В переплетении судеб

Тишину прорезал стук копыт, соприкасающихся с раскалённой от солнца землёй, чужие голоса, мелькающие издали, а ещё — яркий зеленый цвет. Цвет их дома, цвет их людей, цвет гордо развевающегося флага над самой высокой из всех башен. Их встречали. Они вернулись домой. Гвейн облегчённо выдохнул и отдал пару незначительных распоряжений сопровождающих его людям. Дядя выехал им навстречу, до безумия и легкой ревности похожий на отца, благосклонно смотря на него. — К чему такое... — Гвейн солнечно прищурился, подбирая нужное слово, — ...внимание? Лорд Хайтауэр смерил его оценивающим взглядом каре-зеленых глаз. — Сейчас неспокойное время. Сыну десницы требуется сопровождение. — Но я не один... — Со своей крохотной свитой ты ничего не сделаешь, если на вас нападут, — бросает дядя, разворачиваясь. Говорит он, конечно, с завистью и резкостью. Не его, первого сына, назначил в десницы второй король подряд. Ну и времечко... Гвейн покорно поехал следом. Он уже хорошо усвоил, что на конфликт лучше не идти, а свое мнение держать при себе иногда полезно. Полгода при дворе хорошо его научили. Вернуться в Старомест было необходимо только ради того, чтобы поправить нервы. Приезжать обратно в столицу ближайшие года два он не планировал. Мать встречает его обеспокоенно, откладывает очередную пряжу и целует — нежно и проникновенно, как не целовала ни одна женщина и не поцелует и дальше. Фрейлины покорно расходятся и дают им возможность побыть вместе. За ними закрывается дверь, но Гвейн как будто этого не замечает, он вообще практически не дышит, забыв, как пахнет родной дом. — Что же ты молчишь, — просит мать, — расскажи, как в столице, как отец, как королева... Вести идут так долго, а ты приехал, меня не предупредив... Он и отца поставил перед фактом отъезда в последние минуты, чтобы он точно ничего не сказал против. Сложно сопротивляться, когда подготовлены лошади и люди. Остаётся лишь стрельнуть глазами и пробубнить ненужные наставления. — Всё с ними хорошо, случись что-то, ты бы узнала одной из первых, — Гвейн замечает за собой давнюю привычку подбирать слова. Отвратительно, нужно избавляться, — королева скучает. Говорит, что ты — лучшая из ее фрейлин, которую она могла бы пожелать и... — на минуту застывает, когда мать аккуратно обхватывает его ладони, — желала счастья тебе. Радовалась за... Джона. Лицо матушки немного теплеет, аура беспокойства исчезает — ещё бы, когда речь заходит о ребёнке. А Гвейн вспоминает боль на красивом лице королевы Эйммы, когда она, едва потеряв очередную дочь, просила передать поздравления дорогой Алерии за рождение второго сына. Она не уронила достоинство ни на минуту, ее лицо оставалось добродушным и непроницаемым, но в уголках глаз скопились слезы. — Он спит. Когда проснется, сразу тебе его покажу, — обещает Алерия Хайтауэр с радостью в светлых глазах, где находят отражение все блики солнца, — но ты ведь не из-за меня приехал, верно? О, да, матушка его понимала, всегда понимала. При дворе шептались, что общительный и весёлый Гвейн больше Флорент, чем Хайтауэр. Собственно, до этих слухов ему не было никакого дела, а родичи со стороны матери вызывали больше доверия, чем скульптурно-мрачные — отца. — Я не хочу обратно ко двору, там скучно, — будничным тоном заявляет он, не находя в этом ни одной трагедии, — мне, по крайней мере, не понравилось. Здесь намного приятнее. — Ты поругался с отцом? — тревожно спрашивает мать, присаживаясь на стул. — И да, и нет, — неопределённо отвечает Гвейн, чувствуя себя рассеянно, — там одна праздность, матушка, я хочу тренироваться здесь. Вернусь туда, когда стану самым сильным воином и выиграю на турнире самого Деймона Таргариена. Пока, увы, я к таким геройствам не готов. Она заливисто, как Алисента, смеётся и целует его наклоненную голову в макушку, пропуская меж пальцев каштаново-рыжие волосы. — Я рада, Гвейн. И полностью разделяю твои чувства. Единственное, что меня держит при дворе — твой отец и немного королева. Добро пожаловать домой...     После разговора с матерью становится легче. Появляется слабое-слабое ощущение, что он поступил правильно, о котором ему никто не скажет. Многие рискуют всем, лишь бы оказаться даже на низшей должности в Красном Замке, а он, находясь почти на его вершине, рвётся домой, как сумасшедший. И где, скажете, справедливость? После долгой дороги одолевает единственное желание — лечь спать. И проспать, желательно, два дня. Перебиваться редким подобием сна в пути, во встречающихся трактирах — всё равно что не спать вовсе.   