Für immer

Zwei Bilder nur ein Rahmen Ein Körper doch zwei Namen Zwei Dochte eine Kerze Zwei Seelen in einem Herzen

♫ Rammstein — Führe mich

      Когда самолет приземлился в аэропорту Франкфурта, снова было утро. Элайза выспалась в самолете на плече Фауста, еще немного подремала, пока они ехали в такси, и проснулась от легкого касания губ к макушке. Открыла глаза, улыбнулась мужу, увидела ответную улыбку, полную нежности и свое отражение в его глазах.       — Добро пожаловать домой, — провозгласил Иоганн, открывая перед ней дверцу автомобиля. Элайза протянула руку, опираясь на ладонь Фауста, вышла из машины — и замерла, завороженная. Будто она оказалась в сказке, в зимней истории, полной добрых чудес и волшебства: вот-вот из-за деревьев выйдет несущий подарки фавн, зазвенят бубенчики, проедут по небу сани Белой Колдуньи или Санта-Клауса… Снег — чистый, пушистый, лежащий сугробами на земле и украшающий ветви деревьев, как шубы украшают красавиц, блестящий алмазами в лучах солнца. Деревья — сейчас на них рос только снег, но, когда снег растает, здесь будет сад, в саду — беседка, увитая плющом или розами, или тем и другим. Аккуратный забор. Дом… Элайза ахнула, закрыв рот ладонью.       Дом был пряничным — не ярким, но руки мастеров вырезали на фасаде узоры, создав впечатление, что тот сделан из разных сложенных вместе конфет и пирожных, оконные ставни напоминали печенья, рамы — лакричные леденцы. Крыша была словно шоколадной.       — Как в сказке про Ганса и Гретель, да? — спросил Иоганн. Он уже расплатился с шофером, и во дворе остались только они вдвоем.       — Фауст… — Элайза почувствовала, как по щекам снова текут слезы; из-за холодного воздуха они казались горячими. — Фауст…       Он действительно помнил все. Все до мелочей. До последней детали.       Это был первый праздник, который они отметили вместе — его день рождения. Близились Пасхальные каникулы, и, заговорив о них, Элайза узнала, что также близится его день рождения, и, услышав, что Иоганн его ни разу не отмечал, загорелась желанием это исправить. Фауст пригласил ее в гости, в свой дом, где он жил совсем один, не считая приходящих слуг, нанятых родителями.       Тогда ему было восемь лет, а ей — одиннадцать, и ни о какой любви даже речи не шло, но Элайзе нравился этот мальчик. Он был забавным, смешным и очень одиноким, всегда в компании книг, а не друзей. Решив развеселить и порадовать его в день рождения, Элайза испекла для него черничный пирог под руководством бабушки, надела красивое платье и приехала к его дому — особняку на окраине, почти у леса. В таких местах часто водятся призраки, но ее восхитил этот дом, похожий на жилище волшебника в книжке, и стол, накрытый в столовой, тоже — еды здесь хватило бы и на десятерых.       — Это похоже на пряничный домик из сказки про Ганса и Гретель! — воскликнула она, и тогда Фауст, растерянно хлопнув глазами, спросил:       — Ганс и Гретель? Кто это?       Он не знал. Он не читал художественных книг. В его доме не было ни одной — они вместе рылись на книжных полках, и не находили ничего, кроме научных трудов. Ни единой сказки.       — Неужели тебе не читают на ночь? — не уставала поражаться Элайза, не замечая, как Фауст становится все растеряннее и грустнее.       — Разве можно уснуть, когда тебе что-то рассказывают? — пробормотал он.       — Ну конечно! Когда бабушка или мама читают мне сказки на ночь, то у них такой добрый голос, и я засыпаю, и вижу прекрасные сны…       — Мне некому читать на ночь, — ошарашил ее Фауст. — Но я попробую сам…       Ему было восемь лет, но никто не читал ему сказки. Родители боялись его, потому что он видел то, что не видели они — незнакомого человека, бродящего по дому, и выбрали попросту сбежать, лишь регулярно присылая сыну деньги и нанимая прислугу, но более никак не участвуя в его жизни. Ему было восемь лет, но все, что было в его жизни — наука. Медицина. И Элайза. Всхлипнув, она, совсем как тогда, в детстве, крепко его обняла — только теперь он был намного выше. И старше. Но такой же трогательный и родной. — Я же говорил, — сказал Фауст, прижимая ее к груди. — Я все помню, mein Sonnenschein. Все-все-все.

