Für immer

Sie will es und so ist es fein

So war es und so wird es immer sein

Sie will es und so ist es Brauch

Was sie will, bekommt sie auch

♫ Rammstein — Rosenrot

      Украшая дом, они оба слишком устали, чтобы утруждаться еще и готовкой, поэтому на ужин были только бутерброды — с сыром, с колбасой и с ветчиной. Для Франки — специальный витаминизированный корм в отдельной миске, но он все равно выпросил по кусочку колбасы и ветчины; отказать этим просящим глазам было невозможно.       А после ужина они легли бы спать. В одну постель. Вместе.       Мысль об общей кровати вызывала у Элайзы странную дрожь — будто она впервые будет спать с собственным мужем. Будто раньше между ними ничего не было, кроме платонической трепетной влюбленности — но было все. Все, что могло быть между молодыми людьми, которые любят друг друга и собираются жить вместе всегда, так долго, сколько получится. Перерыв был лишь тогда, когда Фауст проводил Элайзе операцию по трансплантации стволовых клеток: в тот период ей нельзя было не то что спать с кем-то — пришлось буквально жить взаперти, чтобы случайно не подхватить какую-то заразу. Ее организм не имел иммунитета, ее могла убить любая ерунда вроде простуды, а слабость мешала даже ходить. Но потом, когда стало ясно, что она полностью здорова, они с Фаустом вспомнили, что их отношения — не такие, как у друзей или у брата с сестрой.       Раньше это ее не смущало. Его — тем более. Он был врачом, его не смущало ничего, что касалось физиологии. Секс — просто способ показать свою любовь, кроме того, это потребность, почти как в пище и воде, хотя и не столь жизненно необходимая, и обожествление Элайзы не мешало ему также воспринимать ее женщиной. Своей любимой женщиной.       Но при мысли об общей кровати Иоганн чувствовал, что краснеет, как подросток.       Вместе они вымыли посуду. Расставили тарелки на полках. Отвели Франки в вольер — в будке он не должен был замерзнуть.       Тянули время. Он и она. Понимая это, Фаусту было горько и немного страшно: про свои тревоги и их причину он догадывался, но что, если Элайзу волнует другое? Она видела его теперешнее тело, и это может ее отталкивать, и если серую кожу он может убрать, то шрамы — никак. Шрамы — навсегда. И то, как он похудел, тоже не добавляло красоты. И синяки под глазами. Элайза любит его, но любить и хотеть — разные вещи.       — Я в душ, — сказала она, когда они вошли в дом, оставив Франки в вольере. Удалилась почти поспешно, чуть ли не бегом, и Фаусту лучше всего было пойти в другую ванную — здесь было две, но он, немного подумав, пошел следом за ней, не сумев заставить себя позволить ей быть одной дольше минуты. Нельзя было везде таскаться за ней, но иначе Иоганн пока не мог. Боялся, что отвернется — и она исчезнет, или что с ней что-то случится.              Прижавшись спиной к стене у двери ванной, он закрыл глаза, слушая шум воды.       Элайза стояла под струями, рассматривая свое тело и не находя ни шрамов, ни швов. Ничего. Чистая гладкая кожа. Неудивительно, если она долгое время пробыла в форме скелета… и за это время Фауст мог привыкнуть, что ее нет. Как бы отчаянно ни пытался вернуть, ее не было. Была марионетка с ее лицом, но Элайзе в голову бы не пришло подозревать, что эта марионетка могла заменить ее-живую в том самом смысле.       Поэтому он… смирился. Не с ее смертью, но с ее отсутствием. Подсознательно принял тот факт, что между ними ничего не может быть — и потому ощутимо нервничал, когда стало темнеть и наступила пора ложиться в постель. Потому долго вымывал каждую тарелку, что после бутербродов было не так обязательно, потому расставлял посуду ровно по линеечке, потому дольше необходимого возился, устраивая Франки подстилку.       