Взмах над морем

Что ж, давайте согласимся, что мир был бы слишком хорош, если бы мы легко просыпались рано по будням и могли спать допоздна по выходным. Сощурившись, отказываясь открывать глаза полностью, я указательным пальцем дважды бью по экрану телефона, пока тот наконец не подсвечивается. На фоне бушующего моря Айвазовского большие белые цифры недружелюбно показывают «05:03». Не желая верить в такую жестокую реальность, я несколько секунд не отрываю взгляд от цифр, надеясь, что время вот-вот изменится. Сегодня же воскресенье, мой единственный выходной! Организм, за что?! Я снова закрываю глаза, кладу телефон обратно под кровать и переворачиваюсь лицом к стене. Мысли сонно плавают, перетекая с одной стороны в другую и обратно. Ни на чём конкретном не сосредотачиваясь, я всё равно о чём-то думаю, не думая при этом вообще. Будто впадая в транс, то ли засыпая, то ли нет, я никак не могу опустошить голову. Мне кажется, я провожу в такой мутной полудрёме ещё час. Но вновь с неохотой кидая прищуренный взгляд на часы, я вижу «05:27». Хочется недовольно взвыть, но сил хватает лишь на разочарованный выдох. Вставать с кровати совсем нет желания. Только спать, спать, спать, спать… Из коридора доносится лай — Грина проснулась и требует идти на прогулку. Вот кто спать вообще не любит! Когда она успела выйти из комнаты? Я вновь переворачиваюсь, меняя бок. С собакой нужно гулять. Всегда. И ей, разумеется, нет дела до того, что ты хочешь поспать! Одни проблемы… Но сегодня лай Грины не заставляет меня вставать. Когда угодно, но не сегодня, не в воскресенье. В воскресенье мучается Глеб. По лицу расползается приятная улыбка. Несмотря на свою щуплость, Глеб любит спорт. Каждый вечер он пробегает по три круга по кольцевой тропе в ближайшем парке. Сумасшествие! Я не могу даже до магазина дойти. Где сосед только находит силы? По воскресеньям же Глеб бегает утром. Давнейшее одолжение, что он мне сделал. Бегать утром, заодно выгуливая собаку. В последнее время я всё чаще задумываюсь о том, что мужчине просто меня жалко. Помогает не во имя доброты — помогает из жалости. Так ли это? Я пытаюсь себя отговорить. Нет, конечно, не так. С силой зажмурившись, я запрещаю себе о чём-либо думать, избавляя голову от хаотичного мусора непонятных размышлений, и резко, чтобы не успеть поменять решение, сажусь, открывая глаза. Поспать всё равно не выйдет — лучше уж встать. Когда я захожу на кухню, мой сосед уже сидит за столом. На плите шипит и гавкает сковородка с омлетом, разбрызгивая капли подсолнечного масла по всей комнате. Повар из Глеба ужасный. Грина тоже уже на лапах. Она крутится около мужчины, смотря то на него, то на возмущающуюся сковородку. Когда я прохожу вглубь, собака лишь мельком обращает внимание на посторонний шум и опять разворачивается к газовой плите. — Ты что-то рано сегодня. Глеб удивлённо смотрит на меня — ведь даже по будням я встаю позже. Я в ответ лишь пожимаю плечами. — Сам не понимаю, чего это я так. Сон был беспокойный. Не помню, чтобы мне сегодня что-то снилось, но такое ощущение, что мозг всю ночь работал на полную. Когда я последний раз нормально спал? — Я могу сегодня сам её выгулять. Я киваю на Грину. Честно говоря, гулять с ней я не хочу от слова совсем, но раз я встал, то должен это сказать. Заставлять Глеба всегда возиться с собакой вроде как неправильно. Я надеюсь, что он откажется от моего предложения. — Да, это было бы здорово. Сосед с улыбкой машет головой. Вверх. Вниз. Вверх. Вниз. Я тоже улыбаюсь и надеюсь, что это выглядит достаточно правдоподобно: да, конечно, Глеб, я тоже рад погулять с собакой, почему нет. Я сажусь за стол, оказываясь напротив плиты и Глеба, и невольно смотрю на омлет. — Прости, там только на одного — я не думал, что ты так рано встанешь. Обычно по воскресеньям ты дрыхнешь до десяти. Я вскидываю руку: мол, ничего страшного. Жирный кусок из яиц продолжает угрожающе шипеть, и я задумываюсь, не подгорел ли он вообще. Наверное, отсутствие второй порции — это даже хорошо. К тому же в холодильнике должен быть творог. Мне приходится хорошенько перерыть все продукты. Когда я спрашиваю о пропаже у Глеба, тот лишь пожимает плечами. Наконец я вижу небольшой белый свёрток за помидорами. Хотел бы я удивиться, как творог там оказался, но понимаю, что и я, и Глеб — не самые аккуратные люди, так что у нас может быть всё. Рядом