Взмах над морем

Я успеваю забрать пиво ещё перед работой. Та же короткостриженая женщина, с которой я разговаривал в прошлый раз, любезно проводит меня в прохладную каморку, где хранится весь товар, если, конечно, он уже не красуется на полках, у всех на виду. Она не требует предоплаты, прекрасно понимая, что убежать я никуда не смогу. И дело совсем не в устройстве помещения. Я с сомнением взираю на ящики с алкоголем, неуверенный, что смогу унести их в одиночку. Даже один из них будет неудобно и тяжело держать — что же говорить о большем количестве! Раздосадованный, я смиряюсь с мыслью, что придётся вновь потратиться на такси. Но ведь и до машины нужно дотащить эти ящики! К моему счастью, работница замечает моё смятение. А может, я просто выгляжу настолько жалко, что она решает предложить мне помощь. — Мне позвать охранника? Чтобы донёс. Соглашаться стыдно. Мне и так было крайне неуютно от всей этой ситуации, а теперь я и вовсе хочу лишь одного — провалиться сквозь землю. Исчезнуть и больше никогда не показываться работникам этого магазина на глаза. Последнее желание оказывается вполне реалистичным, так что, как только я сажусь в такси, сразу заверяю себя, что больше никогда сюда не вернусь. Ощущение, и без того тревожное, становится ещё хуже, а настроение не скатывается в окончательную тьму только из-за непобедимого упрямства. Вчерашние события, будто старая газета, валяются где-то в самых забытых уголках памяти, оставив после себя лишь странный привкус, разобрать который я не могу. Я не ощущаю ровным счётом ничего, хотя и понимаю, что так быть не должно. Сидя в машине и наблюдая за тем, как мужчина, по комплекции отличающийся от моей если только совсем немного, почти без труда закидывает только что купленные мной ящики со звенящими бутылками, я проникаюсь то ли завистью, то ли раздражением. Протянув последние деньги водителю и посмотрев затем на пустую ладонь, осознаю, что мои неприятные чувства лишь усиливаются. Почти сразу же к ним добавляется и сожаление. Смотря на то, как таксист убирает последние пару монет в пластмассовый стаканчик, я, как никогда раньше, ощущаю, что это деньги Глеба. И сразу же за этим пониманием приходит и тягучее чувство вины. Нет, не смогу отдать. Я всегда очень уважал соседа, и невозможность вернуть ему долг — как порез от бумаги. Не смертельно, не страшно, но слишком уж щиплет, чтобы об этом забыть. Сейчас, смотря на соседний дом, я прихожу к мысли, что мне не стоит ни о чём думать вообще. Недавно украденная сумка неприятно оттягивает плечо, так и норовя соскользнуть с него, а шаги даются несправедливо тяжело. Находясь в равнодушной прострации, я, тем не менее, отчётливо слышу и чувствую, как сильно колотится моё сердце. Я уверен, что у меня получится. Хоть всё и пошло не по плану, ведь по первоначальному замыслу я должен был «спасти» знакомую, поборовшись с Киром, а не просто отыскать её пропажу, однако главного результата мы добились — я почти не сомневаюсь в этом. В простоте все тайны. Спокойствие это подкрепляется твёрдой настойчивостью. Нежеланием отступать ни при каких обстоятельствах. Но сердце всё равно бушует, сумасшедше гоняя кровь, и успокоить его у меня не выходит. Удары отдаются лёгкой болью, и невозможность изменить или проигнорировать это заставляет меня злиться. Где-то в закоулках головы тихий голос настойчиво подгоняет, торопит, чтобы я успел до конца обеденного перерыва. Но я понимаю, что спешить некуда. Работа больше не имеет никакого значения. Не из-за того, что она кажется мне скучной, нелепой, жалкой, как это было раньше, — просто смысл бояться увольнения исчезает. Тем не менее, я всё же слушаю