недвижимо просидевших на одном месте. Елизавета Павловна попыталась помочь внуку, но он с негодованием отверг попытки поймать его на нижней подножке и спрыгнул самостоятельно. Жёсткое приземление неприятно отдалось в ступнях, почему-то в носу и… не только там. — Идём в туалет, — безапелляционно сказала бабушка, тут же зашагав в сторону автовокзала. Только что проснувшийся внук пошёл за ней гораздо медленнее, зато его медленная ходьба дополнялась частым зеванием. Впрочем, расслабленное состояние мгновенно сменилось бодростью и резкой остановкой, когда они дошли до места. — Я туда не пойду. — А куда ты пойдёшь? Тут тебе не деревня, до леса не добежишь. — Он для девочек, — упрямо замотал головой Тео, указывая на табличку, на которой была изображена не девочка, а скорее жук, но это легко объяснялось тем, что она состояла из одной буквы. — Я пойду туда, — он указал на соседнюю дверь. Она почему-то выглядела пугающе. Наверное, из-за того, что самостоятельно он бы даже до ручки не достал, а ещё даже взрослые толкали её с огромным усилием. Но если пробежать за кем-то… — Не выдумывай. Ты уже тут был. — Нет. — Был. В прошлом году. — Это было в детстве, я не помню. — Вот и сейчас не запоминай! Пошли, кому говорят! Это был весомый аргумент. А ещё не хотелось лишние мгновения стоять в месте, которое даже снаружи пахло так, что резало глаза. Тео старался держать глаза закрытыми. И потребовал, чтобы бабушка прикрывала его спину, так как в кабинках сделали стены, но забыли про двери. После этого испытания улица показалась в тысячу миллионов раз ярче, свежее и радостнее, чем всего пять минут назад. Тео от избытка чувств даже побежал, вместо того, чтобы просто идти, но его остановил крик: «Не убегай от меня!» — Почему? — спросил он, прибежав обратно и пытаясь повиснуть на руке Елизаветы Павловны, но этот трюк почему-то перестал работать и ноги волочились по потрескавшемуся асфальту. — Тут машины. — Не тут, а на дороге. — Тебя украдут. — Кто? — Цыгане. — А кто это? — Украдут — увидишь. — А зачем я им? — Будешь у них в услужении. — Как у тебя? — Не как у меня. Да не виси ты на мне — у меня руки до земли скоро будут! — Я бы тебе разрешал на мне висеть. А мы сейчас маме пойдём звонить? — Рано ещё. Будь они неладны, эти часовые пояса! — А почему есть часовые пояса? — Потому что Земля круглая. — Не круглая, а шарная, — со знанием дела поправил учителя физики внук. — О, а знаешь, что я знаю? — Даже представить страшно. — Кажется, что солнце движется, но на самом деле, это планета вот так крутится, — Теодор изобразил, как, по его мнению, вращается Земля (в масштабе, и используя себя в качестве модели). — И при этом она успевает идти вокруг Солнца, — он попытался совместить вращение с бегом вокруг фонарного столба, но был пойман. Что не помешало ему ещё до остановки головокружения воскликнуть: — Ба, смотри! Что это? Чуть поодаль перед ними было нечто огромное, условно-круглое и решётчатое с чуть покачивающимися цветными кабинками. — Это колесо обозрения. — Там люди могут сидеть? — Да. — А как они наверх залазят? — Оно крутится. — Нет. — Да что ты так буквально всё воспринимаешь? Сейчас не крутится, а вообще, да. — Пошли туда? — Рано ещё. Аттракционы позже открывают. — Зачем мы так рано приехали-и-и-и? Тут совсем нечего делать! — Тео расстроенно пнул небольшой камешек. Удивился, что тот отлетел довольно далеко, и побежал, чтобы пинать уже прицельнее. В этот раз его остановить не пытались, так как они уже почти зашли в парк. — Мы сейчас пока на рынок пойдём, — объявила план действий Елизавета Павловна, когда Тео вернулся к ней. — Пока дойдём, он уже начнёт работать. — А зачем нам туда? — Мне к новому учебному году блузу надо купить приличную. А тебе — штаны. — У меня есть штаны, — заупрямился Теодор, который действительно сейчас не бегал по городу без штанов. — Книжку тебе ещё новую куплю. — М-м-м… — по лицу Теодора было понятно, что он пока не начал считать это собрание букв в переплёте ценным объектом. — И фломастеры. — О, фломастеры! Их будет сто? — Да какие ещё сто? Таких не существует. Цветов-то столько