Саван пепельных снов

      Красная гора дышит пепельной бурей.       Ноги тонут, словно в трясине. Увязают по колени, по бедра, и глаза застилает зыбкая серая хмарь, бьется тяжелыми хлопьями о закаленные стекла маски из кожи нетча. Каждый шаг отмеряет вулканической тверди глубину.       Идти – невозможно.       Не идти – заживо себя похоронить.       Негде переждать.       Негде спрятаться.       Алтарь Гордости – последний рубеж. Дорога до него, пусть извилистая и неширокая, утоптана тысячами ног, безопасна, если не считать редких скальных наездников. А дальше паломникам делать нечего. Дальше заходят только Вечные Стражи или самоубийцы, влекомые зовом наживы и шепотом Красной горы.       Дальше нет ничего, кроме смерти.       Безнадежности черной.       Тоски.       Обломков воспоминаний.       Прошлого, которого, конечно же, не было. Не было никогда.       Нерайя не спит шестые сутки подряд – держится на зельях Фира и редких передышках, когда небо меняется местами с обрывистыми склонами, и под спиной расстилаются мертвые корни мертвых деревьев, отполированные моровыми ветрами до гладкости равной шелку. Не мягче камня, не теплее стылой земли.       На языке цветет медовая соль.       В последний раз по-настоящему Нерайя спала в шахте Яссу, в дне пути от Призрачных Врат. Там, где добывают стекло-сырец, чужакам не рады, но искусство дипломатии порой не требует ни сладких речей, ни особой убедительности. Хватило десятка полновесных золотых септимов, вложенных в ладонь породистого имперца.       По-настоящему правильных слов.       Никакого Нереварина.       Никакого Неревара тем более.       В крепость пришла смиренная паломница, а до шахты добралась выскочка из Гильдии магов, называющая себя гордо «исследовательницей». Самоуверенная донельзя, до ужаса нетерпеливая, жадная сверх всякой меры до новых знаний, открытий и славы.       Готовая ради карьеры рискнуть головой.       – И книгу назову «За чертой Призрачного Предела», – Нерайя усмехается бравурно, нарочито растягивая слова: шахтеры рады любой болтовне, скрашивающей поздний ужин. – Подальше ведь и не был никто уйму лет, кроме Стражей, – расходится будет лучше сладких рулетов в базарный день, а там, глядишь, и в Имперский город с лекциями пригласят. И сразу в ранг Магиуса произведут… Или даже выше.       Говорить о пустяках, придумывать милые тщеславные устремления – просто.       Приятно.       Нельзя упустить последний шанс скрыться от собственных мыслей. От себя. Не думать о том, что действительно важно, о том, что изводит, терзает и будет терзать, пока Неревар не встретится лицом к лицу с тем, кого когда-то давно называл добрым другом.       Нерайя без сомнений забывается в игре.       Второй стражник, постарше, далеко не такой породистый и, возможно, совсем не имперец, качает головой. Смотрит с неясным укором. И всё же не говорит ничего, отдает вечер на откуп любопытству коллеги.       Поутру – вызывается проводить, помочь отогнать никс-гончих.       – Возвращайся в крепость, – просит, отпирая массивную дверь, за которой стелется зыбкая серая пустошь, дремлющая в предрассветных сумерках. – Стражи не зря не ходят по одиночке. А таких, как ты, я уже видел. Не раз.       На самом деле – едва ли.       Точно таких – никогда.       – Риск – дело благородное, – Нерайя поджимает губы упрямо, не отступая от выбранного образа, хоть и тянет ухмыльнуться невесело. Вздохнуть устало. – Меня ждут исследования.       И ведь в каком-то смысле она не лжет.       Возможно, совсем не имперец, достает из-за голенища пять золотых – свою половину платы, и протягивает обратно.       – Смерть тебя ждет, – припечатывает весомо. – И только.       О, нет.       Нет-нет-нет.       – Не ждет, – отмахивается Нерайя почти взаправду беспечно.       Уже дождалась.       Спор угасает, не начавшись. Она отказывается забирать деньги, и вскоре стражник сдается, отпустив ещё парочку мрачных напутствий.       – Через несколько дней будет буря, – роняет напоследок, глядя в хмурое небо. – Настоящая буря.       Нерайя за предупреждение благодарит. Обещает шутливо упомянуть в посвящении к книге и устремляется к Красной горе, возвышающейся над бескрайним морем пепла. Обманчиво-безобидной в слабом утреннем свете. Чужой взгляд прожигает затылок до тех пор, пока вход в шахту не скрывается за скальным выступом.       