подсознание и дотрагиваюсь до домофона, быстрым, но лёгким движением набирая нужные цифры. Уверенные шаги, глухой стук о бетонные ступеньки. Грязные зелёные стены, несколько высоких растений в больших горшках около низкого, у самого пола, окна. Елена Петровна хмурая, бледная — бледней, чем когда-либо, — встречает меня в коротком домашнем халате. Весь её облик доказывает, что она сегодня никуда не выходила. Женщина не выглядит так плохо, чтобы предположить, что вчерашние события повлияли на неё слишком сильно, но блёклая пелена последствий заметно витает вокруг. Арендодательница приходу моему не рада — у неё и без меня проблем и неприятностей хватает. Но когда я показываю сумку, всё резко меняется. Хмурое лицо женщины разглаживается — видны лишь мелкие морщинки недоверия — глаза, до этого сонные, стекленеют, оживают и обзаводятся лихорадочным блеском. Она и не думала, что есть возможность вернуть пропажу. Я с облегчением замечаю, что Елена Петровна скорей приятно удивлена, чем находится в сумасшествии радости. А значит, вчерашние события она пережила спокойней, чем я думал. Последний камень — мысль, что я оставил шрам в чьей-то жизни, — спадает, оставляя на душе лишь лёгкое неудовлетворение — долг Глебу. Я делаю глубокий вдох и распрямляюсь. — Добрый день. Я лучезарно улыбаюсь, чтобы расположить к себе собеседницу. Из-за удовлетворения, твёрдой уверенности в том, что у меня наконец всё получилось. — Здравствуй. Женщина приветливо улыбается в ответ и лёгким жестом указывает на гостиную, но глаза её неотрывно следят за украденной вчера сумкой. Я немного задумываюсь, сомневаясь, что мне есть смысл заходить (в конце концов, это не должно занять много времени), но сразу же понимаю, что зайти стоит — это создаст более благополучную обстановку. Протерев подошву ботинок о колючий фиолетовый коврик перед входной дверью, неспешно захожу внутрь. Когда я начинаю разуваться, Елена Петровна легонько качает головой и снова кивает на приоткрытую дверь в большую комнату. Так и оставив правый ботинок наполовину расшнурованным, я спешу пройти в указанном направлении. Гостиная полностью освещена солнечными лучами, которые, просачиваясь через окно, делают несколько прыжков по многочисленным зеркалам и убегают назад, прочь на улицу, на свободу. От столь неожиданной яркости, в противовес тёмному коридору, я жмурюсь, а после часто моргаю, пытаясь привыкнуть. Второй мыслью, приносящей наслаждение, является то, что сегодня прекрасная, по-настоящему летняя погода. В это даже не сразу верится. Я позволяю себе ненадолго замереть, забывая обо всём, рассматриваю каждую вещицу, что попадается на глаза. Все предметы яркие, поблёскивающие всплесками радуги, будто улыбающиеся, до них так и хочется дотронуться, хочется нежно провести по ним пальцами, чтобы убедиться, что это на самом деле обычные вещи. Я подавляю это желание. — Ты пришел отдать мне сумку? Арендодательница в комнату так и не заходит, оставаясь стоять в проходе, так что я разворачиваюсь вполоборота. — У вас тут красиво. Эта фраза срывается с языка сама собой, заставляя меня внутренне сжаться от страха испортить момент. Но тут же приходит осознание, что сказанное должно быть приятным, а искренность делает это только более ценным. — Как всегда. Слова женщины звучат резко, но по лицу её я понимаю, что она говорит это не из-за высокомерия, а потому, что по-настоящему так думает. Я ещё раз краем глаза оглядываю комнату. Я не особо осматривался, когда был тут в прошлый раз, так что, возможно, Елена Петровна и права. — Ты пришёл вернуть сумку? Откуда она у тебя? От услышанных слов я немного теряюсь. Я не ожидал, что женщина сама начнёт этот разговор, ещё и так с ходу, без прелюдий воспитанности, но стараюсь ничем не выдать своего удивления. — Да. Я почти ставлю сумку на стоящий рядом со мной стол, но в последний миг передумываю и передаю вещь прямо в руки хозяйке. Так она будет чувствовать себя уверенней и спокойней, наверняка зная, что сумка у неё. — Я был не до конца уверен, что она Ваша, но теперь, когда Вы сказали такую фразу, сомнений нет. Я еле заметно, но так, чтобы Елена Петровна всё равно увидела, приподнимаю уголок губ. — Вы вчера так и не пришли. Я ждал Вас около получаса, но через сорок минут окончательно убедился, что Вы не придёте. Я нашёл её, — тут я киваю на сумку, — по пути домой. Ну, как нашёл… Если честно, я лишь заметил её краем глаза, она не особо привлекла моё внимание — мало ли что валяется у нас на дорогах. Сумка лежала около какого-то подъезда. Я уже только потом, когда узнал, что с Вами случилось, понял, что её, скорее всего, просто наскоро выкинули, даже не задумываясь, куда именно. Я узнал об этом происшествии дома от Глеба. С ним мы снимаем Вашу квартиру, если помните. Стыдно признаться, — я нервно, но негромко смеюсь, опустив взгляд, — но я сначала даже не понял, никак не связал выкинутую сумку и Вас. Только ближе к вечеру, когда мы с Глебом болтали перед ужином, я догадался. Думал, что её уже и нет там. Но вот… Я замолкаю, переводя взгляд на объект обсуждения, а потом возвращаю его на собеседницу, изучая её реакцию. Елена Петровна неотрывно рассматривает сумку, будто и не слушая меня. Мне хочется получить от неё хоть какую-нибудь эмоцию, язык так и порывается сказать что-то ещё, чтобы привлечь внимание женщины, но я не позволяю себе такой вольности, чётко следуя плану. Чем больше я говорю, тем больше вероятность ляпнуть что-то лишнее, что-то не то. Создавшаяся тишина нервирует, заставляя все мышцы напрячься в ожидании. — Спасибо. Отрываясь от потерянной вещи, Елена Петровна наконец переводит взгляд на меня. Всё ещё не уверенный в её реакции, я спешу пошире растянуть губы в улыбке. — Не знаю, что за уроды вчера на меня напали, но они явно оплошали. Арендодательница довольно скалится. — Даже если бы эти трусы не испугались и забрали бы сумку с собой, то всё равно не нашли бы в ней ничего ценного. В голосе хозяйки слышится то ли сдержанная злость, то ли раздражение. Я легонько киваю, показывая свою заинтересованность в разговоре. — Уверен, что их поймали. Вроде же вчера сразу кто-то вызвал полицейских, да? Мой вопрос остаётся без ответа. Вместо него — презрительный смешок. — Да конечно! Никто никого там не искал и не будет… — Ну ладно Вам… Может, всё же поймали. На секунду мне кажется, что Елена Петровна сейчас закатит глаза. — Мне бы позвонили и сообщили. Против такого аргумента слов у меня не находится, так что я признаю своё поражение. Арендодательница ещё долго хмурится, погружённая в воспоминания, а потом, словно очнувшись, вздрагивает и с уже более ясным и светлым лицом обращает внимание на меня. — Спасибо. Она наконец отрывается от дверного проёма и подходит к столу, вставая с противоположной от меня стороны. — Я очень благодарна. После этих слов женщина замолкает. Вновь воцарившаяся тишина на сей раз пугает меня куда больше. Разговор не должен на этом закончиться. Мне недостаточно одного «спасибо». Пауза затягивается, но я не сдвигаюсь ни на миллиметр, всё так же широко и доброжелательно улыбаясь, чтобы не вызвать к себе неприязни. Елена Петровна, кажется, смущается, вроде как рассчитывая на наше расставание. Но, немного помявшись, она всё же интересуется, не хочу ли я чего. Стараясь, чтобы голос звучал как можно более беззаботно, я спрашиваю, нельзя