***
С ним мы познакомились, что иронично, на дополнительных классах музыки. Я совсем не хотела туда идти — совершенно не люблю играть, да и слух имею отвратительный. Однако моя школьная подруга была непреклонна: — Смотри, у тебя в среду совсем ничего нет — не порядок. Да и вообще, все эти твои «рукоделия» — совершенно несерьёзно. Развитие должно быть мно-го-сто-рон-ним! Мои возражения она не слышала. Или же просто не слушала. Не сказать, что она сама была поклонницей музыки, но вот поклонницей одной из «звёзд» этого кружка по интересам она точно была. Я не понимала, что в нём такого интересного — отросшие чёрные волосы, длиной почти до плеч, чёлка закрывает половину лица, а из-под неё смотрит хитрый, по-лисьи сощуренный глаз. Нет, второй тоже смотрел, но вот тот, скрытый волосами, меня всегда почему-то интересовал больше. Небесно-голубой на фоне иссиня-чёрного. Возможно, этим он ей и приглянулся. Мне же не понравился никто из этого кружка, включая уже упомянутую «звезду». Все смотрели странно, хищно и немного высокомерно. Не то чтобы я претендовала на звание великого музыканта, но, наверное, можно было бы быть поприветливей. Хотя я и была знакома с частью этого кружка лично, я не могла узнать ни одного лица — словно бы все они преобразились, переступив порог кабинета. Злые, надменные, в глазах усмешки… Меня передёрнуло. Подруга подтолкнула меня внутрь, призывая поторопиться. — Привет, — я немного наклонила голову в знак приветствия и села за один из столов. В ответ на меня бросили ещё пару странных взглядов, откуда-то раздался звук, отдалённо напоминающий приветствие. Какой-то жуткий кружок. Преподаватель опоздала минут на пять. К тому времени все уже разобрали свои инструменты: в основном, это были гитары, но я заметила ещё пару бас-гитар, одну или две флейты, треугольник и странную коробку. Кажется, в метро их используют вместо барабанов. Странный набор. Интересно, как они вообще могут учиться вместе? — О, у нас новенькие! — вместо приветствия произнесла преподаватель, неспеша зайдя в кабинет. В руке у неё был зажат стакан, из которого белёсыми струйками поднимался пар. Запахло кофе и чем-то алкогольным. — Так, вы уже выбрали, на чём хотите играть? — она поставила чашку на стол и хлопнула в ладоши, призывая к тишине. — Да, — подруга решительно подняла взгляд. — Гитара! — она коротко глянула на «звезду», примостившуюся со своей гитарой недалеко от двери — через два стола от нас. Если «плебеи» играли на школьных акустических гитарах, то у него было нечто покруче — своя электрогитара, да ещё и маленький, но крайне громкий усилитель к ней. — Отлично, у нас как раз осталось две! — преподаватель широко улыбнулась и направилась к шкафам в задней части класса. Оттуда она извлекла две гитары: чёрную, немного потрёпанную, с завитками струн, тянущимися от колков, и чуть более презентабельную рыже-красную. Подруга состроила странное лицо и забрала рыжую гитару. Мне досталась чёрная. Лёгкая, небольшая, с матовым, немного облупившимся лаком. Такая неказистая, она неплохо легла мне в руки. Я провела по жёстким струнам пальцами, извлекая набор нестройных звуков. Да, наверное, неплохо. Дверь вновь открылась, впустив шум коридора — какой-то из старших классов уходил домой. Внутрь зашёл он. Если фаворит моей подруги был «звездой», то он был не иначе как «светилом». На класс старше. Длинные немного вьющиеся волосы уложены назад. На плечах чёрная кожанка — кажется, он успел сходить домой до занятия. На плече — огромный чехол с электрогитарой. Я уже видела её раньше — необычный цвет не мог не броситься в глаза. Она была тёмно-синей, блестящей и словно бы светилась изнутри. Особенно красиво она мерцала в свете софит. Я видела, тайком — на школьной дискотеке, куда меня заставила пойти мама. Я смотрела из-за угла, не решаясь подойти ближе. Глубина манила меня, блеск завлекал. А я стояла, оцепенев, и смотрела на отсветы софитов и мерцание тысячи блёсток. Наверное, в тот момент я поняла, что такое красота.***