с творогом — пакетик изюма. На секунду я замираю. Взять этот пакет, запереться в комнате, съесть всё разом. Хватит ли этого количества? Я передёргиваю головой, отгоняя наваждение. Нахожу полуторапроцентное молоко — Глеб пьёт только такое — и делаю себе завтрак. Творог сладкий, но я всё равно насыпаю в тарелку ещё две ложки сахара. Мы молчим. Мужчина, кажется, о чём-то задумался. Омлет уже вовсю прыгает и орёт, разнося по кухне запах гари, но Глеб даже не смотрит в его сторону. Я думаю окликнуть мужчину, но потом решаю выключить плиту сам. Я уже начинаю есть, когда тот наконец обращает внимание на происходящее. — Вот блин! Глеб растерянно осматривается, будто не понимает, что произошло. — Спасибо. Он аккуратно подходит к еде и так же аккуратно перекладывает содержимое сковородки на тарелку. Я вижу, как вместе с омлетом выливается струйка жёлтого жира или масла, и меня начинает мутить. Соседа это, однако, совсем не пугает. Он садится на прежнее место и как ни в чем не бывало начинает поглощать горелые жирные яйца. У меня появляется желание поскорей уйти, так что я начинаю есть быстрее. — Слушай… Глеб оставляет в покое тарелку и поднимает взгляд на меня. — Ты же сегодня опять будешь раздавать листовки своего HelpHeaven? Я киваю. — Как всегда. Я вроде пока ни разу не пропустил эту работу. Подработку. Мужчина криво улыбается и потирает плечо. — Ну да, ну да. Деньги сами собой не появятся, понимаю. Он секунду молчит, о чём-то размышляя, но потом продолжает: — Хотя я, если честно, парень, не пойму. Ты же говорил, что художникам и музыкальным группам у вас там проще деньги добыть. Чё ты листовки-то раздаёшь? Я молчу. Компания HelpHeaven создавалась для помощи бездомным и тем, кто готов тратить уйму времени за гроши. В общем, для таких, как я. Фирма позволяет получать деньги, используя свои таланты и умения. Ты можешь играть на гитаре, надеясь, что зрители оценят твой труд парой шелестящих купюр, или делать макияж таким же беднякам, или, как я, раздавать листовки. Чем больше раздал, тем больше получил. Такую работу дают всем, но как раз из-за того, что конкуренция ужасно большая, нет никакой возможности получить приличный доход. Или хотя бы более-менее нормальный. Конечно, если ты музыкант или умеешь писать рассказы, то будешь получать побольше, так как это более интересно людям, но даже так денег будет хватать разве только на еду. Я убеждаю себя, что для меня это только подработка. Подработка, от которой я, тем не менее, не могу позволить себе отказаться. Денег катастрофически ни на что не хватает. Как же я от этого устал… И это будет длиться вечность! Деньги, деньги, деньги, деньги, деньги… Почему всё так сложно? — Ты, кажется, говорил, что умеешь на чём-то играть. Я понимаю, к чему ведёт Глеб, и от этого почему-то неприятно в груди. Ну да, умел. На барабанах. Да только что с этого проку? Я в последний раз играл лет в пятнадцать. Да и была ли это игра? Можно ли называть музыкантом того, кто учился нотам у Джошуа? Конечно, признаюсь я сам себе, было бы прикольно выступить на сцене в качестве музыканта. Стоять среди толпы, что окружила тебя плотным кольцом, что восхищённо снимает тебя на камеры телефонов. А может, даже сколотить свою группу. Или сыграть со «Свечами»… Я бессмысленно вожу ложкой в белой массе и неохотно засовываю порцию творога себе в рот. Вот кто действительно умеет играть. Понятное дело, что многие приходят послушать «Свечей», что найти видео с ними в Интернете — на раз-два. Большие знаменитости в маленьком мирке. Я уверен, что они за один вечер зарабатывают раза в два больше, чем я за весь день. Но на то они и «Свечи». Разве я так смогу? У меня нет ни умений, ни инструмента, ни друзей. Ни таланта. На долю секунды я представляю, как стою среди той самой толпы, играю вместе с ребятами из «Свечей», а вокруг сотни светлячков камер и одобрительные выкрики… Но нет. Ты не музыкант. Ты не достоин. Ты ничтожество. Раздавай свои листовки и будь рад, что годишься хотя бы на это! — Да меня и так всё устраивает. Я же это просто ради удовольствия делаю. Глеб мне не верит. Я вижу это по его глазам и по тому, как его губы расползаются в недовольной гримасе. Я боюсь, что сосед начнёт учить меня уму-разуму, но он, к счастью, не пытается этого делать. — В общем, я просто хотел попросить. Глеб откидывается на спинку стула, и я с облегчением понимаю, что