Поцелуй мои слёзы

Каждый человек имеет что-то своё. Что-то до такой степени любимое, что важные или попросту приятные моменты часто ассоциируются с этим. Например, любимое блюдо, любимая песня, любимый вид спорта или что-то ещё, что заставляет твоё сердце биться чуточку быстрее… И чаще всего оно напоминает нам о людях, а не о событиях. . . . Сидя на кровати в окружении пледа и чашки чая, шестнадцатилетняя Мива Кагеяма надеялась наконец отдохнуть, собираясь провести вечер в компании книги. Эту небольшую историю девушке посоветовала Асами. Подруга вечно заставляла Миву читать всякие романы, называя каждый следующий венцом литературного жанра. Брюнетка не любила розовые сопли под такой же безвкусной обложкой, но всегда читала то, что ей посоветовали. Честно сказать, эти произведения её никогда особо не удивляли. Вот и в этот раз, не имея никаких ожиданий, девушка принялась за чтение романа, надеясь хотя бы на малюсенькую детективную линию… . . . Тобио сидел на кухне, мрачно ковыряя свой остывший карри. Новая атака никак не получалась. Невесёлые мысли заполонили всю его голову. Нужно было срочно найти дедушку и посоветоваться с ним. Вскочив из-за стола, мальчик направился к выходу из кухни, но не успел он показаться в коридоре, как столкнулся с сестрой. Тобио вскинул голову, желая извиниться, как вдруг заметил мокрые дорожки слез, идущие от сестринских глаз. Кагеяма хотел уже было начать допытываться о случившемся, как неожиданно девушка заговорила сама: — Я в порядке, — шмыгнула она носом. — Просто читаю книгу, которую Ами-чан посоветовала. — Точно? — настороженно переспросил мальчик. — Абсолютно! — она уверенно кивнула головой, заставляя невольно расправить плечи. — Я просто не рассчитывала, что она наконец подберёт что-то более интересное. Вроде простенький роман, но, знаешь, хватает за душу. Тобио безразлично пожал плечами. Не ему спорить на эту тему. Он вообще читать не любит. Только энциклопедии про волейбол. Мива прошла на кухню, оторвала огромную стопку бумажных полотенец и скрылась на втором этаже…

***

Если подумать, Мива не помнит себя, плачущей из-за книги. Может быть из-за атмосферного фильма, грустной песни в осеннюю хандру (и то, чуть-чуть), но не из-за книги. И это чертовски странно. История про маленькую семейку и их личную трагедию казалась обычной. Начало, как у любой другой подобной книжки, было простым и лёгким. Однако скоро начали закрадываться опасения по поводу ментального здоровья главной героини — маленькой черноволосой девочки. Она заявляла, что её мама работает русалкой. Неплохое начало для психологического триллера (абсурд, но Мива усиленно искала любые намёки на такой исход), но также сомнительная для него тема. Странная девочка и её вечно-занятой папа, казались закрытыми людьми, которыми сильно не проникнешься. Мива пассивно сочувствовала им, но ей всё больше хотелось побыстрее закончить с прочтением. . . . — Я скоро буду, жди меня, — знакомо закончил разговор отец. Это до дома ехать далеко, а работа папы куда ближе к Океанариуму. Девочка сидела с дрессировщицами, которые заплетали ей волосы и красили ногти, немного успокоив этим. Сарада смотрела на свой зеленый лак на ногтях, пока он сох, и решила пойти посмотреть на рыбок, шагнув из комнаты для работников, и вдруг увидела папу, который быстро шёл, едва ли не бежал в направлении их аквариума. Сарада тут же скуксилась и хотела его окликнуть, но голоса не было. Тогда девочка пошла за ним. Он почему-то не шел к ней, и Сарада, лишь поднимаясь за ним по лестнице, поняла: он шел к маме. Сначала к маме… Девочка вытерла слезы и приоткрыла дверь в помещение аквариума. — …одна! — взахлеб рыдала мама, ее трясло, она снова сидела на краю резервуара, а папа… Папа ее целовал, обнимал, прижимал к себе, шепча. — Успокойся, успокойся! Все хорошо! Она сильная, она молодец! — Ты не понимаешь, — исказилось болью покрасневшее лицо женщины, все мокрое от слез и соплей, но папа все равно целовал ее и обнимал, прижимал к губам ее руки, укутывал своими объятьями ее хрупкое тело — как же мама похудела! Ее ломало от дрожащего из-за слез голоса, она говорила невнятно, ее трясло, словно