Или же он думает, что стал для нее менее привлекательным.       Когда с ними был Вольфи — именно Вольфи, ее друг, а не Вольфганг, убийца — было проще. Тогда они не обсуждали возникающие проблемы: Фауст молча страдал, теряя сон и аппетит, а Элайза, видя это, просила Вольфи поговорить с ним, и все решалось само собой. Как будто Вольфганг был их общей феей-крестной.       Сейчас некого было отправить узнать у Иоганна, что с ним не так, и ей придется говорить самой. С чего начать — Элайза не представляла, но поговорить было необходимо.       Выключив воду, она расчесала волосы, набросила халат, вышла — и наткнулась на Фауста.       — Ой, — пробормотал он, заливаясь румянцем не хуже Элайзы, — я… я только что подошел! Это совпадение! Я не торчал под дверью! — и быстро шмыгнул в ванную.       Торчал под дверью? Покачав головой, Элайза пошла в спальню, но, проходя по коридору, увидела приоткрытую дверь в библиотеку — сама же забыла закрыть, когда они здесь все осматривали — и ее озарила идея. Решить проблему с сексом это бы не помогло, но зато могло порадовать ее мужа.       Стараясь не думать, что где-то в доме его жена совсем одна, Фауст разделся и критически осмотрел себя в зеркало — Элайза была права, тот еще зомби. В гроб кладут людей симпатичнее. Зачем он пришил к себе этот лоскут серой кожи, сам успел забыть, и торчащие ребра тоже не были тем, от чего женщины теряют голову. Тут не то что соблазнить ее — скорее стоило волноваться о том, как бы не напугать.       Душ он принимал долго, хотя и боялся оставлять ее одну. Оказалось, он многого боялся, а вода помогала хоть немного прийти в чувство. Идя в спальню, Фауст ощущал себя странно — в их первую ночь нервничал и то меньше. Тогда Элайза сказала, что переночует у него, потому что бабушка уезжает к подруге, и дома будет пусто и страшно, но оба понимали, в чем истинная причина, и Фауст, хотя и переживал, гораздо больше радовался. Сейчас — радовался и переживал одинаково.       Если она уже спит, он просто ляжет рядом, как в гостинице Анны.       Элайза не спала — полулежала в постели, листая книгу в яркой обложке. Когда Иоганн вошел, подняла взгляд, нежно улыбаясь.       — Я боялась, что ты утонул, — проворчала она. — Ложись. Я почитаю тебе на ночь.       Почитает… Фауст так до конца и не осознал, почему ее настолько впечатлил тот факт, что никто не читал ему сказки. Став взрослым, он понял, что так принято, что это традиция вроде вечерней молитвы — нечто вовсе не обязательное, но ставшее негласным правилом. Вечернюю молитву Фауст не произносил никогда, однако по этому поводу Элайза ему не сочувствовала, а отсутствие в его жизни сказок все еще ранило ее и огорчало.       Он забрался под одеяло, и она тут же вместо подушки оперлась на его плечо — ей всегда нравилось так сидеть, где бы они ни были, в кровати, на диване или в машине, или на скамейке в парке, где угодно. Раскрыла книгу на странице с началом сказки про пряничный домик, и начала читать.       — Жил на опушке дремучего леса бедный дровосек со своей женой и двумя детьми; мальчика звали Ганс, а девочку — Гретель…       Прикрыв глаза, Фауст погрузился не в сюжет истории — в ее голос. Она считала, что сказки нужно читать «добрым» голосом, и ее интонации звучали почти как пение, убаюкивающие и умиротворяющие. Сказку про Ганса и Гретель Иоганн считал страшной — его это не пугало, его могло испугать только что-то, угрожающее Элайзе, но оценивая историю со стороны, он думал, что вряд ли такие сюжеты помогают детям заснуть.       — И настал конец их нужде и горю, и зажили они счастливо все вместе. Конец, — Элайза глянула на Иоганна: спит? Он не спал — весело улыбался.       — Теперь я понял, почему ты сравнила мой дом с этим пряничным. Потому что он был страшным и в нем жила ведьма.       — Он не был страшным, — возразила она. — Ведьма — да, а домик — нет. Мне нравился этот домик, но ведьма пугала.       — Странная она, эта ведьма, — задумчиво протянул Фауст. — Живет в лесу. Построила себе дом из теста, но в этом доме есть печь… как можно топить печь в помещении, которое от этого буквально спечется? А сокровища у нее откуда? Жемчуга и драгоценные камни, да еще так много? Где она их взяла? Почему тогда она с таким богатством живет в лесу? Понятное дело, что пряничный домик — приманка, но разве многих она так приманит? Разве что голодных дровосеков, но у дровосеков есть топоры.       — Фауст, не придирайся, — Элайза весело фыркнула, оценив его замечания. — Это просто сказка.       — Это не просто сказка, это романтизированная и дополненная мистическими деталями история про период Великого Голода в начале четырнадцатого века. Увести детей в лес и бросить умирать тогда было нормальной практикой. Как и съесть их.       — Фауст!       — Что? Когда человек сильно голоден, ему уже не до морали.       — Я найду другую сказку, — решила Элайза. — Добрую. По-настоящему добрую, — она сосредоточенно принялась листать страницы. Их шелест успокаивал не меньше ее голоса — а вот ее запах, наоборот, волновал. Как и тепло ее тела. Как и то, что вырез на пижаме открывал ключицу. Фауст усилием воли перевел глаза на книгу в ее руках.       — Вот! — воскликнула Элайза. — На краю леса, в маленькой избушке, одиноко жила бедная вдова. Перед избушкой у нее был сад, а в саду росли два розовых куста…       Сказка о Беляночке и Розочке была лучше, чем про Ганса и Гретель — в этой истории никто не желал детям смерти, никто никого не хотел съесть, и даже злодей умирал не мучительной смертью — карлик, который превратил принца в медведя, был убит ударом медвежьей лапы. Смерть карлика освободила принца от заклятия и он снова стал человеком, впоследствии женившись на Беляночке, а его брат — на Розочке. Они забрали к себе свою мать-вдову и жили долго и счастливо, а под окнами у них цвели розы.       — Помнишь, как я впервые подарил тебе розы? — Фауст расплылся в улыбке. — Белые.       — Ты сорвал их в городском парке, — тихо засмеялась Элайза. — Расцарапал себе руки, и мы чуть не попались полиции. Мог просто купить букет, а не раниться.       — Не мог, — мотнул головой Фауст. — Это было обязательно. Безумный поступок ради любви. Конечно, так себе безумие, но в семнадцать лет… Я ужасно хотел тебя впечатлить.       — Впечатлил, — подтвердила Элайза. — Меня это очень тронуло.       — Элайза… — Фауст начал — и замолк. Зажмурился, посчитал до пяти. — …ты же меня еще любишь?       — А? — она растерянно моргнула. — О чем ты? Господи, — отложив книгу, она повернулась, взяв его лицо в ладони. — Ты правда думаешь, что это может быть не так?       — Просто… ты можешь чувствовать себя обязанной. И прямо сейчас тебе некуда деваться, кроме как жить со мной. А еще раньше… — договорить он не успел — сомнения затихли на ее губах. Фауст застыл на миг, прежде чем ответить на поцелуй, перенимая инициативу и крепко прижимая ее к себе.       — Я никогда не считала себя обязанной, — прошептала Элайза, закончив поцелуй. — Может, это эгоистично, но я никогда не считала себя обязанной. Но я всегда любила тебя. Сейчас кажется, что с самого первого дня. И сейчас я бы хотела, — она смущенно покусала губу. — Чтобы… чтобы…       — Чтобы что?       — Чтобы мой муж окончательно вернулся ко мне.       За окном пошел снег — сначала легкими снежинками, и почти сразу они стали хлопьями. Порыв ветра ударил по стеклу. Фауст, решившись, потянул вверх пижаму Элайзы, но она остановила его, покачала головой и сама начала расстегивать его рубашку. Справившись с пуговицами, шумно втянула воздух, кончиками пальцев коснулась шва на груди, ощупала, спускаясь ниже.       — Элайза…       Он хотел сказать, что не нужно его жалеть, что все это — его собственное решение и дело его же рук, и сочувствие приятно, но не месту, и тем более это не стоит того, чтобы она расстраивалась, но успел только открыть рот, и ничего не сказал. Элайза прижалась губами к одному из порезов, и по тому, как она напряглась, Фауст угадал, что руководила ею вовсе не жалость.       — Поверить не могу, — пробормотал он. — Тебя это заводит?       — Да, — жарко выдохнула она. — Очень. Черт…       Снять ее пижамную кофту было проще — потянуть вверх, не возясь с пуговицами. Элайза подняла руки, помогая себя раздеть. С застежкой лифчика Иоганн справился одним движением пальцев.       — Только у нас, по-моему, нет…       — Мы женаты, — отрезала она, понимая, что он имеет в виду. Раньше они всегда предохранялись: вне брака детей заводить не принято, тело Элайзы не было способно перенести беременность, и к такой ответственности, как ребенок, они не были готовы. Фауст никогда не думал, хочет ли детей, но перед свадьбой задуматься пришлось: родственники любимой задавали им вопросы, и она отшучивалась, а он решил, что все будет так, как скажет она. Захочет ребенка — у них он будет. Не захочет — не будет.       Все должно быть только так, как она хочет. Не иначе.       Их желания с самого начала совпадали. И они — совпадали. Идеально. Будто были созданы, чтобы становиться единым целым.

***

      Утром настал первый день Адвента. Открыв адвент-календарь, Элайза обнаружила два леденца на палочках — они купили сладкий, где каждой сладости было по две, специально для пар.       — Держи, — один леденец она протянула Фаусту. Тот взял, намеренно соприкоснувшись с ней пальцами дольше положенного, и положил на блюдо, дожевывая бутерброд. В чашках дымился ароматный горячий шоколад.       — Что будем сегодня делать? — Элайза откусила кусочек леденца; есть его нормально, рассасывая, ей не нравилось, и, сколько бы Иоганн ни говорил ей, что это вредно для зубов, было бесполезно. Да и не так часто она ела леденцы, чтобы это стало проблемой.       — Сидеть дома, — Фауст пожал плечами. — Там все снегом занесло.       — Снегом? — Элайза вздрогнула. — Франки!       — Я проверял утром… Verdammt, снег же еще нападал! — хлопнув себя по лбу, Фауст вскочил с места, подхватил так же вскочившую и споткнувшуюся жену, поставил ее на ноги, и вместе они поспешили к вольеру.       Снег покрывал крышу собачьей будки и всю землю, но Франки не выглядел замерзшим, и пока к нему не примчались перепуганные хозяева, мирно спал. Услышав их, выскочил из будки на снег, завилял хвостом и один раз приветственно гавкнул.       — Мы заберем его в дом, — сказала Элайза. — Если он простудится…       — У меня в аптечке есть все необходимые лекарства, — пожал плечами Фауст. — Идем, Франки.       — Да уж, — Элайза печально улыбнулась краем рта. — Нам лучше не заводить детей. Мы про них забудем.       — Я про него не забыл, — возмутился Иоганн. — Я же пошел и проверил. Он спал, все было хорошо… но про дальнейший снегопад — да, я забыл. Прости.       — А говорил, что помнишь все, — проворчала Элайза.       — Все, но только то, что связано с тобой.       Франки тоже был связан с ней — это был ее пес. Ее желание — забрать его себе. Иоганн любил их питомца, но заботиться о нем отвык — когда дома живет дух собаки, а не живое животное, его не нужно кормить, расчесывать и выгуливать.       Дома Элайза тут же занялась обустройством лежанки для пса в прихожей, и, убедившись, что ему удобно, мысленно еще раз посмеялась — ночью была так уверена, что если вдруг у них с Фаустом появятся дети, то ее это обрадует. Обрадует ее, а значит, и его… но для детей они точно не доросли.

