Варяг

« Когда-то очень давно, ещё при жизни прабабушки Миры в десятом поколении, не было на землях ни деревень, ни княжеств, ни племён. Когда-то очень давно огромные деревья покрывали ближние и дальние земли: бескрайний лес там правил, называл свои порядки, страшил люд древней нечистью, чьи имена давно забыты, а личины потеряны в Навьем Царстве. Лес помогал одним людям бороть других, взымая за это свою плату — кровавую, жадную. Багряные реки лились над Алатырь-камнем и обитатели Нави радовались: ели и пили вдоволь, вытягивая силы людские в печали и скорби побежденных, в злорадстве и гордыне победителей. Навь питало тёмное, но ничто так и не могло унять их голод, с каждой зимой хотелось им больше. Незримые для одних — являлись другим, заставляли родных братьев проливать кровь друг друга, толкали на сторону чужаков и вновь набирала свой ход багряная река, и росла непроглядная чаща, унося с собой всё больше душ. Новые времена породили новых людей, возмужал великий воин Яромир. Возвал тогда богатырь к Богам истинным, изначальным, объеденил людские сердца, позвал в их души любовь и сострадание. Стал он тогда на землях Руси первым князем, выжег Колдовскую Чащу — дитя Нави, воздвиг грань для духов непроходимую и поставил на страже той грани великую ведьму, ученицу самих Богов, и в Навь, и в Явь вхожую. С тех времен утекло немало воды, но ничего более не осталось от былого Навьего величия. Многие духи сгинули без следа, но оставшиеся стали хитрее: кто с людьми уживаться научился, кто научился людей в лес заманивать сладкими речами, да только отныне всегда за тем ведьмы следили — поколение от той, изначальной. Домом для них теперь лес служил, семьёй их духи стали, а кровью их свобода, да сила Навья текла. » Спутанные мысли едва не доводили до безумия, скреблись в чертогах разума дикими кошками, выли и разрывали когтистыми лапами прошлые устои родных фьордов. Уббе наладил сбившееся дыхание, принял отвар из мохнатых рук домового, закончившего свой рассказ, да только разве он ему помог понять чего? Только усложнил и напугал. Напугал викинга, которого с рождения воспитывали отважным берсерком, да разве может кто, пусть даже и берсерки, против зловещих духов пойти? Разве могут берсерки устоять перед красотой лесной ведьмы? Крайний вопрос накладывался на душу печатью — варяг его прогонял, как и все последующие мысли. — Ты пей, окоянный, пей, глазами не хлопай, чай не тину болотную предлагаю. Есеня вновь закряхтел, по наказу Яги проверил лоскуты заговоренные на рёбрах чужеземца, забрал пустую деревянную миску из-под отвара из его рук, засуетился где-то за печкой, зашуршал. — Так и ты нечисть Нави значит? Уббе едва успел вымолвить вопрос, интересующий его не меньше, чем хозяйка избы, после рассказа домового. Старик тут же выглянул из-за печи, зашумел банками, нахмурил длинные пушистые брови. — Я? Да это я нечисть Навья?! Да я как огрею тебя сейчас, что под руку попадётся, так и будешь знать кто здесь нечисть, дурачьё ты бестолковое! — лохматый старик разошёлся пуще прежнего, запричитал, загремел утварью, что сама избушка над ним хихикала, да полевик на лужайке перед двором в хохоте на весь лес разошелся. — Домового нечистью назвать! Как язык-то повернулся, неблагодарный! Вот опою водой из мёртвого колодца — будешь знать! Меня, домового в девятом поколении, нечистью назвать! Да я мавок на тебя наведу, как только из-за двора выйдешь, сиди потом в болоте с ними и кукуй от скуки! Кто такие мавки — Уббе не понял, но не обращая внимания на сковывающую боль, едва заметно улыбнулся. Теперь лохматый, обидчивый старичок не пугал, только иногда смешил, а рассказы о прошлых пугающих временах — оставляли его мысли в покое. Есеня взбодрил всю округу, а недовольное ворчание, не затихающее ни на минуту, придало варягу, вместе с улыбкой, целую гору сил. Отвары от нежных девичьих рук помогали не меньше, так быстро он не восстанавливался даже в Каттегате, под наблюдением Годи и их взыванием к Богам. Творение рук