ударило током; ее голос, совсем другой, надрывный, сломанный, полный боли и отчаяния. — Я тут! Я ничего не могла сделать! Не могла выйти! Обнять! Не могла… что я за мать?! — Тише, Сакура, тише! Все хорошо! Вот увидишь, Сарада и слезинки не проронила, я же говорил, она умница! — такой тихий и тревожный голос у отца она никогда не слышала. В нем тоже боль и отчаяние, тоже страх и любовь, Сарада услышала в нем любовь… Страница постепенно приходила в негодность. Мокрые пятна оросили всю площадь листа, оставляя лишь небольшие сухие просветы. Печаль наполняла грудную клетку. В памяти всплывали отрывки её собственной жизни. Мива воочию наблюдала слёзы непонимания брата, когда их родители уезжали. Девушка ненавидела их всем сердцем: мокрые глаза Тобио она им никогда не простит. Он был ребёнком, для него они были всем: миром, счастьем, радостью — как и для неё самой. И да, пускай он этого не помнит, но он плакал постоянно, долго и невозможно мучительно для Мивы. Пускай он не помнит, но старшая сестра не забудет. Девочка, которой ещё не было и десяти, успокаивала малютку-брата. Она пыталась заменить ему мать и отца. И, если бы не дедушка, у неё бы не вышло. Она бы расклеилась намного раньше, не смогла бы построить видимость сильной и непобедимой. Только Казуё видел её слёзы. Он не просил её плакать только при нём. Нет, не просил. Однако это и не казалось необходимым. Мива бы не посмела плакать при брате или Тэцуо, а больше у неё никого и не было. Оставался только он. Казалось, никто кроме него не способен нести эту боль вместе с ней. Боль отвергнутой, разбитой девочки и её семьи. Их оставили, словно они и не нужны были вовсе. Она была разбита, но дедушка поддержал. …Он поцеловал ее в мокрые губы, и женщина, всхлипывая, успокаивалась; потом папа Саске гладил маму по волосам, ее еще трясло, и он сам приводил ее в порядок: вытирал ей лицо, приглаживал мокрые волосы. Сарада, все это время, зажав рот, смотрела во все глаза: как, всегда улыбчивая и красивая мама, пребывала в таком страшном состоянии? И вот папа собрался уходить. К ней. Девочка побежала обратно. По привычке она прибежала на смотровую скамью перед аквариумом мамы и растерянно осталась стоять, а не села, как всегда. Сарада давно уже стала взрослее и сообразительнее своих сверстников, но ее шокировало то, что она поняла, увидев сейчас родителей: они никогда не идут с отцом к маме вместе, он раньше оставлял ее с кем-то или вот тут и шел один. Потому что… потому что ему надо было подготовить маму также, как он готовил каждый раз ее? «Не плачь, мама не должна видеть твои слезы, плачь только при мне» — это папа говорил Сараде, и маме он говорил тоже самое?! Первый раз она увидела, как папа так грязно целует маму — всю в слезах, расстроенную, где-то некрасивую; не такую маму, которою видела Сарада, не ту, которую он целовал при дочке будто нехотя — восхитительную, веселую, прекрасную. Кажется, он с куда большим удовольствием целовал эту: слабую, мокрую от слез и горя женщину, чем ту, которой мама, оказывается, была только для нее… Сарада поджала губы, борясь с собой, чтобы не зареветь: нельзя. Тут мама!.. Мива не была сиротой. Оба их с братом родителя были живы. К тому же, у них был человек, который был их опорой и защитой. Но дедушке было тяжело. Работа, дом, внуки, уроки, готовка и многое-многое другое лежало на его дряблых плечах. И он никогда не просил внучку делить эти обязанности с ним. Просил лишь забирать брата из сада, когда не мог сам; приглядеть за младшим, пока он сходит в магазин или сходить туда самой. Девочка сожалела, что не была взрослой. Тогда она могла бы работать и забрать у дедушки массу обязанностей, которые ей были недоступны в силу возраста или отсутствия необходимых навыков. Постепенно примиряясь с новой жизнью, Мива научилась многим вещам. Уборку и готовку она полностью взяла на себя. Игнорируя все препятствия, она упрямо шла вперёд, становясь примером для маленького Тобио. Её смирение перед семейной ситуацией (изменить что-либо было уже невозможно) постепенно превращалось в равнодушие к прошлому, которое брат быстро перенимал, забывая нелёгкую долю брошенных детей.

