***
Казалось, что боги действительно спустились на земли Египта, чтобы исполнить последнюю волю своей верной слуги. Корзинка мирно плыла по течению, не встречая преград. Путаясь в камышах, распугивая цикад, что пели свои печальные песни. Лёгкий, неспешный шаг мужчины, что беззаботно насвистывал себе под нос, раздается в округе. Нелей, торговец, что решил выйти на утреннюю рыбалку, совсем не подозревал о том, что с этого дня жизнь его изменится. Что стал свидетелем божьей милости, сам того не подозревая. Его плот, что сделан был из тростника, покачивался из стороны в сторону, пока мужчина сети готовил. Лёгкий стук о борт, заставляет Нелея отвлечься, посмотреть на другую сторону. Его густые брови удивленно вверх ползут, когда замечает корзину. Стоило ему поднять покрывало, как тот чуть с лодки не перевернулся от неожиданности. — Исфет! — шепчет он, зажимая рот руками. Дитя продолжает мирно спать, даже когда лодка берега касается, а сильные руки подхватывают тело хрупкое и торопливо несут к хижине, что на расстоянии пяти локтей находилась. Дверь в хижину с шумом отворяется. Нелей торопится вглубь просторного дома, туда, где на соломенном матрасе супруга его отдыхала. — Ифе, любовь моя, проснись! — трясет женщину за плечо. Та недовольно мычит под нос, но глаза всё же открывает. Хмурится, стараясь взгляд сфокусировать. На локти опирается и голосом охрипшим, ото сна ещё не отошедшим вопрошает: — Тебя какой крокодил покусал, Нелей? — Милая, — шепчет он, а сам к лицу её ребенка подносит, — корзинка с ней сама к моей лодке прибилась. Благословенье божье, не иначе. — Незримый бог… — трясущимися руками к ребёнку тянется. К груди, как недавно родная мать, прижимает. Смотрит на супруга, что так же, как и Ифе, слёз сдержать не смог. — Молитвы наши были услышаны. После всего, что мы пережили, они благословили нас! — смеётся Ифе, о мягкую щёчку носом потершись. — Как назовем её? Нелей призадумался, затылок почесал: — Может… Лейла , — Ифе нос сморщила, будто запах поганый учуяла, — Шемеи ? — Нет, всё не то, родной, — она всмотрелась в яркие янтарные глаза. Улыбка её тонких губ коснулась. — Знаю. Я знаю, как нареку тебя, — голос её тише стал, на молитву похожий. — Теперь, во век и до скончания веков, Эвтидой звать тебя будут: жизнь дарующей. Так, в ту ночь дитя, что и имени ещё не имело и мать родную потеряло, обрело новую семью и имя.***
Годы шли, девочка росла в любви и в ласке родительской. Не скрывали от неё Нелей и Ифе, того, как появилась у них. Но Эве то неважно было, хоть и не родными ей были, ближе них у одинокой души никого не было. Лишь иногда, когда мальчишки, обижали её за буйный нрав и длинный язык, тихо плакала, укрывшись с головой простыней. Вопрошала богов, почему так с ней мать родная поступила, почему бросила дитя невинное. Откуда Эвтида знать могла, что та свою жизнь отдала, чтоб её спасти. Однажды, когда те же мальчишки Эву в угол загнали, камни в воздух подкидывая, встретился ей мальчик, так непохожий на остальных. Кожа его светлая, как молоко, глаза цвета неба ясного, а волосы — словно свет лунный. Вступился за неё, мальчишек припугнул, позже помог ссадины обработать и с того дня всегда вместе были. Защищал, оберегал её каждый раз, словно брат старший, которого не было у неё. Знала Эвтида, что у родителей названых, сын был, но сгинул в пасти крокодила ещё ребенком совсем. В благодарность, что Амен заботился о ней и терпел её нрав, стала основы траволечения изучать. Мази и масла для него придумывать стала, ведь трудно тому было с такой кожей чувствительной под ярким палящем солнцем Египта находиться. — Непокорная, ты точно дурная, — проговорил Амен запыхавшись. — Тебя никто не просил со мной к Ако идти, — фыркает Эва. — Сама бы справилась. — Справилась бы, как же, — закатил он глаза. — Поймали бы на воровстве и выпороли на главной площади. Эвтида только язык ему показала и обиженно отвернулась. А что она сделать могла, если финики так сильно любила? Отец редко ей их привозил, запрещал много сладкого есть, а у Ако вон их сколько, всё поселение накормить можно. Не сделала ничего дурного, для себя взяла немного только. — Невыносимый ты, Ами. — А ты без царя в голове, Эме. Ами и Эме, только им было