***

      Внутри дома обстановка была не менее волшебной — светлые просторные комнаты, уютная мебель, удобные кухня и ванная. На втором этаже — спальня и гостевые комнаты. Даже для Франки во дворе находился специальный вольер; покупая особняк, Фауст не знал, удастся ли воскресить пса, но был уверен, что в любом случае для вернувшейся к жизни любимой он купит собаку, раз она их любит.       — Мы все здесь украсим! — решила Элайза, осмотрев дом. — Повесим на окна гирлянды и пряничных человечков из бумаги, снаружи — венок, и… — она задумалась. Во дворе не было никаких фигурок, и вряд ли они были на чердаке или в подвале — зачем бы Фауст покупал еще и их?       — И купим фигурки для сада, — в который раз она подозревала, что он читает ее мысли.       — И Adventskranz. Сегодня первое декабря, так? Начинается Адвент, — заулыбалась Элайза. — Начинается время чудес.       Обследовав дом, они вернулись на кухню. Франки сидел на полу, виляя хвостом — на улице было холодно, и отправлять его в вольер было жалко. В холодильнике оказалось предсказуемо пусто — здесь никто не жил, и эта печать нежилого была везде. На каждом не смятом диване, на каждом идеально ровно стоящем кресле, на покрытой пылью столешнице. Фауст приглашал сюда домработницу перед началом турнира шаманов, питая робкую безумную надежду, и с тех пор много пыли появиться не успело, но все же было ясно видно, что здесь никто не жил.       — Я закажу доставку, — решил Фауст. — Продуктов, и, может, чего-то из ресторана? Или пиццу? Хочешь пиццу?       — Просто продукты, — упрямо мотнула головой Элайза. — Все, какие возможно, и побольше.       — Слушаюсь, Prinzessin, — Иоганн шутливо поклонился, отправляясь звонить. Элайза задумчиво покусала губу.       — Что лучше приготовить на завтрак, а, Франки? — спросила она у пса. Можно было обойтись привычными бутербродами с сыром, колбасой и прочими всевозможными начинками, запив ароматным свежесваренным кофе, но это было бы слишком просто для первого завтрака новой жизни. Нужно что-то получше. Что-то сытное — вид Фауста вызывал у нее не только нежность и сочувствие, но и желание его накормить.       Когда продукты привезли и разложили по местам, Элайза потребовала, чтобы мальчики ушли, выставив Иоганна вместе с Франки из кухни, и, надев фартук, принялась за работу. Меню завтрака она уже продумала: кроме колбасы и сыров — фермерский омлет, манный пудинг и блинчики. Простые блюда, с которыми справилась бы даже такая неловкая хозяйка, как Элайза.       Фауста ее решение готовить в одиночку напрягло — она готовила не в первый раз, но все равно он волновался, и не ушел, а остался под дверью кухни, прислушиваясь к звону посуды. Вот она разбила яйцо, принимаясь его размешивать, вот застучал нож, что-то нарезая, и Элайза запела — сначала себе под нос, потом увлеклась, и песня стала громче. Веселая рождественская песнь — ее звонкий голос казался пением ангелов.       — Gaudete, gaudete…       Радуйтесь. Эта песня призывала радоваться, благословляя новорожденного царя, Бога, ставшего человеком. Радоваться, ибо Его приход на землю подарит спасение. Фауст заслушался, разбирая не столько слова, сколько голос, оперся спиной на дверь, закрывая глаза. Франки лег на пол рядом, уложив голову на лапы.       — Tempus adest gratiæ hoc quod optabamus… mist!       Последнее было уже не на латыни, и прозвучало не одухотворенно, а почти испуганно. Звякнула упавшая ложка. Фауст встрепенулся и бросился на помощь.       — Verdammt! — Элайза резким движением выключила плиту. Помощь не потребовалась — она всего лишь забыла про омлет, и тот подгорел. Пройдя к окну, Фауст открыл его, чтобы проветрить кухню.       — Я опять… — Элайза печально вздохнула, с сожалением выбрасывая испорченные яйца. — И всегда так.       — Liebste, я же говорил, это ерунда. Давай сделаем завтрак вместе? — предложил Иоганн. — Мы же решили все делать вместе, помнишь?       Подумав немного, Элайза кивнула — хотела упрямо твердить, что непременно справится сама, но поняла, что не хочет оставаться одна, даже ненадолго и на светлой уютной кухне. Ее не пугало само одиночество, но без Фауста рядом было… не страшно, но ужасно тоскливо.       — Сначала нужно пожарить картошку, — сказал Иоганн, оглядев кухню и не найдя признаков того, что Элайза начинала ее чистить. Достав несколько картофелин, он показал их жене.       — Давай я хотя бы помою, — предложила она.       — Вместе — это вместе, — отрезал Иоганн. — Держи, — он протянул ей одну картофелину. Взяв ее, Элайза включила воду в раковине и отвернулась, сердито кусая губы — даже картошку почистить она не в состоянии. Когда-то Элайза думала, что все валится у нее из рук из-за болезни, но болезнь прошла, а неуклюжесть — нет.       К спине ее прижалось что-то теплое. Фауст поднес свою картофелину к струе воды.       — Вот так — вместе, — сказал он.       Чистили картошку они в той же позе, и Элайза ни разу не порезалась — если Фауст видел, что ее нож вот-вот соскочит, он успевал перехватить ее руку, сам при этом не ранясь. Его ловкость поражала, но он был врачом, и занимался хирургией, и если он пересаживал органы, то вряд ли чистка картошки была проблемой.       Только когда картофель и бекон зажарились до золотистой корочки, чета Фаустов вылила сверху на блюдо яично-молочную смесь и высыпала нарезанный зеленый лук. Вдохнув волшебный аромат, Элайза мечтательно сощурилась… и охнула, понимая.       — Mist! Я не подумала! Надо было готовить омлет в последнюю очередь! Он же остынет, пока мы сделаем пудинг и блинчики!       — Ну, у нас есть сыр, и хлеб, и ветчина, и колбаски, — перечислил Фауст. — И булочки. И мед, и варенье. В самый раз для завтрака. Поедим и поедем в город, как ты на это смотришь? Купим украшения для дома и Adventskranz. Вдобавок, тебе нужно обновить гардероб.       — Точно, — усмехнулась Элайза. — Я забыла. У меня же почти ничего нет.       — Как это — ничего? У тебя есть я, — шутливо упрекнул ее Фауст.       — Ты — это не «что», а «кто». Но ты прав, mein Ein und Alles, — она поцеловала его в уголок губ. — Ты у меня есть, и ты — единственный, кто мне нужен.       Франки заскулил.       — Единственный человек, — исправилась Элайза, почесав пса за ухом.

***

      Погода сегодня выдалась хорошая и солнечная. Чистое небо раскинулось над городом, не обещая снегопада, но щипался легкий мороз, и щеки Элайзы порозовели, делая ее особенно очаровательной. Ее глаза сияли восторгом, а рука лежала в руке Фауста, и, шагая рядом с ней, он умирал от счастья. Хотелось кричать на всю улицу: смотрите, я со своей женой, она рядом, она всегда будет рядом! — но Иоганн молчал, не желая пугать горожан.       Они выбрали Adventskranz, сделанный из искусственной хвои, перевитый красно-зелеными лентами и украшенный вдобавок искусственными же листьями и ягодами остролиста. Специально для него купили четыре белые свечи, и очень много всего остального, чтобы украсить жилье; увлекшись, Фауст приобрел даже небольшой вертеп. Закончив с этим, они отправились за одеждой.       Элайза, которой не мешали ни усталость, ни головокружение, энергично порхала по магазину, моментально подружившись с продавщицами-консультантками и не отвергая их помощь. Предоставив ей самостоятельно выбирать наряды, Иоганн просто смотрел, когда она выбегала из примерочной в чем-то новом, и каждый ее образ находил идеальным: разнообразные платья и юбки различной длины, блузки и кофты, куртки и пальто, сумочки, платки — головные и шейные, шапки и береты, шарфы и перчатки. Брюки Элайза носила редко, но все же купила джинсы. Кроме того, она приобрела длинную ночную рубашку, милую пижаму с узором из бегемотиков, много пар разной обуви — от сапог до тапочек-зайчиков, набор косметики, заколки и резинки для волос, гребень и щетку, гель для душа и шампунь…       Домой они ехали с полным багажником, счастливые, уставшие и целиком довольные жизнью. Машина Фауста, до того стоявшая в гараже, была почти такой же, как та, что он водил в Гейдельберге, но не та, другая — более новая, и Элайза снова столкнулась с мучившей ее мыслью: она понятия не имеет, что с ним было за прошедшие семь лет. Было же что-то, помимо работы, некромантии и страданий. Он купил машину, купил дом, он путешествовал как минимум во Франкфурт, он мог заводить новые знакомства… Элайза попробовала ревновать и не смогла, настолько это было абсурдно. Она была не в силах представить своего Фауста, который любит не ее.       И себя, любящей другого, представить не могла. Никто другой не заменил бы его. Ни к кому другому она не испытывала тех же чувств.       — Элайза, — начал Вольфганг, когда они сидели за столом и ели десерт. — Я хотел сказать тебе… мы давно знаем друг друга. Мы выросли вместе, и всегда хорошо ладили…       Он пригласил ее на ужин, и было сразу понятно, для чего — просто так, по-дружески, на ужины не приглашают. Только вдвоем, в дорогом ресторане, где столик заказан заранее, и на столике горят свечи. Элайза приняла приглашение, надела красивое платье, сделала прическу, но до последнего надеялась, что Вольфганг всего лишь хочет отпраздновать с ней какие-то свои достижения.       Она знала его столько, сколько себя помнила. Мальчишка, живущий по соседству, Вольфганг удивительным образом сочетал в себе натуру педанта и страстную любовь к футболу. Он всегда застегивал воротник на все пуговицы, но, выходя на поле, забывал про аккуратность и мог по уши вымазаться в грязи, если игра затевалась после дождя, когда еще не просохли лужи.       Родители Вольфганга были католиками, а дедушка получил сан епископа, и он тоже был намерен посвятить себя религии, поступив на факультет теологии, но собирался стать не католическим священником, а протестантским. Он часто говорил о Боге, и иногда спорил об этом с Иоганном, который был убежденным атеистом.       — …мы хорошо ладили, и я подумал, что это может продолжаться дальше, став союзом много более крепким, чем дружба, — Вольфганг нервно поправил воротник. — Элайза, я люблю тебя. Выходи за меня замуж.       