Буря действительно приходит.       На четвертые сутки пути.       Не чета всем прочим. И впрямь настоящая. Такая, какой никогда не видела Нерайя, такая, какой не припомнит Неревар.       Жуткая.       Жаркая.       Жадная и голодная.       Жаждущая растерзать. Сожрать. Уничтожить. Вымарать из мироздания, в пепле былого утопив.       И небо уже не серое – багряное, размывающее день и ночь.       И пепел – летучий.       Текучий.       Зелья Фира позволяют не спать. Обманывают разум, подчиняют тело бодрости искусно-искусственной, но у каждого чуда своя цена. Отдых краткий, совсем незначительный, полчаса из расчета на восемь – мелочь.       Если бы не проклятая буря.       Нерайя не может прилечь, даже присесть не в силах дольше, чем на несколько минут, чтобы не оказаться под слоем пепла. А пепел забивается под маску, стремится упрямо в легкие. Даже вылезшие незнамо откуда твари не так страшны.       Под конец шестых суток Нерайя готова признать, что в шахте почти не играла.       Слишком самоуверенна.       Слишком упряма.       Зелья заканчиваются раньше срока – без отдыха приходится раз от раза увеличивать дозировку. Пока побочные эффекты неприятны, но не страшны.       Всего-то легкий озноб.       Мёд и соль опостылевшие на языке.       Нерайя проверяет повязку на правом плече – кожу потягивает, но не обжигает. И лицо не горит, хотя рана ещё свежа. Огненный атронах, призванный деформированным существом из нынешних слуг Шестого Дома, вложил в удар силы больше, чем мог выдержать истощенный магический щит.       Повезло – промахнулся.       Три месяца не прошли даром: удалось не только прочитать удар – уйти с прямой траектории. Атронах целил в грудь, в точности туда, где белел под доспехом шрам, оставленный церемониальным копьем в прошлой жизни, а попал в плечо по касательной к шее. Подпалил волосы и кожу.       Не так уж страшно на самом деле.       Могло быть и хуже.       Правда, шею пришлось латать, едва расправившись с атронахом и его временным господином. Вспоминать заклинания исцеления, предрасположенности к которым за тысячи лет смерти не прибавилось, чтобы банально не задохнуться от боли, пульсирующей назойливо при каждом повороте головы. Лицо и плечо удостоились лишь мази заживляющей, отнюдь не щедрого слоя, ведь впереди – неизвестность.       Зелья здесь – золота на вес.       Как и свитки.       Провизия.       Артефакты.       Оставить лицо и плечо, не залечивать до конца – осознанное решение. Здравое: это всего лишь кожа. И так заживет. Нерайя до сих пор не уверена в объеме доступных магических резервов, а целебные составы логичнее сохранить на случай непредвиденных обстоятельств, если собственные силы подведут. В конце концов, когда-то давно Неревару доводилось терпеть раны куда более скверные. По нескольку суток подряд. И плевать, что тогда он был закаленным в боях мужчиной, выносливым и крепким.       Сейчас бы ту выносливость.       Крепость.       Силу.       Последней особенно недостает. Былой Неревар сумел бы пройти напрямик там, где Нерайя обходила по широкой дуге порождений корпруса, преграждающих самые удобные подступы к жерлу вулкана. К последнему входу в некогда королевский оплот.       Пепел проваливается, ускользает из-под ног, и Нерайя едва не теряет равновесие, взмахивает рукой неловко. Слабый хамелеон, непрерывно поддерживаемый одним из амулетов, вновь начинает сбоить.       Дрянная вещица.       Впрочем, в недавней стычке стоит винить не столько артефакт, треснувший от напряжения, сколько собственную глупость. Усталость, что всё же берет своё.       Память – не только подспорье, но и проклятие.       Мучает.       Путает.       Жжет.       Неревар помнит, каким это место было прежде. До последней войны, до трагедии двемерского народа – извержения, разразившегося лавовыми реками, навсегда изменившими облик Вварденфелла.       До начала конца.       Прежде цитадель в сердце Красной горы звалась Залами Думака.       Прежде вход в жерле был не единственным. Впечатляющим – несомненно. Величественным. Воистину достойным знати и короля, но не единственным. Врата для простолюдинов располагались в нескольких сотнях метров ниже, и ещё минимум три тайных в разной мере хода выходили на северный и на юго-западный склоны. Хотя и те ворота, что для простых меров, и оба тайных северных хода не в счет – их запечатало лавой надежнее, чем заклинаниями, ещё в первые часы Смерти Солнца.       