Миры помогали отдохнуть, очиститься, впустить в тело силу и напитаться ею, окрепнуть, да так, что на вторые сутки, проведённые в избе ведьмы, он уже мог вставать сам и шагать не останавливаясь от головных болей. Большие расстояния все так же были варягу недоступны, но выходить на крыльцо вечером, наблюдая за манящими огнями леса, снующими из стороны в сторону, ему уже было под силу. — Всё хозяйке расскажу — она тебя сама в Навье Царство отправит! — Что ты мне расскажешь? Весь двор гудит, что случилось опять? Мира зашла в дом так же тихо, как и всегда, только холодом незримым по полу протянуло, да тут же исчезло — избушка выгнала. Северянин нахмурил брови, от накатившей ломоты в теле, но тут же улыбнулся. Свечи в избе показали ему явившуюся хозяйку точно Богиню, что правит его родными землями и с каждым вечером всё более красивую, дурманящую. — Легка на помине, — хмыкнул домовой с осязаемой обидой в голосе, — Супостата ты в доме приютила, вот что случилось! Он меня нечистью назвал! Меня! Нечистью! Такого себе даже Финист в наших склочках не позволял! Яга едва заметно улыбнулась, прикрыла пухлые губы ладонью, сдерживая звонкий девичий смех, лишь украдкой глянула на гостя, принимая его ответную улыбку и вновь заглядываясь на мужское крепкое тело, показывающееся из-под льняного одеяла. В нем горело пламя, как и во всех людях, да только Мире оно показалось жарче всех, что она встречала. Интерес нарастал словно цветущий шиповник на перелеске возле деревни; захотелось рассмотреть на груди чужеземца ритуальные рисунки, вбитые краской под кожу, захотелось прикоснуться к длинным грубым пальцам и румяным, от жара в избе, щекам. Предвкушение заставляло дух трепетать, но как и всякая Яга, Мира взяла неведомый неугасаемый огонь, под свой контроль, усмирила тайные девичьи желания. — Да чего ж ты, Есеня, не со зла то сказано. Не знает он сказаний наших, на то и чужеземец, — девица поставила восковую свечу, что держала в руках, на стол, присела около печи рядом с домовым, бережно положила руку на плечо, погладила с улыбкой на лице, лишь украдкой поглядывая на такую же мужскую улыбку. — А мне чего с его незнания? Блины им сдобить? — Есеня фыркнул, заинтересованно посмотрел на Ягу, уже без обиды. — Нет, — Мира усмехнулась, поднялась с пола, подходя к столу. Надобности прогонять обиду домового уже не было, старый озорник опять за своё. — Чего нет то? Чего нет? Уже маслица для меня жалко? Так и скажи! Уйду к Кощею, вот тогда на тебя и посмотрю! Девичий смех со звоном разошёлся по избушке, даже банник выглянул на улицу с хохотом, только Есеня недовольно, с притворной обидой заворчал, скрываясь в подполе. — Может стоит угостить его маслом? Обижается ведь, — хриплый голос варяга прервал смех Яги, да только улыбки с её лица не убрал. — Для домового масло — что для тебя вино крепкое, вот он и устроил балагурство. Не держит обиды на тебя, об этом и не думай, да и отходчивый он, поворчит денёк-другой и перестанет. Руки девы ловко перебирали лечебные травы, измельчая их и попутно шепча над ними заговоры; на печи закипала вода в корчаге для свежего отвара, а Уббе, вспоминая выходку Есени и наблюдая за ведьмой, улыбался. Более изба не страшила, а все его обитатели казались куда забавнее, чем в первую их встречу. — Ты во двор то выйти сможешь, варяг? Окреп уже, в баню тебе надо, она любую хворь из тела выгоняет, да и рану твою залечит. — Смогу. Голос мужчины прозвучал чуть твёрже обычного. Хоть Мира и лечила его, спасла от Хельхейма, показывать пред ней свою слабость не хотелось. Не видел Уббе суровой ведьмы в лёгком девичьем стане, мягкой походке и нежных руках, а потому и смотрел он на Ягу как и на любую красивую, чарующую своей красотой, деву; потому и скрыл боль в своём теле, если смог скрыть. Порой казалось, что она видит его насквозь; читает мысли, смотря на варяга особым взором под огнём свечи. — Я провожу. Познакомлю с банником. * * * В предбаннике варяг не без боли скинул с тела оставшуюся одежду, стянул с рёбер лоскуты ткани, открывая почти затянувшуюся рану. И как он раньше не замечал? Кровь не течёт, а плоть зарастает так быстро и крепко, что и шрам вряд ли останется. Голова вновь загудела, отказываясь принимать способности молодой ведьмы. И хоть на родину теперь стремится ему было незачем — прибытие в незнакомых краях и чувство, что его Боги более не слышат его, дурманили разум, заставляя считать себя предателем. Взор голубых глаз упал на деревянную лавку, а после тут же поднялся к потолку. Губы растянулись в улыбке, сами промолвили: — Спасибо, хозяин. Чистая рубаха и штаны лежали на лавке вместе с полотенцем. Лохматый седой банник захихикал, кивнул, принимая благодарность и тут же исчез. Уббе улыбнулся, прошёл дальше — в комнату, где стояли бочонки с тёплой водой, а жар будто стал осязаем. Неподалёку лежал травяной веник, который ещё совсем недавно руки Яги ловко сплетали воедино. Если варяг и был здесь чужаком, то заботились о нем явно как о званном госте; сначала это настораживало, подкрепленное деревенскими сплетнями о ближних лесах, теперь же заставляло только высказывать постоянную благодарность и вызывало желание как можно быстрее окрепнуть, чтобы помогать Яге по хозяйству в полной мере — не считать себя должником хотя бы здесь. Уббе присел на лавку, взял деревянный ковш, зачерпнул тёплой воды из бочонка и вылил на себя. Вместе с потоком воды уходили пот и грязь, кожа очищалась, как и всё тело — банник поддавал жара. Кожа белела, затем становилась всё румянее. Не забывая промывать и русые волосы, варяг всё больше лил на тело воду, словно и не вода это была, а целое море, что пенит весла и вместе с тем целебными ручьями наполняет дух силой. Жар гнал прочь все страхи и сомнения, очищал не только тело, но и душу, наполняя последнюю неимоверной лёгкостью. Запах хвои, можевельника и полыни от банного веника, ударил в нос, заставил улыбнуться ярче, а его удары по распаренной коже прогоняли остатки черноты и ломоту тела. — Совсем другое дело, богатырь! А то ишь, как подбитый по зиме волк был, словно в тумане ходил. Сейчас муж то ладный какой! Какая девка глаз на тебя не положит? Банник захохотал, зашуршал вениками на лавке и Уббе улыбнулся. Подхватил полотенце, стал протирать кожу, а после и одеваться. Блаженство, окутавшее варяга с ног до головы, не уходило, а наоборот лишь крепло. Жар пульсировал в крови, тело сияло и искрилось силой. Банник с усмешкой наблюдал и подсказывал, помогал завязать рубаху, не скрывая гордости самим собой. * * * Ночной час запалил в избе Яги десяток свечей. Печь растопилась жарче, подгоняемая хозяйкой. Уже зарумянивались лепёшки с зеленью и творогом, а Мира раскладывала на столе карты, ведя разговор сама с собой. Домовой злился весь час и угомонился лишь когда в избушку сам Еремей Степанович наведался. — И что ж едакое Финист хочет у Кощея выведать, раз сам в Навь полетел? — А кто их бестолковых знает-то, Лешушка? Как был птицей глупомордой, так и остался, ни Явь, ни Навь это не исправит, — пробурчал Есеня, подхватывая горячую лепёшку и обжигая пальцы, продолжая ворчать теперь и на печь. — Колдун в деревне недобрый, недавно к болотнику за бором сосновым приходил, требовал ему служить, плату разную предлагал. Его колдовством Финист обжегся, когда над деревнею пролетал. Решили предупредить Кощея, пока совсем поздно не стало, он то уж точно разберётся. — Мира добавила к заваренным травам горячей воды из корчаги, подвинула ближе к Лешему. — Оно и правильно, не впервой нам на веку с дурью колдовской сталкиваться, справимся. А куда же гость твой делся? Уж свеча догорает, а его и дух скрылся. — В баню отправила. Тело у него молодое, крепкое — быстро оправился, словно и не было ничего, да любому телу тепло нужно, иначе так и будет в себе хворь носить, хоть и не заметит. — Точно бабка твоя говорила, — с тёплой улыбкой вымолвил Леший, вновь вспоминая Беляну добрым словом. — Она всегда теплом, да светом выхаживала, мудрой Ягой была. — Ягоды твои больно хороши, Еремей Степанович, — улыбнулась Мирка, пробуя клюкву принесенную Лешим в гостинец. — Да и ночь сегодня славная, Луна вот-вот переродится. Тему гостя хотелось оставить и более лишний раз не заводить. Сложнее Мире было сдержать себя с каждым днем, прожитом в компании молодого мужчины, а какие старания девица прилагала к тому, чтобы лишний раз не засматриваться на него, не прикоснуться к голой коже да не лечения ради, а из-за дурного влечения — и говорить не стоило. — И настанут последние зимние дни. Люди начнут в леса ходить, глаз да глаз за всем. Быстро время бежит, да стар я стал совсем. — Рано тебе ещё о старости думать, да преемника искать, Лешушка, ой рано, — Есеня потянулся к ягодам уже без былой ворчливости, а Яга, для удобства и в знак заботы, подвинула миску к нему ближе. К половине своей подходила вторая свеча. Еремей Степанович уж давно скрылся среди пушистых елей и стройных осин — не хотел знакомиться с добрым гостем Мирки в своём настоящем облике, да пугать молодца густой шерстью на руках и рогами на голове. Есеня, отведавший сытный ужин, уж сопел на печи, а девица, взяв кумган с молоком и накинув на плечи короткую, безрукавную шубейку, вышла во двор — угостить лесных животных, что крутились вокруг избушки и днем, и ночью, не страшась никого. Небо освещали мерцающие звезды, а свежий холодный воздух ударил в нос, заставляя насладиться ночной тишиной, прочувствовать её телом. С дальних болот и ягодных полян протянулся густой, молочный туман и лес, будто живой, встрепенулся ему навстречу, засиял серебром. Босые ноги чувствовали как земля дышит, слух тревожили пробегающие зайцы и ежи, фыркающие под порогом. Стрекот сверчков звучал единой песнью с голосами русалок на ближнем озере. Мира улыбнулась, расправила плечи, разминая спину и спустилась к пустой миске с молоком возле порога. Налила ещё — ночные гости зафырчали громче, словно благодарили, задергали носами и ушками. Обережные знаки над крыльцом засияли, наполнили дом теплом и спокойствием; заставили и девицу позабыть о заботах, что ждут её на утро. Яга присела на ступеньки, отставила кумган в сторону. Ветер стих, а воздух стал слаще, теплее. Отчего-то до жути захотелось Мире зарыться носом в меховой тулуп, ощутить молодецкий запах и крепко-накрепко обнять того, что не оставляет мысли пустующими последние дни. Сердце трепетало от предвкушения, вспоминало тёплые яркие рассветы на русальную неделю. Представляло, как будет Мирка прыгать через пламя костра, как огненные языки обожгут пятки, как вновь польётся рекой вино из спелых ягод. Представляло и как крепкие мужские руки подхватят в горячие объятия, прижмут к груди и вновь она заглянет в голубые глаза напротив, но уже свободно, не страшась отказа. Представило горячие губы, что манят поцеловать. Душа запела, возник перед глазами облик Уббе, словно в видении. Уббе? Поправив меховую накидку, сшитую по-варяжки, совсем не знакомо украшенную рунными связками, Уббе присел на ступеньках рядом. Совсем близко. Да так, что Мира слышала его дыхание и биение сердца слишком отчётливо. Закрутился вихрь из дурмана, собственных чувств и колдовских огней. Удивительно приятное тепло, обжигая, побежало по телу как только варяг дотронулся до распущенных девичьих волос, откинул их назад, открывая для себя лицо Миры в полутьме. Голубые глаза смотрели на неё открыто, честно, без дурных помыслов. Девица поневоле своей вновь залюбовалась. Иная красота в нём была: северная, статная. Веяло от варяга мужеством и мудростью, такой, какой она никогда в других мужчинах не видела. Мира разрывалась на части, как и любая молодая девица в её возрасте, не знала куда деваться от тревоги и томительного ожидания следующего мужского касания. Все внутри смешивалось, заставляя беззвучно кричать внутри себя. Слепые мечты ведьмы выглядели жалко. Погубит она себя, если не научиться брать свои чувства под контроль. Седмица-другая и чужеземец покинет её, отправиться под звонкие песни волн на родные земли, а Мира