Я ненавидела среды — подруга всё надеялась подобраться к «звезде» и не пропускала ни единого занятия. И я вместе с ней. Взгляды вокруг становились уже не просто высокомерными — насмешливыми. Мои пальцы слишком короткие для сложных аккордов, слишком слабые для баррэ, слишком медлительные и неподвижные для быстрой перестановки аккордов… Наверное, я просто не создана для музыки. Подругу это не волновало. Она смотрела только на свою «звезду», надеялась сблизиться. Я же видела только в очередной раз закатанные глаза, когда какой-то аккорд вновь звучал грязно. На кончиках пальцев появились неприятные мозоли, цеплявшие одежду при любом неловком движении. — Эй, как тебя там! Ты можешь уже начать играть, а не дурачиться?! — прилетело мне в спину на одном из сеансов моей персональной пытки. Я не знала, что это был за парень. Спорить не хотелось. Хотелось сказать что-то вроде: «Эй, если вы думаете, что я хочу сидеть здесь с вами и издеваться над собой и этой гитарой, то вы очень ошибаетесь! Я не меньше вашего хочу всё это закончить!». Но слова оставались в голове. Губы кривились в неловкой улыбке. Взгляд опускался вниз. — Хватит! — чей-то голос едва ли не над ухом (когда только успел подойти?). — У вас тоже многое не получается, знаете, — продолжило «светило», а это был именно он, уже тише. До конца занятия на меня больше никто не смотрел. — Эм, спасибо, в общем, — я подошла к нему после занятия, неловко сжимая в кулаках рукава кофты. — У тебя правда плохо получается, — сказал он, немного помолчав. — Я могу с тобой позаниматься отдельно, если хочешь. Видел, тебе некомфортно из-за них всех. — О, да, спасибо, — я неловко улыбнулась, отводя взгляд. Мне не нужны дополнительные занятия. Мне нужно, чтобы среды перестали существовать в природе. — Как насчёт среды, после кружка? Ты свободна? — он почему-то сверлил меня взглядом. — Эм, да, неплохо. Среда подойдёт, — я правда старалась звучать искренне. — Хм, отлично. У тебя дома есть гитара? Эта совсем разваливается. — Нет. — Как тогда ты репетируешь дома? — он изогнул бровь. — Я не репетирую, — мне почему-то стало стыдно из-за этого. Интересно, он сам не слышал, что я явно не занимаются музыкой нигде, кроме этих дурацких занятий? — Плохо, — отрезал он, доставая обратно свою гитару, которую он уже успел сложить в чехол, но подключать её к усилителю не стал. — Какую музыку ты любишь? — Разную. Я… я не люблю об этом разговаривать, — я неловко улыбнулась и села на парту рядом с ним. — Как хочешь, — он подкрутил колки. — Значит, будем играть что-то классическое. Цой? «Батарейка»? — Мне… без разницы, — выдохнула я, взяв в руки свою чёрную подругу по несчастью. — Ладно, — он не выглядел удивлённым. — Значит, «Батарейку». Ненавижу Цоя. — Да, хорошо. Давай «Батарейку»…***
