Спи

***

      Видеть бессонную Ведьму раздражает.       Вялую, туго соображающую. С заторможенной реакцией и огромными мешками под глазами. А они и впрямь огромные — неравномерно тянущиеся фиолетовыми пятнами вниз по тонкой коже, с кипящими нитками плазмы, которые горят ярко, призывно.       И Бакугоу не выдерживает: — Слышь, Ведьма!       Мия оборачивается резковато. И от того, с какой амплитудой был поворот, она едва не теряет собственное равновесие — все-таки почти двое суток подряд без нормального сна и с ненормальной нагрузкой дают о себе знать.       Где-то внутри Бакугоу по ребрам отстреливает раздражение.       Потому что, ну, бесит, блять, видеть Хитоку такой.       Он идет к ней на таран прямо поперек всей толпы учеников. Хитока же уже шагает ему навстречу.       Когда расстояние между телами сводится почти к минимуму, Ведьма сверкает интересом в голубых глазах и молча, кивком спрашивает:       «Че такое?»       Бакугоу ее вопрос слышит прекрасно. — Идем.       И он не мудак, чтобы заставлять ее ждать с ответом.       Катсуки выныривает из толпы людей и чувствует, как за лямку его сумки осторожно хватаются женские пальцы — Мидория следует за Бакугоу призрачным шлейфом, и ему даже не нужно оборачиваться, чтобы убедиться в том, что она от него не отстанет.       В конце концов, никогда не отставала.       Они поднимаются этажом выше и выходят в коридор. Бакугоу с размаху швыряет свою сумку на диван и плюхается рядом. Хитока почти изумленно дергает рассеченной бровью. Перед тем, как сесть с краю у подлокотника, она спрашивает: — Че-то случилось?       Голос у нее ровный, спокойный. Бакугоу поднимает голову — вид у Ведьмы, признаться честно, так себе.       Невыспавшаяся, с мешками под глазами и помятым лицом. Вся заебанная, с охрипшим голосом и медленными движениями.       Она — единственная, кто так из сверстников с ним разговаривает. Без страха, без надломленного голоса и дрожи в диалоге.       Единственная, кто смотрит ему прямо в глаза, кто не боится; кто говорит прямо и честно, всегда без прикрас. Она одна в свое время не побоялась послать его к черту — Катсуки мысленно хуеет, потому что это было аж целых пять с половиной лет назад. — Да. — сухо отвечает Бакугоу. — Сядь-ка.       Когда Хитока приземляется на диван, то почти вплотную прижимается своим бедром к его собственному.       Бакугоу ловит себя на мысли, что никогда и никто больше в собственной жизни не рисковал садиться к нему так близко. Что почти все люди его едва не шарахались — Катсуки мог одним своим взглядом заставить человека отойти на двести с лишним метров, если сам того хотел.       С Ведьмой же это дерьмо не сработало ни разу.       И первое время это так чертовски раздражало. — Ляг, — говорит Бакугоу.       Он никогда не позволял подобного. Ни себе, ни кому-либо еще.       Хитока снова изумляется, но только лишь немного, картинно чуть-чуть. А после — послушно укладывается так, как он ей велел.       От того, с какой же легкостью Мидория вверяет Бакугоу себя, заставляет сердце рвано сбиваться с должного ритма. В ребрах здорово ухает — когда на плечо давит тяжесть кислотной головы, а в нос бьет запах холодной свежести и сладких синих ягод.       Потому что Ведьма тоже никогда не позволяла подобного. Ни себе, ни кому-либо еще.       Бакугоу никогда еще не доверяли так. — А теперь спи.       И Ведьма выдыхает судорожно.       Стоит ему только сказать свое дозволяющее «спи», и он чувствует, как быстро она расслабляет тело, как поудобнее устраивает голову на его плече. Катсуки сжимает ее теплые пальцы, скользнувшие в его ладонь, и понимает, как же сильно ослабли — Мидория, пусть и чертовски сильная, но все же не железная.       Хитоке шестнадцать, и на ее едва окрепшие плечи падает столько проблем и гемора, что в глазах двоится. Мир остро пробивает рябью кислотно-малинового — от бесконечных ударов поддых и бешеной гонки со временем. Хитоке шестнадцать, но Хитока уже четко метит на лицензию сразу после фестиваля (вместе с которой придет очередная пачка обязанностей, а груз неподъемной ответственности станет еще больше), мгновенно ею пользуется и меньше чем через неделю умудряется сцепиться с одним из самых опасных преступников современной героики. Хитоке шестнадцать, и Хитока так бездумно и опасно рискует своим положением, когда нарушает регламент пользования лицензией, что у Катсуки от злобы долбит по вискам — желание пойти и выбить всю дурь из кислотной головы начинает мигать красным цветом перед глазами.       Хитоке шестнадцать, у нее целый букет психологических проблем, у нее травм — двадцать два вагона и четыре тележки. У Хитоки незакрытых гештальтов больше, чем у кого-либо в принципе, и о других она заботится куда больше, чем о себе самой.       Ведьма, уже с давних пор привыкшая держать свой рот на замке и не страдающая любовью к рассказам о собственных проблемах, совершенно о таком не говорит. Хитока никого не просит, она не говорит о том, как же ей временами тяжело, и том, что ей тоже нужна поддержка.       Потому что Хитока устает, Хитока уже устала, ей гребаные шестнадцать, а мир героев раздавливает ее с каждым днем все сильнее и сильнее. И нет, Хитока не нытик, и даже близко неправда — но это же, блять, не значит, что помощь ей не нужна.       По-крайней мере, так считает Бакугоу. И эту самую помощь он ей дает.       Каждый раз. Снова и снова — Катсуки, на самом-то деле, долго наблюдал, впитывал качественно.       Он смотрел, следил за ней. Узнал обо всех ее триггерах, о каждом слабом месте. От Катсуки с его острым глазом и удивительной прозорливостью не улизнет ни одна деталька, какой бы маленькой она с виду не казалась — Бакугоу научился делать все и вести себя так, чтобы Хитока чувствовала себя в безопасности.       В той самой, что у нее забрали восемь лет назад. И которую она никак не может найти. Не может, а потому создает себе ее подобие, заставляя собственное тело работать на износ, а мозги — плавиться под пластом стресса и проблем.       Хитока поддерживает иллюзию собственной (и не только) защищенности, и это так блядски выматывает.       Катсуки уяснил это быстро. Просек, что только он видит, когда Ведьму хуевит — другим она просто не позволяет видеть себя в ином свете. На публике Ведьма может сколько хочет выебываться — и перед 1-В, и на фестивалях, и на стажировках. Она может защищать всех и вся, лезть на рожон, бросаться Пятну под катаны и прыгать в омут с головой, попадая прямо под горячую руку Шигараки. Хитока может во всеуслышание заявить, что ей здесь никто не ровня, а желающим это проверить уготована палата у Исцеляющей Девочки.       Но рядом с ним — без хуйни. Безо всяких ебанутых «сама» и «мне не нужна ничья помощь».       Рядом с Бакугоу — это когда тепло и можно спокойно уложить голову на крепкое покатое плечо. Это когда не боишься просунуть пальцы в его ладонь — горячую и немного влажную. Рядом с Катсуки — это когда тебе согревают бок обжигающими искрами и трещат нитроглицерином над ухом, чтобы не снились ужасающие кошмары.       Именно поэтому, когда Катсуки в очередной раз говорит ей: — Спи.       Хитока лишь крепче сжимает его руку, глубже вдыхая привычный запах одеколона и нужный — нитроглицерина.