ли мне чашку кофе. Женщина кивает и стеснительно, оттого, что не уверена, как ей себя вести, улыбается. — Тебе с молоком? — Если есть. Я ещё раз осматриваю гостиную, когда Елена Петровна отлучается на кухню, и заглядываю в окно. На улице жарко. Около стекла тепло и уютно. Солнце мягко пригревает, окутывая сонной дымкой. Я успеваю блаженно зевнуть пару раз, прежде чем оторваться от подоконника и пройти в кухню, где равномерно, будто тоже сонно и неторопливо, жужжит кофемашина. — А у Вас льда не найдётся? Хочется говорить весело и бодро, но получается спокойно и расслабленно. Женщина в ответ удивлённо моргает, а потом задумывается. — Не знаю… Она плавно поднимается с деревянного резного стула и проверяет морозилку. Лёд есть, и я прошу кинуть пару кубиков в кофе, когда он будет готов. — Не выспался, — объясняю я. — И тепло сегодня, на удивление. Я ещё раз смотрю в окно, с любопытством разглядывая новый открывшийся пейзаж. — Это прям радость, да? Я кидаю взгляд на собеседницу. Та с улыбкой кивает, соглашаясь. — Я думала, что уже и не дождусь хорошей погоды. Теперь киваю я. — Да… Я опять зеваю, заставляя женщину невольно повторить это действие. — Так что хочется чего-то прохладного. Когда кофе готов, Елена Петровна кидает в чашку аж четыре кубика льда. — Тебе какое молоко? Она разворачивается в мою сторону, а я лишь удивлённо пожимаю плечами. — Простое, коровье? Я скорей спрашиваю, чем отвечаю. Себе в кофе арендодательница наливает миндальное молоко, если верить надписи на картонной упаковке. — У меня дочь — веган и любительница латте, так что я всегда покупаю альтернативное молоко. Знаешь, я, если честно, в последнее время почему-то тоже больше с миндальным предпочитаю. Говоря это, женщина уверена, что меня удивляет факт про молоко, но я куда больше поражён тем, что у неё есть дочь. Образ человека одинокого, потерявшего всех и навсегда, рушится в одно мгновение. Меня эта мысль радует и даже согревает. — Извините за мою невоспитанность, но Вы разве не работаете? Елена Петровна плавно садится напротив меня за идеально круглый стол, который, в противовес любой логике, эстетике и дизайну, стоит не посередине комнаты, а прижат левой стороной к светлым обоям. Она улыбается, смотрит куда-то в собственные раздумья. Сонливость и покой потихоньку проникают и в неё, заполняя переплетения вен, просачиваясь в лёгкие, заменяя мысли. Я замечаю, что хозяйка впервые за всё это время обращается ко мне на Вы, и это неожиданно приятно. Будто бы за мой поступок она начала испытывать ко мне нечто сродни уважению. — Работаю. Сейчас у меня обеденный перерыв. Мне бы стоило к Вам зайти вечером, а не вот так врываться посреди дня, конечно… Извините. Женщина еле заметно качает головой. — Это не проблема. Вы вернули мою сумку, я была бы рада увидеть Вас в любое время. Мы несколько минут сидим в тишине, наслаждаясь напитками, прежде чем Елена Петровна продолжает разговор. И снова переходит на ты — но это уже степень доверия. — То, что вчера произошло… Ты говорил, тебе рассказали, да? Но невозможно это рассказать так, как оно было на самом деле… Нельзя пересказать мои чувства. Их и описать невозможно. А заново прочувствовать никогда не захочется. Я ведь даже не сразу осознала, что произошло. Да и с чего вдруг? Сколько лет живу тут — и никогда не сталкивалась с таким. Даже не уверена, что я испугалась. Я кричала — о, как я кричала! — но это в большей степени из-за заложенных с детства знаний, как нужно вести себя в таких ситуациях. Мне думается, что я просто-напросто не поняла, что произошло, всё случилось в секунды. И как кто-то успел в столь ничтожный промежуток времени вызвать