Взмах над морем

Придя на работу, я первым делом разогреваю не продавшуюся вчера выпечку, по очереди засовывая в микроволновку булочки и пирожки, чтобы придать им вид только что приготовленных. Маленький обман, который не особо меня волнует, хотя, конечно же, должен. Я ужасно не выспался. На лице застыла маска безэмоциональности — даже моргать тяжело. Кажется, что стоит моим векам пробыть в закрытом положении на долю секунды дольше, и я вырублюсь. Упаду ничком на пол и, даже не проснувшись от сильного удара, отправлюсь на несколько часов в царство Морфея. Несмотря на физическую слабость, сознание моё вовсю бушует. Навязчивыми предложениями тянутся мысли о воздушном шаре. Я чувствую, как разум старается меня отговорить, но идея, пришедшая в голову вчера перед сном, на удивление, не пугает, а, наоборот, успокаивает. Будто я нашёл выход из этой бесконечной тёмной петли. И чем больше я думаю, чем больше сомнений крутятся во мне, тем отчётливей я понимаю, что точно это сделаю. Решение давно принято — осталось только доказать это самому себе. Мысли заставляют дрожать и нервно теребить в пальцах браслет. Кажется, что у меня зашкаливает адреналин. Ноги зудят от желания сейчас же броситься к телефону, чтобы найти компанию, которая устраивает рядом с нашим городом полёты на воздушных шарах. Или, возможно, на дирижаблях. В холодильнике лежит тесто для булочек, крича, чтобы на него обратили внимание, но я решаю, что займусь им позже. Сейчас же я быстро раскладываю товар на прилавки — хоть и выходит небрежно, всё равно ничего не переделываю. Я наскоро мою руки, чтобы на них точно не осталось какой-нибудь начинки или крема, и хватаю телефон. Трафика у меня немного, но послезавтра будет пополнение, так что ничего страшного, если сейчас я даже весь израсходую. Я открываю браузер и вбиваю запрос в поисковик. Почему-то мне казалось, что нужный результат найдётся сразу, но вот она, жестокая реальность… Много рекламы и сайтов следуют друг за другом, но ничего из этого мне не подходит. Я замечаю, что все предлагаемые полёты проводятся в других городах, далеко отсюда, и начинаю пугаться, что вовсе не смогу найти ничего подходящего. Закончив просматривать первые три страницы, я на всякий случай снова их проверяю и читаю ещё парочку — до пятой страницы, а потом убеждаюсь, что всё-таки оказался прав. Ничего, что мне бы подошло. Чёрт! Обида и жуткое разочарование ломают тело. Ещё не успев толком обдумать свои мысли и собрать их в одно целое, я уже морально настроил себя на успех этой выдуманной операции. А теперь всё разрушилось. Смесь неприятных эмоций заливает каждую клеточку, каждый орган и течёт по всем венам и артериям, а в затылке чувствуется покалывание из-за раздражения. Хочется обидеться на весь мир. Я тяжело вздыхаю и пытаюсь по-другому вбить запрос — вдруг поможет. Быстро окидывая взглядом новые результаты, подмечаю, что две трети из них уже просмотрены, — и от других тоже никакого толку. В сердце теплится надежда, что если скорректировать запрос лучше, то я найду желаемое, но я знаю, что так не будет. Закрываю все вкладки и прячу телефон подальше — так, чтобы вовсе не видеть его. Понимаю, что гаджет тут ни при чём, но почему-то от этого действия всё равно становится немного легче. Я непроизвольно осматриваю помещение. Взгляд опять утыкается на холодильник, в котором ждёт своей участи тесто. Я достаю его и начинаю разминать в руках, согревая, хоть делать ничего и не хочется — настроение безвозвратно ухудшено. Я делю тесто на части и пытаюсь придать каждому кусочку вид булочки, но, если честно, выходит отвратно. В конце концов, я бросаю эту затею. Убирать тесто лень, так что я оставляю его на столе. Недолго смотрю на улицу: погода сегодня не хорошая и не плохая — что-то среднее, — но за окном всё равно некрасиво. Всё грустное, подавленное, и нет ничего, что могло бы привлечь взгляд. Я нахожу телефон и опять утыкаюсь в него. Меня так и подмывает ещё раз поискать информацию о воздушных шарах, но я сдерживаю эти бессмысленные порывы. Проходит больше двух часов, когда на пороге появляется первый покупатель. Мальчик лет десяти вежливо здоровается и почти бежит к витрине с маленькими пиццами. Я поначалу слежу за ним, ожидая заказ, но он выбирает так долго, что в результате я возвращаюсь к пролистыванию ненужных мне новостей в телефоне и начинаю читать что-то о запуске нового самолёта. Новостная статья, связанная с полётами, заставляет меня вновь задуматься о воздушном шаре. Не сдержавшись, я всё же вбиваю новый запрос. Минут через пять-шесть мальчуган наконец определяется, что будет покупать, и подходит к кассе. Я не успеваю убрать телефон прежде, чем посетитель нагибается и с любопытством смотрит, что же такое я там читаю. — О-о-о! Вы полетите на шаре? Мальчик с удивлением вытягивает лицо, и в его глазах плещется настоящее восхищение, а мне кажется, что вот такое же лицо, скорее всего, было бы и у Лилии, скажи я ей о полёте. Если бы только я смог найти тех, кто устраивает подобное!.. — Хотел, но не полечу. Мальчик перестаёт улыбаться, будто это он лишился чего-то важного. — А почему? Я отвечаю честно. — Оказывается, у нас в округе никто не предоставляет такие услуги. — Это грустно, — вздыхает тот. Я соглашаюсь. — Жаль я тоже не знаю, у кого есть шар. Я бы Вам сказал, — сочувствующе говорит паренёк. Искренне и по-детски. — Спасибо. — А Ваши родители тоже не знают? Мои родители? Ох, если бы я знал, что они знают. Если бы я хотя бы их самих знал… — Нет. Мальчишка протягивает мне выбранную пиццу, чтобы я мог сообщить ему, сколько она стоит. — Знаете, я спрошу у своего папы. Он у меня умный и точно поможет. Он всё знает. Я киваю и несильно улыбаюсь. Подросток тоже кивает, протягивая мне мелочь. — Спрошу, ага. Он точно поможет, вот увидите! Меня слегка поражает отзывчивость этого мальчишки, так что я действительно благодарю его. Он же забирает свою пиццу и, помахав рукой, убегает. Я уверен, что, уже выйдя из пекарни, тот забыл о своём обещании, но меня, на удивление, это несильно расстраивает. А если его отец и вправду поможет?.. Я недолго перевариваю произошедшее, и меня осеняет. Спросить у отца — вот что мне нужно! Родителей у меня нет, но зато есть эта пекарня и десятки посетителей. Какова вероятность, что кто-нибудь поможет? Городок у нас маленький, и тут никому нет дела до подобного, да и воздушные шары сейчас не очень популярны… Но всё же. Что с меня убудет? Я не успеваю продумать свои действия, когда сразу же за ушедшим мальцом заходит старушка. Она направляется сразу ко мне и, даже не смотря на прилавок, просит три булочки с маком. Я быстро упаковываю их ей. Предлагаю другую выпечку, но она отказывается, забирая протянутый пакет, а я пытаюсь справиться с бушующей паникой в голове. Нужно спросить. А будет ли смысл? Тем более эта женщина уже не молода, откуда ей знать? Нет, наоборот. Воздушный шар — транспорт тоже не новый. Спросить? — Извините, а Вы не знаете: у нас тут катают на воздушных шарах? Старушка замирает, а потом протягивает деньги. — Нет. Её голос холоден — сказала как отрезала. Неприятно. — Могли бы быть и поулыбчивей. Я ничего такого не спросил. Я знаю, что такая дерзость мне же и аукнется, но не сдерживаюсь. Я вижу, как старуха краснеет от возмущения: от злобы всё её лицо перекашивается и становится ещё страшней, хотя казалось, что это невозможно. — Ты сам-то неулыбчивый что-то, хам. Она кидает деньги — то ли на стол, то ли в меня — и уходит, напоследок изо всей силы хлопнув дверью. Та в ответ на такое обращение жалобно ноет, что-то хрустит, но всё же остаётся на месте. Стыда я не испытал, но на душе стало ещё хуже. Вот и спросил… Разве люди станут помогать другим? У кого бы я ни попытался узнать, все скажут «нет», лишь бы я отвязался. Точно так же, как это происходит, когда я раздаю листовки. Ведь ни у кого нет времени взять на ходу, даже не останавливаясь, бумажку — а ведь её можно будет выкинуть в мусорку уже через пару метров. Мне же этот секундный поступок помог бы заработать на жизнь. Но зачем? Так будет и