Отче(т)

Краснодарский край, Новошахтинск, 1997 год              Летнее утро неторопливо ступало по сонным улицам, свежее и нежное. Сытые птицы заливались среди сочной листвы, пока ещё не расцелованной палящим полуденным солнцем. По бульвару неспешно катился первый трамвай, мелодично подпевающий звонком синицам и расшумевшимся воробьям.              Люба сладко извивалась под тонкой простыней. Будильник помалкивал, до девяти было ещё далеко, но уже хотелось вскочить, бежать, смотреть, трогать, ощущать. Она высвободилась из сонных объятий тёплой кровати, на цыпочках проскользнула по коридору в ванную. Лицо, свежее юное лицо ещё хранило последние мгновения сна, но глаза уже были широко раскрыты, руки нетерпеливо дергали кран, включая воду. Фыркая под ледяными струями, Люба думала:              «В университет мне надо к одиннадцати. Отдам документы, потом уйма свободного времени. Дойду до парка, в библиотеку. Ой, надо будет в обед забежать к тёте…» Она нежно закрыла кран и потянулась за полотенцем. Тетя Маша была троюродной сестрой её матери. Несмотря на зыбкие родственные связи, она радушно приняла племянницу, приехавшую поступать на медицинский.              Тетя Маша походила на бледную рыжую натурщицу, сошедшую с картин прерафаэлитов. Длинные каштановые волосы густым водопадом спускались по спине, скрывая широкие круглые бедра, неслись густой волной дальше, до самых коленей. Тощая Люба со своими прозрачными руками и жилистыми ногами выглядела несуразной рядом с этой феей. По вечерам тетя садилась перед пузатым телевизором, вооружившись большой мягкой щеткой, перебрасывала отливающую медью темную копну через плечо и старательно расчесывала каждый локон. Фоном шла передача по федеральному каналу. Она смотрела, что нравилось, слушала, что хотелось, смеялась и плакала тогда, когда ей это требовалось. Для Любы, пережившей разные стадии принудительного воспитания, тетя Маша казалась чем-то средним между анархистом и всесильным богом. Наблюдение за вечерними прихорашиваниями стали для неё обязательным ритуалом. Тетя не только искусно вычесывала свой невероятный хвост, она рассказывала истории.              У неё не было мужа. Зимним вечером в начале девяностых тот вышел в магазин, и больше его не видели. Тетя Маша бросила все силы на поиски, но знакомые и милиция только разводили руками: человек растворился в ночной прохладе. Оставалось надеяться, что когда-нибудь супруг вернется, и первые пять лет тетя жила этой верой, оберегая дом и воспитывая дочку. Тетя Маша обладала огромным сердцем и, будучи брошенной в холодную неизвестность, продолжала искренне и беззаветно любить весь мир, и тот отвечал ей стеснительной взаимностью. Катя, её дочь, закончила ВУЗ, вышла замуж и уехала жить куда-то в Африку, откуда регулярно присылала письма с подробными рассказами о своей жизни, цветными открытками и фотографиями. Кроме того, раз в месяц поступали денежные переводы, на которые тетя Маша могла вести скромную, но комфортную жизнь.              — А потом, Любочка, пришло такое спокойствие, знаешь, как будто он и не уходил никуда, был рядом, просто я его не могла увидеть, только почувствовать, но вся моя суета не позволяла сосредоточиться на важном. Когда Катюшенька уехала, то я ощутила, что Игорёк тут, рядышком. Иногда готовлю и так смешно становится, будто шутку его услышала, и в голове звучит она звонко-звонко, и я смеюсь.       — Новостей больше не было? Может, умер он? Или живёт где-то под другой фамилией?       — Я в начале искала, потом не до того было, свои заботы, а затем и чувство появилось, что он со мной. Решила, зачем беспокоить прошлое, когда у меня и в настоящем хорошо всё. Не хочу пугать своё счастье, неуважение к нему показывать, понимаешь?              