останется здесь, продолжит стоять на границе миров и делать то, что должна. И всё равно сердце уже решило всё за неё саму. Не могла она не позволить себе полюбоваться на варяга без лишних глаз: когда они только вдвоём, когда он смотрит на неё с таким же интересом. — Не замёрзнешь? Пухлые губы растягиваются в улыбке, тотчас она забывает сомнения, раздирающие душу стаей чёрных воронов. Мира лишь пожимает плечами, хотя внутри возникает острый вопрос: "как можно ощутить мороз на коже, когда ты сидишь так близко?". Руки варяга вновь неосознанно тянутся к ней — неизведанной, непонятной, притягательной; мягко перебирают девичьи волосы, что проходят сквозь пальцы точно мягкий шёлк. Ведьма не отстраняется, лишь наблюдает взволнованно, без страха. С трепетом приоткрывает губы, когда рука мужчины мягко ложиться на её шею, поглаживая кожу и прикрывает глаза, когда талию обжигают крепкие руки. Объятия дурманят — Мира прижимается ближе, не думая о последствиях; кладёт голову на мужское плечо и чувствует прикосновения к пояснице, что не позволяют себе более, чем стоит, лишь бережно гладят, согревают и прижимают ближе. * * * Спокойствие захватило разум, лишая сновидений и награждая крепким сном. Лишь изредка, сквозь ночной мрак, варяг чувствовал касания нежных рук на своей груди, что протирали рану и бережно закрепляли лоскуты ткани на ребрах; слышал шёпот — нежный, заботливый; чувствовал как боль из тела выходит с каждым вздохом и возвращался в сон. Огромные дубы за окном скрипели, завывал ветер, но весна не отступала — золотые лучи тёплого солнца ярко освещали комнату и били в глаза, заставляя скорее проснуться. Позднее утро было в самом разгаре. Вставать не хотелось, но за слюдой в окне промелькнули волосы, засияли точно золото на солнце и взбодрили Уббе лучше ушата с ледяной водой, вылитого на голое тело. Варяг откинул одеяло, рывком встал с постели. Есеня, сидевший за столом, засмеялся — по-доброму, без издёвки. — Небось влюбился, окоянный? Показались белые зубы, щеки совсем немного отдали румянцем, точно после кружки крепкого мёда, Уббе засмеялся. Мотнул головой, мол: "нет, конечно нет", а сам вновь заставил прошлый вечер пронестись пред глазами. Вспомнить мирное сопение ведьмы на своём плече и шёлковые волосы, что сами ложились в руки. Понимание настигло быстро, но было откинуто в дальний, самый тёмный угол. Чем дольше он видел эту деву, тем больше она его восхищала и тем больше он хотел быть с ней рядом. Однако Великим Норнам, плетущим нити его судьбы, одного его "хочу" было мало и Уббе прекрасно это понимал, лишь хотел как можно больше насладиться летящим ведьмовским телом и заботливым взором. — А зря, варяг, девка то Мира ладная, умная, а уж сколько молодцев порог избы отбивали, то и не сосчитать, даже не смотрели, что бабка её ведьмой была, да и сама она не обычная, не деревенская красавица, а лесная. — Любовь — смерть долга. — Иногда любовь и есть долг, бестолковая ты голова, — домовой вздохнул, махнул на варяга рукой, отпил чая, — Ну? Чего расселся? Во двор хоть выйди. Холодная вода взбодрила, капельками оседая на шее и груди. Уббе накинул рубаху, поверх — меховую накидку. Лес встретил щебетом неугомонных птиц и белыми хвостами молодых косуль, что щипали траву на поляне пред избой. Мира, точно древняя Богиня Лесов, смотрелась в этих краях невероятно дивно. Ступени крыльца лишь едва скрипнули и ведьма обернулась, вновь наградила мужчину мягкой и тёплой улыбкой, что в самые холодные зимние ночи способна греть не хуже бушующего пламя. Ни сомнений, ни растерянности — она помнила вечер, помнила объятия крепких рук, но не жалела, не собиралась делать вид, будто ничего и не было. — Как твоё здоровье? Светлые волосы едва колыхнулись, вновь отдали золотом на свету и Уббе невольно засмотрелся. Мужчина склонил голову, улыбаясь ей в ответ, борода едва задела оголенный ворот; глаза слегка прищурились, лёгкие морщинки паутиной легли вокруг, превращая бесстрашного берсерка в самого славного мужчину, что