С началом наших дополнительных занятий стало полегче — по крайней мере, на меня смотрели с меньшим презрением. Конечно, мою кандидатуру на конкурсы или выступления даже не рассматривали, но от этого было даже спокойнее — меня никто не трогал. Подруга продолжала свою операцию по сближению со «звездой». Наверное, именно это-то всё и испортило. Можно сказать, на треть виновата во всём была я. По крайней мере, в самом начале. Не знаю, почему я пошла в тот день не по обычной лестнице, а по запасной — в конце коридора, где почти никогда никого нет. И именно в тот день я поймала «звезду» с другой. Как смешно — на два года младше него и на год младше нас. Они целовались с какими-то крайне неприличными чмокающими звуками. На миг мне захотелось лишиться слуха. И памяти заодно. Но я не могла оторвать взгляд от того, как хрупкая подростковая рука с ярким маникюром скользила по худощавой спине, обтянутой рубашкой. Дверь за моей спиной хлопнула — я забыла придержать, когда вышла на лестницу. Парочка оторвалась друг от друга и испуганно уставилась на меня. — Простите, — пискнула я каким-то неестественно высоким голосом. — Я… я уже ухожу, — шепча ещё что-то, наверное, оправдания, я выскочила с лестницы обратно в холл. Прямо в объятья подруги. Следом вылетели «звезда» и его подружка — оба растрёпанные, со следами помады вокруг губ. Подруга всё поняла. Я видела это в глубине глаз и в кривой улыбке, в которой неестественно изогнулись её губы. — Простите, что помешали, — она схватила меня под руку и утащила к другой лестнице — к выходу из школы. Больше мы не ходили на занятия по средам. Подруга не могла смотреть на «звезду», а я потеряла единственную причину заниматься. Однако на свои «персональные занятия», как смеясь, называл наши встречи он, я всё равно ходила. Неумело держала чёрную гитару и переставляла деревянные пальцы по грифу, зажимая аккорды. Иногда он доставал свою гитару, чтобы что-то показать, но я слишком увлекалась игрой цвета в блёстках, чтобы воспринимать хоть что-то, поэтому чаще он просто отбирал мою чёрную старушку и показывал на ней. Интересно, а «светило» тоже обжимается со своими спутницами на запасных лестницах?***
В тот вечер мы с подругой впервые напились. Это был вечер школьной дискотеки. Старшие классы дёргались под музыку, а «звезда» и «светило» заняли свои места на небосводе сцены. Мы с подругой пришли. Всё шло неплохо — я старалась не слишком увлекаться гитарой, а она — «звездой». Все наши старания пошли крахом, когда мы поймали «звезду» и его подружку на выходе из школы — они прижимались друг к другу, а «звезда» выцеловывал шею своей спутницы со странными хлюпающими звуками. Как противно. Подруга, кажется, восприняла это по-другому. Её фигура замерла, окоченела, а взгляд немного остекленел. Наверное, ей было больно. Да, мне тоже было бы. Хотя я не знаю — я ещё не влюблялась. А это вообще нужно? Подруга утащила меня из школы до того, как парочка удостоила нас своим вниманием. Мы пришли к ней домой и открыли бутылку вина — ей подарили на совершеннолетие — подруга была старше всех в классе чуть меньше, чем на год. Вино было горьковатым на вкус, неприятной тяжестью оседало на языке и обволакивало горло словно бы зернистой плёнкой. Подруга плакала у меня на плече, насквозь промочив тонкий рукав шелковой блузки. Я гладила её по голове, когда её тело сотрясали особенно сильные рыдания. — Ты ведь не понимаешь, да? — внезапно спросила она, чуть успокоившись и оторвавшись от моего плеча. — Не понимаю? — я немного расфокусировано посмотрела на неё — алкоголь всегда брал меня легко. — Ты ведь не влюблялась, да? Ты не знаешь, что такое боль от вот этого, — она неопределённо развела руками. — Наверное, — я глотнула вина и немного покрутила почти пустой стакан в руках. — Знаешь, мне тоже нравится тот, кто меня точно не любит. Я лгала. Нагло лгала своей самой близкой подруге. Чтобы поддержать, чтобы дать понять, что я понимаю. Но я абсолютно ничего не понимала. Наверное, алкоголь говорил за меня. Алкоголь, всеобщее желание обрести свою «половинку» и попытка поддержать подругу. Да, наверное, так. — М? — она даже перестала плакать. — Кто же? — Ну, знаешь, он, — я отвела взгляд. — Он? — подруга моргнула и, кажется, окончательно успокоилась. — Кто это «он»? — Ну, тот, из кружка, помнишь? С синей гитарой, — выдохнула я. — О, — она странно округлила губы от удивления. — То-то вы каждую среду занимаетесь, — она ухмыльнулась. — Не думаю, что он воспринимает это так. Просто хочет помочь, — я пожала плечами, пытаясь обойти эту тему. Подруга точно раскрыла бы ложь. — Да нуу… — она улыбалась хитро, так же по-лисьи, как и «звезда». Я рассеянно допила вино из стакана и прикрыла глаза. Надо придумывать легенду.***
Я плохо умею врать. Точнее, я умею врать так, чтобы мне верили. Но я тоже начинаю верить в свою ложь. И в этот раз я тоже поверила. Я так долго придумывала легенду о том, что я влюблена в Того, с синей гитарой, что начала верить в неё сама. Ложь подменила чувства. Стала чувствами. Кажется, так растут раковые клетки. Вот и моя любовь росла, как раковая клетка, в моём мозге. Я перестала следить за блестящей синей гитарой. Я начала следить за сильными руками, её сжимающими, за длинными пальцами, перебирающими струны, за зеленоватыми глазами, смешно щурящимися от солнца. Такие же глубокие, как и цвет его гитары. Лицо с острыми скулами в обрамлении слегка вьющихся прядей, выпавших из хвоста. Столько деталей за раз. Мы занимались каждую среду. Я обожала и ненавидела эти занятия. Наверное, я хотела бы просто любоваться им весь тот час, что мы занимались. Хотела бы слушать его игру, улетая в мыслях куда-нибудь далеко. Но реальность заставляла впитывать информацию, заставляла стараться, чтобы наши занятия не закончились за ненадобностью. Как утомительно. Если я была скрипкой, тихой, в неумелых руках с деревянными пальцами, которые так и не выучили, где какая нота расположена на тонком грифе, то он был гитарой — яркой, мелодичной, мягко разливающиеся мелодией в руках виртуоза. Той самой синей гитарой в свете софитов. Как-то незаметно он перестал быть для меня «светилом». Он стал «божеством» — прекрасным, но недосягаемым. Говорят, любовь к божеству греховна, но человек, слабый-слабый человек, не может не любить его. Вот и я не могла отказаться от любви. Не могла отказаться от возможности вот так сидеть целый час перед ним, беззастенчиво изучая черты лица, мозолистые руки, размах ключиц, выступающих из-под футболки… Это было моё время — время, когда моё божество сидело рядом со мной, мягко касалось моих огрубевших из-за струн пальцев и тихо улыбалось мне. Что ещё нужно для счастья?***
Зима выдалась на удивление снежной — в декабре весь двор завалило огромными сугробами, а младшеклассники ежедневно устраивали снежные битвы, обстреливая друг друга и прохожих снежками. Мне тоже пару раз прилетело в спину. Мы всё ещё продолжали заниматься по средам. По моему скромному мнению, прогресс был, но он продолжал время от времени мельком бросать на меня странные взгляды. В такие моменты между его бровей пролегала едва заметная складка, а глаза немного сужались. Совсем-совсем незаметно, но я почему-то гордилась тем, что заметила такую деталь. Как будто бы познала какое-то таинство. — Слушай, ты можешь остаться ещё на пару минут? — спросил он меня как-то после нашей встречи незадолго до Нового года. Я стояла уже у самой двери, потянувшись к ручке. — А, да, — я рассмеялась, пытаясь скрыть неловкость. — Сядь, не могу разговаривать вот так, — он сделал неопределённый жест рукой. — Да, конечно, — я с трудом сглотнула и присела на ближайший стул — за первой партой — и повернулась к нему. — Что-то не так? — Нет… — он помедлил. — То есть да. Я хотел спросить, зачем ты вообще пошла заниматься в клуб? — А, это… Ну… Меня подруга позвала. Она очень хотела научиться играть, — что ж, я не лгала, хоть и не говорила всю правду. — Тогда почему она сама не ходит? — Не понравилось, — я пожала плечами, не совсем понимая, к чему идёт разговор. Возможно, я ему надоела? Это способ отказаться от наших занятий? — А ты? — он подался вперёд. — Я? — Ты. Почему перестала ходить? — Ну… Не сказать, что я вписалась в коллектив, не думаешь? — опять неловкий смех. — А наши занятия? Зачем они тебе? — он пристально смотрел на меня, ожидая ответа, но я молчала. — Тебе не нравится гитара, — наконец сказал он. — Нет, нравит… — Не ври! — в его глазах мелькнуло что-то странное. — Ненавижу ложь, — добавил он спокойнее. — Да, не нравится, — на выдохе. — Тогда зачем они тебе? — он криво усмехнулся. — Можешь не говорить. Я знаю. Я тебе нравлюсь, так? Не отпирайся — я видел эти твои взгляды. Нравлюсь? Нравлюсь?! — он вцепился в угол стола перед собой. Я не отвечала, и это, вероятно, выводило его из себя. — Да, нравишься, — я опустила взгляд на свои колени и сжала ладони в кулаки. — Я прав, — он успокоился, как только получил ответ. Интересно, он так же отреагировал бы, если бы я сказала «нет»? — Да, — тихо произнесла я. — Получается, ты ходишь, чтобы увидеться со мной. Не для гитары. Не для музыки. Но вполне себе для удовольствия, — он почти беззвучно хмыкнул. — Знаешь, я польщён. Мне приятно твоё внимание, но… мне не нравишься ты. Ты хорошая, но, понимаешь, я не хочу отношений сейчас. Всё слишком сложно. Мне не нужна ещё одна проблема в жизни, — он посмотрел на меня, видимо, ожидая реакции. — Да, я понимаю. Я и не хоте… — Ты мне не нравишься, но я не хочу играть с твоими чувствами. Поэтому говорю об этом прямо. Не хочу давать ложных надежд. — Да, спасибо, — я слабо кивнула в ответ. — Это всё, что ты хотел сказать? — Ты хочешь услышать что-то ещё? — Нет. Пока, — я встала и вышла из кабинета, не дождавшись его ответа. Я знала, что не нравлюсь ему. Я не надеялась ни на что. Моя любовь была ложью, которую я создала сама, а позже превратила в жизнь. Ложь, в которую я сама начала верить. Такая любовь уж точно не достойна ответа. Но… но больно было всё равно. Где-то очень глубоко. Очень-очень глубоко, под длинными мозолистыми пальцами порвалась струна скрипки. Маленькой. Покрытой трещинами. Не подходящей для этих пальцев. Фальшивой. Я поняла, что плачу, лишь придя домой. Хотя, может, плакало лишь моё отражение в зеркале?***
Я заболела на следующий день после нашей встречи и проболела все каникулы. Наши встречи прекратились. Мы не виделись ни по средам, ни в какие-либо другие дни. Даже в коридорах. Наверное, так было лучше. Я рассказала обо всём подруге. Она долго ругалась на него последними словами. Конечно, ему лично она ничего не говорила, но мне высказала все свои мысли. Моё божество стало «мерзавцем», «подонком» и «уродом». Было ещё много характеристик, но уже менее цензурных. Я слушала поток её возмущений с мягкой улыбкой. Наверное, так слушают родители рассказы излишне впечатлительных детей? — Да, тебе даже хуже, чем мне, — сказала подруга, выплеснув эмоции. — Разве? Я не видела его с другими, — я мягко улыбнулась, закидывая в рот дольку мандарина. — Да, но о моих чувствах знаешь только ты. А о твоих ещё и он! Пф, это же ком-про-мат! — она сдула чёлку с глаз. — Вдруг он начнёт делиться со всеми?! — Не думаю, — я пожала плечами. — Даже если начнёт — мне без разницы. — Да у тебя терпение Будды, — подруга увлекалась всякими восточными штуками, поэтому иногда выдавала такие сравнения. — Возможно, — улыбнулась я. Да, наверное, хотя бы терпением меня одарили сполна. Всё шло своим чередом.