тут. «Воздушный шар? Парень, да ты спятил!» Мне становится дико обидно. Сразу за всё. Следующий покупатель приходит через сорок минут. К этому времени я уже успокоился и повторно занялся выпеканием булочек. На это раз дела идут куда лучше. Конечно, я всё ещё подавлен, но руки работают автоматически. Замечая около входа мужчину с мальчишкой, я даже слегка удивляюсь, подумав было, что это тот самый подросток, который обещал поговорить с папой. Но нет, это не он. Мужчина зовёт продавца, и я выглядываю из дверного проёма кухни, показывая, что я на месте, и поднимаю ладони, чтобы было видно кусочки теста на них. Покупатель говорит, что готов подождать, пока я помою руки. Я невольно восхищаюсь: в чёрном смокинге и в блестящих туфлях, он будто только что вышел со званого ужина. Его сын одет так же, и это создаёт великолепное зрелище. Они будто аристократы из девятнадцатого века. Я же на их фоне кажусь бездомным, что носит всё то, что найдёт в мусорке. Я выгляжу убого даже на фоне ребёнка. Эта мысль, на удивление, не обижает, но точно поражает. Даже волосы у мальчишки аккуратно уложены и закреплены. Меня так и порывает расспросить, почему они такие нарядные и почему пришли в таком виде в это забитое место, но я, как всегда, прикусываю язык. Не моё это дело. — Жареный пирожок с картошкой, пожалуйста. И чебурек. Сделав заказ, мужчина начинает доставать кошелёк, но тут мальчик подходит к нему и указывает пальцем на что-то другое. — Ты же хотел чебурек. Ребёнок пожимает плечами. — Передумал. Отец вздыхает, немного раздумывает и затем разворачивается обратно ко мне. — Извините, можно вместо чебурека хачапури с сыром? Я киваю. К счастью, я ещё не начал разогревать заказ. — Конечно. Я засовываю всё в микроволновку и ставлю таймер на пару минут, чтобы еда разогрелась получше. Пока отец с сыном о чём-то разговаривают, я ещё раз обвожу их взглядом. В воздухе витает их лаконичная и неспешная речь, они говорят тихо, и я почти ничего не слышу, хоть и нахожусь рядом. Я даже вздрагиваю, когда мальчик вдруг начинает громко хохотать. В устоявшейся тишине это подобно выстрелу из танка. Мужчина тоже смеётся, но не так задорно. Слабая, но искренняя улыбка застывает на его лице. Мне вдруг становится завидно, что я никогда не мог — и уже никогда не смогу — вот так стоять и смеяться со своим отцом. В Доме были и хорошие, добрые воспитатели, но и они почти никогда не смеялись. Я смотрю на счастливых посетителей и чуть успокаиваюсь. Мне даже немного кажется, что я тоже член их маленькой семьи. Интересно, а мама у мальчика такая же весёлая и элегантная? Микроволновка начинает пищать. Я пытаюсь достать из неё продукты максимально аккуратно, но всё равно умудряюсь обжечь правую руку. — Всё в порядке? Не сильно обожглись? Мужчина в костюме заботливо смотрит на меня, что я аж неожиданно смущаюсь. Перед посетителем хотелось выглядеть подобающе, а теперь становится стыдно за свою рукожопость. — Всё хорошо, просто слишком сильно разогрел. Лучше не ешьте это прямо сейчас, подождите немного. Я хочу переложить выпечку на тарелку, но мужчина говорит, что они возьмут всё с собой. Упаковав заказ, я забираю деньги — и вдруг чувствую, что могу задать свой вопрос. — А Вы не знаете, у нас рядом кто-нибудь устраивает полёты на воздушных шарах? Мужчина поднимает на меня удивлённые глаза, и мне опять становится неловко. Мальчик повторяет реакцию моего первого сегодняшнего покупателя, услышав о воздушном шаре, словно загорается весь и начинает внимательно слушать наш с его папой разговор. Я смотрю на широкую улыбку ребёнка и вспоминаю слова грубой старухи о том, что я не улыбаюсь. Воспоминание о ней неприятно отзывается где-то внутри, но я игнорирую это чувство, сосредоточившись на более приятной реальности. И улыбаюсь. Мне даже видеть себя со стороны не нужно, чтобы понять, что улыбка эта вышла неловкой и чуть смазанной, но мужчина улыбается в ответ. — Прости, не имею понятия. Никогда не интересовался. Ну, как и ожидалось. Не сказать, что я разочарован, но всё равно немного неприятно. Мальчик тоже разочарованно ахает. Стараясь не поддаваться пессимистичному настрою окончательно, я прощаюсь с посетителями. — Пап, а давай узнаем про шары! Я тоже хочу покататься, это здорово! На моём лице натянутая улыбка, но, услышав слова ребёнка, я слегка улыбаюсь уже по-настоящему. Что ж, на этот раз мне хотя бы не грубят. Может, всё же поспрашивать у покупателей?.. Я всегда морально уставал от них: каждый день куча людей, что приходят и уходят, кто-то из них кричит, кто-то хамит, кого-то не устраивает каждое твоё движение… И для каждого ты просто автомат, который выдаёт еду. Но, с другой стороны, сейчас эта ситуация может мне помочь: хуже не станет, если я всё-таки задам им вопрос. Это неловко и стыдно, но умом я понимаю, что на самом деле ничего страшного в этом нет. Эти люди потратят пять секунд на ответ, уйдут и никогда больше и не вспомнят об этом вопросе, а уж тем более обо мне. Я успокаиваю себя: ничего страшного. Колокольчики над дверью снова брякают, а по помещению разносится цокот каблуков. Я узнаю вошедшую посетительницу: это та стройная леди, которая чуть больше недели назад приходила сюда, чтобы купить сыну манник с творогом. Мы здороваемся. — Вам опять манник? Женщина удивлённо смотрит на меня, и я понимаю, что она не помнит наш прошлый разговор. — Да… Она, кажется, настораживается, а я начинаю переживать, что напугал её. — Вы его уже брали недавно. Для сына. Я просто запомнил. — А, так тогда тоже Вы работали? Ваш манник с творогом великолепен! Сын был в восторге. Плечи посетительницы расслабляются, и она легонько вскидывает руками, жестами описывая его восторг. Мне становится приятно, что моя стряпня кому-то так понравилась, и, кажется, даже немного краснею. — Огромное спасибо. Женщина небрежно машет рукой — мол, это же правда. На этот раз она берёт два куска, и я догадываюсь, что один — для неё самой. Сегодня на ней лёгкое платье, но выглядит она так же восхитительно, как и тогда. У меня вдруг проносится мысль, что эта леди вполне могла быть женой предыдущего покупателя — такая же элегантная и воспитанная. Она говорит громко и жизнерадостно, но это не режет слух — наоборот, её голос кажется очень красивым. Но сегодня эта женщина выглядит задумчивой. Глаза у неё уставшие, мышцы рта расслаблены. Мне хочется, чтобы она улыбнулась, но даже протянутые манники не меняют выражение её лица. — Извините, а Вы не знаете кого-нибудь, кто устраивает полёты на воздушных шарах? Я улыбаюсь. Женщина задумывается, явно не ожидая такого вопроса, а потом отрицательно качает головой. Она тоже улыбается мне. — Прости, не знаю. Я хочу сказать: «Ничего страшного», но колокольчики над дверью снова звенят, и я отвлекаюсь. В кондитерскую входит красивая девушка, скорей всего, чуть постарше меня. В глаза сразу же бросаются окрашенные в цвет седины передние пряди, остальные волосы — натурального светло-русого цвета. — До свидания! Спасибо за манники. Я дёргаюсь и возвращаю взгляд на женщину. — Это Вам спасибо за то, что их покупаете. До свидания. Мы киваем друг другу на прощание, и женщина уходит. — Мне пирожок с капустой. Девушка неуверенно улыбается. Я тоже ей улыбаюсь, и мне даже кажется, что сегодня сам день состоит из улыбок. Все улыбаются, улыбаются, улыбаются… И лишь одна ворчливая старуха хмурится где-то у себя в каморке. Внутри у меня шевелится что-то странное и недоверчивое, я будто не могу или не хочу верить в то, что не все покупатели подобны той. Я чувствую, что разум хочет мне что-то объяснить, но игнорирую его зовы. Я киваю, принимая заказ, а девушка в ожидании направляется к окну и начинает любоваться пейзажем. На самом деле любоваться там нечем, но она всё равно не отходит, продолжая разглядывать унылую улицу. Я вспоминаю, как точно так же смотрел из окна кофейни. Был ли тот пейзаж лучше того, что сейчас за окном пекарни, или мне так только казалось? Может, я тоже смотрел на обычные, ничем не примечательные здания и дороги, хоть и видел что-то красивое? Мне хочется спросить у незнакомки, что же так привлекло её внимание. — За окном сегодня хмуро. Девушка поворачивается, услышав мои слова. — Пожалуй. Но мне это даже нравится. Покупательница возвращается обратно к кассе. Она стоит на расстоянии вытянутой руки от меня, такая мягкая, будто вся состоит из пастельных тонов. Девушка всего на пару сантиметров ниже меня ростом, и мне хорошо видно её светлое лицо. Фигура её полновата, глаза — блёкло-карие, а кожа то ли загорелая, то ли от природы с рыжим оттенком. Если рассматривать все части её тела отдельно, то девушка кажется даже нелепой. Но я моргаю, переставая сосредотачиваться на чём-то конкретном, и передо мной опять стоит милая и симпатичная покупательница. — Впервые вижу, чтобы парни не осветляли волосы, а наоборот. Я неловко посмеиваюсь, непроизвольно трогая пальцами свои лохмы. Я так и не дошёл до парикмахерской, а за неделю корни отросли ещё сильней. — Ну да. Мне нравится чёрный цвет волос. Девушка кивает. — Тебе идёт. — Спасибо, тебе тоже. Копируя моё поведение, она дотрагивается до своих сизых прядей. — Мне кажется это прикольным. Мы смотрим друг на друга, и я подмечаю, что, на удивление, не испытываю дискомфорта. Понимаю: эта покупательница не нахамит. Приятно, когда тебе делают комплименты. В голову приходит мысль, что их слишком мало в наших жизнях. И ещё приятней, когда тебя просто не осуждают. — Ты давно покрасилась? Микроволновка пищит, сообщая о выполнении разогрева. Я неловко кривлю губы и направляюсь к печи. — Прости. Возвращаясь, я протягиваю девушке пирожок. Она мнётся и нервно чешет кисть руки, даже не сразу замечая меня. Но когда её взгляд наконец встречается с моим, дёрганые движения резко прекращаются. Незнакомка улыбается ещё шире и забирает товар. Мне кажется, что девушка сейчас развернётся и уйдёт, но она почему-то не сдвигается с места. — Где-то месяц назад. К своему искреннему удивлению, я понимаю, что девушка не против со мной поговорить. В груди отзывается что-то приятное. Одновременно с этим чувствую смущение. Я не могу вспомнить те времена, когда в последний раз вот так с кем-то знакомился. Когда-то очень давно… Ещё в первые десять лет жизни, наверное. А потом ты просто начинаешь знать людей как друзей друзей, приятелей друзей друзей, приятелей приятелей друзей друзей… Или вообще никого не знать. Я начинаю вдруг думать о том, что нужно тактично прервать наш разговор и разойтись. К чему сейчас заводить новые знакомства? Но, с другой стороны, почему бы и не поболтать с кем-нибудь, пусть и незнакомым? Несколько брошенных друг другу фраз не обязывают людей тут же становиться друзьями. Мне хочется узнать имя девушки, но я слишком стесняюсь спросить у неё прямо. — Это тоник? — Нет. У меня тётя в парикмахерской работает, она меня покрасила. — О, круто. Слушай… Я тяну последний слог, медленно затихая, как это всегда делают в кино. Девушка понимает намёк. — Хлоя. — Красивое имя. Хлоя, ты не хочешь кофе? За счёт заведения. Уже после того, как я произнёс это вслух, до меня начинает доходить, что фраза звучит как дешёвый подкат. Становится стыдно. Но Хлоя соглашается. Я понятливо киваю и иду к столику, где делаются напитки. — Какой любишь? — Латте. Я наливаю девушке стаканчик кофе и делаю ещё один напиток для себя. Других посетителей пока нет, а значит, у меня есть минутка, чтобы перекусить самому. Я беру себе булочку с маком, которую испёк не так давно, взглядом предлагаю другую булочку Хлое, но та отказывается. Я отдаю ей латте. Девушка отходит чуть в сторону и садится перед окном, а потом поворачивается в мою сторону. У неё всё ещё нервная улыбка, хоть и, скорей всего, искренняя. Я буквально вижу неуверенность Хлои. И, тем не менее, смотря на меня, она делает приглашающий взмах рукой. — Ты не идёшь? Я с приятным удивлением понимаю, что девушка рассчитывала на то, что я пойду за ней. — Прости, но мне лучше оставаться у кассы. Вдруг кто-то зайдёт. На самом деле, поболтать с кем-то я сейчас не против. Но, сомневаясь, что мне стоит это делать, что в этом есть какой-то смысл, я отрицательно качаю головой. Хлоя, кажется, в мой аргумент не верит, поэтому встаёт и возвращается туда, где стояла до этого. — Тоже любишь латте? — Ага. — А ты постоянно тут работаешь? Место выглядит очень уютным. Я кивком подтверждаю тот факт, что каждый день работаю здесь, а потом бегло осматриваю помещение. Уютное? Я не помню, что думал о пекарне, когда устраивался сюда, — наверное, мне вообще было не до внешнего вида, — а теперь я слишком привык к этой обстановке. Была ли пекарня на самом деле уютной? Пожалуй, мне хотелось бы верить, что да. Хлоя говорит, что кофе отличный. Я отвечаю, что буду рад, если она станет почаще сюда приходить и покупать его. — Смотри, вдруг это место станет моим логовом, в котором я буду проводить одна или с приятелями большую часть времени. Как в «Друзьях». Что тогда будешь делать? — Ну, я буду получать больше чаевых. Мы смеёмся. Чистый и яркий звон смешивается с извечным запахом выпечки. Я, как и Хлоя, смотрел этот ситком, так что разговор плавно переходит на тему сериалов. Сначала мы говорим о «Друзьях», потом об «Игре престолов», а затем — об «Убийстве на пляже». Мы перескакиваем с темы на тему, обрывая предложения, потому что слова не успевают за мыслями, постоянно смеёмся и дискутируем. Хлоя оказывается очень упрямой — переспорить её невозможно. Но я особо и не стараюсь. Со временем я замечаю, как с неё спадает напряжение. Правая рука всё реже тянется к расчёсанной левой. Увлёкшись разговором, девушка будто бы перестаёт нервничать. Меня это подсознательно радует. В чём бы ни заключалась причина её беспокойства, кажется, она о ней забыла. Я и сам на время забываю о своей настоящей жизни. Мы разговариваем, даже когда в пекарню заходят другие посетители. В такие моменты Хлоя отходит немного в сторону, чтобы не мешать, но мы хорошо слышим друг друга. Я всё ещё расспрашиваю посетителей, не знают ли они чего-нибудь про воздушные шары, и продолжаю получать отрицательные ответы. Каждый раз от этого становится обидно, но разговор с Хлоей не даёт долго зацикливаться на неприятных мыслях. Остатки нашего кофе уже давно остыли, а небо за окном немного просветлело, хотя погода не изменилась. Я со смущением ловлю себя на том, что чувствую себя в своей тарелке и что я не против посидеть так ещё раз. Незаметно проносится мысль, что, встреться мы когда-нибудь раньше, то могли бы, пожалуй, стать хорошими друзьями. Где-то через час девушка говорит, что ей уже пора. Оказывается, она вышла на улицу только из-за того, что для супа ей понадобилась морковь, которой не оказалось дома, а в пекарню она зашла лишь потому, что та находится по пути к магазину. Я соображаю, что Хлоя направлялась в тот самый продуктовый, в который вчера и я заходил. Надеюсь, ей повезёт больше, чем мне. Мы обмениваемся страницами в социальных сетях и на всякий случай номерами телефона. Что ж, видимо, девушка тоже не прочь со мной пообщаться. Проскальзывает какая-то странная мысль, что «что-то» вовсе и не так, как я думаю. Но я не понимаю, о чём речь. Но зато я обращаю внимание на другое — всё же нужно встретиться с Хлоей как-нибудь ещё раз. Тут же в голову приходит забавная идея, что стоит познакомить её с Киром: тому нравятся такие девушки. Но, будто резко выйдя из транса, я качаю головой, прогоняя неуместные размышления. В пекарне я задерживаюсь до позднего вечера: только после десяти я наконец закрываю помещение. Я переработал целых два часа, но глупое чувство надежды, неприятно скользящее по спине, заставляло продолжать расспросы покупателей о полётах на шарах. Даже после конца рабочего дня я не мог пересилить себя и уйти — хотелось поспрашивать ещё хоть у немногих людей. А вдруг они бы помогли? Мысль о том, что я могу пропустить того, кто мог бы оказать помощь, превратила меня в параноика. Меня прорывало спрашивать и спрашивать, и чем дольше я слышал отрицательные ответы, тем сильнее становилась вера, что «ну вот сейчас-то, спустя столько времени, мне точно повезёт». Не повезло. Мышцы вокруг