Мира когда-либо видела. — Мне однозначно стало лучше и я благодарен тебе за это. Я бы отправился в Хельхейм, если бы не твоя доброта и сила. Кажется, если бы у Яги была возможность засветится от счастья, то она бы определённо сделала это сейчас. К бледной коже в тот же момент прилила краска, но взгляд остался всё таким же спокойным, направленным в голубые глаза мужчины без стеснения. — Спасибо за добрые слова, варяг. Но Хельхейм? Что это? Уббе усмехнулся, совершенно беззлобно, лишь с долей забавы, что ему предстоит рассказать Мире о своей вере словно малому дитя, как совсем недавно рассказывал Есеня про Богов Руси самому варягу. — Ты ничего не знаешь о моих Богах? Мира помотала головой, получше закрепила меховую накидку на своих плечах; только хотела нагнуться за вёдрами, чтобы идти за водой под рассказ мужчины — как он тут же их подхватил. — Идём, я принесу воды и расскажу обо всём, что тебе интересно. — сказал мужчина, направляясь к калитке невысокого деревянного забора. — Я справилась бы и сама. — Я знаю. Только помочь хочу, заодно и окрестности покажешь, вдруг опять блуждать придётся. Озорные лешачата показались из-за кустов как только Уббе шагнул за двор и Яга улыбнулась. Уж больно нравился Навьим пришлый чужеземец, а значит и Мирка не ошиблась, и карты её, переданные от бабки. Доброе у него сердце, хоть и руки в крови испачканы. * * * Молодой серый волк вытянул морду вперёд, занервничал, зашкреб лапами по полу старенькой охотничей избушки — Еремей Степанович поднял небывалый шум, забегая в хижину. Едва живой оленёнок на руках Лешего истекал кровью, совсем маленький, и года нет. Люди в деревне голодали, эхо прошедшей битвы и потеря мужей на службе у князя — лихо ударила по деревне. Давно уговор был у местных и Лешего, что младых зверей обижать нельзя, а без острой необходимости в лес соваться вообще не стоит. Только что дуракам докажешь, да ещё и голодным? У каждого хата с краю и беды лесных их не волнуют, потому и выводка осеннего не жалко, разве ж их сердце разрываться будет? Разве ж их ребёнка под стрелы пустили? С великой нежностью крепкий мужчина положил оленёнка на лавку; ругался, шукал в своих закуточках чего полезное, да только всё без толку. Совсем отчался, а волк сразу к Лешему подошёл, заметив печаль в глазах; ткнул мокрым носом в ладони, посмотрел верно — приказа ждал. — Беги к Яге, Зверь, да поскорее беги. Серый рванул в лес через могучий тёмный бор. Солнце уж давно оставило эти края, скрылось за окоём, давая свободу Навьим. Волчьи глаза зорко смотрели вперед, лапы перебирались через бурьяны ловко и быстро, словно и не было ему в лесу равных, пока Потапыч ото сна своего не пробудился, да из логова не вылез. Вскоре уж и изба видна стала на пригорке, и река вблизи зашумела, только Зверь остановился, перемнулся с лапы на лапу. Запах чужой, но не злой. Сомнения пригладили хищника по серой макушке, но просьба Хозяина Леса остудила — заставила прыгучими лапами быстро миновать кусты, а после и запрыгнуть на порог избушки. Древесина под его весом лишь слегка прогнулась, когти провели по двери, а следом раздался вой. Яга нужна была его хозяину срочно и молодой волк понимал приказ лучше некоторых смышленных дружинников — зашкреб лапами сильнее, позвал ведьму на улицу жалобным скулящим воем ещё громче, пока дверь избушки для него не открылась. Мира взглянула на молодого волка с непониманием. Еремей Степанович, уж как плохо бы ему не было, всегда наведывался сам, а тут воспитанника прислал — сам бы Зверь не прибежал, не в его духе. Как только хотела ведьма присесть, поравняться с волком, услышать его, как тут же в сенях показался Уббе и аккуратно охватив ведьму за локоть, завёл её за свою спину. Упругие лапы Зверя чуть пригнулись, будто готовясь к нападению, разошёлся серый в грозном рычании. — Ульв...Где меч мой, Мира? Яга встрепенулась как от прохладного дождя за неделю перед Купалой, мотнула головой и выскользнула из-за спины мужчины, встав между хищником и варягом. Девичье сердце трепетало, было приятно видеть, как добрый молодец готов тебя защищать, но времени для этого не было и холодный ведьмин рассудок тотчас взял Миру под контроль. — Нет тебе надобности в мече, это Зверь, его здесь все знают и не просто так он пришёл. Теперь уже варяг не скрывал своего удивления, никак он не мог свыкнуться с тем, что во владениях ведьмы всё не как у остальных людей. Дева же присела, погладила серого по голове и закрыла глаза — вслушалась, приоткрылась звериному сознанию, увидела всё, что нужно было. Соколицей Яга полетела к лавке, наспех накидывая меховую накидку; схватила пучки трав, подвешанные над окошком, кидая их в мешочек. — Что случилось? — Уббе выглядел растерянно, но под ногами не путался, лишь начал тоже собираться, наблюдая за девой. — Лешему помощь нужна, я не долго. — Я с тобой. Солнце давно село, одной с ним идти опасно. Серый предупреждающе зарычал, но Мира лишь едва кивнула, копошась в сундуке и быстро его закрывая. Все мысли были о маленькой животинке, что ждёт её в избе Еремея Степановича и до склочек Уббе и Зверя, а уж тем более до их разногласий, дело ей и вовсе не было. * * * Еремей Степанович сделал глоток отвара на ромашках, присел на лавку, со спокойствием вздыхая. Серый примастился к нему, потёрся о ногу хозяина, получая свою долю похвалы и всё ещё недовольно исподлобья глядя на варяга. Мира улыбалась, аккуратно поглаживая оленёнка по спине напоследок и наливая в кружку ромашковый отвар для Уббе. — А я смотрю, вы подружились со Зверем-то, а, варяг? Теперь, когда все страхи и злоба отступили, Леший с ехидством наблюдал за своим гостем и волком. Яга поднесла варягу кружку и присела на лавку между Зверем и северянином. Волк всё ещё дурковал, будто специально провоцируя Уббе, а тот и не отставал от провокаций: то резко взмахивая рукой, то двигая ногой, смотря на оскал серого. — Ночь-другая возле печи и всё сладится, будет ещё в лесу с ветром наперегонки носиться. Оленёнок тихо сопел на соломе вблизи печки, изредка дергая ушами. Теперь Уббе увидел как лечит его новая лесная знакомая; теперь понял как раны его затянулись так быстро и как Мира унимает боль. Еремей Степанович смотрел на Ягу с добротой и благодарностью — хорошую же преемницу оставила прошлая Яга, сильную, смышленую. — Вот уж сделала дело, Мирка, чтоб мы тут без тебя все делали, я и ума не приложу. Спасибо тебе. Девица улыбнулась и слегка кивнула, принимая благодарность. Подлечить зверюшку быстро, как она планировала и рассказывала Уббе — не получилось, уж скоро должен был показаться рассвет и пробудить лес, но сейчас такие мелочи её мало интересовали, ведь главным было спасение маленькой, но такой важной части леса. Варяг же при лечении оленёнка тоже не выглядел беззаботно, Мира чувствовала как он нервничает. Думал — темный лес русичей ли на него так влияет или компания нечисти? Но всё одно, раньше не было бы ему дела до малой животинки, а сейчас переживал, места себе не находил, когда Яга раной занималась, даже молодого волка дразнить переставал. Сдерживать истинный облик, с мехом на коже, да маленькими рожками пред рассветом становилось сложнее. Года не те, да и переживаний уж слишком много навалилось на седую голову. Мира заметила, взглянула на мужчину и едва заметно, с пониманием, кивнула. Леший вновь улыбнулся, удивился до чего же дева умная оказалась, да чуткая, всё никак привыкнуть не мог, что в младой девичьей голове не ветер гуляет, а по телу не совсем людская кровь кипит. — Я ещё забегу к тебе завтра, Еремей Степанович, посмотрю как лечение пошло, а сейчас мы пойдём, и так задержались. В благодарность Леший всучил ведьме корзинку ягод с дальних болот и немного грибов — Уббе вызвался нести всё добро в избу сам. Постучав тросточкой, распутал Хозяин тайные лесные тропы до избы Яги, быстрые, да ровные. Варяг только на обычии русичей всё смахнул, а Мира сразу увидела, поблагодарила и вышла с опушки старенькой избы, ведомая по тайным тропам прячущимися лесовиками.