подмогу! Знаешь, а я ведь так и не знаю, кто это был. Кто вызвал полицейских. А может, эти люди просто проезжали мимо? Ох, боюсь, я теперь этого никогда не узнаю! И всё же, как нелепо! Как не повезло ворам — им пришлось выкинуть сумку со всем её содержимым! Ха! А ведь в ней и так немного того, что смогло бы их обрадовать. И всё же, неблагодарная это работа — воровать… Елена Петровна говорит это всё куда-то в приоткрытое окно, сидя ко мне полубоком, но я прочувствовал на себе каждое её слово, каждый тихий звук и придыхание. — Ты заходил ко мне не так давно. — Четыре дня назад, во вторник. — Во вторник. Да. Женщина наконец расслабляется, начинает говорить более открыто, и мысль о том, что всё идёт по плану, заставляет моё сердце немного ускорить перекачивание крови. Елена Петровна не торопится в разговоре, но, когда она вновь открывает рот, я окончательно убеждаюсь, что победил в собственной игре. — Мы разговаривали про мою книгу, и я рассказала о том, что с ней связано. Проскользнув внимательным взглядом по моему лицу и, видимо что-то в нём уловив, женщина тяжело выдыхает. — Это не секрет. Я не скрываю историю о том, что случилось с моими родителями и сестрой. К чему это? Молчание не вернёт их. И покоя мне не добавит. Тяжесть нужно скидывать — иначе она скинет тебя. Елена Петровна допила кофе и развернулась ко мне, сосредоточившись на моих глазах и отчего-то хмурясь. — Послушай… Всё, что я сказала в прошлый раз, никак не изменилось. Я не стану дарить эту книгу. Ни тебе, ни кому-либо ещё. Но я хочу тебя отблагодарить. Она на секунду замялась, выдавая свою неуверенность, задумываясь о плане отступления. — Ты просил книгу на пару дней. Для девочки. Я всё ещё не уверена, что всё правильно поняла насчёт твоего замысла, но неважно. Мне не стоит так ревностно относиться к своим вещам. Даже таким. Я вчера так перепугалась и расстроилась из-за сумки! А потом, когда немного успокоилась и шок прошёл, сама удивилась себе, не понимая, из-за чего я так распереживалась. Это просто сумка. К тому же ещё и такая старая! Там и денег было всего ничего — на пару походов в кафе, не более. Книга, без возражений, важней. Но неужели я настолько скупа?! Я не знаю, что на это ответить. Появившийся несколько минут назад небольшой сквознячок из приоткрытого окна холодит кожу, заставляя поёжиться, но я не спешу пересаживаться или двигаться вообще. Хочется остаться тут навсегда. Сидеть в просторной, светлой, окутанной тёплыми солнечными лучами кухне, ничего не делая, никуда не торопясь, не двигаясь. Я прикрываю глаза, и мне кажется, будто вода ласкает мои руки. Рефлекторно хочется отдёрнуть их, сбежать, спрятаться. Но на этот раз вода тёплая. Она не пенится и не проглатывает своими волнами всё на своём пути. Стекает по шее, ногам, и мне хочется погрузиться в неё. Я ничего не говорю, но собеседница принимает мою молчаливую благодарность… …Глеб ведёт себя отстранённо. Неулыбчивый, он бросает на меня лишь пару взглядов за весь вечер. Будто ожидая от меня новых разочарований. Он презирает меня за то, что я сделал. Я его не виню. Я его в целом понимаю. Неожиданно Глеб предлагает мне прогуляться. Одному. Мне хочется верить, что сказал он это, озаботившись моим странным, немного нервным поведением, а не из-за желания избавиться от меня, не видеть. Ни по интонации, ни по мимике я так и не понимаю истинную причину. Впрочем, может, её и не было — он просто сказал, что пришло в голову, без особой на то причины. Гулять не хочется. Меня всё никак не отпускает мысль, поселившаяся ещё днём, на чужой кухне, согретая тёплым летним солнцем. Я знаю, что хочу сделать. Знаю зачем. Знаю как. И мысль крепнет, врастает