***

Книга, которая стала любимой для Мивы, была спутницей её жизни. Где-то лет с пятнадцати девочка перестала выносить сомнения или печали дальше собственной комнаты. Ледяное спокойствие рушилось, только когда она себе это позволяла. Однако удержание собственных эмоций ставило девушку в тяжёлое положение. Она «закупорила» свои чувства, стараясь, чтобы переживания не испортили её жизнь. Даже волейбол больше не приносил счастья или лёгкости. Учитывая стресс перед поступлением в старшую школу, Кагеяма была в одном крохотном шаге от нервного срыва. Спустя месяц обучения в академии её мечты, Мива прочитала эту книгу. Платину её чувств прорвало. Девушка искренне полюбила произведение о боли, страданиях и любви. Истинной, семейной любви. О той, которой она сама была преисполнена. Меланхолия принесла ей освобождение от фальши. Маска сорвалась, с треском разбившись. Впрочем, как и все сожаления. Даже после этого наиболее искренней Мива была только со своей семьёй, Асами и Тэцуо. Лишь с ними она позволяла себе чистые улыбки, звонкий смех, настоящую радость. Постепенно она роднилась и с карасуновцами, с которыми тренировалась. Спорт снова приносил радость, улыбка сама расползалась по лицу. Кагеяма Мива мечтала быть сильной для близких людей, и эта книга помогала ей уложить всё по полкам. Размышления автора позволяли задуматься и о собственной жизни. На душе становилось легче. Если бы тогда кто-то спросил у Мивы, с чем ассоциируется у неё эта книга, то получил бы простой ответ: — С семьёй, русалками, слезами и бергамотом.

***

— Итак, почему ты пришёл именно сюда? — взяв в руки угрожающе сверкнувшие ножницы, спросила Мива, вскинув бровь. — Какую из версий ты предпочтёшь: правдивую или ту, которую назвали Тэцуо-сан с Тору-саном и Хидеки-саном? — парень отзеркалил жест девушки, изображая спокойствие. Сердце колотилось так, словно сейчас остановиться, чтобы отдышаться. От исхода этого диалога зависела не только его причёска, но и, вероятно, дальнейшее общение с бывшим сенпаем. — Правдивую, будь добр. — Мне нужно было подстричься, и я говорил об этом на той игре с нашими братьями, пока мы обсуждали планы на следующие выходные, — начал Акитеру. Голос его был спокойным, но внимательный взгляд голубых глаз нервировал. — Да, я это помню, — кивнула Кагеяма на собственные слова. — Да, — замялся Цукишима, но затем продолжил, — и на следующий день капитан позвал меня выпить кофе. Я согласился, пришёл, а там вся эта компания, — нервный смешок сорвался с его губ. — Они в течении часа или даже двух обсуждали, как отправить меня к тебе, чтобы ты ничего не заподозрила. Акитеру замолчал. Он прекрасно знал, как это всё звучит. Они оба были осведомлены об уверенности людей в их идеальном союзе, но всё ещё оставались в ранге друзей и товарищей. Однако его не покидала надежда, что девушка поймёт всё — вместе с тем, что осталось между строк. Парень поднял взгляд на девушку, которая сосредоточенно уменьшала число волос на его лохматой голове. — Ха, они так старались, а ты их сдал? — внезапно для Акитеру произнесла брюнетка. — Выходит, что так. Он осторожно пожал плечами, расслабляя их, стараясь не помешать Кагеяме выполнять её работу. Девушка тихонько рассмеялась. — Ни за что не поверю, что Ами-чан осталась в стороне от такой операции, — сказала она, взяв в руки машинку для стрижки и улыбнувшись. Спустя несколько минут жужжания приятная тишина восстановилась и парень произнёс: — И правильно. Не верь. Потому что это неправда. — Какие они предсказуемые, — снова улыбнулась брюнетка. Если бы он не сидел на кресле, ноги давно бы уже подкосились. Как ему задать тот вопрос, ради которого он здесь? Возможно, стоит начать немного издалека. — Слушай, ты, помнится ещё в старшей школе, читала