тема моего заработка закрыта. — Мне в аптеку нужно, пару лекарств там купить. Он слегка смеётся. И хоть смех этот нарочито наигранный, я улавливаю в нём нотки грусти. — Жесть я старый! Таблетки уже нужны. Я хочу сказать, что если бы он не бурчал в свои тридцать пять, как в шестьдесят, то и не чувствовал бы себя таким старым. Но я, конечно же, молчу. — А, понимаешь, у меня вроде как планы на вечер. Нужно кое с кем встретиться. Я догадываюсь, что речь о его девушке. — Не мог бы ты меня выручить? Я тебе название могу написать, если боишься забыть. А деньги у меня на комоде возьми. Я буду очень благодарен. Я недолго раздумываю и соглашаюсь. В конце концов, Глеб тоже всегда мне помогает. Аптек у нас в округе достаточно, и искать не придётся. Сосед радостно благодарит меня и кидает несколько ломтиков колбасы Грине. Та ловит один ещё в полёте и сразу же поднимает с пола второй и третий. Я думаю о том, что с каждой минутой кухня покрывается жиром всё сильней и сильней, но тоже бросаю пару кружочков «Докторской». Собака воодушевлённо скачет, но больше её никто не угощает, и она, посмотрев на Глеба — подавая тем самым знак, — уходит в коридор. — Кажется, кто-то спешит на прогулку. Вы сегодня подозрительные пташки! Сосед смеётся, кивая на меня. Мне требуется минута, чтобы вспомнить, что сегодня Грину выгуливаю я. — Точно! Я неохотно встаю, кидая последний взгляд на остатки творога. Больше не хочется. — Я доем. Глеб показывает мне большой палец, и я вежливо улыбаюсь, выходя в коридор, откуда уже лает Грина. На часах пять тридцать два. Когда я прохожу мимо, собака уже сидит под дверью и виляет хвостом. Но мне нужно ещё минут десять на то, чтобы одеться. На улице солнце, но я ему не доверяю — надеваю любимую футболку с псом-детективом, но всё равно беру с собой кожанку. Наверное, стоит надеть джинсы, но я всё же выбираю длинные шорты. Я мельком смотрю в зеркало и обуваю кеды. Волосы уже отросли, и на фоне выкрашенного чёрного нелепо проглядывают светлые корни. Нужно будет сходить подстричься и подкраситься. Чуть подумав, я решаю взять с собой на всякий случай зонт. Затем нахожу ключи с красным смайликом на их привычном месте — в коробке с мелочью. Беру их, кидаю в карман немного денег. Грина встаёт, пропуская меня, и я открываю дверь. Поводок на этот раз я не беру. Вчера вечером его брал Глеб, и куда он его положил — я не знаю, а искать неохота. Поэтому собака без проблем выскакивает на площадку и идёт в сторону, где находится лифт. Я прощаюсь с соседом и иду за овчаркой. Приходится ждать минуты три, прежде чем железные створки наконец распахиваются перед нами. Погода кажется хорошей. Всё ещё прохладно, но солнце уже приятно пригревает. Небо чистое, без облаков, приятного светло-голубого цвета. Только с восточной стороны тают яркие разводы жёлтого и розового. Красиво… Я должен признать, что если ты выспался и никуда не торопишься, то город в такое время кажется прекрасным. Тихий и сонный, он убаюкивает тебя, нежно гладя по голове. Хочется просто медленно идти по улочкам и вдыхать свежий воздух. Я неожиданно понимаю, что могу именно так и поступить. Что ж, возможно, мой ранний подъём — это и не плохо. Я хочу направиться в сторону парка, но Грина поворачивает налево, и я не сопротивляюсь её желанию. Мы проходим через дорогу по пешеходному переходу и выруливаем в сторону торгового центра. На улице безлюдно, но по проезжей части проносится немного машин. Я сдерживаю невольный порыв заткнуть уши, когда за грузовиком с брёвнами мчатся сразу два мотоциклиста, разнося ревущий шум по всей округе и будя жителей ближайших домов. Грине это тоже не нравится, и она протяжно воет, а потом начинает лаять вслед уходящему транспорту. Мы ещё немного идём по этой дороге, а потом сворачиваем в сторону магазинчиков поменьше. Я надеюсь, что все свои дела овчарка сделает до того, как мы до них дойдём. Она, кажется, это понимает и идёт в сторону газона. Тоже не лучшее место, но людей нет, так что ладно. Я пока останавливаюсь и ещё раз оглядываюсь. На этой улице кое-где уже встречаются люди, но их всё равно немного. Интересно, почему они уже не спят? И даже не дома? Я замечаю маленькую собачку рядом с одной девушкой. Хозяйка животного тоже видит меня, и мы обмениваемся взмахами рук. Когда ко мне возвращается Грина, наш неспешный путь продолжается. Примерно через двадцать минут