так позволено друг друга называть, совмещая вторые, секретные, имена друг друга. При других обстоятельствах подружились бы они вряд ли. Амен серьезный для ребёнка был, строгий и «холодный», как Эвтида говорила ему часто, а она строптивца, дерзкая, наглая. Оба упрямыми были, ругались часто, но то не взаправду было. Если беда какая случилась друг за друга горой были. Даже сейчас, ворчал мальчишка, что подруга его глупо поступает, но всё равно с ней пошёл, чтобы в беду не попала. Финики эти не сдались ему, виноград Амен больше любил, но бросить ту не мог. Так и шли, споря друг с другом, по тропинкам, к воде, к тайному месту, о котором никто не знал, кроме них. Нужная тропинка скрыта была от глаз чужих высокими пальмами, да кустарниками. То место Эвтиде отец показал, когда та спросила, где нашли её. Позже и Амену показала, перед этим потребовала жизнью поклясться того, что никому не расскажет и не покажет. Золотые лучи от водной глади отражались, уселись друзья на тёплый песок. Амен свою хлопковую накидку с белесой головы скинул и вытянул ноги, на руки опершись. Рядом с ним Эвтида села в позу лотоса, продолжая финик один за другим поглощать. Сидели на песке, камни в воду кидая. Наблюдали, как покой тихий воды нарушали. Молчали, каждый о своём думал. Эвтида к мальчику повернулась, коленки острые обнимая, голову на них складывая. — Ами, а кем хочешь стать, когда вырастешь? Какая твоя заветная мечта? Мальчик задумался, белые брови к переносице сводя. Взгляд его аквамариновых глаз был на другой берег направлен, будто ответ там был скрыт. Эва вместе с ним туда смотрела, где торговцы, что с первыми лучами работу свою начинали, сейчас товар свой убирали. — Фараону служить хочу. Людям помогать, Египет защищать, — серьёзно проговорил он, к подруге повернувшись. — А ты? — Свободной быть хочу. Жить в своё удовольствие, чтобы ни родители и никто другой права не имели жизнью моей руководить. Вот вырасту и сама буду решать когда и сколько мне фиников съесть, — нагло усмехнувшись, произнесла, в доказательство слов своих финик в рот закинула. Амен хмыкнул по доброму, на подругу с лаской и нежностью посмотрел. Эвтиде всегда казалось, что он и не способен на проявление каких-либо эмоций, не смеялся практически, всегда серьёзный был. Пока однажды, едва унеся ноги, от того же Ако, он звонко не рассмеялся, сгибаясь пополам, от того какое лицо у соседа разгневанное было. Ценила Эва такие моменты, потому что знала, что кроме неё и матери его, Амен никому не позволяет видеть подобное. Сидели так друзья, болтая, не зная о том, что не увидятся более, что вскоре после этого Амена заберут во дворец, где он и начнет свою мечту исполнять, а Эва останется совсем одна.***
Спустя год после отъезда мальчика, в дом Эвтиды пришло новое горе. Ифе отправилась к богам, на Поля Иалу. Совсем это Эву сломило, не понимала, за что с ней так боги поступают, за что отбирают у неё дорогих ей людей? Что она, маленькая и беззащитная, сделать плохого успела? И кто-то сказать бы мог, что отец у неё остался, только горе и его сломило, отобрав любовь всей его жизни. К дочери совсем строг стал, боясь и её потерять. Только не понимал, что делает этим только хуже. Эвтида знала и понимала, что Нелей любит её, по своему, как умеет, но любит. Горюет так же, как и она. Только легче ни ей, ни ему от этого не становилось. Злился и ругался на дочь за непослушание, что спорить с ним любила, характер показать, да точку зрения свою отстоять. Тот лишь объяснить и внушить пытался, что женщина мужчину слушать должна. С возрастом этого меньше стало, уже будучи девушкой, Эва начала понимать, где смолчать лучше и не гневить лишний раз отца, если, например, хотела с ним в соседний город торговать отправиться или платье новое купить. Роль хозяйки на её хрупкие плечи упала, но Эвтида не жаловалась. Знала, что кроме неё об отце никто и не позаботится. Так и жили.***