одну книжку и говорила что-то о том, что она тебе нравится, да? — пытаясь не слишком путаться в своих словах, произнёс парень. — Смотря о какой книге ты говоришь, — резонно заметила девушка. — Ну тот роман, «Она работает русалкой». Сосредоточенность на её лице сменилась мягкой улыбкой: — Ну, допустим, да. Ты решил обсудить со мной книжки, которые мы читали шесть лет назад? — саркастически спросила девушка. Цукишима вновь стушевался под пытливым взглядом чистых голубых глаз. Этот разговор давался ему тяжело. Если бы от стыда и волнения можно было умереть, он бы сделал это ещё на входе в салон. — Нет, просто… просто я видел афишу нашего кинотеатра… — Того самого, куда мы ходили всей командой? — Мива мечтательно прикрыла глаза, словно вспоминая любимые воспоминания, связанные с этим местом. — Да, — подтвердил Акитеру. — Так вот, там на следующих выходных будет премьерный показ фильма, снятого по этому роману. Вот я и подумал, может ты хочешь сходить на него? — наконец-то он задал этот вопрос. Парень бросил взгляд на брюнетку. Она будто бы и не слушала его, полностью погружённая в свою работу. Внезапно Акитеру пробил лёгкий озноб. А что, если всё, что он выдавил из себя с таким непосильным трудом, придётся повторить? Он же не выдержит. Умрёт на месте от нервного перенапряжения. — С тобой? — неожиданно прерывает его неспокойные мысли Мива. Акитеру пытается осознать всю суть вопроса по интонации, с которой Кагеяма его произнесла. Но и интонации, и мимика — всё это ускользало от его сознания. — Да. Он принимает единственное правильное решение, но не может выдавить из себя больше. Ровно так же, как не может и смотреть на неё. Он не хочет видеть ни презрения, ни разочарования, ни… — Хорошо, — раздалось на грани сознания тихо, едва различимо. Акитеру не знал, ему ли были сказаны эти слова, потому не отводил взгляд от накидки, что висела на нём. Спустя ещё пару минут девушка взяла в руки фен, сдула им оставшиеся волосы и объявила об окончании стрижки. — Подойдите к ресепшену для оплаты, спасибо, что посетили нас, — церемонно произнесла девушка давно заученную фразу. — Вам спасибо, — не остался в долгу Цукишима. — Подожди меня у входа, хорошо? — тихо спросила девушка и, не дожидаясь ответа, ушла в комнату для персонала, чтобы убрать своё рабочее место. Акитеру проводил её слегка затуманенным взглядом, а затем отправился к стойке администратора. Выполнив все манипуляции, парень вышел на улицу. Погодка не шептала. Капли быстро-быстро падали на асфальт, создавая уже не просто лужи, а целое море. Раздался мелодичный звон колокольчика, и из помещения вышла Мива. Зябко поёжившись, она разочаровано посмотрела на тучи, которые, казалось, не собирались уходить. — У тебя есть зонт? — спросил Акитеру. — Не-а. С утра, когда я шла на работу, на небе не было ни тучки, и в прогнозе обещали, что будет солнечно. — Выходит наврали. — Выходит, что так, — согласилась голубоглазая. — Во сколько ты заканчиваешь? Я бы мог тебя провести. — В девять. Но мне ещё нужно в магазин, — Акитеру кивнул, подтверждая возможность помочь, — да и в таком случае придётся звать тебя на ужин, а я не знаю, как на тебя отреагирует мой брат. Они оба легко засмеялись. Акитеру наконец расслабил плечи полностью. — К тому же, — Мива слегка надменно ухмыльнулась, — тебе всё-таки стоит учесть, не получишь ли ты инфаркт к концу вечера. Её слова поразили Акитеру, и он, нервно хихикнув, спросил: — Неужели так заметно? Девушка лишь пожала плечами. — Я, честно говоря, в какой-то момент хотела сбегать за нашатырём, но ты вроде не отключался, так что… Её прервал приступ звонкого смеха. «Вечер перестал быть томным» — всплыла в мыслях девушки фраза из очередного бульварного романа. Она широко улыбалась, чуть