рта горели. Следуя собственному совету, я старался всегда улыбаться, когда с кем-либо разговаривал. Чаще всего люди улыбались в ответ, и это было приятно — такие посетители говорили любезно и вежливо, а потому даже отрицание с их губ не звучало обидно. Были и те, кто никак не реагировал, не менял эмоции на своём лице. Я, честно сказать, поначалу думал, что таких будет большинство. Но, как оказалось, люди предпочитают отвечать на улыбку улыбкой. Хотелось бы верить, что искренней. Конечно, среди покупателей нашёлся и вечно всем недовольный. — Чё лыбишься? Придурок, что ли? Или я тебе не угодил? — Нет. Просто улыбаюсь. — Улыбка без причины — признак дурачины, так что убрал лыбу быстро! — Грубость без причины — вот признак дурачины. Чаевых этот мужчина, конечно, не оставил, да и заказ забирать не стал. А я лишь в очередной раз убедился, что он придурок, увидев на столе несколько купюр. Глупец забыл забрать деньги, которыми расплачивался. На удивление, он за ними так и не вернулся. Постыдился, что ли. Я никогда не считал, что улыбка — это что-то важное, но его реакция была неадекватной. Несмотря на поздний час, мне всё равно хочется пройти по той улице, где находится кофейня, хоть через неё дорога домой длиннее. Конечно, сейчас эта улица уже не будет такой красивой, как утром или днём, но дело в действительности не в этом. Я зеваю. Хоть мозг и работает на полную, организм моляще требует сна. Я направляюсь к надземному пешеходному переходу и, пройдя по нему, сворачиваю в сторону Кофейной улицы. Это, разумеется, неофициальное название. Вообще Кофейной её окрестили из-за большого количества сосредоточенных здесь ресторанов, кафе, пабов и баров. Но нужно было прозвать эту улицу Разгульной или Тусовочной — это, как по мне, лучше бы описывало реальность. Но имеем то, что имеем. Улица эта всегда была шумной. В каждом заведении на полную громкость играла музыка, и всё это смешивалось между собой в нечленораздельную какофонию звуков и превращалось в несвежий смузи. Ещё хуже становилось потому, что музыка эта была абсолютно разная: вот классическая мелодия вливается в попсовую песню, а вот — рэп дополняет рок. Я думаю, что если кто-то захочет по собственному желанию сойти с ума, то ему непременно нужно сюда. Утром на Кофейной, конечно, тихо и прилично, но ближе к ночи начинается веселье. Шумный люд кажется мне инородным в тишине других частей города. Квартал, где расположена «моя» кофейня, находится немного дальше. Я прохожу мимо заведений и мимоходом смотрю на их посетителей. Из бара доносятся волны вибрации, прошибая даже на улице. Люди там отдохнувшие или же приятно напряжённые, весёлые и безбашенные. Сразу за баром расположен паб. Дверь его распахнута настежь, так что очень легко увидеть всё, что происходит внутри. Там сидят в основном мужчины от сорока до шестидесяти лет, а женщин я насчитал всего две. Одна из них уже похрапывает, лёжа головой прямо на барной стойке: храпа я, разумеется, с улицы не могу слышать, но женщина так отчётливо и так сильно открывает рот и подёргивается во сне, что сомнений в этой догадке у меня нет. В пабы я никогда не ходил — мне там делать нечего. Даже если бы я употреблял спиртное, то не стал бы напиваться в рассаднике алкашей и сумасшедших пьяных компаний. С другой стороны улицы открывается полностью противоположная картина. Влюблённые пары и группки друзей сидят за аккуратными столиками в ресторанчиках — некоторые из них устроились на открытой площадке, и они мне больше симпатичны. Я бы на их месте тоже сел за уличный столик. Сейчас уже темно, и над верандами и на столах горят фонарики, создавая иллюзию нашествия светлячков, что делает атмосферу будто наполненной магией. Мне хочется остановиться и рассмотреть каждого из посетителей по отдельности, услышать, о чём эти люди говорят, какие у них планы. Мне интересно, празднует ли вон та пожилая пара, разрезающая торт, годовщину свадьбы, мне интересно, почему грустит светловолосый парень, что сидит у окна, и о чём задумалась женщина с собакой. Мне хочется пойти туда самому, потратить все деньги, что только есть с собой, но насладиться этим вечером по полной. Хочется сидеть не двигаясь и вдыхать аромат цветов и еловых веток, развешанных над столиками для красоты; хочется смотреть на звёзды, краем глаза замечая яркий танцующий огонёк свечи, которая будет стоять посреди столика… Интересно, эти свечи чем-нибудь пахнут? Я смог бы почувствовать и их аромат? Окружающий шум, на удивление, сейчас не раздражает. В нём хочется растворяться, плыть в нём, как в реке. Хочется утонуть. Я встряхиваю голову, выходя из полудрёмы. Ощущение внутри такое, будто я прямо здесь, на улице, и засну. Приходится ускорить шаг. Впереди остаётся всего несколько кафешек, когда кто-то очень массивный сбивает меня с ног, врезаясь в мой бок с правой стороны. Я даже не ругаюсь. Я вообще не успеваю осознать, что произошло. Когда я более-менее прихожу в норму, чувствую, как меня резко дёргают за руку и ставят обратно на ноги. Голова опять кружится от резкого движения, и я моргаю, стараясь сфокусировать зрение. — Сорян. Возле себя я вижу пьяного, чуть полноватого мужчину, который, размазанно улыбнувшись, поднимает руки ладонями вверх в знак примирения. — Сорян, малой. Ему на вид лет сорок пять, не меньше. Хотя, возможно, так только кажется из-за хмельной рожи и бороды, которая торчит клочьями. — Сорян, малой. Спешу. Я, на удивление, понимаю речь мужчины без проблем. Говорит он, вопреки моим ожиданиям, более-менее чётко. Я хочу от него отойти, но тут мужик замечает кого-то чуть в стороне от нас, хватает меня за рукав и срывается на бег. Для алкоголика сорока с лишним лет бежит он слишком быстро. Я всё пытаюсь отцепиться, вырвать ладонь, но он держит её крепко. — Сорян, малой. Погоня. У меня мелькает мысль, что, должно быть, мы убегаем от охранников какого-нибудь бара, в котором он не заплатил или с кем-то подрался. Однако, посмотрев назад, я понимаю, что ошибся. Во время бега среди толпы людей плохо видно наших преследователей, но одежда у них точно не рабочая. Она даже не чёрная. На одном мужчине — красная толстовка, на втором — белая майка. Я вижу, что за ними бежит ещё и женщина, но она слишком далеко, чтобы я успел её рассмотреть. Я начинаю паниковать и дёргаю рукав ещё раз, но толку снова нет. И тут до меня доходит, что нужно просто плюнуть на кожанку и снять её. Я стягиваю куртку с левой руки и ещё раз дёргаю правой, но оторваться от мужчины всё равно не могу. Кожанка безвольно висит на моей правой руке, болтаясь между мной и мужиком, из-за чего бежать становится ещё неудобней. Видимо, незнакомец сжал вместе с кожанкой и кофту. У меня непроизвольно выходит взвыть от разочарования. — Не боись так, ща оторвёмся! Мужчина поворачивается в мою сторону, стараясь на меня посмотреть (хотя на деле его взгляд блуждает где-то за моим плечом), и подмигивает. Его самодовольное лицо кажется мне до тошноты мерзким. Хочется врезать мужику от всей души, но я вовремя осознаю, что тогда нас нагонят те мужчины и женщина, а чего ожидать от них, я не знаю. Чёрт! Незнакомец резко сворачивает, и я чуть не падаю — ноги, не ожидавшие такого приключения, переплетаются в узел. — Ну, ты чё! Говорит он это таким простым и в то же время разочарованным голосом, будто я сделал неправильный ход в шахматах, а не чуть не пострадал по его вине. Мне снова хочется врезать этому мужику. Вот же козёл! Он оглядывается назад, чтобы проверить, оторвались ли мы. Поняв, что за нами всё ещё продолжается погоня, мужчина начинает бежать ещё быстрей. Я же думаю, что больше никогда не смогу почувствовать своих ног. Адская боль, вызванная непривычкой бега, заполнила икроножные мышцы. Мужик бежит, сильно шатаясь, отчего нас то и дело заносит то влево, то вправо, и я поражаюсь, как нам всё ещё удаётся не рухнуть. Ну, хотя бы ему. Я, может быть, и умудрился бы устоять. Мужик, видно, непроизвольно, ещё сильней вцепляется в мою руку, и теперь начинает болеть ещё и она. Точно синяк будет. Мы опять сворачиваем и вдруг оказываемся