Он стал бы идеальной партией — успешный, обеспеченный, представительный. На него заглядывались многие девушки в университете, строили ему глазки и кокетничали при случае. Идеальный мужчина — идеальный до последней запонки, до последнего тщательно уложенного волоса на голове. Он стал бы хорошим мужем — внимательным, предупредительным и заботливым. Он действительно ее любил, хотя признался в этом сухо, но просто не умел иначе.       И все же…       — Вольфи, — Элайза смотрела не на него, а на свое пирожное. Здесь подавали не такой вкусный Sachertorte, как в том придорожном кафе, куда они ходили обедать между парами в университете, но тоже неплохой. Шоколад крошился под ее десертной ложечкой, размазываясь по тарелке.       — Вольфи, я не могу, — виновато сказала она. — Прости, но я не могу.       Он стиснул челюсти, лишь этим выдав, что задет. Помолчал, отпивая глоток вина.       — Могу я узнать, почему?       — На то есть много причин, — Элайза поджала губы. — Ты прекрасно знаешь, что говорят врачи.       — Знаю, но это не помеха. Я буду с тобой столько, сколько смогу, — Вольфганг натужно сглотнул. — Вне зависимости, другом ты мне будешь или женой.       — Прости, — повторила Элайза, — но только другом. Ты — мой лучший друг, Вольфи. Но не больше. Прости.       Он сжал ложечку так, что побелели костяшки пальцев.       — Ты просто не любишь меня, или есть кто-то другой?       Кто-то… На лице Элайзы отразилась мечтательная улыбка. Этот «кто-то другой» появился давно. Очень давно. Теперь она понимала, чем были их чувства — детская дружба росла, как дивный цветок, и превращалась в любовь. Любовь совершенно не дружескую. Элайза все чаще ловила себя на том, что хочет запустить пальцы в вечно растрепанные соломенные волосы Фауста, пригладив их или приведя в еще больший беспорядок, что ей нравится обнимать его, и это из дружеского ритуала становится чем-то смущающим, что ей нравится, как он краснеет, когда она зовет его своим рыцарем, потому что он всегда помогает ей в университете, хотя они учатся на разных факультетах, что ей хочется поцеловать его и посмотреть, как он отреагирует — или чтобы он сам поцеловал ее.       На Фауста девушки не заглядывались. Если о нем и шептались, то говорили: «потомок того самого», «поступил на первый курс в одиннадцать лет», «гений» и «он такой странный». Он был вправду странным, но это очаровывало Элайзу куда больше, чем правильность Вольфганга. Фауст не следил за тем, ровно или неровно лежит воротник, не приглаживал волосы и вообще мало обращал внимание на свой внешний вид. Не умел играть в футбол и даже не знал правил. Не был душой компании. Не старался понравиться — кому-то, кроме нее.       — Да, Вольфи, есть кто-то другой.       — Тот, о ком я думаю?       Элайза кивнула.       — Да. Это Фауст.       — Вот, значит, как, — холодно произнес Вольфганг, проткнув свой Sachertorte ложечкой так, как будто пирожное было виновато в его неудаче. — Фауст.       — Но я не уверена, нравлюсь ли ему, — сказала она.       — Не уверена? Да он же все время вокруг тебя увивается. Если не на учебе — с тобой. И так было всегда.       И так будет всегда, подумала Элайза, возвращаясь в реальность.

***

      Следующую часть дня они украшали дом. В столовой застелили стол новой скатертью, поставив посередине хвойный венок, а в вазу на камине — еловые ветки, расставили на полках свечи и фигурки Санта-Клаусов, оленей и ангелочков, развесили на стены и на деревья во дворе разноцветные гирлянды, на дверях закрепили еще один хвойный венок, украшенный лентами, на подоконники поставили светящиеся изнутри домики, а на один, внизу, там, где окно выходило во двор — Schwibbogen, свечную дугу, чтобы уставшие путники смогли найти дорогу домой. Стекла Элайза разрисовала снежинками, звездами и колокольчиками, а Фауст увесил гирляндами еще и забор, и крышу. На лужайке во дворе стояли фигурки двух пасущихся оленей и двух зайцев, в окно спальни и одной из гостевых комнат лезли два Деда Мороза — всего они решили покупать по два.       