щурясь, словно человек, стоящий рядом, был слепящим солнцем. — Но как ты дойдёшь домой? — И в магазин, — напомнила она. — И в магазин, — согласился парень. — Позвоню брату, — пожала она плечами. — У них сейчас нет тренировок, так что он свободен. Прогуляемся вместе с ним под дождём, как в детстве. — Ясно, ну тогда я пойду, — проговорил парень, открывая широкий чёрный зонт. — На какой сеанс пойдём? — неожиданно выкрикнула Мива. — Если что, выходной у меня в субботу, а наши братья как раз идут на ночёвку к Хинате-куну. Мы могли бы зайти ко мне на чай после фильма, — с чеширской ухмылкой произнесла брюнетка. — Ой, точно, — парень весь покраснел, — ну, мы можем сходить на тот, что на половину пятого, например! Мива хихикнула, прикрывая рот ладошкой. Последнее слово он сказал с визгливой интонацией, которая очень позабавила девушку. Ей неожиданно захотелось смутить парня ещё сильнее. — Замечательно, Аки-чан, — Мива мигом оказалась под одним с блондином зонтом, выделив последнее слова и пронзительно глядя в его глаза. — В таком случае, до субботы. Девушка лишь мило улыбнулась ему, а у него разве что не шёл пар из ушей. До невероятного смущённый Акитеру буркнул что-то нечленораздельное, развернулся и быстро пошёл в неизвестном направлении. Пройдя метров десять, парень развернулся, крикнул что-то похожее на «спишемся» и снова ушёл. «Милашка!» — подумала девушка про себя. Вдоволь насмеявшись, Кагеяма развернулась. Рабочий день ещё продолжался.

***

— Вечер был просто чудесный. — Я так рад, что тебе понравилось. Мне, честно говоря, сначала показалось, что ты не хочешь никуда идти. Не расскажешь почему? — пытливый взгляд обезоруживал не хуже «Экспелиармуса». «Интересно, если у нас всё-таки что-то срастётся, мы будем устраивать марафоны «Гарри Поттера»?» — Какую из версий ты предпочтёшь: правдивую или.? Светлая кухня наполнилась заразительным смехом. Блондин улыбнулся, кажется, решив подыграть: — Правдивую, будь добра! — Ну, тогда у меня нет выбора, — улыбка, до этого нежная, но несравнимо яркая, приобрела печальный оттенок. — Просто это моя любимая книга… Ха, да, — девушка печально опустила голову, бегая смущённым взглядом к столешнице и обратно, — я знаю, что вызывает у меня эта история. Я очень хотела увидеть её, и тут всплывает два «но». Первое: если фильм оказался бы плохим, я разочаровалась бы в том, что создатели испортили такую чудесную историю. И второе: если бы фильм оказался хотя бы просто хорошим, то весь макияж, над которым я так старалась, накрылся бы билетом в кино, — пожала она плечами. — Ну, я и сам читал эту книгу, — признался он, немного погодя, — и я догадывался, что мы оба можем уйти из кино зарёванными. — Тогда зачем ты пригласил меня? Парни обычно не хотят, чтобы их видели в подобном состоянии, — в голубых глазах загорелся живой интерес. — Просто я не мог отказать себе в желании впервые увидеть тебя заплаканной, мне казалось, что ты будешь очень милой в таком состоянии… С каждым новым словом Акитеру всё затихал и затихал. Ему было невероятно стыдно. Последнее слово и вовсе было произнесено шёпотом, на грани слышимости. Однако Мива услышала. — И что же, — девушка поднялась со своего стула и плавно прошла к месту, на котором сидел Цукишима, — я оправдала твои ожидания? Она мягко взяла его подбородок своими пальцами, заставив смотреть только на неё. Его зрачки расширились до невозможного. Он был полностью заворожён ею. — Ты выше всяких похвал, — произнёс он с каким-то особым придыханием, словно воздуха не хватало. — А поцелуй? — с мягкой улыбкой спросила Кагеяма, придавая голосу слегка поучающую интонацию, словно добрая учительница объясняла ученику, почему нельзя дёргать девочек за косички. Его взгляд сфокусировался. Кажется, он только