я выцепляю взглядом темноволосую девочку. Она кажется мне отдалённо знакомой, и, чуть подумав, я догадываюсь, что видел вчера именно её. Поражённый, что натыкаюсь на незнакомку второй день подряд, я пока не осознаю, что мы находимся на той же самой улице, только немного дальше. Теперь мы идём по одной дороге, навстречу друг другу, и с каждым шагом мне удаётся разглядеть девчушку всё лучше и лучше. Как я сразу и подумал, она явно ещё из начальной школы. Правда, сейчас я больше склонен думать, что ей всё же лет десять. Класс четвёртый, да. На ней та же одежда, что и вчера, и рука её всё так же неотрывно держится за стену. Когда фасад очередного магазинчика заканчивается и облокотиться больше не на что, ладонь девочки всё равно остаётся на весу — только шаги у незнакомки становятся ещё меньше и её другая рука тоже немного приподнимается. Всё это кажется мне странным. Я стараюсь не пялиться совсем уж в открытую, чтобы девочка не испугалась, но всё равно постоянно поднимаю взгляд, наблюдая за её движениями. Как и вчера, она ненадолго останавливается около какого-то цветочного магазина. Перед ним прилавка с цветами нет, и маленькая ручка девочки проводит лишь по воздуху, рассекая его. Лишь когда между нами остаётся не больше двух метров, я понимаю, что она слепая. Тёмные чёрные глаза безвольно смотрят вниз, гипнотизируя разбросанную под ногами щебёнку. Я изумлённо смотрю на то, как спокойно девочка продолжает идти, распахнув руки, и мне кажется, что она даже не замечает меня. Я сдвигаюсь вправо, пропуская девчушку, и не успеваю отреагировать, когда она несильно врезается в Грину, которая шла рядом. — Ой! Девочка резко останавливается, поворачивая голову в сторону собаки, явно не ожидая какого-либо столкновения. Я уже хочу отодвинуть овчарку и извиниться, когда незнакомка начинает говорить: — Это Ваша собачка? Детское личико поворачивается ко мне. Безжизненные глаза застывают чуть ниже моего лица, и я понимаю, что девочка вполне представляет, где я стою. Она счастливо улыбается. Её левая рука всё ещё лежит на спине собаки. Я автоматически киваю и лишь потом осознаю глупость своих действий. — Да. Голос получается сухим, но я честно стараюсь привести его в норму. — Да, моя. Грина зовут. Лицо девочки забавно вытягивается. — Странное имя. Её голос звучит легко и беззаботно. Она немного думает, прежде чем сказать, что это имя ей всё-таки нравится. — А я могу её погладить? У собачек всегда такая приятная мягкая шёрстка. Я сомневаюсь, что у Грины мягкая и приятная шерсть, и эта мысль меня неожиданно расстраивает — не хочется разочаровывать ребёнка. Наверное, я слишком долго молчу, потому что девочка убирает руку со спины овчарки и улыбается уже не так широко. — Да, конечно. Гладь сколько хочешь, она не кусается. Собеседница опять расцветает. — Классно! Спасибо! Она разворачивается к Грине полностью и засовывает руки в её шерсть. Девочка гладит её, нелепо протягивая руки взад-вперёд, почти полностью ложится на собаку и весело смеётся. — А знаете. Незнакомка опять поворачивает голову ко мне. Её левая рука переносится со спины на голову Грины и ласково треплет её макушку. — …никакая собачка не будет кусаться, если её не злить. Я улыбаюсь. Порываюсь сказать, что, конечно же, так и есть, но потом передумываю: не хочу врать ребёнку. — К сожалению, некоторые кусаются просто так. — Это невозможно. Девочка говорит это уверенным, твёрдым голосом, и кажется, что она безоговорочно права, хотя я понимаю, что это не так. — Они кусаются, только если им кто-то сделал что-то плохое. Или если они понимают, что им сейчас сделают что-то плохое. Они просто защищаются. Она немного затихает и опять разворачивается в сторону Грины. — Кирилл говорит, что все так делают. И люди, и животные, и птицы… Но собачки и вправду всегда хорошие. Если не болеют. А если болеют, то их нужно вылечить — и они опять будут добрыми. Ваша же собачка не болеет? Девочка обеспокоенно крутит головой. — Вы же её лечите? Честно говоря, Грину я к ветеринару никогда не водил. Но она вроде ни на что и не жалуется, так что я решаю, что ответ мой вполне правдив. — Конечно, лечу. Она у меня самая здоровая собака в городе. Девочка радостно машет лохматой головой и активнее гладит Грину. Овчарка же в такт её рукам виляет хвостом и тихо лает, выражая свою благодарность. — Это хорошо, что она у Вас самая здоровая. