Память о всяком

      Прогулка с Дмитрием Сергеевичем затянулась, и Нечаев вроде как пропустил время обеда. Все известные ему столовые уже закрылись, а вот в кафе и ресторанах "Челомея" майор разбирался плохо.       – Сергей! – повис кто-то на его левом локте, пока он изучал витрину кулинарии одной из девятиэтажек на центральной улице.       Повернув голову, П-3 встретился с лукавым взглядом Настасьи Павловны.       – И не боитесь вы, что я от неожиданности ударю?       – Не боюсь, – совершенно серьезно ответила Шамаханская. – Ваши рефлексы к вам из прошлой жизни перешли в настоящую. Раньше не били, и сейчас не ударите.       – Почему все носятся с тем, чтобы я не узнал своё прошлое, а вы мне постоянно что-то рассказываете?       – Я рассказываю вам незначительные мелочи. Они никак не повлияют на ваши воспоминания, но позволят получить более твёрдую почву под ногами. Любому ребёнку, подростку очень важно, кто его родители, чем они занимались и занимаются. Это на него влияет. А вы как ребенок, в некотором смысле. Ваша личность формируется заново. Вам нужно понимать, каким вы были. И этот образ должен складываться не из строк в досье, а из ваших прошлых поступков.       – Итак. Я не дрался?       – Драться – неправильное слово. Но это вы делали с врагами. А вот женщину, идущую по левое плечо, вы привыкли защищать.       – Ладно. А что я ещё умел, кроме защиты всяких рыжих цац слева?       – Тупо шутить.       – А может, это флирт?       – А может, у меня есть муж?       – Какой-нибудь хлюпик-учёный или должностной военный?       – Хотите его подвинуть?       – Вроде того.       – Вы обедали? – неожиданно перевела тему Настасья Павловна.       Не дождавшись ответа, она потянула Сергея за собой к арке, ведущей во двор дома.       – Обедал, – зачем-то соврал он.       – Чем обедали?       – Борщ, пюре с котлетами, компот.       – Какие котлеты?       – Обычные.       – Нехорошо обманывать женщину.       – С чего вы взяли?       – У меня сеть шпионов на Предприятии даже там, – она ткнула пальцем в высотку. – А ещё сегодня не было ни борща, ни котлет. Отвратительный рассольник и тушёная капуста.       Нечаева передёрнуло, и Настасья Павловна погладила его по предплечью:       – Вот. И я о том же. Не обедали вы. Идёмте.       Они свернули к угловому подъезду.       – Просто так ведёте малознакомого мужчину к себе домой… Что подумают соседи? Муж?       – Это я вам малознакомая женщина, – она рассмеялась. – А вы у меня раньше бывали и мужа моего никак не стесняли.       – Мы дружили?       – Хм. С моим мужем сложно дружить. Он очень сложный человек и к себе подпускает не каждого.       – Суровый? Всё-таки военный. Неужели Кузнецов?       – Шурик? Интересная партия. И по возрасту мне подходит… Но нет. Мой муж скорее носит маску, которая скрывает его самого от людей не хуже сурового взгляда.       Настасья Павловна открыла дверь в подъезд и жестом предложила войти. Было что-то в её позе предлагающее выбор. Вот только между чем и чем Нечаев выбирал, он понять не мог. С одной стороны, Дмитрий Сергеевич чётко обозначил, что товарищ архитектор – его враг, и раскрыть её планы, наверное, стоило. С другой стороны… Ему просто хотелось посетить квартиру, которую он не раз навещал в прошлом.       – Ему не одиноко? – продолжил беседу майор, переступая порог.       Шамаханская вызвала лифт и вздохнула:       – Мне кажется, безумно. И его это тяготит.       Маленький шустрый подъемный механизм привёз их на четвертый этаж к лестничной клетке из трёх квартир, и Настасья Павловна, пробежав взглядом по левой двери, подошла к центральной.       – Зачем вам шпионы на Предприятии? – вернулся к предыдущей теме Сергей.       – Очевидно, – она достала ключи. – Следить за академиком Сеченовым.       – Он поэтому называет вас своим врагом, – длинный сувальдный ключ с очень знакомым скрежетом провернулся в замке, и Нечаев, не подумав, продолжил, – или вы правда на кого-то работаете?       – Он называет меня своим врагом, потому что я разлучаю его с его ненаглядной.       За порогом можно было разглядеть тёмную прихожую буквой “г” и свет из двух комнат. Настасья Павловна юркнула вперёд и торопливо прикрыла двери.       – Одна – кабинет, вторая – пристанище двух подростков. Я обязана сохранить их тайны, – поторопилась прояснить хозяйка. – А вот спальню можете изучить, хотя на кухне будет удобнее есть.       Сбросив туфли, Шамаханская выудила из шкафа тапочки для гостя и стремительно скрылась за поворотом коридора. Смущённо и с любопытством Сергей заглянул в невидимую доселе часть квартиры. Спальня и правда была открыта, как и кухня. Майор увидел застеленную кровать, большой гардероб с зеркальными дверями и кресло, заваленное одеждой. Ничего необычного. Наверное.        Он ни разу ещё не приглашался в семейные дома в “этой жизни”, но отголосок прошлого призывал спокойно двигаться дальше.       – У Дмитрия Сергеевича есть женщина? – вспомнил нить беседы Сергей.       – О! Да. Единственная и неповторимая. Одно время он изменял ей с лысым врачом. Или, скорее, они вдвоём её обхаживали.       – Не верю! Дмитрий Сергеевич – человек высокой морали. Он бы никогда не стал погружаться в разврат.       – Серёжа, – она осуждающе посмотрела поверх кастрюли, вынутой из холодильника, – вы, как ценитель тупых шуток, должны были понять. Товарищ Сеченов любит только науку и разлуку с ней переживает кое-как. А его коллеги её с ним делят.       – А вы, значит, разлучница?       Настасья Павловна громко стукнула кастрюлей по плите:       – Конечно. Не даю влезть в проектирование нового комплекса. Редкая тварь.       Голубые язычки пламени с первой вспышкой облизали дно ёмкости с супом и улеглись ровным кругом. Майор сел за достаточно большой деревянный круглый стол с кремовыми салфетками, двумя комплектами столовых приборов и лежавшими где-то с краю ключами.       – Я понимаю, что вы главный архитектор и всё такое. Но Дмитрий Сергеевич же директор. Он имеет право лезть куда угодно.       – Ведущий.       – Что?       – Я – ведущий архитектор. Главный у нас Володя, – она как-то странно и шутливо протянула вторую “о”.       – То есть, Дмитрий Сергеевич вас не повышает и поэтому вы мстите?       Открыв один из ящиков, Настасья Павловна вооружилась поварёшкой и достала из шкафа две глубокие тарелки:       – Знаете, кто такой главный архитектор?       – Начальник?       – Хотите каждый понедельник сидеть на вечернем совещании, а каждое утро – на конференции? Хотите проверять, правильно ли отправлены табели, выяснять отношения со снабженцами, слушать жалобы персонала друг на друга?       – Не очень…       – Во-о-о-о-от, – она выключила газ и наполнила первую тарелку супом. – Я – ведущий архитектор. Я получаю задание, беру свою команду и создаю город. А для остального у нас есть Воло-о-о-о-о-одя.       – С фрикадельками? – донёсся до Сергея аромат.       – С фрикадельками. Но без излишеств. Никаких перцев, сельдерея. Только фрикадельки, картофан и морква. У моего мужа в связи с работой не самый простой желудок. Я всё жду язву.       Полная супа тарелка, вскоре оказавшаяся перед Нечаевым, вызвала приятные ассоциации. Казалось, здесь где-то должны суетиться дети. Кто-то должен говорить, что хочет перестать быть крестным отцом. Кто-то должен звонко смеяться. Кто-то должен привалиться к его, Сергея, плечу и шепнуть что-то заветное. Фрикадельки, мать их.       – Я ведь его любил?       – Кого? Володю? Дмитрия Сергеевича?       – Суп.       – Возможно. Пюрешечку с рыбными котлетами греть?       – Угу.       Под звуки шкворчащей сковородки П-3 доел суп и отнёс тарелку в раковину. Хозяйка дома задумчиво смотрела в окно, изучая высотку конструкторского бюро. Сергей отчётливо осознал, что этот дом вместе с его обитателями он должен был когда-то защищать, как символ. Понятно, что не для обеда Шамаханская его позвала.       – Вы всегда не даёте Дмитрию Сергеевичу вмешиваться в проектирование?       – Нет. Это первый раз.       – Почему?       – Раньше он особо и не вмешивался.       – А сейчас особый случай?       – Да. Технически, это не крыло для "Павлова", а новый комплекс.       – И в чём проблема?       – В том, что проектирование началось с названия. Дима построит склеп.       Дима? Нечаев не стал акцентировать внимание на достаточно личном обращении к начальнику, но пометку себе сделал.       – Это будет комплекс имени кого-то погибшего?       – Да… И этот кто-то был бы против. Я не хочу, чтобы его память изуродовали.       Майор не нашелся, что ответить. Он не знал погибшего и не очень понимал отношения между Настасьей Павловной и “Димой”. П-3 лишь имел смутные не самые приятные подозрения о том, кого они обсуждают.       – Это здание… – решился проверить догадку Нечаев. – Его называют домом академиков.       – Сергей, скажите… Дима… Дмитрий Сергеевич, как вам чувствуется, сильно изменился?       Нечаеву стало не по себе. Неуютно поёжившись, он вроде как непринужденно осмотрелся. Взгляд его споткнулся о сиротливо лежавшие на краю стола самые обычные ключи. Один английский, один сувальдный и маленькая белая пушистая игрушка, прицепленная на общее кольцо.       Об этих ключах в то же время сам академик Сеченов подумал как-то неожиданно, когда ему показалось, будто в дверном проёме его кабинета мелькнул белый кончик кошачьего хвоста. Он покачал головой, отгоняя наваждение и перевёл вежливое, но слегка небрежное внимание на зачастившую последнее время гостью кабинета – начальника отдела психиатрии:       – Вот, Софья Львовна, как и обещал. Заполнил ваши тесты. Только они мне быстро наскучили. Я вам уже говорил. Это не показатель…       – Дмитрий Сергеевич, – она бегло просмотрела первые страницы. – С каких пор у вас посттравматический синдром и неконтролируемые вспышки агрессии?       Сеченов кисло прикусил внутреннюю сторону щеки.       – Или, возможно, вас похитили инопланетяне? – она с подозрением склонила голову так, что стёкла очков отразили вечерний свет.       Слабый отблеск всколыхнул какие-то старые воспоминания, и левую руку Дмитрия Сергеевича окатило жаром. В нейрополимерной перчатке ясно сформировалось некое мнение, которое Харитон… ХРАЗ… Харитон хотел выразить.       Лёгкий тремор в руке директора предприятия не ушёл от взора Выготской, и она нахмурилась.       – Софья Львовна, чего вы хотите?       – Чтобы директор Предприятия 3826 не занимался подлогом. Вы же понимаете, что я могу санкционировать служебное расследование или поднять вопрос на партийном собрании?       – Вы не будете до этого опускаться.       – Если ваше состояние опасно для сотрудников, а на вашем посту это весьма вероятный риск, то буду.       – Что ж. Начинайте расследование. Я запущу “Коллектив” и буду весь ваш.       Выготская вздохнула:       – Давайте попробуем иначе. В том, что случилось три года назад, есть и моя вина. Вы вправе на меня злиться, обвинять. Но…       – Погодите-погодите. Софья Львовна. Вас никто ни в чём не обвиняет. Вы – ценный сотрудник, превосходный специалист, сейчас несколько выходящий за пределы своих полномочий.       – Я слышу это уже второй раз.       – Не помню, чтобы наш диалог переходил в…       – Три года назад товарищ Захаров уже указывал мне на мою профессиональную самоуверенность. И я ему доверилась как старшему товарищу и уважаемому специалисту. До сих пор корю себя за то, что усомнилась в собственных знаниях.       Повисла неловкая пауза, в которую Дмитрий Сергеевич позволил себе странный взгляд на левую ладонь со звездой в центре:       – Ваше чувство вины не к месту.       – Как и ваше. Ваша депрессия приобрела катастрофический размах.       – У меня нет депрессии! – он стукнул кулаком по столу.       – Вы одним из существенных плюсов нового “Коллектива” педалируете возможность снова общаться с мёртвыми.       – Вам не нравится эта возможность?       – Вы не Господь Бог или Иисус Христос, а академик Захаров, или кого вы собрались воскрешать, не Лазарь. Ваш “Коллектив из мёртвых” – это не более, чем набор воспоминаний, которым вы обманываете в первую очередь себя.       Сеченов снова дёрнул левой рукой:       – Вы не считаете, что человек – это его память?       – Нет.       – А что делает человека человеком?       – Я надеюсь, вы от меня не цитат из Вольтера ждёте. Человек – это человек. Кости, мышцы, сухожилия, сосуды, мозг.       – А вот сослуживцы Сергея Нечаева с вами бы поспорили. Они считают, что без своей памяти Сергей уже не тот человек.       – Дмитрий Сергеевич, давайте без софистики. Вы не тот же человек, что минуту назад. Мы меняемся постоянно, но, если бы вы дали нам, психиатрам, работать с майором Нечаевым с самого начала, а не торопились исправить всё хирургически, товарищ Кузнецов писал бы другие рапорты.       – Вы считаете, что можете восстановить прежнюю личность?       – Я считаю, что вы не видите настоящую. Сергей на самом деле не так далёк от себя прошлого. Я пролистала его досье. Вы знаете, что он такой же шутник, как и был. Шутки только стали более мрачными и острыми. А его нелюдимость обусловлена скорее тем, что он видит искусственность своей социальной изоляции. Дайте разрешение на нормальное психологическое сопровождение. Он как ребёнок – чистый лист, на который кто угодно может записать что угодно. Вы сделали его психику беззащитной.       – Теперь вы, Софья Львовна, сомневаетесь не только вы моём рассудке, но и в квалификации?       – Вы не специалист на том поле, на которое ступили.       Предприняв попытку вернуть самообладание, Сеченов сжал несколько раз кулаки и выдохнул:       – Вы не правы.       – Возможно. Но чтобы в этом убедиться, вам надо дать мне возможность поработать и с Нечаевым, и с вами.       – В обоих прошениях отказано. У вас нет поводов.              Поводом для беседы с Софьей Львовной Выготской для любого работника Предприятия могло стать что угодно, хотя до рядовых сотрудников она доходила редко. Занимая должность начальника отдела психиатрии, она всё больше перебирала результаты клинических исследований и карты, подписывала направления, знакомилась с фантазиями самого высокого начальства. Одно время Софья Львовна пыталась работать с каким-то участком и даже “вела” "Павлов" и его сотрудников, но вскоре поняла, что это – чрезмерная нагрузка, ведь за ней сами по себе закрепились особенные пациенты, самый сок.       К товарищу Выготской, можно сказать, толпами шли руководители отделов или даже целых комплексов в попытках оградиться от “навязчивого внимания порочной системы”. Софья Львовна “понимающе” улыбалась, сама приносила извинения и заводила разговор “на отвлечённые темы”. Конечно, уважаемые доктора наук и академики прекрасно понимали, что играют в своеобразную партию преферанса, но предпочитали устанавливать хотя бы иллюзию своих правил.       