сейчас понял, что произошло уже больше часа назад. Щёки и уши окрасил едва заметный румянец. — Он был солёным, — подавляя желание закрыть лицо руками, прошептал он. Мива хмыкнула, словно наперёд знала, что получит именно такой ответ. Акитеру всегда был высоким парнем и потому, даже сидя на стуле, был не намного ниже Кагеямы. Девушка слегка подалась вперёд, обдавая его ухо своим дыханием: — А тебе понравилось, Аки-чан? Томный голос девушки, которую он любил так долго, подействовал на него магически. Придал решимости и уверенности. Он подхватил её, вроде резко и неожиданно, но мягко и аккуратно, словно боясь сломать, усаживая на стол. Сердце на пару секунд перестало биться, а потом зашлось в таком жарком танце, что девушке стало невыносимо душно. — Конечно, — его голос, такой будоражащий, разрезал внезапную тишину, заставил табуны мурашек пробежаться по всему её телу, — как мне мог не понравиться поцелуй, о котором я мечтал в течении последних шести лет? Вопрос риторический, но Мива чувствовала, что просто обязана ответить. Словно, если сейчас промолчит, проиграет ему. Их жизнь первые полгода со знакомства была остервенелым соревнованием. Гипертрофированным «быстрее, выше, сильнее». Обычно неконфликтный Цукишима старательно пытался доказать что-то часто хмурой и надменной с первогодками Кагеяме. Они даже вели счёт какое-то время, однако, когда окончательно подружились, на это забили оба. Мива пыталась защитить себя от вторжения ещё одного человека (всё-таки общение для неё — это не легко), Акитеру старался пробить брешь в её презрении и недоверии. Они оба пытались доказать свою силу. Мива прекрасно понимала, что это стало её неотъемлемой частью с самого детства. Доказательство силы — одна из её слабостей. Но больше ей не нужно быть сильной — нашёлся тот, кто сцелует слёзы с её щёк. И теперь она готова была проиграть. — Я люблю тебя…

***

…Малышка из-за своего роста плохо видит, но уже по руке понимает, что маме больно. Она не белая, а какая-то тонкая, как ветка, что-то с кожей, она словно ссыхалась, появлялся некрасивый желтоватый оттенок. Бабушка плачет, дед тоже, они что-то ей говорят, но Сарада не слушает, а дергает отца за руку. Их взгляды встретились — они не моргают, смотрят во все глаза, такие похожие черные глаза. Она упрямо дергает его руку, игнорируя руки деда и бабушки. Отец качает головой, но Сарада не сдается: она сердита, она не моргает, она не заплачет… Папа опускается к ней, смотрит на нее: в его лице нежность, усталость, любовь, привязанность, верность, упорство и боль. Она обхватывает его шею, и он поднимается. Девочка смотрит на то, что осталось от ее самой красивой мамы — за какие-то дни ее щеки впали, кожа стала тонкой, едва ли не прозрачной, губы ссохлись, под глазами темные круги. Аппараты бездушно пищат, грудь пациентки чуть приподнимается и опускается. Сарада смотрит во все глаза. И почему-то, как яркие пятна, стали заметны ногти, которые малышка дочка красила маме. Зеленый, розовый, блестки — все мамины цвета… Девочка не отпуская папину шею, нагибается, чтобы взять такую маленькую сейчас руку мамы. Девочка тяжело моргает, не позволяя появится слезам, но и не желая пропустить ни мгновения, уже по-взрослому понимая, как важны эти даже не минуты, а микросекунды. — Мама! — вырывается из нее неуправляемый крик. Позади ее гладят руки бабушки и дедушки, но она держится за отца и стискивает руку мамы. Зеленые глаза медленно открываются. У нее все еще самые красивые глаза в мире: тихой весенней листвы, молодых побегов, еще не видевших зноя лета или дерзости осенних ветров и дождей. Ее глаза яркие как сама жизнь. Добрые, любящие, ласковые мамины глаза, которые будто потухают, словно кто-то там, в голове, как будто, выходя из