Люба кивала своему отражению в зеркале, вспоминая этот разговор. Она лучше всех понимала, как важно беречь хрупкое счастье. Поэтому она ценила свободу, попавшую в её руки после переезда. Нет, она больше не вернётся в Новошахтинск, где всегда чувствовала себя зажатой, закрытой в тёмной кладовой. Она боялась, что станет одним из многочисленных привидений этого города, боялась, что никогда не сможет вырваться из липкой паутины стыда и долга, которые ей годами навязывали. Сев в автобус, она ощутила, как натянулись нити сдерживающей её сети, а проехав первые сто километров, услышала, как лопнуло несколько белесых струн внутри. Ей стало весело от осознания, что прошлое ощерилось всеми рядами острых зубов, но неспособно вцепиться и уволочь её назад. Конечно, оно продолжает скалиться и завывать где-то далеко, за сотни километров, но Люба будет от него держаться как можно дальше.       «Никогда не вернусь, никогда, никогда, никогда».              Когда она вышла на станции в Ростове, горячий летний воздух обжег лёгкие, и это привычное с детства чувство показалось настолько новым и ярким, что она засмеялась, ощутила, как перестаёт быть прозрачной, обретает власть над своим телом и духом. Ростов был перевалочным пунктом, за которым раскатывалась потрескавшаяся дорога в Краснодар. Любу ожидали второй автобус, поиск тётиной квартиры в незнакомом городе и робкая надежда, что та её пустит на время поступления, поскольку до этого Люба не смогла ей дозвониться. И тетя Маша не просто пустила к себе, а предложила не возвращаться в Новошахтинск после экзаменов, провести лето в городе, посмотреть достопримечательности, отдохнуть и «насладиться сполна юностью, пока есть такая возможность».              Полотенце отправилось на крючок. Бежевая махра поблескивала редкими капельками. Тусклая лампа освещала узкое лицо, тёмные волосы и не менее тёмные глаза.              «Интересно, а я красивая? - промелькнуло в её голове. Мысль была настолько непривычной, что Люба на секунду решила, будто она и не её вовсе. Приблизившись к зеркалу, она осматривала каждую деталь, прикидывая, могут ли эти черты понравиться. - У меня большие глаза. Наверное, это красиво. Ресницы могли быть и погуще, хотя и так сойдёт. Нос… нос как нос, не очень большой, не очень маленький. Губы бледноваты. И кожа… кожа чистая, без прыщей или веснушек».              В коридоре послышались шаги, раздался робкий стук в дверь.              — Любочка, ты завтракать будешь?       — Ой, я вас разбудила?       — Нет-нет, что ты, я рано встаю. Завтракать будешь? Я оладушек напеку.       — Не стоит так беспокоиться!       — Я тоже буду есть, - Люба почувствовала, что тетя Маша улыбается, - так что и вашим, и нашим.       — Тогда буду.       — Славно, славно…              Легкое цоканье домашних туфель удалилось в сторону кухни. Люба в последний раз посмотрела в зеркало, как бы отыскивая то, что могло быть особенно выделяющимся. Оттуда смотрела тощая абитуриентка с тёмными волосами ниже плеч.              — Определенно не роковая красотка, - пробурчала та и покинула ванную.              На кухне шумела готовка. Весело позвякивал венчик по эмалированным бокам миски, на чугунной сковородке нетерпеливо потрескивало масло, тесто с нежным «п-ш-ш-ш» собиралось в ароматные кружочки, которые за несколько минут покрывались румяной корочкой. Люба перехватила несколько оладий, пока те были обжигающе горячими, и, наскоро выпив чай, побежала собираться.              — Теть Маш? - крикнула она из своей комнаты.       — Что такое, Любочка?       — К вам в обед сегодня зайти?              Тетя сидела на повернутом стуле так, чтобы видеть коридор и дверь в Любину комнату.              — Нет. Гуляй, город смотри. У меня свои, женские дела, - она откинулась на спинку стула, покачивая ногой в розовом туфельке. - Мне соглядатаи для этого не нужны.       — Тетя Маша! Неужто у вас свидание? - Люба высунула голову в коридор.       — Любочка! Какие свидания в моем возрасте! Нет, но встреча интимная, поэтому пойду я на неё одна.              «Интимные встречи» были походами в ближайший магазин, где тетя Маша могла самозабвенно болтать с другими интеллигентными дамами на пенсии, обсуждая последние детективы и криминальные передачи, которые в избытке показывали по телевизору. После этих свиданий она возвращалась весёлая и возбужденная, со свежей программой, в которой обводила мягким карандашом интересные показы. Порой карандаш смазывался, слизывал часть букв и цифр, но тетя помнила, что собиралась посмотреть, а программка была многолетним ритуалом, который ей нравилось проводить со свежим выпуском газеты. Люба в последний раз осмотрела комнату, проверяя, что ничего не забыла, подхватила сумку и поспешила в летнее утро.              