Вертеп занял почетное место в гостиной: фигурки волхвов, пастухов, ангелов и ослика, святой Иосиф и Дева Мария с младенцем на руках. Разглядывая композицию, Элайза немного печально сказала:       — Знаешь, Фауст, мне не хватает Вольфганга. Я понимаю, что он сделал, но… но мне все равно его не хватает.       — Мне тоже, — признался Фауст. — Пока я не знал, что он за человек, он казался… неплохим. Я думал, он относится к нам обоим с заботой старшего брата. Ты все время просила его выяснить, что со мной не так, если волновалась, — улыбнулся он.       — Потому что мне бы ты не сказал, а ему, скорее всего, да.       — Угу… — проворчал Иоганн. — Хотя он рассказал бы все тебе, чего не скрывал от меня.       Стоя ночью на мосту через Неккар, Фауст наблюдал за течением воды, всего на миг разрешив себе представить, как бросается вниз и тонет: шестнадцатилетние подростки часто думают о самоубийстве. Умирать он не собирался, но не мог усидеть на месте и бродил по городу: знал, что этим вечером Вольфганг собирается сделать Элайзе предложение. Увидев его, подумал, что тот пришел посмеяться, но неожиданно Вольфганг сказал, что Элайза его отвергла.       — Она любит другого.       — Кого? — заволновался Фауст.       — Мы оба его знаем. Это хороший человек, умный и достойный уважения.       — Я не знаю никого, кроме Элайзы.       — Как легко ты забыл про меня, — усмехнулся Вольфганг.       — А, да, точно, прости. Но кого же любит Элайза?       — Я обещал не говорить. Признайся ей. С твоей стороны почти предательство любить ее и молчать. Признайся, и если она тебя отвергнет, вы останетесь друзьями. Как мы с ней.       Говоря, чтобы Фауст признался, Вольфганг уже знал, что он и есть тот человек, которого любит Элайза: хороший, умный, достойный уважения… вряд ли сказал бы так, если бы думал иначе. Получив отказ, он принял это и после не один раз во многом помог Фаусту, подталкивая его к действиям. Он давал советы, поддерживал, даже венчал их, и по тому Вольфгангу Фауст тоже скучал. Но не по тому, кто сумел выстрелить в его любимую.       — Где он теперь? — тихо спросила Элайза.       — Я тебе не говорил? Он мертв.       — Мертв? Ты убил его?       «Не я, а ты», — почти сказал Фауст. Это сделала она — ее тело, в котором не было души. Сделала, потому что Иоганн так ей сказал. У нее не было собственной воли, а он подумал, что Вольфгангу будет в сто раз обиднее умереть так, и что Элайза должна отомстить за себя.       Но нельзя было говорить ей. Она ничего не помнила. Она не успела возненавидеть своего убийцу. Она просто испугалась, а потом ее, хоть и временно, но не стало. Вольфганг не перестал быть ее другом — подсознательно она считает его таковым, и она не сможет обрадоваться тому, что убила кого-то.       — Да, — сказал Фауст. — И не жалею. Жалею, что не сделал этого раньше. Я тебя напугал? — виновато добавил он.       — Нет, — Элайза медленно покачала головой. — Не напугал. По-моему, убить его — это было… по-рыцарски. Не отправить в тюрьму, а убить.       Фауст отвел глаза. В любом другом случае он отправил бы Вольфганга в тюрьму, но никому нельзя было знать, что Элайза мертва — ее бы захотели похоронить. Ее нельзя было хоронить; он соврал всем, что она просто его бросила. Уехала сразу после свадьбы. Вольфганг поддержал эту ложь, хотя сначала требовал, чтобы Фауст позвонил в полицию, сообщив, что его жену убили грабители. Угрожал ему пистолетом — как пастор, он проповедовал преступникам и потому носил с собой оружие для самозащиты при необходимости. Из того же пистолета он убил Элайзу, но тогда Фауст об этом не знал.       Вольфганг помог ему и тогда, когда пустил слух, что Иоганн — подпольный доктор, и к нему начали приходить лечиться преступники. Некоторых он вправду лечил. Некоторые умирали на операционном столе, чтобы после быть донорами органов.       Об этом Фауст тоже не жалел. Ни о чем не жалел, глядя в глаза своей любимой жены. Все, что он делал, все, что он пережил — все стоило того.       Абсолютно все.