А хода юго-западного не стало позже.       Намного позже.       После войны.       И его явно разрушили изнутри.       За знание пришлось заплатить потерянным временем. Удивлением, невольно ослабившим бдительность, не позволившим подметить сразу неисправность амулета.       По итогу – незапланированным поединком.       Нерайя ухмыляется жестко, отплевываясь от пепла – впереди, на границе видимости, возвышается обточенная всё теми же моровыми ветрами статуя двемерского воина, предварявшая прежде главные врата крепости. В ней, вопреки блеклости черт, до сих пор узнается-угадывается лицо благородного предка Думака. От парной ей, тоже высеченной с кого-то из родичей короля, осталось только копье, обломанное наполовину. А самих врат словно и не было никогда – вместо золоченого портала и роскошной лестницы белого мрамора вниз спускается продуваемая всеми ветрами тропа.       Впрочем, так и должно быть.       Так было в последний раз, когда Неревар ступал на эту землю: после Смерти Солнца не стало ни врат, ни лестницы, ни парадной залы. Остался лишь один из ходов в жилые помещения, тот, что не ушел под озеро лавы.       Двемеры не успели восстановить.       Двемеры словно и не стремились восстановить.       Хотя «словно» ли?       Теперь не узнать наверняка. Теперь это не двемеров оплот – Шестого Дома. Некогда величавая цитадель манит разрухой и смертью, разлившейся в воздухе, рассыпающейся дробным кашлем пепельных бурь. Обещанием вечного покоя.       Смерть к смерти.       Прах к праху.       Руины погибшего мира – храм, божества достойный.       Рука крепче сжимается на лямке заплечного мешка. Нерайя кривится, силясь отогнать неуместные мысли, прогнать из головы образ Ворина, оставшегося в далеком прошлом.       Она спускается вниз.       Медленно.       Осторожно.       Совсем рядом со входом пузырится живым огнем лава, так и не остывшая за тысячи лет, расцвечивает пепельную взвесь багряным и алым, обращая в отражение пламени, а жар ощущается едва ли. Растворяется в скупых движениях, путается с шальным весельем, неуместным и вместе с тем – абсолютно естественным.       Это никакая не крепость на самом деле.       Не храм.       Это – могильник.       И судьба двемеров тут ни при чем.       Рычаг находится не сразу. Напряжение, скопившееся за дни пути, выплескивается в проклятиях и грязной брани. В смехе прерывисто-хриплом.       Становится легче.       Спокойнее совсем чуть-чуть.       Всё уже решено. Нерайя может отступить, но не отступит. Не посмеет, иначе не простит себя никогда.       Даже если Ворин – вовсе не Ворин.       Если в нем не осталось от себя прежнего ничего.       О последнем не хочется думать. Неревар, вопреки рассказам Дивайта и пережитому на собственной шкуре, уверен – его добрый друг не исчез. Помутился в рассудке, забылся, но не исчез.       Однако сложно не отметить с отстраненностью ледяной, что, быть может, для слов уже слишком поздно.       Поздно на несколько тысяч лет.       Механизм знаменует открытие врат протяжным скрипом. Громким. Раскатистым. Пробирающим до костей воплем раненого зверя.       Нерайя ругается сквозь зубы, самостоятельно накидывает хамелеон, доведенный под чутким руководством Фира едва ли не до совершенства, вместе с легкой заглушкой и переходит на привычный воровской шаг. Ей кажется, на этот звук и прорвавшийся внутрь рев бури сбегутся все обитатели цитадели с хозяином во главе.       Только вот членам возрожденного Шестого Дома без малого всё равно.       Её саму оглушает поразительная тишина.       Обычная на самом деле. Вовсе не абсолютная, если прислушаться, но, чтобы прислушаться, нужно заново привыкнуть к шуму собственной крови в ушах.       Кто-то стонет.       Шепчет.       Хихикает мерзко до дрожи.       Далеко внизу. Оттуда же слышаться неровные стуки и мерный рокот неостывших двемерских механизмов.       Мертвая крепость живет своей жизнью.       Подобием жизни.       Под надзором подобия божества.       В металлическом склепе находиться приятнее, чем снаружи, несмотря на жару. Несмотря на то, что здесь по сути ничего не осталось.       Только голые стены.       Измазанный непойми чем пол.       Дребезжащие светильники, изрядно потускневшие.       Никакого убранства, никакой мебели или утвари. Вместо роскоши тканных полотен – пепла слой.       