***

      К обеду снега стало еще больше — он шел и шел, не переставая, но если завернуться в одеяло и включить фильм, об этом легко можно было забыть. Элайза грелась в объятиях Фауста, опираясь спиной на его грудь. Он, приобнимая ее одной рукой, переключал каналы в поисках чего-то, что было бы интересно посмотреть, но везде показывали что-то не то.       После того, как ночью они занимались любовью, все окончательно встало на свои места, и смущение исчезло, как и неверие в реальность происходящего. Девушка в его руках была Элайзой, той самой, которую он знал почти всю жизнь, и она любила его — неизвестно, за что, но это было аксиомой. Кроме нее, его не любил никто, и спустя долгие годы было так приятно вновь ощутить это — будто он, пробыв часы на морозе, оказался в теплом помещении. Это тепло окутывало снаружи и изнутри, озаряло мир светом и рождало в груди счастливый смех.       — Это бесполезно, — сказала Элайза, когда он в который раз наткнулся на трансляцию футбольного матча. — Мы ничего не найдем. Может, пойдем во двор?       — Если сможем — давай, — согласился Иоганн. — Но если дверь завалило…       Дверь не завалило, лишь тихонько скрипнули петли. Снег переливался блеском под лучами солнца, хрустнул под подошвой сапожка Элайзы, когда она спустилась с крыльца. Наклонилась, зачерпнув снег в горсть — он не рассыпался, оставаясь комочком в ладони.       — Ты можешь простудиться, — взволнованно напомнил Фауст.       — У тебя есть аптечка.       — Да, но я бы не хотел ею пользоваться. Liebste, может, пойдем домой?       — Прекрати говорить, как моя мама, — отрезала Элайза — и моргнула, озаренная догадкой.       Мама. Отец. Они никуда не исчезли — не могли исчезнуть. Став взрослой, начав учиться и встречаться с Фаустом, она отдалилась от родителей, и жила отдельно от них — с бабушкой, так было удобнее для ее лечения, но отец и мать любили ее, а она — их.       Неужели они похоронили ее?       Элайза обхватила себя за плечи — было не холодно, но вдруг стало. Мороз забрался под теплую куртку и пополз по спине ледяной змейкой. Заметив ее движение, Фауст в секунду оказался рядом, взял ее руки в свои, согревая дыханием.       — Что такое, любовь моя?       — Фауст, я… я не представляю, почему не спросила раньше, но — что с моими родителями? В смысле… что они думают о случившемся? И бабушка… Господи, это могло ее убить, — глаза Элайзы расширились. Бабушка не была такой старой, чтобы умереть, и ничем не болела, кроме обычных возрастных проблем вроде скачков давления, но она любила внучку, и известие о ее смерти могло стать для нее сильнейшим ударом.       — Элайза, понимаешь… — Фауст прижал ее руки к своим губам; поцелуй — как отсрочка, чтобы сформулировать ответ. Нельзя было врать, а правда ранила бы ее. Меньше, чем правда о смерти близких, но ранила бы. Все, что происходило после их свадьбы, было сплошным сгустком боли, и делиться с Элайзой Иоганн хотел бы всем на свете, но не болью — и все же это напрямую ее касалось. В отличие от него, ей повезло с семьей, и Фауста ее родня тоже приняла с теплотой. Сначала — с недоверием; они думали, что дочь выйдет замуж за Вольфганга, все так думали, это было предсказуемо и логично, что ее избранником станет молодой успешный пастор, а не чудаковатый мальчишка с безумными заявлениями о том, что ее вылечит. Но он вылечил, и после этого ее семья приняла его безоговорочно.       Тем хуже было врать им в лицо, выставляя их дочь предательницей.       — Что? — нервно спросила Элайза. — Что с ними?       — С ними все в порядке. Они живут там же, в Гейдельберге. Твоя бабушка перебралась в дом престарелых, как и хотела, — а он, дурак, еще предлагал ей вернуться в их родной город… но в тот момент Фауст не всегда соображал, что говорит. Он тоже был воскрешен, хотя мертвым просуществовал недолго.       — Если с ними все в порядке, то почему у тебя такое лицо?       — Потому что им нельзя было говорить правду. Они бы захотели… — Фауст побледнел. — Захотели бы тебя… забрать. Я не мог позволить тебя забрать. И я им соврал, что ты… сбежала. Уехала. С каким-то… не помню, с кем.       — То есть, ты сказал им, что я тебя бросила?       Фауст беспомощно кивнул.       — После я несколько раз писал им письма от твоего имени. Они уверены, что ты счастлива. Прости, но иначе…       Иначе ее бы похоронили. Вольфганг говорил, что так и следует поступить, что, обнаружив ее тело, Иоганн должен был позвонить в полицию, а не тратить часы, делая мертвой прямой массаж сердца. Фауст же был готов вцепиться в ее тело всем своим существом, но не отдавать, потому что ее можно было вылечить.       Даже если это значило воскрешение человека, как в Библии.       Плевать, что это значило. Познакомившись с шаманами, Фауст убедился, что воскрешение для некоторых — обычное дело. Железная Дева Жанна была способна на такое, и Сати — все шаманы божественного уровня. На турнире дежурила команда воскрешателей.       Смерть не была для них оправданием.       — То есть… — Элайза прижала ладони к своим щекам. — Они думают… что я… жива?       — У них ни на секунду не было повода в этом сомневаться.       Коротко вскрикнув, она повисла у него на шее, и он от неожиданности покачнулся, обнимая крепче — инстинктивно.       — Спасибо, — Элайза поцеловала его в щеку, в нос, в уголок губ, — Спасибо! Получается, я могу их увидеть! Мы оба можем! Точно так же, как я якобы бросила тебя — я могу к тебе вернуться! И мы поедем к моим родителям, чтобы сообщить, что мы снова вместе! О, Фауст, ты не представляешь, какой сделал мне подарок!       — Да, — рассеянно сказал он. — Мы можем съездить к ним. И обязательно съездим, — добавил Иоганн уже решительно.       — Может, к твоим тоже? — задумчиво спросила Элайза. Фауст издал короткий смешок, целуя ее в лоб.       — Мои не будут рады меня видеть.       — Но это чудовищно — что они тебя бросили только потому, что ты видел призрака. Они могли бы отвести тебя к врачу, но они просто сбежали… — Элайза сдвинула брови. Фауст разгладил пальцами морщинку на ее лбу.       — Если честно, я даже рад. Если бы меня отвели к врачу, я так бы там и остался. С диагнозом, который помешал бы моей медицинской практике. А когда они уехали, я получил полную свободу, и сам мог распоряжаться своей жизнью. К тому же, они присылали деньги.       — Но не это ведь главное, — возразила Элайза. — Тебе было одиноко.       — Нет, — мягко возразил Фауст. — Не было. У меня была ты. Мне всегда будет достаточно того, что у меня есть ты. Но если хочешь навестить своих свекров — можем поехать и к ним. Рождество подходит для семейных визитов.       — Свекров, — усмехнулась Элайза. — Ты даже своих родителей готов мне отдать?       — Поверь, это сомнительный подарок… Смотри, — он поднял голову к небу. — Снег закончился. Ты не замерзла?       — Нет, ты же меня греешь. Наверное, это самая теплая зима в моей жизни… точно! — ахнула она.       — Что?       — У нас же медовый месяц! Мы поженились… и все началось сначала, так? Тогда сегодня у нас была первая брачная ночь, а потом — медовый месяц!       — Я думал, что свожу тебя на острова, — признался Фауст. — Тропические. Не успел решить, какие, но те, где царит вечное лето.       — У нас будет время для островов и лета, — сказала Элайза. — А сейчас у нас зима. Теплая, сказочная и сладкая зима.       — Лучшая зима в моей жизни.       Она покачала головой.       — В нашей жизни. Лучшая зима в нашей жизни, любовь моя.