До института можно было дойти и пешком, но Любе нравилось кататься на трамвае. Она с нетерпением ждала его приближения у дома Маршака, то и дело оглядываясь на двухэтажное здание, схожее с краснолицей домоправительницей, будто смущенной своими запыленными манжетами-рустами. Кружевная зелень тонких лип отбрасывала замысловатые тени на асфальт, фасад дома и на саму Любу. Наконец пустую улицу огласил мелодичный звон, затормозил состав и с легким скрипом открылись двери. Люба быстро устроилась у исцарапанного окна, наблюдая за утренним городом.       Показалась «Александрия» с её резными наличниками, белоснежной ротондой и вытянутым жестяным куполом. На его вершине огромной шпилькой темнеет луковка, больше похожая на мешочек, оброненный рассеянным великаном. Трамвай мягко повернул на улицу Коммунаров, неспешно двинулся дальше, мимо рынка, бань Виноградского, чьи кирпичные стены выгорели добела и мутные глаза окон провожали шумного проезжего. Вот уже виднеется потускневший дом издательства «Казбек», где когда-то ютились слова мудрые и несмышленые, минута, и он остался позади. Дальше вдоль одноэтажных домиков, садов с пышными деревьями, склонившими упругие ветви под тяжестью налившихся яблок. На Советской Люба вышла и с удовольствием вдохнула южный воздух. До института оставался квартал, и она неспешно пошла в нужную сторону, рассматривая низенькие строения, прижавшиеся друг к другу разноцветными боками: белыми, зелеными, розовыми; каменными, кирпичными и деревянными. Жестяные крыши поблескивали на солнце, а черепичные томно подставляли ему свои потемневшие бока.              Над главным входом Кубанского меда переливался витраж с красным крестом, а выше по-доброму смотрела Казанская Божья Матерь. Люба читала историю основания университета и знала, что ещё выше была небольшая башенка с крестом. В период электрификации этот крест украшали проводами с лампами. Когда же наступал вечер, включали освещение, и, освещенный лампочками звезд, он дарил надежду всем, кто мог его увидеть.              — Очень красивое здание с прекрасной историей, - Люба вздрогнула и обернулась. За её спиной стоял молодой человек, внимательно рассматривавший икону под крышей. Он перевёл взгляд на Любу, и по её спине побежали мурашки. У него были тёплые, пронзительные карие глаза, которые смотрели на неё приветливо, но чувствовалось что-то ещё, чему Люба не могла подобрать название. - Простите, я не представился. Валентин, - и он протянул правую руку.       — Любовь, - она подала в ответ свою, стараясь держать её одновременно твердо и нежно. Валентин дотронулся до кончиков её пальцев и аккуратно качнул ими вверх и вниз. Старомодный жест, оставшийся в черно-белых фильмах и воспоминаниях пенсионеров, от которого сердце Любы пропустило несколько ударов. Какой галантный молодой человек!       — Вы гуляете или с какой-то определённой целью оказались тут? - Валентин не отпускал её руку. Солнце любезно подсветило ему глаза, окрасив радужку тяжелым золотом. Не той благородной краской, которой облицовывают купола церквей, скорее тяжелой медью, какой светится солнечный диск во время затмения.       — Я пришла сюда по делу, - Люба освободила руку, надеясь вернуть и самообладание. Сердце предательски колотилось у горла, и она чувствовала, как её щеки розовеют. - Поступаю. А вы?       Валентин улыбнулся. Один зуб выпирал, предавая улыбке нечто потустороннее. «Азазелло», - подумала Люба.       — Удивительное совпадение! Я тоже пришёл поступать, - зуб скрылся за полными губами. «Ими бы целовать лепестки роз», - пронеслось у неё в голове.       — Пойдёмте вместе? - продолжил Валентин и выставил локоть. Люба аккуратно положила свою руку, приблизившись к Валентину слишком близко и коснулась своим бедром его бедра. Воздух накалился и стал невозможно густым, чтобы им дышать. «Надеюсь, внутри легче, иначе я рискую шмякнуться в обморок».              