Даже крови нет.       А в последний раз была кровь.       Много крови.       Был ли выбор тогда, был ли выход – конечно же, был. И не один. Не только у Неревара. Да двемеры сами выбрали свою судьбу, и он не поставил былую дружбу выше благополучия собственного народа.       Не поставит и впредь.       Нерайя крадется вдоль правой стены, растворяясь в полумраке, однако ей не встречается никого, кроме ловчего корпруса, бездумно шатающегося меж двух поворотов. Он не мешает – не видит. Не чувствует. Его проще обойти.       Она уверена: Дагот Ур там.       Внизу.       В зале Сердца.       Неревар не спешит: этой встрече суждено случиться. Часом раньше или часом позже – не имеет значения в прорве лет, разделивших не совсем мертвеца и никакого не бога.       Главное – до неё добраться.       Дожить.       Нерайя сворачивает в боковой проход: верхний ярус, судя по звукам, едва обитаем, и это ей на руку. Одни помещения завалены, другие – оплавлены давним гневом Красной горы, в иных начисто отсутствуют двери. Небольшой закуток, относительно целый, находится в конце коридора под размозжённым светильником: в нем нет ни света, ни намека на то, для чего он использовался в прежние времена, а прямо посреди комнатушки лежит высохшая кисть в изъеденных ржавчиной остатках стальной перчатки. Мера ли, человека – не понять. Зато дверь цела и, судя по заклинанию поиска сущностей, рядом – никакого подобия жизни.       Под потолком загорается холодный магический свет, вход запечатывается накрепко.       Кисть остается на своем месте, а Нерайя усаживается в углу, прижимается спиной к теплой стене. Закрывает глаза. Сейчас бы выпить то шеогоратово зелье, растянуться костьми на гладком полу, вот только слишком рано: ещё и четырех часов не прошло.       Время терять – бессмысленно.       Гость, что желает выразить своё уважение, соблюдает не только законы гостеприимства, но и традиции.       Она разбирает заплечный мешок. Сверху – самое необходимое: провиант, остаток разбавленной шейном воды в бурдюке. Бинты. Ниже – то, что должно помочь принять вид, приличествующий представителю благородного Дома.       Явится на встречу не безродным оборванцем, а почти равным.       Как когда-то давно.       Очень и очень давно.       Разве что с поправкой на реальность, безжалостную и безобразную, где вместо приемных покоев – затхлый жар тысячелетних руин. Вместо добрых друзей – прошлого обломки.       Обезумевший бог и живой мертвец.       Вдох – глубокий.       Выдох – ещё глубже.       Зачерствелая лепешка со скаттлом и вяленой скрибятиной кажется здесь и сейчас вкуснее, чем тушеное мясо с овощами в «Восьми Тарелках». Она – последняя. Больше еды нет. Как и воды. И это не расточительство – до конца пути всего ничего, а обратно Нерайя не собирается идти на своих двоих.       Дальнейшие приготовления мелкие – перевязать плечо нормально, а не поверх доспехов, поцокав над красноватой кожей, принять немного лечебного зелья внутрь. Проверить шею, ощупать лицо, порадовавшись, что щит успел поглотить почти все пламя, да и маска сыграла свою роль: когти атронаха нанесли урон больший, нежели живой огонь. Даже правый наплечник не вышел из строя.       Хорошие доспехи.       Кожаные, несомненно, вот только куда прочнее, чем из кожи нетча. Бронник с континента настаивал – лучшие из тех, что позволяют сохранить легкий шаг, пусть приметные, зато едва различимые во тьме.       Нерайя осторожно вынимает из мешка всё то, что собирала бережно, дорабатывала и прятала от чрезмерно любопытных взоров под кроватью чужой. Безрукавную мантию щегольского фасона былой эпохи из выцветшего-вылинявшего полотна, разошедшегося новыми прорехами на подоле, перчатки из кожи тонкой выделки, черные доспехам в тон, россыпь браслетов и колец, пару едва ли зачарованных амулетов, несколько серег. Побрякушки – из тронутого ржавчиной железа, меди, пожираемой зеленью, потемневшего серебра. Что-то она находила, что-то выменивала, а что-то ей отдавали просто так, за бесценок.       Браслеты и кольца – крупнее, чем требуется. Не на женскую руку.       Поверх полного облачения придутся как раз.       В завершении Нерайя достает маску, искрящуюся хладными бликами. Последнюю каплю, переполнившую едва ли не бездонную чашу терпения Ажиры.       Немудрено, ведь занятная вышла вещица.       