в меня с каждым днём всё сильней и сильней. Сумасшествием проникая в клетки мозга. Однако мне начинает казаться, что я забываю, откуда эта идея. Почему я решил так поступить? Я задумался о Лилии. Кажется, впервые за столько времени. Не о ней как о человеке. Как о причине и возможности. Как о вдохновителе. Как о Лене в чужих глазах. Сидя на кухне, под приятными прохладными потоками свежего воздуха, я думал о девочке. Конечно, я не возьму себя в её полёт. Нет. Она не узнает, что я рядом. Окрылённая тем, что с ней происходит, не зная, что делать с тем необъятным количеством эмоций, что она испытает, она не станет задумываться, есть ли я рядом с ней. Нет. Я сделаю всё тихо. Аккуратно, несильно перегнув корзину, чтобы она не упала. Молчаливо, чтобы она не услышала. Лена. Крики, убившие все мечты, всю веру. Дрожь. Слёзы. Их нельзя остановить. Они льются до сих пор, заставляя портиться и гнить каждую новую футболку. Вода, что повсюду. Солёная. Так больно щиплет незаживающие раны. Иногда я начинаю путаться, сомневаться и не понимать: это вода или слёзы? Я не передам море Лилии. Не передам никому. Унесу его с собой, наконец верну туда, где ему самое место. Ручей в ручей. Реку в реку. Круговорот воды — так, чтобы наконец прошёл полный оборот. Она это начала. А значит, заканчивать мне. И только мне. Не утаскивая, не заражая, не оставляя луж и притоков в чужом организме. Но я впервые задумался о Лилии. Не о том, что с ней будет, — с ней будет Трофим, ей ничего не скажут. Она будет счастлива, ведь я заберу всю воду и оставлю ей лишь тёплый пляж с мягким песком. Но я задумался о том, что будет «до». Я наконец собрал все компоненты: деньги, алкоголь, машину, шар и книгу. Возможность, причину, чтобы освободить Лилию, светлый цветок в кромешной темноте, из-за стального поржавевшего забора. Бери и делай. Вперёд! Но я вдруг задумался… А хочет ли она? Никто и ничто, мы виделись раза три. Мы почти не разговаривали, и девочка ни о чём меня не просила. Я зацепился за её мимолётные слова. С такой высоты упавшие в меня, но, возможно, ничего не стоившие для неё. Я вдруг задумался: правильно ли я поступаю? Не с собой. Себя мне не жалко — я знаю, чего хочу. Но правильно ли вот так вырывать её? Она не Лена. Я твержу себе это каждую минуту, и каждую минуту эти слова всё больше теряют свой смысл. Мне так тяжело сконцентрироваться. Я начинаю путаться. Начинаю всё смешивать. Глеб сказал бы, что я помешался. Я допускаю, что он оказался бы прав. Я всё же выхожу на улицу. Опять иду к Дому, сам не зная, что там искать. Но мне нужна подсказка. Нужен ответ на столь размытый, никак не сформировавшийся вопрос. Или даже не вопрос, а лишь смутный намёк на него, странное ощущение, подкреплённое чувствами, не дающими успокоиться. На этот раз я иду твёрдой походкой, ни о чём не вспоминая, игнорируя солёные всплески под подошвами. Хочу ли я увидеться с Лилией, поговорить с ней? Хочу ли убедиться, что в Доме плохо и каждый воспитанник только и мечтает о чём-то подобном как о необычном развлечении — полёте на воздушном шаре? Я рассматриваю Дом и его окрестности до появления самых малозаметных звёзд. Каждая трещина, сломанная ветка, спрятанный в тёмных уголках между кирпичными стенами мусор вновь врезаются в мою память, напоминая о себе. Я знаю местоположение всего этого лучше, чем что-либо ещё. Дольше всего я стою около Дуба. Ни капли не изменившись за эти четыре месяца, он всё так же поражает своей пышностью, огромной и насыщенной зелёной листвой, всё так же прячет под своей тенью половину всего дворика. Меня раздирает детское желание снова залезть на него. На самую его верхушку. Сейчас, под