Холл старого здания оказался достаточно прохладным, чтобы Любина голова немного остыла. «Нельзя расклеиваться на глазах у первого встречного. Может, он так со всеми девушками общается. Привычка. Или воспитание, - убеждала себя Люба. - Так легко терять голову! В конце концов, Любовь, ты собираешься быть врачом! Тебе понадобятся и терпение, и самообладание, и умение держать лицо!» Она кивала своим мыслям, пока Валентин вёл её в приёмную комиссию. Он о чём-то рассказывал, но Люба не слушала, стараясь угомонить сердце, стремившееся получить золото в соревновании по чечетке. Немного успокоившись, она начала разбирать слова:              — …сперва девушки из церковных семей, а потом люди со всего города… - похоже, Валентин рассказывал об университете. - После Первой Мировой было ещё ничего. Студентов набрали, но до конца обучения дошло меньше половины. Время голодное, люди шли учиться за паёк, а когда выдача кончалась - бросали. После Второй мировой здание восстанавливали студенты, ученики и сочувствующие, но домовую церковь и башенку не возвращали. Открыто никто об этом не говорит, но я уверен, что это был политический вопрос. - Люба отметила, что у Валентина был очень приятный тембр голоса. Говорил он неспешно, расставляя акценты и паузы так, будто это был не будничный разговор, а хорошо подготовленный доклад.       — Откуда вы всё это знаете? - сердце успокоилось настолько, что к Любе вернулась способность разговаривать.       — В свободное время почитываю что-нибудь эдакое, - снова улыбка Азазелло. – К примеру, о старинных зданиях. Вы как сюда шли?       — Я на трамвае ехала, от дома Маршака.       — Обратили внимание на «Александрию»? – Люба кивнула.       — Вы знаете, что раньше это был доходный дом, а потом он стал ткацкой фабрикой? «Александрия» обшивала если не половину Союза, то большую часть Краснодарского края, - и снова кивок. По лицу Валентина читалось, что он старается произвести впечатление на новую знакомую, поэтому перебирал здания на маршруте трамвая, проверяя Любину реакцию на то или иное название.       — А дом Нищих? Там сохранилась домовая часовенка, - он замялся, - точнее, башня с луковкой, которая символизировала эту часовню.       — Не припомню такого…       — Как! Оно в двух шагах отсюда! Любовь, вы просто обязаны со мной прогуляться до этого дома, - они остановились у дверей деканата. Лицо Валентина было твердым, но губы подрагивали, сдерживая очередную улыбку.       — Если обязана, то, конечно, я прогуляюсь с вами, - кокетливо ответила Люба. Она аккуратно высвободила свою руку и разгладила невидимую складку на юбке, - но только до дома. После у меня дела, - одарив своего спутника томным взглядом, она постучала в дверь.              ***       Белые стены Дома Нищих приобрели сероватый оттенок, бурели пятнами не то грязи, не то потемневшего цемента, которым замазывали трещины в фасаде. Плачевное состояние стен оттенялось разнообразием окон: с десяток прямоугольных с облезлыми рамами вели в жилые комнаты; правее - два махоньких чердачных, под которыми жмурилось выбитым стеклом большое подъездное. Из середины дома выпирал железный балкон, усыпанный оспинами ржавчины. Валентин указал куда-то наверх, и Люба проследила за его рукой.              — Видите черную луковицу?       — Нет, но вижу какие-то палки…       — Тогда давайте отойдём на противоположную сторону… Вот, отсюда должно быть лучше… Палки - очертания креста. Он как раз на куполе, а тот на небольшом возвышении-башенке. Внутри была домовая церковь.              Люба поежилась. Хоть они стояли через дорогу, но из арки, из подъезда, от окон – от всего дома тянуло холодом, гнилью и человеческим горем. Руки покрылись мурашками. Она посмотрела на своего спутника. И чего он нашёл в этом жутком домишке? Развалины…              — Валентин, я выполнила своё обещание. Теперь мне пора идти.       Она поймала его невидящий взгляд. Казалось, он и забыл, что в двух шагах от него стоит живой человек, потом пелена спала и Валентин понимающе кивнул.       — Конечно. Не буду вас задерживать.       — До свидания.       — Да… - он продолжил отрешённо рассматривать стены старого дома.              Люба махнула рукой на прощание и поспешила в сторону библиотеки. Холод Дома Нищих сменился досадой. Неужели она совсем ему не понравилась? Он с таким воодушевлением с ней говорил в университете, а потом больше интересовался архитектурой, чем девушкой, которую позвал на эту архитектуру посмотреть.              «Странный. Очень странный, - подумала Люба. - Как можно так бестактно себя вести! А на вид приличный. Кланяется, ручки держит. Фу!» Она дернула головой, отгоняя навязчивые мысли о Валентине. Те продолжали ползти в голову: его чудаковатая улыбка, широкий размах плеч, будто он всю жизнь занимался плаванием. «Да если и занимался, что такого? Обыкновенный выскочка! Любовь, не забывай, зачем ты приехала в Краснодар. Один молодой человек не может и не должен настолько занимать твои мысли. Из-за него ты можешь уехать назад, хочешь этого?»              У дверей библиотеки она несколько раз глубоко вздохнула, чтобы выветрить последние воспоминания о странном знакомом, одернула сбившуюся юбку и толкнула тяжелую дверь. Та скрипнула, предупредив библиотекаршу о новом посетителе. Пухлая девушка в круглых очках оторвалась от формуляров, доброжелательно посмотрела на вошедшую гостью. Люба уже несколько раз приходила сюда и знала двух постоянных бабушек, сменявших друг друга, а эту девушку видела впервые.              — Здравствуйте! Чем могу помочь?       — Здравствуйте. А Нина Сергеевна сегодня не работает?       — Нина Сергеевна в отпуск отправилась, привести в порядок свою летнюю резиденцию, - девушка хихикнула, - грядки полоть и картошку обхаживать. Я подменяю её ближайший месяц. Вы что хотели?       — Знаете, мне бы книжку.       Библиотекарша приветливо ожидала продолжения, но Люба молчала, растерянно хлопая ресницами. Не получив ответа, девушка бойко засыпала вопросами:       — Жанр?       — Наверное, приключения.       — Стивенсона читали?       — Конечно! Очень его люблю!       — Твен?       — «Тома Сойера»? Да, тоже понравилось.       — «Кортик», «Бронзовая птица»?       — Ещё в школе…       — Может, хотите что-то из Стругацких?       — Нет. Мне бы что-то околоисторическое, как «Остров сокровищ» или «Граф Монте-Кристо».       Девушка наморщила носик, от чего стала похожа на летучую мышь, почуявшую спелый фрукт.              — Есть одна книжка. Любите Африку?              Люба вспомнила красочные открытки тети Маши. Особенно ей нравилась карточка с районом Бо-Каап, где улочки сверкали отполированными булыжниками, а у каждого фасада был свой цвет. На обратной стороне открытки красовалась заметка от Кати. Изначально дома были белыми, но коренные жители, ущемленные переселенцами настолько, что приходилось выкупать собственную землю, перекрашивали их, когда получали права на владение. Они демонстрировали соседям и всему миру, что теперь у них есть дом, с которым они могут делать всё, что пожелают.              — Интересно почитать.              Библиотекарша кивнула и зарылась в карточки, что-то бормоча. Толстые очки сползли на кончик носа. Люба задержала дыхание, опасаясь, что они упадут и разобьются. Через несколько долгих секунд девушка вернула их на прежнее место и пошла в сторону шкафов с книгами, сжимая в левой руке небольшой кусочек бумаги. Когда она отошла достаточно далеко, Люба шумно выдохнула, после чего принялась рассматривать обшарпанную столешницу. Та была исцарапана разными посланиями: «П - наше всё», «Сколько вы дадите за это утверждение?», «Несогласным давали путевку на Урал», «Кто разрешил стучать?», «Тишина - должна», «Кому и что?» и другие. Девушка вернулась и положила перед Любой небольшую книжку в мягкой обложке.              — Вот. Здесь один голландец рассказывает о своих похождениях в Кейптауне. Мне кажется, что это ближе к женскому любовному роману, но книга написана по реально существовавшему дневнику, так что какая-то историческая точность есть, - она улыбнулась, - но, скорее всего, как у Дюма.              Люба с сомнением посмотрела на обложку. На невесомых волнах покачивался трехмачтовый акварельный корабль.       — Если не понравится, то сдадите её назад.       — Действительно. Спасибо!              ***              Вечер быстро окутывал хитросплетения улочек, как бывает только на юге. Полчаса назад редкие солнечные лучи ещё освещали пустеющие переулки, и вот уже горячая темнота разлилась по черному асфальту. Неровный свет фонарей гнал её с центральных улиц в глубь района, заталкивал в щели между домов и гаражей, а она тянула оттуда свои колючие ветви, норовя схватить зазевавшегося прохожего и забрать в иную вселенную.              Тетя Маша готовилась к вечернему ритуалу. Она забралась с ногами на диван, положив рядом мягкую расчёску, пульт, блокнот и ручку. На журнальном столике стояла большая кружка с дымящимся чаем. Когда вошла Люба, телевизор тихо шуршал новостной программой. Синее мерцание экрана смешивалось с тёплым светом торшера, из-за чего комната казалось декорацией к космическому спектаклю. Люба заняла одно из кресел, и тетя Маша увеличила звук.              — Мне об этой передаче сегодня говорили. Ужас! – она бросила пульт и взяла расческу. Её внимание сосредоточилось на говорящем квадрате.       — И о чём сегодняшний ужас? – Люба зевнула и запоздало прикрыла рот ладонью. Нехорошо пренебрегать чужим горем.       — Про маньяка, - тетя Маша медленно водила расчёской по волосам, сверху вниз, ещё, и ещё. – Представляешь, он держал трех девочек в квартире, потом одну из них убил и расчленил, а двух других заставил это есть, - её тон был неприятно будничным. Люба содрогнулась. Насколько схожи бывают эмоции по отношению к смерти неизвестного человека и повышению цен на молоко. Так же тяжело вздыхают, охают, качают головой и забывают о произошедшем, как только за спиной закрывается дверь.       — Теть Маш, а зачем вы это смотрите? Страшно, тяжело… - Люба осеклась. На экране крупным планом показали девушку в больнице. Её мутные от слёз глаза смотрели куда-то в сторону от камеры, наверное, на репортера. Она говорила едва слышно, поэтому по низу экрана бежал подстрочник.              «Он превратил её в животное», - прошипел Голос. Люба успела забыть о том, что Она рядом, оберегает.       «Нечеловеческая жестокость. И зачем ему это?» - спросила она.       «Потому что он чувствует цель, но не понимает, как к ней идти», - ответил Голос. Люба нахмурилась.       «Что ты имеешь в виду? Он запер в своей квартире девушку, измывался над ней, а ты говоришь, что он поступал верно?»       «Я не говорю, что он поступал верно. Я говорю, что он ощущал цель, но не понимал, как к ней идти».       «И какую же цель ощущает безумный маньяк?»       «О да, он действительно безумен. Ему дали свет, сказали, как нести, а он разбил лампу, порезал руки и измазал кровью всё, до чего смог дотянуться. Глупый мальчишка».       «Я тебя не понимаю».       «Некоторым людям попадают в руки инструменты, с помощью которых можно изменить мир. Мудрость, сила, деньги, власть. Когда происходит распределение ресурсов, то им даются наставления, но не все способны им внять. Так появляются скверные новости…»       «А причем здесь этот человек?»       «Ему дали такую власть. Властью было слово. И вместо того, чтобы дарить людям успокоение или надежду, он приносил и приносит боль».              Люба не понимала, о чём говорит Голос. Как может быть спасителем или пророком безумец, живущий в своей вымышленной реальности?       «Очень жестокой вымышленной реальности», - заметил Голос.       «Ты обещала так не делать».       «Извини, не всегда получается отстраниться. Посмотри на экран, что ты видишь?»              Люба нехотя бросила взгляд на телевизор. Посередине синего полотна была фотография, с которой улыбалась обычная девушка. Следующий кадр вернул зрителя к больничной койке умирающей заложницы. Как сообщал подстрочник, это был один и тот же человек.              «Они провели у него несколько недель, и посмотри, как быстро он сломал стержень внутри неё».       «Это то, чем стоит гордиться?»       «Конечно, нет. Это то, о чём стоит подумать. Что бы ты сделала, окажись в подобной ситуации?»              