Годы шли, Эвтида из несуразного лягушонка в красивую Неферут превратилась. Мальчишки, что раньше обижали, посвистывали каждый раз, как Эвтиду видели, пока девушки недовольным, завистливым взглядом и проклятиями её провожали. Дела, ни до одних, ни до других, ей не было. Не волновали её завистливые взгляды, воздыхатели. Любовь чужда была её сердцу — так для себя решила. Только отца и будет любить, а то совсем с ума от горя сойдёт, если ещё кого-то потеряет: как мать или как того мальчика, что с возрастом забыла совсем. Редко во снах приходил к ней Амен, что смотрел на неё серьезно. Снился ей и тот берег, где с ним часто сидели и болтали обо всём и ни о чем одновременно. Иногда, он смеялся, но чаще хмуро на неё смотрел, говорил, что забыла совсем о мечте своей, а она не понимала, о чём толкует тот. Но каждую ночь засыпая, мечтала, чтобы пришёл к ней, чтобы чувство одиночества пропало, чтобы сердце вновь радостью и теплом наполнилось. Чёрная хворь земли Египта окутала. Дела с торговлей у их семьи совсем плохи стали. Решил тогда Нелей положение их плачевное исправить — дочь единственную за состоятельного господина выдать. Ох и ругалась тогда Эвтида, в выражениях совсем не стесняясь. Проклинала отца, господина того и жизнь свою, что так несправедливо с ней поступила в очередной раз, отбирая последнее, что у неё осталось — выбор. Долго тогда Эва плакала. Протестовала, из комнаты своей не выходила, не ела и не пила. Решила для себя тогда, что не позволит решать кому-либо за неё. Притворилась, что смирилась со своей участью, чтобы отец не заподозрил неладного. Сама к побегу готовилась, обдумывала, наблюдала, момент подходящий ждала. Сложилось тогда всё наилучшим образом: Нелей ехать в Крокодилополь собрался, туда хворь ещё не успела добраться. Эвтида знала, что отца, по меньшей мере, неделю не будет. Взять с собой дочь хотел, но та больной притворилась. Чуть не испортила всё. Нелей напуганный, что дочка его хворь подцепила хотел отменить поездку, но и тогда Эвтида выкрутилась, сказала, что переутомилась просто и волноваться ему не о чем. С тяжелым сердцем уезжал, не подозревая, что не увидит больше непокорную дочь. Два дня ещё в родном доме провела, неспешно вещи собирая. Прощалась. Тёплая грусть наполнила юное сердце. Вспоминала Эва тогда все счастливые моменты, как отец с ней играл, как ворчал, смешно нос морща, как перед сном мама сказки и легенды рассказывала о великих героях, о богах и любви. Любви… Всего лишь слово, но сколько смысла в него вкладывают смертные. Восхваляя, воспевая в легендах и песнях, как тех же богов и героев толкала на подвиги, как помогала преодолевать трудности. В сумку небольшую уложила несколько платьев, украшений, что были у неё, с мыслью, что продаст или обменяет на еду и ночлег потом. Путь ей долгий предстоял. Не знала Неферут, куда отправится, не было у неё конкретной цели, места. Знала только, что уехать ей дальше от родной деревни нужно, возможно, что и из Египта бежать. В Грецию, в Рим или, может, под бок к негодяям персам? Ещё до первых лучей утреннего солнца она стояла на пороге. Смахнув непрошенные слезы, Эвтида последний раз смотрит на дом — прошлое свое, и выходит на улицу, где ждет её неизведанное будущее, новая жизнь. Отцу оставляет записку, где говорит о том, что уходит. Чтобы не искал. Что не сможет выйти за того господина…***
Когда отец ещё не уехал, на площади, где находился местный базар, Эвтида встретила старика Кеба и сына его младшего Отиса. Старик и мальчишка путь в Фивы держали, где хворь бушевала уже во всю. Эвтиде до неё дела не было, да и подцепить заразу поганую в планы её не входило, потому договорились за десять утенов, что до Гермополя с ними доедет, а дальше пути их разойдутся. Отправились, когда небо уже первым заревом окрасилось. От путешествия на повозке Эвтида тактично отказалась, так как с детства их не любила, выпросила верхом на одном из верблюдов поехать. Бескрайняя пустыня с величественными дюнами, редкими пальмами и такими же торговцами, простиралась далеко за горизонт. Конца и края ей не было. Но только тут Эвтида смогла вздохнуть полной грудью, тоска всё ещё одолевала её сердце, но теперь уверовала она окончательно, что сделала правильный выбор. Переживала. Как отец отнесется? Что сделается с ним? Тешила себя надеждой, что примет её выбор и, однажды, свидятся вновь. Платок на голову сильнее натягивает от палящего солнца. Много времени предстоит провести так, покачиваясь из стороны в сторону от ритмичных, неспешных шагов верблюда. Привал сделали только