дома, выключал во всех комнатах свет. Губы складываются в улыбку, она медленно смотрит на всех… Мива достаёт из салфетницы несколько бумажных полотенец. Одно она оставляет себе, а другое отдаёт парню, который сидит рядом, держа её в крепких объятьях. Они вместе уже три с четвертью года, один из которых живут вместе в Токио. Акитеру уже давно стал мужчиной, но красота его лица никуда не пропала. Как и доброта взгляда. Он остался самим собой, но в то же время неуловимо изменился. Вероятно, действительно просто повзрослел. Они сидят, обнявшись, в окружении пледа и чашек с ароматным чаем из бергамота, который оба так любят. Они наслаждаются друг другом и фильмом. Тем самым фильмом, с которого всё началось. У Кагеямы наконец закончилась важная съёмка, и они смогли провести вдвоём целый день. Мива специально не смотрит на Акитеру, но знает, что он пускает сопли также, как она сама. Этот фильм для них двоих значит слишком много, чтобы сидеть с равнодушными лицами. …Мама смотрит на свою маму, на своего отца, смотрит на мужа и улыбается дочери. — …Са… Рука слабнет, выскальзывает из четырех пар рук родных, глаза закрываются и вместе с горестным воплем деда, папа отворачивает ее от мамы и прижимает к своей груди так сильно, так больно, что не остается места для крика. Бабушка трогает ее, пытается взять себе, но папа лишь крепче сжимает дочь, словно пытается поселить в своей груди. Он молчит. А девочка пытается убежать от правды. Аппараты противно шумят, кто-то вбегает: много людей, много белого и голубого цвета. Сарада видит все мутно, в глазах застыли слезы, размывая без того плохое зрение нечеткими образами, на которых навсегда закончилось ее короткое детство… На этом месте они всегда ставят на паузу. Смотрят в глаза, наполненные любовью и трепетом, стараются поймать каждую эмоцию. Они целуют мокрые дорожки, говорят о том, что их беспокоит. Оба знают: остались лишь истерика отца, похороны и эпилог. Знают, что фильм закончится в течении следующих двадцати минут. Потому и останавливают. Всегда. И этот раз не исключение. Но вместо того, чтобы обсудить что-либо, Акитеру выпустил Миву из своих объятий. А затем забрал чашки и ушёл на кухню. Девушка слышала бурление воды в электрочайнике, потому не волновалась. Через несколько минут Цукишима вернулся с двумя чашками, заполненными кипятком и заваркой. Поставив кружки на журнальный столик, он уселся на диван и хотел было снова обнять возлюбленную, однако Мива остановила его, предложив поменяться местами. Он согласился, и в итоге её голова покоилась на его плече. Вечно холодные ладошки девушки он грел своими большими и тёплыми руками. Уют обволакивал их обоих. Вместо разговоров они решили продолжить просмотр фильма, так как дело близилось ко сну. . . . …- Ты помнишь про обещание? — спросил отец, глядя на дочь у ширмы. Последнее обещание, которое он с нее взял… — После твоей смерти кремировать тебя и вместе с прахом мамы развеять над морем? Он кивнул. Она помнила свою горечь, когда он первый раз сообщил о своем желании. Сейчас уже смирилась, вроде. Молодая женщина медленно качнула головой. — У тебя кто-нибудь появился? — негромко спросила она. — Папа, даже сейчас я считаю, что ты мог бы конкурировать с айдолами в легкую. Тебе пора забыть и. жениться? — она сама не верила себе, но всю жизнь, все свое детство она росла рядом с отцом, воспитываемая им и все, что ее окружало было с его аурой. И от нее не скрылось как плотоядно на него смотрят одинокие и не очень соседки всех возрастов. Мало того, что он был красив, папе от родителей досталось хорошее наследство, которое он с умом использовал. Однако он так и не завел себе новые отношения, всего себя посвятив воспитанию единственного ребенка. Сараду устраивало, когда она