на какой-то тихой безлюдной улице. Спальный квартал, догадываюсь я. Странно, что незнакомец привёл нас сюда — мне казалось, что ему нужно тёмное место, где он сможет остаться незаметным, но тут вовсю горят уличные фонари. Из некоторых окон разливается яркий жёлтый — или, реже, белый — свет. Я успеваю краем глаза увидеть, как из поворота, откуда мы прибежали, показываются наши преследователи, прежде чем мужчина опять дёргает меня в сторону. Теперь мы мчимся по узкой тропинке между домами. Тут нет фонарей, но на улице не настолько темно, чтобы нас вообще не заметили. Мы добегаем до какого-то старого сарая, и мой похититель пролезает внутрь его через дырку, образовавшуюся среди сгнивших досок, потащив меня за собой. — Фу-у-у-х! Его тяжёлое дыхание слышится как из рупора. В сарае, несмотря на проблеск света из отверстия, очень темно и пахнет сыростью и старостью. Мужчина наконец отпускает мою руку, и потрёпанная, помятая после бега кожанка падает на пол. Я морщусь, когда где-то раздаётся тихий плеск, — надеюсь, на полу просто вода и ничего больше. Предплечье, за которое меня держали, разражается тупой болью, и ему вторят ноги. Скоро адреналиновый эффект пройдёт, и мне станет совсем хреново. — Ты только не кричи, малой. Если будем вести себя тихо, они нас не найдут. Но мне хочется кричать! Даже не кричать — орать! Раздражение, злость и омерзение витают вокруг меня темной аурой. Главный вопрос так и норовит выскользнуть наружу: какого хрена?! Но я молчу, потому что ещё больше я хочу не проверять, что будет, если нас обнаружат. Что бы им ни было нужно от этого мужика — теперь уже будет нужно и от меня. Поэтому мы оба молчим, пытаясь восстановить дыхание. Я почти задыхаюсь, и складывается ощущение, что из-за наших громких вдохов и выдохов снаружи нас слышно куда лучше, чем если бы мы разговаривали вслух. Я стараюсь дышать тише и реже, но от этого становится только хуже. Кажется, проходит целая вечность. Боль от синяков, вновь ноющий шрам, гадкий запах сырости и гнили, а ещё вонь, исходящая от незнакомого алкоголика, смешиваются во мне в отвратительный коктейль, и я буквально чувствую всю эту мерзость на своём языке. Начинает тошнить. Мы ждём бесконечных шесть-семь минут, пока мужчина наконец не прерывает тишину. — Эгей! Как всегда! Мужик противно смеётся, и при этом всё его тело шатается. Я слабо понимаю, о чём он говорит, но уточнять у меня никакого желания нет. — Всегда срабатывает, малой, меня ещё ни разу тут не ловили. Идиоты! Я бы в такие места первым делом заглядывал, если бы кого-то искал. — Класс. Фраза, состоящая из одного слова, получается хриплой, смешанной с выдохом, и я не уверен, что мой сарказм вообще услышан. Впрочем, это неважно. Поскорей бы уже отсюда уйти. — А я смотрю, ты вообще спортом не занимаешься. Ты чё, парень, это же… Это же во! Мужчина пьяно машет, силясь мне что-то объяснить, но для меня он, в лучшем случае, как танцующая обезьяна. Хотя нет, в её танцах и то больше смысла. Незнакомец продолжает что-то бормотать и нелепо размахивать руками, но логика всего этого исчезла окончательно. Я пытаюсь незаметно и медленно уйти. — Э, ну ты куда это? Постой, говорю! Ну не спеши, постой! Пьянчуга опять хватает меня за руку — к счастью, на этот раз левую, — и сам подходит ко мне поближе. — Ты это, не обессудь. Прости, что схватил так, я это… По дурости. Он смотрит прямо в глаза, из-за чего мне становится очень неуютно, но зато кажется, будто говорит он абсолютно искренне. Пьяные глаза слезятся, и мне приходится приложить усилия, чтобы не забыть, что это не слёзы раскаяния. Злиться на незнакомца почему-то не выходит, и это очень раздражает. Тот всё продолжает бормотать извинения, и я в конце концов сдаюсь. Решив, что ругаться с нажравшимся мужиком — не лучшее развлечение, я отвечаю, что всё в порядке. И тут же задаю вопрос, поддавшись любопытству. — Кто за нами гнался? Если уж я влип в эту историю, то хочу хотя бы знать все её подробности. — А! Мужчина сначала машет рукой, мол, это фигня, а потом начинает смеяться. — Телефон я у них украл. — Что?! Я думал, что он задолжал денег или по пьяни влез в драку, но воровство — это не то, чего я мог ожидать. Я стою изумлённый и таращусь на собеседника. Так, оказывается, нас пытались догнать не качки-громилы, а потерпевшие? Чёрт! Если бы я сразу это знал!.. Нужно было всеми силами остановить этого мужика, чтобы ему не удалось сбежать. Боже, я что теперь, соучастник? Надеюсь, те ребята не смогли рассмотреть моего лица, я не хочу увидеть его на доске объявлений с надписью «Разыскивается»… Украл телефон, ну конечно. Перепродаст по дешёвке и на полученные деньги купит себе несколько бутылок плохого пойла. И выпьет всё в один день. И будет счастлив. И срать он хотел на то, что нарушает закон и что забрал у кого-то не только сам телефон, но и личные фотографии из отпуска, например, воспоминания о котором хотелось навсегда запечатлеть, или важные файлы по работе, которые хранились в заметках и из-за пропажи которых человека могут запросто уволить. А этому пьянице вообще нет никакого дела ни до кого и ни до чего, кроме горячительных напитков. Отброс общества, не иначе. — Какого чёрта?! И ты впутал в это ещё и меня! — Ну прости, малой. Прости. Да ты не парься, нас же не засекли! Хочешь, я те часть доли потом отдам? Я презрительно морщусь. Это мерзко. — Не нужны мне твои деньги. Я замечаю, как мужчина облегчённо расслабляется, — явно обрадовался, что не придётся делиться деньгами. Охренеть! Становится ещё более мерзко. Как можно было докатиться до такого? — Ты должен вернуть телефон. Мужик пьяно булькает — видимо, это у него смех такой, — а потом пару раз хмыкает. — Ты серьёзно это, малой? Дурак, что ли? Меня опять накрывает желанием хорошенько набить его бухую рожу. Голос мой начинает звучать угрожающе, хотя сам я понимаю, что в случае чего ровным счётом ничего ему не сделаю. — Я не собираюсь участвовать в преступлении! Так что раз ты втянул меня в это, то теперь мы должны вместе вернуть телефон. Не повезло тебе. Последние слова я произношу, разумеется, с сарказмом, но мужик, судя по его реакции, похоже, этого не понимает. — Слушай, малой, мне надо семь… Я не даю ему договорить, резко оборвав. — Не надо этого. Мы оба не дураки. Мужчина внимательно смотрит на меня, пытаясь предугадать моё поведение, а потом тяжело выдыхает. Неприятный поток перегара вырывается из его рта и окружает нас, будто сжимая меня в удушье. Тошнить начинает серьёзно. — Мы их всё равно теперь не найдём. Он пожимает плечами, пытаясь изобразить сожаление. Правдоподобно это у него не выходит, и сцена с раскаянием получается максимально жалкой. Мне хочется возразить мужчине, сказать, что это не так, что мы легко найдём этих людей, ведь он знает их, а ещё они наверняка напишут заявление о краже. Но потом я понимаю, что мужик прав. Не надо быть экстрасенсом, чтобы догадаться: он украл телефон у первых же бедняг, которые попались ему под руку. Он понятия не имеет, кто они. И в полицию ведь тоже не пойдёшь — меня арестуют вместе с реальным вором. Кто будет проверять, вру я или говорю правду насчёт того, что оказался в этой ситуации случайно? Меня привлекут к ответственности! Хочется придумать что-то ещё, но в голову, как назло, ничего не приходит. Это добавляет к и так уже огромной мусорке неприятных ощущений и чувств бессилие. Что же делать? — Да ты не нервничай так, а. Нашёл, из-за чего кипиш устраивать. Такой паинька. Меня перекашивает от этой издёвки. Я пытаюсь опять выйти из сарая, и на этот раз мужик ковыляет за мной. — Понимаешь, малой, жизнь такая… «Не жизнь такая, а ты такой», — проносится у меня в голове. Но вслух я ничего не отвечаю. — Эй, эй! Да чё ты, малой, так взъелся? Я от души начинаю отчаянно стонать. Малой, малой, малой, малой, малой, малой, малой, малой… — Вот тебе хотелось чего-нибудь очень-очень сильно? А, малой? Ну вот чтоб прям ты очень чего-то хотел? Не знал почему, но хотел-хотел? Вот и я хочу. И мне для этого нужны деньги. В голове невольно рождается ассоциация, как я хочу устроить для нас с Лилией полёт на воздушном шаре. А мужик говорит об алкоголе. Как же мерзко, что две такие вещи оказываются рядом и становятся объектами одного сравнения. Нет. Нет в этих желаниях ничего схожего между собой. — А если ты чего-то хочешь-хочешь, то оно… Ну, ты всё ради этого делаешь. Я усмехаюсь. — Если я что-то и делаю, то только в рамках нормального поведения. Мужик производит резкий гортанный звук, отшатывается, почти падая, и неприлично ругается из-за этого. — Да никто, малой, ничего не делает в рамках «нормального поведения»! Нет никакого «нормального поведения»! Ты мне тут ещё про пришельцев давай начни затирать! Поведение! Ха! Нарушил ли я закон? Разумеется. Но «нормальное поведение»? А чё я сделал-то? Своровал! Обманул! Да люди каждый день врут! Что это, если не норма? Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на собеседника. Его лицо, всё поплывшее, в слабом освещении отдаёт неестественной желтизной, но выражает веселье. Он точно уверен в своей правоте. — Ты знаешь, малой, у меня машина есть, Toyota Comfort. Старая колымага, но когда-то была о-го-го. Да не суть! Мужик машет рукой и от такого резкого движения опять косится вбок, соприкасаясь кончиками пальцев с землёй. — Я на ней как-то гнал по трассе и случайно сбил кого-то: то ли пацана, то ли женщину. И я, пока меня никто не спалил и номера не запомнил, — фиг же его там знает, может, тот человек выжил — смотался. Уехал, сбежал, понимаешь, малой? И чё? Нарушил я закон? Да, каюсь. А «нормальное поведение»? Не-е-е-т. Потому что это нормально для людей — убегать. Потому что это нормально для людей — спасать свою шкуру. Ну, чем бы я помог тому, кого сбил, если бы меня поймали? Деньгами? Так деньги тому незачем. Моральной поддержкой? Так от меня она ему не нужна. Он бы меня послал куда подальше, вот и вся моральная поддержка. Понимаешь, малой? Ничего я не нарушал. Жизнь такая. Услышанное повергает меня в шок. Чужие слова никак не хотят укладываться в голове, потому что я не хочу осознавать их смысл. Что сделал этот алкаш?! Я убеждаю себя, что просто неправильно разобрал его пьяный лепет. Мне хочется, чтобы это был бред моего воображения. Мне хочется наорать на мужика. Хочется высказать ему такое, что он на всю жизнь запомнит. И я буду прав. Но мужчина отвратительно пьян, и неизвестно, насколько опасен. Мозг уверяет, что подобный тип угрозы представлять не может. В то же время этот же мозг просит быть осторожным и от греха подальше не влезать в конфликт с незнакомцем. Мне хочется хотя бы объяснить, что всё, что наговорил сейчас мужик, — полная чушь, что нельзя всегда всё спихивать на других или на жизнь, что нужно уметь нести ответственность за свои дела и слова, что оправдать поступок, который вредит другим, невозможно, но я лишь больно прикусываю собственный язык. Конечно, соблазн вдолбить этому пьянице, что он может делать что угодно лишь в том случае, если это никак — абсолютно никак! — не влияет на кого-то ещё, велик, но рот отказывается открываться. Даже слабое угуканье не может вылететь из моего горла. Голова нещадно трещит. Речь мужика походит на белый шум, который с каждой секундой всё больше и больше сводит с ума. Я готов уже разрыдаться от желания, чтобы меня оставили в покое, оставили одного. — Так что ты, малой, не переживай так сильно. Чё ты? Ты запоминай, что я говорю, запоминай. А то, знаешь, в последнее время все что-то всегда переживают. Из-за каждой мелочи. Каждой! То не делай, это не трогай… Да тьфу и блин! То заденешь нежные и особенные чувства какого-нибудь оборванца, то экологии навредишь. Сто лет люди делали, что хотели, и всё было хорошо, все были довольны. А теперь экология! Понапридумывали фигни всякой, лишь бы мозги нам парить и деньги экономить, делая не пластмассовые, нормальные, трубочки, а бумажные, которые прям во рту и размокают. Ты думаешь, те богачи, которые гнались за нами, будут плакать из-за этой мобилы? Да они новую себе купят, и всё! Вот ты видел когда-нибудь, чтобы человек, после того как у него украли телефон, без него ходил? Нет, они всегда просто-напросто покупают ещё один. Я думаю, что пропажа телефона — это ни для кого и не проблема. «Потерялся? Ничего, купим новый». Вот если бы они не покупали новых, если бы для людей были бы важны телефоны, если бы они оплакивали их, то это было бы совсем другое дело. Я разве монстр, чтобы красть вещь, которой дорожат? Если бы я был уверен, что после того как я заберу у человека телефон, он не станет больше никогда в жизни покупать другой, то я бы не стал воровать. Я разве монстр? Нет! Мы делаем петлю и возвращаемся на дорогу, где находится пекарня. Мужик всё не отстаёт, ведя свои странные проповеди, и я начинаю паниковать, думая, как дойти до своего дома так, чтобы он не узнал, где я живу. Плутать, наматывая круги, пока он не выдохнется и заснёт прямо посреди дороги? Тогда я уже смогу спокойно наконец вернуться домой. Но, скорей всего, вырублюсь раньше я сам, и это я буду валяться посреди дороги. Может, просто послать этого пьяницу? Небезопасно. Как же от него отделаться?.. — Ты, малой, помни: если чего-то хочешь, то стремись к этому, даже если остальные говорят, что ты не должен так поступать. Откуда этим остальным знать, что тебе делать, а? Мужик копошится в карманах и достаёт оттуда пачку бумажек. Половина их летит на дорогу, и ветер, обрадовавшись новым игрушкам, сразу подхватывает их и раскидывает ещё больше. Мужчина протягивает одну мне, а остальные небрежно, скомканно засовывает обратно в карман. Бумажка вся помятая, что меня нисколько не удивляет, а на потёртой поверхности чёрной ручкой написан номер телефона. — Ты, малой, хороший, мне нравишься. Бери мой номер, слышишь? И звони. Всегда, когда захочешь что-то сделать. Ты не стесняйся. Понимаю, знакомы мы плохо, но, поверь, я мужик что надо. Ты звони, когда приспичит, не стесняйся, слышишь? Мне хочется тут же выкинуть этот мусор, но собеседник не отводит глаз, на удивление долго сосредоточив взгляд на мне. Я содрогаюсь и засовываю бумажку в передний карман джинсов. — А потом всю жизнь проводить в бегах или за решёткой? Я вскидываю скептический взгляд на собеседника. Сколько раз его уже ловили правоохранители? Или он такой ловкий, что его ни разу не находили? — Не, ну ты, малой, не загибай. Не пойман — не вор, ну и всё такое. Я ж не говорю тебе, что надо через закон переступать. Я говорю: «Не сдавайся!» Я снова усмехаюсь. — Да нет, похоже именно на то, что говорите. Вы сами только что закон нарушили, «стремясь к желаемому». Вы уж определитесь. Мужик шмыгает носом, чихает и трёт глаза. — Да ты не сравнивай, у меня ж выбора нет — мне приходится. Да и я аккуратный. А ты аккуратный? Да не, неважно, ты меня не слушай… Не слушай дурака. На нары не надо. Этого и я не хочу. Но у меня выбора нет, понимаешь? Вот говорят, что выбор есть всегда. У меня нет! Нет его у меня! Мне приходится! Он срывается на крик и орёт так, словно оправдывается, будто я обвинил его в чём-то неприличном. Незлобно кричит, но горячо, ярко. Руками трясёт. Мне это начинает казаться комичным. Я сворачиваю направо, не доходя до пекарни. О том, что я здесь работаю, ему тоже не стоит знать, а то заявится ещё как-нибудь, потребует еды или, что хуже, опять начнёт разговор. Я уже не чувствую ног, вместо них — бездонная дыра боли. Переставляю я их чисто механически, и поэтому каждую секунду мне кажется, что я сейчас упаду. Незнакомец тоже еле держится на ходу, весь шатается и дёргается. Клетки моего мозга уже делают ставки, решая, кто из нас двоих упадёт раньше. Рана на животе начинает болеть сильней, явно не улучшая ситуацию. Надеюсь, она хотя бы не будет кровоточить. Конечно, порез несильный, но и я в медицине не разбираюсь. Синяк на правой руке тоже ноет. Боже!.. — Да это неважно. Эх, сейчас бы бутылочку… Ты что любишь? Водку? Настойку? Или ты богатый и любишь коньяк? Ох, как давно я не пил коньяк! Всё бы отдал… Слушай, малой, а у тебя его нет, а? Поделился бы. Жадничаешь? Тогда я куплю! Хочешь, весь телефон отдам? Он, конечно, намного