Неприятная намеренно.       Скверная.       Нерайя могла бы и скрыть. Утаить. Не провоцировать тот разговор. Оставить в совершенном неведении, исчезнуть без следа, однако что-то внутри воспротивилось, пожелало позволить каджитке увидеть хотя бы часть истины. Дать понять, пусть бы и безопасно. Достаточно, хоть не до конца.       То было правильно.       Честно.       А маска действительно тонкой работы. Ничем не хуже церемониальных масок прежних лет, разве что скромнее.       Бархат внутренней стороны для кожи – услада.       Крохотное дорожное зеркальце отражает ровно то, что Нерайя желает видеть. Все правильно. Именно так, как задумано.       Хоть и жарко.       И усталость всё же берет своё: седьмые сутки – крайний срок.       Нерайя проверяет пузырьки с зельями в потайных карманах, сумку со свитками и крепление ножен клинка. Стирает магические следы собственного присутствия, но оставляет физические – заплечный мешок из цветных лоскутов, бурдюк, маску из кожи нетча и старые перчатки. Жаль отчасти, но лучше идти налегке.       В последнюю очередь она активирует взамен треснувшего иной амулет, таящий в себе воистину превосходные чары хамелеона, без малого невидимость продолжительностью в три часа. Сокровище, оплаченное кровью.       Вот и всё.       Спуск вниз не так долог, как хочется.       Удивительно-пуст.       Самое дрянное, но едва ли не единственное препятствие вплоть до самого нижнего уровня – поднявшийся спящий. Далеко не просто тупая тварь. Стоит посреди узкого коридора-развилки, шевелит отростками-хоботками, смотрит непойми чем, только вот, как и ловчий корпруса, не видит. Не ощущает.       Хотя цапает когтистой лапой наугад едва ли не у лица.       Нерайя в очередной раз воздает хвалу Хабаси и её наводке на амулет, собирается с мыслями и резким телекинетическим ударом отворяет противоположенную дверь. Поднявшийся спящий, разбрасываясь заклинаниями, устремляется ловить пустоту.       Чем ниже – тем жарче.       Темнее.       Светильники трепещут, а не горят. От лавы, затопившей машинные залы далеко внизу, на стенах пляшут огненные всполохи. И всё меньше металла вокруг, больше – камня.       Под маской, заливая глаза, градом стекает пот, а пальцам холодно.       И руки подрагивают.       Не от страха отнюдь.       Внутри – пустота, как перед битвой бывало. Ожидания пружина застывшая. Спокойствие вымерзшее-омертвелое.       Выстраданное.       Вымученное.       Не о чем ведь думать. Нечего предсказывать. Незачем себя терзать-изводить, вспоминая сотни несказанных слов: развязка близка, а там будь что будет. Оно случится, и этого не избежать. От судьбы бежать незачем.       Неревар не ожидает увидеть знакомое лицо до конца пути.       Гильвот.       Искаженные черты, но узнаваемые, несмотря на странный наряд, бороду и серую кожу. Словно сквозь мутное стекло. Словно не мер, а воспоминание нечеткое.       Похоже, слухи не лгут, и братьев действительно семь.       А взгляд Гильвота – дикий.       Неправильный.       Осознанный, да не совсем.       За его спиной – ещё одна дверь. Единственная. Его не обойти. Нерайя понимает: не стоит с ним говорить, пытаться договориться, как бы ни хотелось – несвежий труп у стены красноречив. Это не Гильвот на самом деле, не тот, кого знал Неревар.       Она поднимается в предыдущую залу, где мельтешит от стены к стене костяной лорд, очаровательный плод, разумеется, никакой не некромантии, хоть и однозначная нежить, выдергивает из Обливиона дремору и приказывает пошуметь, отвлечь на себя внимание. Не убивать. Не следовать за ней. Тот выплевывает что-то о дурных смертных, но выполняет приказ педантично: топает, клацает доспехами, вопит и изрыгает на нежить проклятий больше, чем ударов меча.       Гильвот мчится наверх, а Нерайя проскальзывает вниз.       На двери – никаких чар. Никакой защиты. Даже замка нет, хотя в прошлом он был.       А ведь до зала Сердца рукой подать.       Нерайя не успевает задуматься, не успевает проверить дверь ещё раз: шум в соседней зале стихает, и все ближе раздаются тяжелые шаги пепельного вампира. У неё один путь.       Все выборы сделаны.       Все решения приняты.       Она оказывается по ту сторону раньше, чем Гильвот успевает чужое присутствие уловить. Замирает, не в силах пошевелиться.       Вот и всё.       Действительно всё.       Пепел былого её настиг.