была рядом с ним, но теперь, зная, что он тут один, девушка хотела ему простого человеческого счастья. Он тоскливо усмехнулся: — Я женюсь только на русалке. — Таких больше нет, — печально вздохнула Сарада, кладя голову на грудь все еще красивого мужчины. — Именно… Печальная музыка лилась из динамиков. На экране имена актёров сменяли друг друга под слайд-шоу из самого фильма. Затем пошли простые белые титры на чёрном фоне. Не отключая фильм, парочка ждала сцен после титров, которыми всем так запомнилось это кино. После имён тех, кто занимался работой над фильмом, экран показывал неудачные дубли со съёмок. Эта идея не полностью сбивала печальный настрой, но помогала развеять тоску и от души посмеяться. Когда телевизор наконец показал слово конец, фильм сам выключился, выбрасывая на главную страницу стриминга. — А ведь ты любил меня всякой, — неожиданно заговорила девушка, когда они оба уже привели себя в порядок и просто сидели в обнимку. — Даже такой, какой я сама себя ненавидела. И задиристой старшеклассницей, и опекающей сумасшедшей сестрой, когда я срывала наши свидания, чтобы проконтролировать Тобио; и когда выглядела, как фугу с заплаканными глазами. — А разве это не взаимно? — удивлённо спросил блондин, нежно гладя её по щеке. Ответом ему послужили резкие повороты головой. — Тогда к чему этот разговор? — мягко улыбнулся он. — Я просто хотела сказать, что для меня ты — та самая русалка. Единственная в своём роде. И самая любимая. Ну, точнее, единственный и самый… Что-то я расчувствовалась, — тяжело вздохнула она. — Вообще-то, это мои слова, — остановил он её от бессмысленных извинений. — И знаешь, я ведь не просто так предложил ещё раз пересмотреть такой значимый для нас фильм, — произнёс он, как бы подводя к главной мысли. — Мива, ты самая умная, добрая, весёлая и красивая девушка, которую я когда-либо встречал. Мы знакомы уже много лет, давно встречаемся, да и прожили вместе достаточно времени, чтобы дополнять друг друга и в быту. Этим всем я хочу сказать, что я мечтаю вместе с тобой увидеть наших общих детей, а потом внуков и, если повезёт, правнуков. И, если вдруг судьба решит испытать нас, я хочу пройти это испытание вместе, быть единым целым до самого конца. Мужчина замолчал, словно подбирая слова. Он поднял взгляд на свою возлюбленную, ища в её взгляде что-то известное только ему одному. Будто найдя это что-то на глубине голубых глаз, Акитеру достал из кармана красную бархатную коробочку. — Кагеяма Мива, — тихо, но уверенно произнёс он, — согласишься ли ты сделать меня самым счастливым человеком на всём свете? — послышался щелчок — коробочка открылась. Девушка непонимающе вглядывалась в лицо своего молодого человека, затем на бархатную коробочку и снова на любимое лицо. — Это п-предложение? — было единственным, что могла произнести голубоглазая. Серьёзный кивок со стороны Акитеру опровергнул все сомнения в реальности происходящего. — Если ты… — уж было начал Цукишима после затянувшегося молчания, как его мигом снесли, повалив на диван. Мива обнимала его крепко, так, как будто больше никогда не увидит; целовала, словно они оба живут последний день. Но было и то, что поразило парня: девушка плакала. — Мива, милая? — он взял её лицо в свои руки, предварительно переложив коробочку с кольцом на подлокотник. Пытался найти ответы на все свои вопросы. — А что я могу ответить, если я плачу? — пришёл незамедлительный ответ. — Конечно, да! — выкрикнула девушка. Счастливые объятья прерывались поцелуями, такими же солёными, как на их первом свидании. И этот вкус они не забудут, пока не охладеют их тела. Если бы Цукишиму Акитеру и Кагеяму Миву спросили, с чем у них ассоциируется любовь, они бы ответили: — С семьёй, русалками, слезами и бергамотом.