дороже стоит, но раз такое дело… Всё равно он легко мне достался. А? Хочешь? Ты можешь его вернуть, или что ты там хотел с ним сделать?.. Все в выигрыше! Ну чё, по рукам? А? Ты что, молчишь, что ли? Соглашайся, малой! Соглашайся! Я смотрю на мужчину, шатающегося из стороны в сторону. Когда он подходит достаточно близко, всегда задевает моё плечо своим, толкая. Я поражаюсь, как этот пьянчуга ещё может ходить и говорить так, что его, пусть и не всегда, но можно понять. Сколько он выпил?.. Взгляд мужика плавает в пространстве, не останавливаясь на чём-то конкретном даже ни на секунду, но я знаю, что он ждёт моего ответа. Он вообще слишком хорошо соображает и ориентируется для человека, который еле передвигает ноги. «Практика!» Я издаю безразличный смешок. Практика, это точно. Я раздумываю над тем, поверит ли мужик, что у меня в помине нет никакого коньяка, или посчитает, что я вру, и с ещё большим усилием начнёт со мной торговаться? Что мне делать во втором случае? Если я буду огрызаться, то он точно решит, что я просто жмот и не хочу с ним делиться, но не отстанет. Время идёт, и я понимаю, что чем дольше я тяну с ответом, тем хуже мне же и будет, но так и не могу придумать, что ему сказать. — А! Ты чё, жмотишь, малой? Ну вот, началось. Думай, тупая голова, думай! — Тебе что, телефон уже не нужен? Или ты ещё что-то хочешь? Раз молчишь, значит коньяк у тебя есть, просто отдавать ты его не хочешь. А? Верно говорю, малой? Я готов закричать от бессилия, но тут у меня наконец появляется идея. Я молниеносно продумываю дальнейший план действий и резко останавливаюсь. — Хочешь коньяк? Я стараюсь произнести это посолидней и без неприязни. Мужчина начинает скабрёзно лыбиться. — О, наконец переговоры начались. А то я как со стенкой, ей-богу. Ты, я смотрю, не особо общительный. Я пытаюсь изобразить на лице улыбку. На самом деле, сегодня мне уже приходилось наигранно улыбаться посетителям, когда я спрашивал о воздушных шарах, но тогда посетители улыбались мне в ответ, были добры и воспитанны, и от этого моя улыбка сама по себе превращалась в искреннюю. Сейчас же я вообще не могу назвать то, как раздвинулись мои губы, улыбкой. Остаётся надеяться, что мужик своими замыленными тающими глазами не заметит открытой неприязни на моём лице. — Давай так… Я говорю размеренно и громко, чтобы он точно всё понял. — У меня нет коньяка, но я готов его тебе купить. За телефон. Только за телефон — бутылку коньяка. Видишь тот магазин? Я кивком указываю на продуктовый и краем глаза слежу за реакцией пьяницы. — Мы сейчас зайдём туда, и ты выберешь любой коньяк, какой захочешь, а я оплачу. Незнакомец недоверчиво бурчит и пытается сосредоточить взгляд на мне. — Любой? — Любой. Но ты отдашь мне телефон. Согласен? Он шмыгает носом, что-то обдумывает и, улыбнувшись во все тридцать два зуба, кивает, счастливо смеясь. — По рукам, малой, я согласен. Ух, тысячу лет не пил коньяк! Напиток аристократов! Богов! Мечтательно улыбаясь, мужик начинает шагать быстрей. Благо, его было нетрудно уговорить. Продуктовый находится через дорогу, и нам надо пройти через пешеходный переход. Красный танцующий человечек по ту сторону проезжей части предупреждает об опасности и просит остановиться. Я сбавляю шаг, собираясь дождаться зелёный сигнал светофора, но вижу, что мужчина и не думает останавливаться, — наоборот, ускорив шаг, он бежит к противоположному тротуару. Ему явно не терпится добраться до магазина с заветным алкоголем. Белый Ford Focus, даже чуть-чуть не притормозив, проносится в каких-то жалких десяти сантиметрах от спины мужика, и у меня на несколько секунд в испуге замирает сердце. Сам же мужчина даже не оборачивается — он уверенно идёт к своей цели, не видя на своём пути никаких препятствий. Почти дойдя до конца дороги, пьяница неожиданно падает. Я недолго жду, рассчитывая на то, что он сейчас встанет, но ничего не происходит. Меня одолевает беспокойство, и я смотрю на светофор. Резвый красный человечек указывает на цифру девять, затем восемь, семь… Я не дожидаюсь, пока загорится единица, и со всех ног бегу к мужчине. Конечно, было бы куда проще сейчас уйти, оставить его разбираться со своими проблемами самостоятельно и наконец избавиться от него, но я понимаю, что не могу бросить его вот так, на дороге, да ещё и не поняв, что с ним. Перед нами останавливается какой-то грузовик. Темноволосый водитель выглядывает из окна и смотрит на нас. Видно решив, что мы просто два алкоголика, и даже ничего не спросив, он ворчит, оглядывается по сторонам, убедившись, что на дороге больше никого нет, разворачивается и объезжает нас по встречной полосе, несмотря на то, что ему горит красный. Я наклоняюсь, чтобы лучше рассмотреть своего недавнего похитителя, и дотрагиваюсь до его руки. Мужик что-то недовольно бормочет, ругаясь матом, и пытается встать. — Малой, подсоби… Помоги подняться, а… Первая реакция — радость, что он жив, следом — раздражение от всей этой ситуации в целом. Надо было просто уходить, а не переживать за этого алкаша. Сам себе проблемы создаю. Тем не менее, я протягиваю руки и помогаю мужику. От него несёт тухлятиной, и, когда я делаю вдох, эта вонь проникает в моё горло и лёгкие. Желудок сворачивается, скручивается, и меня снова начинает тошнить. Как можно быстрей и как можно дальше я отшатываюсь от собеседника, пытаясь спастись от вонючей бомбы. Мужик делает ещё один шаг и опять спотыкается, но на этот раз уже удерживается на ногах. Мне начинает казаться, что не такой уж он и пьяный, — просто любит доводить свои действия до абсурдности. Мужчина говорит что-то неразборчивое и норовит опять схватить меня за рукав, но я вовремя дёргаю плечом, предотвращая железную хватку. Он внимательно смотрит на меня, пытаясь понять, что не так и почему я не даю ему руку. Я ожидаю, что незнакомец что-то сейчас скажет, но он молча отворачивается и уже аккуратней идёт вперёд. Когда мы наконец оказываемся на тротуаре, на светофоре опять мигает красный человечек. И толку, что этот мужик так спешил? Мы добрались сюда ни на секунду раньше, чем если бы дождались зелёный. До магазина мы доходим уже без происшествий, и одно это уже меня радует. Когда мы приближаемся к дверям, мне становится неуютно. Совершенно не хочется, чтобы меня видели в компании такого человека, и непонятно даже, что в этом хуже: если меня тоже посчитают пьяницей или если подумают, что я на трезвую голову поддерживаю чужой алкоголизм да и вообще вожусь с такими маргиналами? Поэтому я пытаюсь сделать вид, что я сам по себе, но, думаю, у меня не особо это выходит. — Э, малой, ты чё в стороне идёшь? Не знаешь случаем, где тут эликсиры продаются? Мужик подмигивает и трясёт рукой, видимо изображая алкоголь. Я мысленно прикидываю расположение товаров в этом магазине. Поскольку сам я непьющий, на то, чтобы вспомнить, уходит достаточно времени, что не особо нравится моему собеседнику. — Нам надо немного вперёд. А после хлеба — налево. Он кивает, и я вижу, что радость предвкушения так и плавает на его лице. Мужчина опять ускоряет шаг и заодно подгоняет меня. Когда мы наконец доходим до нужного стеллажа, мой спутник явно не находит себе места от удовольствия: ряды с бесчисленным количеством спиртного кажутся ему самым настоящим раем. Он направляется к полкам, на которых красивым янтарным цветом переливаются всевозможные виды виски, но уже через пару шагов замедляется, отвлекаясь сначала на водку, а потом на вино. — Ух, и винца бы сейчас тоже! Мужчина украдкой смотрит на меня с очевидным намёком. Я недолго молчу. — Ладно. Можешь взять и его. — Любое? Я готов его убить этой бутылкой вина. — Любое. Я понимаю, что мужчине сносит голову от невообразимого веселья. Его бешеный взгляд начинает метаться со скоростью света, не зная, за что зацепиться. Я вижу, как у незнакомца учащается дыхание, — он почти задыхается. Мужик начинает бегать от одной полки к другой, то присаживаясь, чтобы хорошенько рассмотреть то, что стоит внизу, то вытягивается, чтобы достать до верхних. Он берёт одну бутылку, потом меняет её на вторую, потом