Люба ощутила, как воздух вокруг сгущается, темнеет, становится пыльным и затхлым. У неё закружилась голова. Она знала, каково это, когда нет выхода из бесконечной темноты, все стены крепки, все замки закрыты. Кричи - не кричи, никто за тобой не придёт. Приходится изворачиваться, отковыривать лоскуты этикеток с банок, аккуратно их пережевывать, смачивая слюной, чтобы они не встали поперек горла. «Целлюлоза очень питательна и совсем не вредная», - успокаивала себя маленькая девочка в чулане.              «Ты знаешь, что в твоей слабости была и твоя сила? И я была рядом с тобой, не давала упасть на дно отчаяния, держала тебя, чтобы ты не сломалась».              У Любы на глазах выступили слёзы. Тетя Маша внимательно посмотрела на притихшую племянницу, нахмурилась, отложила расчёску и переключила канал.              — Пожалуй, хватит. Что там ещё? Вроде неплохой фильм обещали, - она громко зашуршала программой, то и дело поглядывая на Любу. Та продолжала смотреть в экран невидящими глазами. Тонкие руки обессилено свесились вдоль кресла, и всю себя Люба ощущала неживой. Тетя Маша опустила программу и тихо позвала:       — Любочка… с тобой всё хорошо?              «Что ж ты не отвечаешь?» - ехидно спросил Голос.       «Не могу… я выйти не могу. Назад. Не вижу…»       «Знала, что без меня ты пропадёшь. Иди сюда…»              Стены чулана задрожали и начали таять, пропуская свет. Теперь Люба была не в черном ящике, а в белой комнате, и её крепко обнимала высокая девушка с красивыми льняными волосами.              «Видишь, всё не так страшно. Мы справимся. Я тебя всегда буду защищать».       «Как тебя зовут?»       «Сейчас это неважно. Когда придёт время, я всё тебе расскажу».              Она поцеловала Любу в лоб и отступила на шаг. Там, где прикоснулись её губы, остался теплый и влажный след. Белая комната закружилась, отчего Люба покачнулась и закрыла глаза. Ощущение бешено несущейся карусели усиливалось, она осела на пол обхватила голову: в висках стучали барабаны в ритме «Каравана», и Люба тихо застонала.              — Любочка! Девочка моя, да что с тобой такое?              Мир начала останавливаться, и Люба смогла медленно открыть глаза. Она была дома у тети Маши, сидела в её кресле и прижималась к её животу. Синее мерцание экрана смешивалось с желтым сиянием торшера, превращая небольшую комнату в экспериментальный кабинет космического корабля. Голос исчез в глубине её сознания, оставив на память влажный поцелуй на лбу.              — Извините, теть Маш, - промямлила Люба, отстраняясь. – Похоже, я задремала и мне приснился очень плохой сон, - она улыбнулась, надеясь, что выглядит достойно, а не жалко. – Не та передача, под которую стоило засыпать. Простите… не хотела пугать.        Тетя Маша смотрела недоверчиво. Люба чувствовала, как колотится её сердце, но в голову не приходило ни одного успокоительного слова. Легкая дымка колыхалась перед глазами, размывая торшер, телевизор.               «Люба, соберись, ты же будущий врач», - Голос казался насмешливым, а не сочувствующим.       «Между прочим, мне из-за тебя так паршиво», - мысленно рыкнула Люба. Она слишком устала, чтобы сдерживаться.       «Нет, ты сама виновата в том, что не умеешь сдерживать воспоминания. Ты могла бы их давно отпустить, но ты постоянно возвращаешься к тем событиям, - Голос становился жестче и холоднее. – Ты сама загоняешь себя в самый тёмный угол, сама берешь щипцы, сама вырываешь себе ногти один за другим. Никто не стоит над тобой, не приказывает казнить себя. Это твой и только твой выбор - быть несчастной».              «Нет, неправда… я не хочу, не хочу быть…» - очертания комнаты дрогнули и стали отдаляться. Люба ощущала мрак, его тяжелое давление снаружи и внутри, как он заполняет лёгкие, вырывается серебрящимися пузырями из открытого рта. Гостиная тети Маши превратилась в светлую точку, моргнула и исчезла, оставив Любу в бархатных объятиях пустоты.              «Отдохни, моя хорошая, силы тебе пригодятся», - она ласково посмотрела на замершую фигуру Любы, затем перевела взгляд на тетю Машу и спросила хрипловатым голосом:              — Может, чаю выпьем?       — Любочка? Что… - тетя Маша испугано смотрела на племянницу.       — Нехорошо мне, теть Маш. Но чай поможет.       — Уверена? Может ляжешь?       — Нет, мне определённо нужно что-то горячее, - тетя Маша кивнула и улетела на кухню, крикнув через плечо:       — Чай так чай.       Девушка откинулась на спинку кресла. Голова всё ещё кружилась, но теперь она чувствовала, что это её голова, её руки лежат на шершавых подлокотниках, её ладони покалывает красная обивка. Она оглядела комнату, останавливаясь на каждом предмете. На телевизоре белела вязаная салфетка, домашняя, не из магазина, лакированный столик у дивана накрывала такая же, но большего размера. Кружево бледно светилось от неровного света экрана, переливалось голубым, как спинка медузы в глубине океана. Девушка потянулась к салфетке и медленно провела пальцами по изящным линиям, мягким и тёплым.       Так мало времени… в прошлые разы Люба недолго спала, после чего требовала своё тело обратно. Ничего, скоро та поймёт, насколько она её любит. Девушка посмотрела на часы у телевизора. Если она правильно посчитала, то ей нужно всего несколько минут. Только бы хватило… В коридоре зазвонил телефон.       — Кто это так поздно? Любочка, ты ждёшь звонка?       — Да.              Девушка вскочила, в глазах тут же потемнело и к горлу подступил неприятный сгусток. Она схватилась за спинку кресла, чтобы устоять на ногах. Телефон сыпал коротким дребезжанием. Она сделала глубокий вдох и просеменила к двери. Первый шаг дался тяжело, второй – ещё тяжелее, на третьем она успела вцепиться в дверной косяк. Вздох и последний шаг в коридор. Неприятный звон продолжался.              — Ты подойдешь?       — Да, - выдохнула девушка.              Трубка с пластиковым щелчком поднялась от аппарата.              — Слушаю.       — Здравствуйте, это Любовь?       — Кто говорит?       — Валентин, мы с вами столкнулись сегодня.       — Валентин? – она сделала многозначительную паузу, чтобы перевести дыхание и ещё раз сглотнуть. – Припоминаю. Вам нравятся нищие, - в трубке раздался тихий смех.       — Можно и так сказать. Вы не хотите ещё раз со мной прогуляться?       — Возможно, но с определёнными условиями.       — Какими же? – она почувствовала неприятный холодок, мелькнувший в его голосе.       — Вы не оставите меня без внимания из-за очередного особняка, как это произошло сегодня.       — Это всё? – прохлада в голосе становилась явственней.       — Конечно. Согласитесь, в общении важны и контакт, и отдача.       — Вы простыли? У вас странный голос.       — Нет, я прекрасно себя чувствую, - мир начал отдаляться. Она чувствовала, что Люба просыпается.       — Уверены? Я могу набрать в другое время.       — Валентин, мы виделись один раз, и вы толком меня не слышали. Я говорю, что прекрасно себя чувствую, - она глубоко вздохнула. – Давайте обсудим всё завтра, в два возле университета. До свидания, - прощание со свистом вырвалось изо рта, телефон медленно поплыл в сторону, так что она положила трубку только со второго раза.              «Что происходит?» - Люба сонно моргала.       «Всё хорошо. Я поговорила с Валентином», - Голос улыбнулась и нежно погладила Любу по голове.       «Что? - та дернулась от руки, как от ядовитой змеи. – Что ты ему сказала? Зачем вообще говорила? Как ты…»       «Тише-тише, всё хорошо. У тебя завтра свидание».       -«Мне не нужно свидание с ним!»       «Нужно, дорогая. Каждому нужна любовь, - она притянула Любу к себе, запустив тонкие пальцы в тёмные волосы. Они тонули в них и всплывали, как белые спины кроликов в черной высокой траве. – Нельзя запирать сердце из страха, что тебе сделают больно».       «Зачем мне кто-то, если уже есть ты», - Люба уткнулась лбом в её бок так же, как делала в детстве.       «Затем, что я – часть тебя, но я – не завершение, а деталь».       «Разве можно завершить себя другим человеком?»       «Конечно, нет. По крайней мере не одним, - она аккуратно отстранила Любу от себя. – А сейчас иди и выпей чай с тётей Машей. Она испугалась, когда ты уснула».       Люба открыла было рот, порываясь что-то сказать, но передумала и стянула губы в тонкую нить. Через мгновение она растаяла в молочной белизне.              «А мне надо набраться сил. В следующий раз потребуется куда больше времени», - она устало потёрла глаза. Искрящий свет сменился абсолютной темнотой.