Были в когорте, правда, три исключения.       Первым с самого начала стал, конечно же, сам академик Сеченов. Будучи человеком высокой морали и приверженцем правил, он не мог позволить себе избегать профилактических бесед с цеховым психиатром, но избрал весьма ловкую тактику. Всякий раз Дмитрий Сергеевич, вместо того чтобы убегать от врачей, напротив, записывался к самому неопытному специалисту Предприятия.       – Надо же, чтобы молодежь тренировалась работать с динозаврами, – отшучивался он.       Манёвр Софье Львовне был предельно ясен, но очевидных поводов вмешаться она не находила. Да и сам директор Предприятия, хоть и пребывал в самых разных состояниях, от стресса до маниакальной одержимости, в целом больше походил на здорового человека. Несколько раз Выготская разговаривала на тему Сеченова с его близкими друзьями и Настасьей Павловной, но те в целом, кроме академика Захарова, обрисовывали благоприятную картину и обещали дать знать, если им что-то такое привидится.       Сам же академик Захаров избрал иную тактику. На беседу лично не записывался и не приходил. Да и в целом изображал сильную занятость, якобы приводящую к забывчивости. В своем мастерстве манипулирования он закладывал своему психиатру чувство вины и благосклонно предлагал решение, соглашаясь пробежаться по всем формальностям быстро, “на ходу”. Что ж… такая модель поведения привела к ожидаемому исходу.       Третьим и самым неожиданным оказался Алексей Владимирович Лебедев. Он с удовольствием приходил и по графику, и без оного как на профилактические, так и на “отвлечённые” беседы. Каждый тест начальник Академии Последствий проходил с детской вдохновлённостью и живым азартом. Аналитика и последующий результат вызывали в нём не меньший интерес. Значительно реже и всегда с какими-то поручениями заглядывал его заместитель, товарищ Привалов. Из разговоров со вторым со временем товарищ Выготская поняла, что ведёт обоих научное любопытство, связанное с искусственным интеллектом.       Два раза Софья Львовна видела руководителя Академии Последствий в расстроенных чувствах настолько, насколько это возможно. И оба – после трагических событий. Алексей Владимирович не то, чтобы приходил обсудить именно случившееся, но очевидно искал решение проблемы. В первый раз он, правда, наткнулся на встречу не только с начальником отдела психиатрии, но и с товарищем Шамаханской. А может, намеренно подгадал, Выготская тогда так и не поняла.       Архитекторы в этой богадельне казались самыми здоровыми людьми. По первости Софья Львовна предположила, что они, как и три её исключения, тоже дурят голову психиатрам, но, лично побеседовав и с главным архитектором, и с ведущими, и даже с рядовыми “работниками цеха”, никаких серьезных отклонений не обнаружила. Люди на двадцать восьмом "Кондоре" вообще представляли собой что-то среднее между московскими стилягами, ленинградской интеллигенцией и новосибирскими инженерами. Они спокойно разговаривали на отвлечённые от работы темы, обсуждали детей, многочисленные командировки, книги, музыку, выставки, природу, а на вопросы о работе реагировали с вежливым равнодушием. Если все работники Предприятия рвались сюда, то казалось, что архитекторы хотят наружу.       – А у вас нет какого-то чувства, что вы занимаете чужое место? – поинтересовалась как-то Софья Львовна у главного архитектора.       Тот смущённо почесал затылок:       – Есть, наверное, кто-то, кто хочет сюда попасть и жить этой атмосферой, но… – Владимир Александрович затих.       – Но?       – Это прозвучит невежливо…       – И всё же?       – Хороший архитектор хочет увидеть больше, чем одно замшелое, хоть и прекрасное Предприятие.       – То есть, вам не хватает “внешнего мира”?       – У нас его есть достаточное количество. Постоянные командировки по Союзу позволяют расширить кругозор и познакомиться с достижениями других культур. Настенька вон с Дмитрием Сергеевичем по всему миру летает.       – Вы хотите за границу?       – Я хотел бы посмотреть мир. Мне интересно отражение Великой депрессии, британского колониального размаха, японской корпоративности… Но если вы про жить там… то, конечно, нет. Куда я… Без пельменей…       Подведя итог, товарищ Выготская убрала архитекторов из зоны риска и пересекалась с ними крайне мало. С Настасьей Павловной Шамаханской она лично и вблизи виделась от силы раза три-четыре. Недалеко ушедшая от своего коллектива в отношении к жизни, она производила впечатление человека хоть и слегка подуставшего от Предприятия, но в целом со своими эмоциями как-то справляющегося и куда-то их вымещающего.       – Как вы боретесь с трудностями? Стрессом?       – Я улетаю в Москву.       – То есть?       – Я еду в Алма-Ату, беру билет на самолёт и лечу в Москву.       – А дети? А работа? А супруг?       – А у детей и работы есть супруг и его лысый друг. Пусть разгребают, – раздражённо взмахнула руками Настасья Павловна в первый серьезный разговор с главным психиатром.       – Вы серьезно?       – Абсолютно. Дети у меня сознательные. Они вообще знают, что в случае чего, нужно слушаться Терешкову. А если папа подавится и начнёт задыхаться – постучать по спине и звонить в скорую. Если папу ударит током – звонить в скорую. Если папа умирает голодной смертью – никуда не звонить, пусть помирает, его накормит Михаэль Генрихович.       Шамаханская была человеком в целом уравновешенным и рассудительным, хоть и эмоциональным, поэтому её первый добровольный визит к главе отдела психиатрии возвещал о чём-то из ряда вон выходящем.       – Я пришла говорить не о себе, – начала она. – Меня беспокоит один человек. Вы же можете меня проконсультировать? В конце концов, его поведение напрямую влияет на меня…       – Я вас внимательно слушаю.       – Этот человек, который меня беспокоит… Мне кажется, он сильно изменился. Но внешне ничего такого… Я даже не уверена, что коллеги замечают. Он двигается как на автомате. Раньше, если я что-то не то приготовлю, рыбные котлеты, например, он мог ворчать, что в столовой вкуснее, или что пюре слишком густое.       – А сейчас?       – Просто “спасибо”, или “да, вкусно”, “всё хорошо”. А я не проходила никаких курсов и не брала новых рецептов. Я понимаю, что люди меняются, все дела… Но это то же пюре и те же котлеты. Хек, судак, перемолола, хлебушек, вода, немного морковки…       – Настасья Павловна…       – Да, извините… Или вот одежда. Он помешан на своём внешнем виде. Вы знаете, что такое шлафрок?       – Что-то смутно знакомое.       – Это такой домашний халат из плотной ткани. Надевается обычно аристократией на приличный домашний костюм. В таком можно гостей встречать. Мы пару лет назад были на какой-то конференции в Англии. Я купила ему там два атласных шлафрока. Такие, с широкими бортами, в тон к его домашним костюмам. Он аж стал больше времени работать дома. Софья Львовна, он про них как будто забыл. Он вообще дома хватает абы что. Я сама такая. Но это я, а это он. Ещё и ключи эти…       – Ключи?       – У нас всегда лежал комплект соседских ключей, а сейчас, когда та квартира опустела, мне кажется, он их берёт…       – Сосед – это покойный академик Захаров? – тихо спросила Выготская.       Шамаханская кивнула.       – Хотя его так и не похоронили, – напомнила скорее себе Софья Львовна.       – Он объявлен пропавшим без вести. Это вроде как стандартная процедура. Дима… Дмитрий Сергеевич сказал, что это стандартная процедура, когда тела нет. Наплёл какую-то историю про бассейн с токсичным полимером. Выдумщик.       – Почему вы думаете, что это вымысел?       – Потому что Харитон всегда в их паре был более вменяемым и осторожным человеком. Скорее бы Дима утонул…       Выготская, сделав для себя пометку обратить более пристальное внимание на академика Сеченова, хотела было уже начать успокаивающую речь про то, что каждому человеку нужно место скорби по утерянному близкому, и раз уж нет могилы, то квартира вполне подходит, но именно в этот момент в её кабинет как бы невзначай заглянул Алексей Владимирович. Софья Львовна с интересом приготовилась лицезреть ловкий словесный кульбит Лебедева, замаскированный под рассеянность, но нетерпеливая Шамаханская высказала в лоб:       – Вы здесь случайно. Вы никого не подслушиваете. Я себя накручиваю. Да-да-да. Что происходит с Димой? Я знаю, что с ним что-то не так. Я не прошу ваших научных подробностей. Мне не интересны опыты. Я хочу понять, что с Димой и как ему помочь!       – Настенька, – Лебедев неприятно поменялся в лице. – Именно некий опыт лежит в основе трудностей, которые испытывает Дмитрий Сергеевич. Эксперимент, который завершился неудачно.       – Вы мне сейчас хотите сказать, что Дима сам не свой, потому что опыт не удался? Он что, пришил кому-то вместо головы жопу?!       Поморщившись, начальник Академии Последствий ответил достаточно резко на взгляд Софьи Львовны:       – Если проблема и есть, то ты ей никак не поможешь. Это секретная информация.       – Алексей Владимирович, скажите, что я зря переживаю. Не надо подробностей. Достаточно простого: всё хорошо.       – Он горюет, Настенька. В свойственной ему манере. Конечно, ему тяжело, но это понятно…       – Вы же дадите мне знать, если ситуация выйдет из-под контроля? Если он станет опасен сам для себя…       – Чем это? – удивился Лебедев, но быстро осознал. – Без подробностей, просто в двух словах. Обещаю.       Они тогда договорились, и Настасья Павловна больше к Выготской не приходила, хотя, встречаясь несколько раз на крупных мероприятиях взглядом, тяжело вздыхала. Было понятно – проблема не решена.       Намного более тревожный разговор у Софьи Львовны состоялся с руководителем Академии Последствий спустя год. Алексей Владимирович пришёл непривычно собранный и серьезный. Опустившись в кресло напротив стола Выготской, он накинул одну свою ногу на другую и сцепил в замок пальцы поверх колена.       Софья Львовна выжидающе молчала, изучая метаморфозу, до этого ей открывавшуюся лишь мимолетно. Лебедев предстал перед ней в кои-то веки человеком упрямым, твёрдым и желающим отгородиться от мира. Что-то его беспокоило.       – Софьюшка, милая, мне нужна ваша помощь, – наконец собрался с мыслями он.       – Я к вашим услугам.       – Мне нужно задать вам два вопроса. И от ответа на первый зависит содержание второго…       – Если эти вопросы в моей компетенции, то помогу, чем смогу.       – Как вы думаете. Чисто гипотетически. Если взять всю информацию из мозга человека и записать её на… в… в другой мозг, будет ли тот, другой, переписанный человек – прежней личностью?       – Нет. Личность неотделима от того сосуда, в котором содержится. Изменения в теле непременно ведут к изменениям личности. Но ваш вопрос поставлен неправильно. Мы уже обсуждали с вами ранее этическую сторону приравнивания искина к человеку. Даже если искин построен на основе естественного интеллекта, это не делает его ни в каком приближении тем же человеком.       – Я вас услышал. Тогда мой второй вопрос… Какие два слова мне сказать Настеньке?