защитой звёздного неба, меня не достанут старшаки. Подняться на самую макушку, схватившись за твёрдые листья вместо веток, закрыть глаза и больше ни о чём не думать. Я так и не нахожу никаких ответов, поэтому, проигнорировав это странное наводнение, выбираю то, что звучит логичнее всего: действовать по плану. Я никак не могу понять, что это за место, хотя точно уже видел его. Узенькая улочка, ряды небольших разноцветных магазинчиков… Я всё никак не могу оторвать взгляд от кактуса на столике перед цветочным. Он спрятан глубоко между лепестками хризантем и азалий, и я не должен был даже заметить его. Но, тем не менее, я его вижу. И всё никак не могу перестать смотреть, захваченный лёгким беспокойством и волнением, будто боюсь, что кто-то поранится о его колючки. И точно чувствую запах из булочной, которая, я уверен, находится на этой же улице, хотя самого заведения я отчего-то не замечаю. — Ты сегодня рассеянный. Лена немного хмурит брови, кидая на меня взгляд, но сильно взволнованной она не кажется. Я небрежно дёргаю плечом. — Не знаю… Вроде нормальный. Сестра не спорит. Она вновь смотрит вперёд, куда-то в размытую даль, и несильно зевает, заставляя меня повторить за ней. — Меня всё никак не покидает чувство, что я тут уже был. Я оглядываюсь вокруг, всматриваясь в здания, пытаясь найти что-то знакомое. На противоположной стороне дороги — магазинчик обуви, магазинчик канцелярии. И небольшая, но кажущаяся довольно уютной кафешка. — Так ты и был. Я немного удивлённо и заинтересованно разворачиваюсь обратно к сестре, желая услышать подробности-объяснения. Та, не разделяя моего замешательства, кажется, не понимает, с чего вдруг я задаю немые, но всё ещё глупые, на её взгляд, вопросы. — Ты, правда, не можешь вспомнить? Теперь Лена выглядит немного расстроенной. — Петька и его клад. Я хмурюсь, не понимая, как эти рандомные слова могут помочь мне что-то вспомнить. Сестра пару секунд молчит, давая мне время на размышления, но я не пророняю ни слова, и она продолжает. На губах её — лёгкая улыбка ностальгии. Немного грустная из-за того, что я не запомнил этого момента нашей жизни. Я мельком замечаю руки Лены — кончики её пальцев легко, почти невесомо проводят по стенам магазинчиков, перепрыгивая с кирпичика на кирпичик. — Когда мы были совсем мелкие, когда нам было лет по… Она силится вспомнить точный возраст, но в конце затянувшейся паузы лишь разочарованно цокает. — Мне кажется, нам было по девять. Но, может, и восемь. Сестра опять делает небольшую паузу, делая повторную попытку вспомнить более точную цифру, хотя меня это и не особо волнует. Невелика разница, сколько нам было. Но я её не тороплю, наслаждаясь приятной тишиной вокруг: людей и машин почти нет — ещё слишком рано для полноценной жизни города. Лена останавливается около цветочного, протягивая руку к цветам у входа. — К нам как-то в конце весны, в мае, приезжал, как всегда, какой-то важный дяденька, которому, как и всем ему подобным, нужно поддерживать образ мецената. Привёз нам всякого барахла, денег, наверное, перевёл на директорский счёт, типа на наши нужды. Ну или что они всегда делают… Сестра аккуратно скользит рукой над цветами, а потом, уткнувшись пальцами в аглаонемы, начинает гладить широкие листья. Её мизинец пачкается в земле от неловкого движения. — Но в тот раз с ним был ещё его сын. Он, наверное, года на три нас старше был. Тощий такой, хуже тебя, в очках, с угольными волосами и родинками через каждый сантиметр. Неужели ты не помнишь?! Лена с удивлением заглядывает в мои глаза, находя в них лишь смятение и неуверенность. — Может быть… Я не знаю точно. Сестра приподнимает брови, покачивая головой. — Можно подумать, у нас бывает много посетителей-детей. Как можно было это не запомнить?! Я пожимаю плечами. — Прости. — Тот парень, сын богатого посетителя, рассказал нам, что прикола ради любит закапывать клады. Странное, конечно, хобби в двенадцать лет, но как там говорится? У богатых свои причуды? Ну да, ну да… Он сказал нам… — Что хочет что-то закопать около клумбы. Здесь? Я хмурюсь, продолжая следить за ладонью сестры. Перед глазами мелькают нечёткие обрывки старого приключения, но я так и не могу вспомнить всей истории. Быстро взглянув на меня, Лена улыбается, явно обрадовавшись, что я всё же что-то помню. — Ну, типа… Не около клумбы. В клумбе. Она ещё раз проводит по нежному лепестку неизвестного мне цветка и перемещает руку на кактус. Моё сердце делает несколько резких прыжков, напуганное чужим движением. Кажется, что Лена вот-вот уколется. Но она всё с той же лёгкостью в движениях дотрагивается кончиками пальцев до иголок и замирает. — Вот тут. Я непонимающе хмурюсь, немного наклоняя голову. — Ну, клумба. Клумба. Сестра отдёргивает руку от колючего растения, позволяя мне внутренне выдохнуть и расслабиться, и обводит ладонью все растения. — Это не клумба. Я занудствую. — Это горшки с различными растениями. На столике. Ну никак не цветы, зарытые в землю красивым кругом. — Клумба необязательно должна быть круглой. Лена тоже занудствует. — Не придирайся к словам. Он, может… Нет, скорей всего, он и вправду имел в виду какую-то клумбу, но мы тогда подумали об этом. Она вновь указывает на растительную экспозицию перед цветочным. — Наверное, поэтому мы ничего и не нашли… — Но зато руки землёй испачкали о-го-го! Я почти выкрикиваю это. Лена вновь смотрит на меня и смеётся глазами. — Зачем притворялся, что не помнишь этого? — Я и не помню. Вспомнил основные моменты, только когда ты начала рассказывать. — Рассказывать… Неподходящее слово. Просто напомнила. — Как скажешь. Мы ещё немного стоим, рассматривая небольшой кактус, прежде чем зашагать дальше, к метро. Поддаваясь атмосфере ностальгии, я стараюсь вспомнить все подробности этого детского приключения. — Нас тогда ещё не выпускали за территорию… Единственное, что я отлично помню в этой истории, — как ты вытащила меня из кровати в адскую рань. Лена фыркает. — Было часов семь. Это не «адская рань». Ты сам знаешь: в это время проскочить из Дома проще всего. Даже проще, чем ночью. Все работники спят, а кто не спит — слишком невыспавшийся, чтобы заметить, что в группе не хватает пары человек. К слову, так-то мы и сейчас неофициально ушли. — Да, но сейчас мы типа взрослые и всё такое. А за мелкими присмотр жёстче. — Ага! Давай не будем врать? Они никогда за нами по-настоящему не присматривали. Ты можешь прошмыгнуть за пределы территории Дома в любом возрасте. Главное — успеть вернуться до того, как тебя спалят. Тут не особо кто-то за кем-то следит. Я задумываюсь. — Ну… Есть и строгие преподаватели, и просто те, кто, правда, волнуется за нас. Как насчёт Голубки? Лена неоднозначно передёргивает плечом. — Голубка классная. И чуть погодя добавляет: — Я же не говорю, что мы безразличны абсолютно всем… Наверное. Но разве из Дома невозможно выйти? Разве тут сильно бдят за тем, где мы и что делаем? Взрослые не могут контролировать даже то, что происходит в самом Доме, в здании. Они ничего не знают. А то, о чём знают: о сигаретах, об алкоголе, о драках, об издевательствах, о нарушениях правил и многом другом — игнорируют. Знаешь, если так подумать, может, они и знают, что многие выходят на улицу не только в разрешённое время… Просто им начхать. — И что ты думаешь? — Нам же лучше. Я это никак не комментирую.