нет, — бабушка лукавила, надеясь, что познания внука в оптике не позволят ему поймать её на лжи. — Ладно, мне хватит 50. — Шесть. — Не-е-ет! Когда шесть, даже фиолетового нет! И розового. — Посмотрим. Вот это уже звучало более обнадёживающе и помогло Тео преодолеть путь до рынка почти без жалоб, что ему жарко и он устал, и когда уже они дойдут. Теодор был уверен, что придётся терпеть скуку. Ради фломастеров он был на это готов. К тому же, обычно бабушка раскошеливалась на что-то ещё: например, жвачку или две. То, что при этом ему ещё и одежду покупали, в расчёт не бралось — кому она вообще нужна? Деньги на ветер только бросать. Но рынок неожиданно оказался занимательным! Он начинался внезапно и горизонтально: с вещей, разложенных на чём попало прямо на земле и прилавках разной степени импровизированности, а продолжался дальше ввысь, являя целые стены из одежды, казалось, карабкающиеся до самого неба. Елизавета Павловна быстро отыскала продавца невызывающей женской одежды (она будто знала, куда идти) и принялась придирчиво разглядывать ряды чуть колышущихся на ветру модных изделий. Тео тоже смотрел на них в полнейшем восторге, лишь изредка моргая, чтобы не ослепнуть от обилия цветов и блеска страз. Через пару минут он уверенно ткнул пальцем в нечто бирюзовое с чёрными цветами и россыпью кристаллов на воротнике. — Эту. — Ещё чего, — фыркнула консервативная женщина, проследив направление его пальца. — Ты будешь красивая! — пообещал внук. — Как… как певица. — Какая певица? — прищурилась редко поющая учительница, со скепсисом относящаяся к некоторым исполнительницам, а в особенности — к тому, как они выглядели. — Как самая красивая певица. — Всегда мечтала о таком, — бабушка отыскала глазами продавщицу и поставленным голосом, который могла услышать, наверное, вся улица Ленина, попросила: — Будьте добры, вот эту блузу, — указывая на разочаровывающе блеклый экземпляр очень бледно-кремового цвета. — Фу, — выдал свой вердикт Теодор. — Не груби бабушке, — нахмурилась продавщица. Тео сделал шаг назад. Елизавета Павловна сказала: — Он не грубит. Теодору очень хотелось показать язык, но он был слишком занят тем, чтобы побыстрее забыть, как его только что пыталась воспитывать чужая тётка. — Он вам потом на шею сядет, — неугомонная женщина, похоже, задалась целью воспитать всех. — До свидания, — бабушка положила вешалку на прилавок, взяла Тео за руку и быстро пошла прочь. — Я не сяду тебе на шею, — пообещал Тео. — А я вот не могу исключить такую вероятность, — бабушка вздохнула. После этого Теодор вёл себя очень примерно. Даже позволил ей померить совсем белую блузку и не скривился, когда увидел, как это выглядит. Правда, он шёпотом сказал: «Ты на привидение похожа. Немного». Елизавета Павловна сделала вид, что ничего не слышала. Она просто и сама осталась недовольна, поэтому попросила другую. Когда же настала очередь Тео обзаводиться новым предметом гардероба, он обрадовался и даже начал подпрыгивать от нетерпения, но его быстро постигло жгучее разочарование. Прилавок с детскими брюками был довольно большой, но продавщица сказала: «На мальчиков у нас тут» и сразу отсекла большую часть ассортимента, оставив им на выбор только нечто чёрное, тёмно-синее и серое. Тео с завистью косился в сторону девчачьей коллекции, отличавшейся куда большим разнообразием и жизнерадостностью. Не помогло даже то, что им объявили о варианте с джинсами — понятно было, что бабушка на такое не пойдёт. Но пока он тихо страдал, выбор был сделан за него, и вот уже им доставали тёмно-серые брюки. — Вроде, нормально, но ширину бы надо проверить. Пошли мерить. Тео и оглянуться не успел, как его уже вели в какое-то подозрительное место между прилавками. Им, правда, предлагали устроить примерочную чуть ли не посреди улицы, но бабушка отметила, что «он не будет», и вот нечто, от середины улицы отличающееся только наличием двух почти стен из одежды. Тут покупатели Щербаковы с ужасом вспомнили, с каким трудом засовывали Теодора утром в ботинки и поняли, что это придётся повторить снова — и в гораздо менее удобных условиях. Ворча, чтобы бабушка лучше скрывала его от посторонних глаз, Тео безуспешно поискал сиденье и понял, что придётся садиться на какой-то картон на полу. — Он пыльный, — помотал он головой. — Ты вчера рядом с грядой в огороде сидел, — напомнила Елизавета Павловна. — Эти штаны мне мама купила! — Хорошо. Дайте нам непыльный картон, — попросила бабушка. Сервис был на высшем уровне, их просьбу выполнили и вот Тео стоял в брюках, которые простирались явно дальше, чем нужно. — Неплохо. — Они большие! — Большие — не маленькие. Я тебе что, каждую неделю буду одежду покупать? Так хоть до школы проходишь. — Я что, скоро так вырасту?! — Теодор очень впечатлился. — Вырастешь-вырастешь. Ты живот не втягиваешь? — Нет! Ну бабушка! Нет у меня никакого живота! Я очень стройный. Но сильный! — Так и есть. Берём тогда. Фломастеров удалось выторговать двенадцать. Жвачку — одну. — А теперь… — Тео выдержал интригующую паузу, — мы идём на колесо, с которого смотрят! — На телеграф мы теперь идём, — поправила его бабушка. В здание они не зашли, пока Теодор не дочитал по слогам «Те-ле-граф. Те-ле-фон». Внутри бабушка направилась к маленькому полукруглому окошку, а Тео послонялся по залу, но его неудержимо влекло к трём будкам, выстроившимся у одной из стен. Сейчас все они были заняты, и стало вдруг очень волнительно, что им телефона так и не достанется. Тео слушал приглушённые голоса людей и не мог поверить, что вот прямо сейчас у него получится поговорить с мамой. А что, если она спит и не услышит? А вдруг она на работе? Или вышла в огород? У неё есть огород? Он вдруг не смог вспомнить эту деталь и заволновался. Что он помнил очень хорошо — у мамы есть машина. Можно будет перевести разговор на это. И надо не забыть все главные новости. Про домового. И крота. Про парашют. И как на речку ходили. И… а-а-а, он забыл, что ещё хотел рассказать! Когда подошла бабушка, нельзя было утверждать, что её внук рыдал, но и совсем не плачущим его нельзя было назвать. Ему дали платок и завели в будку, которая, оказывается, уже успела освободиться. Тео высморкался и прижался лбом к стеклу в двери. Когда он достаточно успокоился, удалось расслышать, как бабушка говорит: — Да на рынок к ЦУМу сейчас ходили. Купили Федьке штаны. — Фломастеры ещё, — прошептал тот, кого зачем-то назвали при маме Федькой. — Да суфлёр тут напоминает, что фломастеры у него теперь есть. Даю ему трубку? Теодор резко развернулся. Вдохнул. Трубка была очень тяжёлая. Голос у мамы был весёлый. Кажется. Он улыбнулся и сказал привет. Теперь настала очередь Елизаветы Павловны слушать односторонние реплики, которые вначале были весьма сдержанными и ограничивались односложным: «Хорошо», «Да», «Слушаюсь», «Ел», «Хорошо», но постепенно складывались во фразы, а потом и в наполненный деталями рассказ. Бабушка смотрела на часы и очень скоро сказала: — Закругляйтесь давайте. — Приезжай к нам, — пригласил Тео. Возможно, мама просто не знала, что её ждут. — Это немного сложно, но я приеду. Ты не грустный? — Не-а, — Тео услышал, что случайно пнул дверь, и отошёл. — Не плачь, — это была просьба, которую совершенно невозможно было выполнить, хотя Теодор очень старался. У него взяли трубку, и взрослые ещё немного разговаривали, но запомнилось из этого только то, что бабушка настаивала, что уже сейчас надо думать, где Тео пойдёт в первый класс. Что-то слишком много за день было разговоров про школу, если учесть, что оставался ещё целый год детского сада. Потом его куда-то повели, но он мало что видел, потому что натянул панамку чуть ли не до подбородка. После нехарактерно долгого молчания, первой фразой стала: — Давай купим сосиску в тесте? Елизавета Павловна с ужасом втянула носом аромат этого вокзального деликатеса, который не без труда прорывался из-за завесы запаха использованного несколько сотен раз масла. Это была очень плохая идея. Особенно перед дальней дорогой. К шести часам вечера они покидали Киров. Тео сидел у окна и доедал сосиску в тесте, спрашивая у бабушки, нет ли у неё, случайно, с собой альбома, чтобы он мог порисовать. Он снова был почти самым счастливым человеком в мире.