тогда, когда солнце к горизонту близиться начало. Небольшой оазис, но и того было достаточно путникам, что целый день под, никого нещадящем, солнцем провели. Когда животинок напоили, да пастись отпустили, сами к ночлегу готовиться стали. Скромные палатки и близ горящий костер — служили спасением от ночного пустынного холода. Придвинувшись ближе к костру, вытянув тонкие, изящные руки, Эвтида завороженно смотрела на искры огня, что танцем отражались в её янтарных глазах. Хотелось бы ей, чтобы жизнь у неё по другому сложилась, чтобы хвори этой проклятой не было, чтобы Ифе, мать её названная, жива была. Сидела и думала, чем же ей заняться. Может, в храм какой податься? Траволечение изучать, а дальше, может, и на лекаря выучиться? За думами не заметила, как с двух сторон от неё отец с сыном сели. Говорили и спрашивали о чем-то, но Эва не слушала, глубоко в себя ушла. Внимание обратила, только когда невесомое прикосновение на плече почувствовала. — Задумалась, Неферут? — спросил старик. Эвтида кивнула, неловко улыбнулась. Говорить ей совсем не хотелось, долгая дорога и переживания совсем девушку вымотали. Потому кутается сильнее в свою накидку, собираясь спать отправиться, только та же старческая рука, что на плече всё это время продолжала лежать, мягко надавливает. — Не уходи, посиди с нами ещё немного, — просит её с добродушной улыбкой Кеб. Не желая старика обидеть, Эвтида усаживается обратно на пригретый камень и со всем вниманием на него смотрит. — О чем поговорить хотите, Господин? — учтиво интересуется девушка. — А разве обязательно говорить о чем-то? Эва хмурится, задумавшись. Переводит взгляд на костер, в который Отис свежих дров подкидывает. Рядом с Эвой на ещё не остывший песок мальчишка садится, руки отряхивая. — Отец, расскажи легенду лучше, — просит мальчишка, на вид которому не больше четырнадцати лет, — про наследника. — Слышала её, Неферут? — обращается вновь к Эве старик. Девушка плечами ведет и руками показывает, что немного. — То не удивительно, ты тогда совсем малышкой была, когда всё произошло. — Кеб вздохнул тяжело. Вспоминал, видимо. Эвтида навострила внимательно уши, легенды с детства любила и эту слышала, но, скорее, как сплетню. Даже, когда родителей о ней спрашивала, те всегда от ответа уходили, говорили, что маленькая ещё такие легенды слушать. — Когда персы всех наложниц и детей вырезали, Повелитель совсем от горя с ума сошёл. Ибогу хлестать начал, чтобы хотя бы во снах покой найти. Поговаривают, — он ближе подвинулся, на шепот перейдя, — что в один из снов к нему сам Гор тогда пришёл. Да поведал, что один ребенок выжил и в нужный час, когда последняя надежда покинет наши земли он явится, чтобы занять законный трон. Что при наследнике этом, земли Кемета процветать начнут. Вот такая, вот легенда, — старик явно довольный собой откинулся назад, наблюдая за лицами сына и девушки. Призадумалась Неферут, губу прикусив, как делала всегда, когда тревоги её голову посещали, тряхнула ей и ответила уже в привычной манере: — Глупости это! Чудес не бывает. — А я вот верю, — насупился Отис. — Сами боги наследника сберегли! — Боги никогда не бывают милостивы, — в сердцах ответила Эвтида, чем ни на шутку путников своих напугала. — Время позднее, пойду я. Кеб с Отисом переглянулись, первый лишь плечами пожал, мол, не лезь, у каждого своя правда.***
В Гермополь въехали спустя несколько дней. Высадили Эвтиду возле храма Тота, где ночлег бесплатный предоставляли. Планировала Эва задержаться здесь на несколько дней, а после дальше отправиться. Храм решила с утра осмотреть, а сейчас хотелось ей по городу прогуляться, косточки размять. Заплела длинные волосы в тугие косы. Чёрная легкая ткань приятно скользила по стройному телу, золотые браслеты украшали её предплечья. Взглянула на себя в старое зеркало и настроение девушки заметно улучшилось. Любила она вечерами гулять, когда город или деревня родная готовились ко сну, где не кричали из каждого угла торговцы, привлекая внимания к своему товару, когда не приходилось всё время наготове быть, что какой-нибудь вепрь ноги отдавит, или плечом заденет. Вечером, ночью спокойнее было. Тьма скрывала всё: деньги, чин, саму суть людскую. И Эвтиду могло скрыть.