Но Гвейн идет в противоположном от своей комнаты направлении. Где-то раздаётся крик младенца. Своего младшего брата он еще не видел и увидит, вероятно, не сегодня, а заворачивать в детскую желания нет. Матушка ещё их познакомит. Вместо желанного сна он выходит на улицу: в Староместе пахнет совсем не так, как в Королевской Гавани, хотя бы можно дышать, даже если воздух раскалённый... Слышится детский лепет, шум подбираемых в походке юбок, а потом — радостные вздохи, но уже от обоих. Старая септа смотрит слегка осуждающе, но ее лицо смягчается при виде старшего воспитанника. Алисента широко улыбается и кидается ему в объятия. Маленькая, невесомая... Он крепче подхватывает её и прокручивает в воздухе. Сестрёнка напуганно охает, но попыток сбежать не делает: достойное юной леди поведение. — И тебе привет, — весело откликается несостоявшийся рыцарь на ее слабые попытки что-то сказать вопреки слезам. Слезам счастья после долгой разлуки. О, Матерь, пусть его драгоценная сестра будет плакать только по этому поводу... — Я не ждала, что ты так быстро вернёшься, — щебечет Алисента, когда он ставит ее на землю, и крепко обхватывает его руку своими совсем еще детскими ладонями, — матушка говорила, что ты с отцом, а отец приезжает так редко... — Я уже не с ним, всё хорошо, — не сдерживается от желания потрепать ее по голове Гвейн. — Почему ты вернулся? — пара зеленоватых глаз заинтересованно смотрит на него. — Потому что соскучился, — заверяет ее Гвейн. Даже не ложь. Он правда по ней скучал, — вырастешь, и поедем вместе. Или останемся здесь — тоже вместе... Одному там делать нечего.   Задавят, поглотят эти всеслышащие стены. А сестру он им так просто не отдаст. — Поедем вместе! — вспыхивает от счастья Алисента, — ты станешь рыцарем, а я — твоей королевой, помнишь, как в детстве? — и ему хочется рассмеяться, но выходит только сделать максимально предупреждающий вид. — Королева у нас есть, новой не нужно. Она очень любит нашу мать. Она... Восхитительная женщина. Ты ей определённо понравишься. — Да, да, — Алисента виновато опускает взгляд, но мечту свою не забывает. Кажется, это правильно. Маленькие девочки хотят стать королевами, а мальчики — рыцарями, что ж в этом плохого и судьбоносного?   От усталости Гвейн садится прямо на небольшую скамейку, хотя в прошлом посмеивался над привычкой занимать её часами у их септы, и почти засыпает, слушая, как Алисента рассказывает о своих успехах в истории и музыке. А ещё она доверительно сообщает, что кузина Лионетта почти помолвлена с лордом Тиреллом, на что Гвейн отзывается благосклонным смешком. Лорд Тирелл при дворе, вероятно, даже не в курсе был о наличии у себя почти-невесты, показывая ему Блошиный Конец... Гвейну, к слову, он не понравился. Ни бордель, ни потенциальный будущий родич. — Я пойду отдыхать, а потом мы вместе навестим нашего младшего брата, — обещает он, неохотно поднимаясь со скамьи, на которой играли солнечные лучи, — после дороги, чтобы не ударить в грязь лицом, первым делом отправляйся спать, иначе придётся худо, — подмигивает он ей. Алисента внимательно слушает и кивает. Ей нравится, когда брат заговаривает с ней по-взрослому, когда дает ей советы, казалось бы, очевидные, но в высшем свете не приживающиеся. Кто, как не он, будет вести ее к алтарю, кто, как не он, расскажет ей всю правду, как не рассказали в своё время ему? — Засыпай, мой верный рыцарь, — она счастливо смеётся, зелёное платье подчёркивает того же оттенка глаза — не голубые, материнские, — однажды я всё равно стану королевой... Или самой знатной леди в Вестеросе, а ты продолжишь защищать меня, так ведь? — Точно станешь? — поддразнивает Гвейн, — а вдруг ты захочешь выйти замуж за простолюдина? — Нет, — пылко обещает сестра, — я хочу носить корону или тиару, как у мамы, я её уже примеряла, подрасту — и мне она обязательно подойдёт!   Смотря на то, как загораются её глаза, Гвейн даже чувствует вину: следовало достать ей в столице хотя бы ожерелье. Принцесса Рейнира тоже любит всё, что блестит на солнце, с Алисентой они наверняка бы поладили. — Будет тебе тиара. На корону не смотри, тяжёлая слишком. — А я не боюсь. Я вообще ничего не боюсь почти... — А драконов? — А ты их видел? — Видел. Издали, правда. Мне они не понравятся, ты тоже не в восторге будешь.   Драконы... Какие, к черту, им драконы, когда вокруг столько необъезженных дорог, столько лошадей и карет?   Свою злость на столицу Гвейн сестре передавать не намерен. Пусть думает, что хочет, и, когда будет нужно, он окажется рядом. Защитит. Поможет. Кто-то же должен. Отец любит свою единственную дочь, но никогда не найдет на нее должного времени.   Когда голова касается подушки, Гвейн внезапно понимает, каким же мелочным всё было до этого момента. Важно лишь то, что он дома. Со своей семьёй. Растворяется в глубине памяти и шум дворца, и громкие песни, и притупляется затхлый запах свеч. А в Староместе пахнет теплом и летом.