берёт третью. Я с удовлетворением понимаю, что мой план сработал. Доведя своего нежеланного спутника до людного места, чтобы быть уверенным, что в случае чего ему помогут, я больше не переживаю, что он откинет копыта. Я убеждаюсь, что сейчас он совсем уже сходит с ума из-за подвернувшейся ему возможности выпить два наилучших, каких он только захочет, напитка, и аккуратно отхожу в сторону. Мужик не обращает на меня никакого внимания, полностью растворившись в своём сладком забвении. Я быстрым шагом направляюсь к выходу из магазина, стараясь на всякий случай идти так, чтобы пьяница меня не увидел, если вдруг начнёт искать. Выскочив на улицу, я сворачиваю за ближайший поворот и пускаюсь в бег. Мышцы ног снова орут и неприятно пульсируют, отправляя меня в ад. И без того уставшее тело с трудом переносит новые испытания. Мне хочется завалиться в первые попавшиеся кусты, но я продолжаю бежать. Сердце стучит, не переставая даже на долю секунды, и стук этот заполняет весь мой организм. Адреналин смешивается со страхом. Я убегаю от жалкого алкаша, а ощущение — будто спасаюсь бегством от по меньшей мере маньяка-насильника. Мне всегда было интересно, откуда сестра умеет печь. Конечно, у неё, как у девочки, были уроки по домоводству, но я ни разу не видел, чтобы на них готовили что-то сложнее, чем макароны с подливой или суп. Хотя, если верить Лене, они и это там варили раз в сто лет, а на обычных занятиях в лучшем случае делали салат. Я всё-таки думаю, что она привирает, но кто знает… Сестра протягивает мне маленький пакетик с надписью «Разрыхлитель, 5 г». — А теперь добавь его в тесто. Потом ещё сливочное масло, и взбей всё. Я выполняю всё, как она сказала. Вообще я никогда раньше не интересовался кулинарией. На самом деле, я боялся пробовать готовить, ожидая, что другие парни меня засмеют. Даже Бруно и Кир стали бы меня подкалывать. Они-то смеялись бы, конечно, по-доброму, но это не особо успокаивало. Но сейчас, помогая сестре, я со страхом осознаю, что мне это нравится. Нравится готовить. Я добавляю в полученную смесь сахар, понимая, что непроизвольно запоминаю рецепт. — Молодец! Я думала, ты будешь всё только портить, если честно. Готовить на кухне никому, кроме поварих, разумеется, нельзя, но для Лены они делают исключение. Имея талант к кулинарии и желание учиться новым рецептам, она частенько помогает взрослым с приготовлением ужина или полдника. Я не думаю, что работа поваров от этого идёт быстрей, но они явно поддерживают кулинарные начинания моей сестры. А сегодня, когда она захотела научить меня печь капкейки, я был шокирован. — Взбивай аккуратней, а то нас потом заставят всё это мыть. — Прости. Мне нравится проводить время вот так, наедине с сестрой. Не имея нормальной, в понимании большинства, семьи, я чувствую себя рядом с Леной в безопасности. Я знаю, что мы очень близки, хоть и в детском доме наше кровное родство могло ничего и не значить, и поэтому безумно ценю наши тёплые отношения. Я смотрю на сестру и улыбаюсь, задумываясь, как же мне повезло — иметь семью в никому ненужном Доме. — А теперь заливаем тесто в формочки. Вот так. Она показывает мне, как нужно делать. — Не до конца. Нежное тесто стекает на бумажные края формы. Я вижу капкейки уже приготовленными — они красивые, аккуратные и необыкновенно пахнут. Не сдержавшись, откусываю кусочек от одного из них, и он тает на моём языке, впитываясь в каждую клеточку моего рта. Я беру кондитерский мешок с тестом и повторяю движения сестры. Первая формочка заполняется полностью, до краёв. Я виновато смотрю на Лену, но она в ответ лишь улыбается и кивает на следующую форму. Тогда я пробую ещё раз. Я делаю всё медленно, будто один неверный шаг испортит все старания сестры. Лена довольно кивает, когда я заканчиваю со второй формочкой, берёт столовую ложку и тоже перекладывает тесто. Мы заполняем форму за формой и встречаемся посередине ряда. Я лукаво смотрю на сестру — она лукаво смотрит на меня. Мы одновременно тянемся к седьмой, центральной, формочке — её ложка уже дотрагивается до бумаги, но я успеваю просунуть свой мешочек раньше и быстро выдавливаю его содержимое. Моё и её тесто смешиваются, выливаясь за края, и около маленькой бумажной формочки образуется липкое желтоватое озеро. Оно разливается, становясь всё больше и больше, поглощая основания других формочек. — А я говорила! Голос у Лены резвый, весёлый и жизнерадостный. Она хватает первую попавшуюся тряпку и начинает протирать стол, пытаясь остановить разрастающуюся лужу теста. Несколько капель всё же падают на пол, и я вытираю их губкой. Губка эта старая, изношенная, она рассыпается в руке, а ещё она мерзейшая на ощупь. Я тут же, морщась, выкидываю её в урну. Всё это время мы с Леной безостановочно смеёмся. Искренний смех быстро превращается в больной, но нам трудно остановиться. На шум прибегает тётя Нелли. Она грозно осматривает всё помещение, думая, что мы учудили, но кухня выглядит чистой и опрятной. Пятен теста уже нет. Несколько капель таятся около седьмой (с любой стороны) формочки, но поварихе их из-за Лены не видно. Лицо у женщины расправляется — она больше не переживает. Но на месте тревоги появляется непонимание. — Всё в порядке? Мы киваем. Я вижу, как Лена старается принять серьёзный вид, перестать улыбаться, но у неё ничего не выходит. Я копирую её поведение — и тоже безуспешно. Тётя Нелли быстренько оглядывает нас ещё раз. На её лице зажигается что-то типа улыбки. — Не шумите, а то мне придётся вас выгнать. Мы опять киваем. Тётя Нелли — хороший человек, и ужасно добрый. Но далеко не всем, кто работает на кухне, нравится, что мы находимся тут. А ещё, если кто-то вне кухни узнает, что мы тут готовим, то у нас больше не будет ни одного шанса сюда прийти. Так что киваем мы вполне осознанно. Когда тётя Нелли уходит, Лена поворачивается ко мне. — Ну всё, хватит, успокаиваемся. Она говорит это, но никак не может совладать с собой и опять смеётся. Лена старается делать это не так громко, как раньше, и оттого её смех звучит так, будто, задыхаясь, она старается поймать как можно больше воздуха. Это кажется жутким. У меня успокоиться выходит куда лучше. Я стою и молча наблюдаю за странной кряхтящей девочкой. Наконец она тоже успокаивается. — Это было тяжело, но я смогла. От её самопохвалы и от того, с каким наигранно-надменным лицом это было сказано, мне опять становится дико смешно, но я сдерживаюсь, иначе это сумасшествие никогда не закончится и мы попросту умрём от смеха. Хотя не худшая смерть, так-то. Лена потягивается, смотрит на меня и заразительно улыбается, но затем на её лице появляется ухмылка и зажигаются задором глаза. — Мы будем добавлять изюм? Я задумываюсь. У нас обоих аллергия на этот продукт. Не знаю, передаётся ли аллергическая реакция по родству, но если да, то это отличное доказательство того, что Лена — взаправду моя сестра. Мы знаем, что после того как съедим немного изюма, у нас будет раздражающая сыпь по рукам и на шее. И не сказать, что кто-то из нас любил изюм. Но как устоять перед тем, что тебе нельзя? Забавно: другие дети, которые в большинстве своём не любят изюм, радовались бы, что у них аллергия именно на него, и никогда бы и не подумали его даже пробовать — не то что периодически есть. А мы, наслаждаясь азартом нашей смертельной игры, его ели частенько. Я ухмыляюсь в ответ и киваю. — Иначе зачем бы мы всё это пекли? Лена громко смеётся, но тут же, быстро опомнившись, умолкает. — Потому что я захотела научить тебя печь, а ты оказался не против этой затеи. И, я смотрю, тебе понравилось. Сестра констатирует сухой факт, но я знаю, что она поняла мою шутку. Мы перекидываемся тайными игривыми улыбками. Лена направляется к шкафу, на котором стоят баночки с различными приправами, соусами, посыпками и добавками. — Ты сможешь включить духовку? Я киваю по привычке, а потом угукаю, чтобы сестра меня услышала, и подхожу к плите. Выполняю указание и, в ожидании Лены, отхожу к столику. На нём лежит открытая тетрадка с приклеенным ею рецептом, вырезанным из какого-то журнала.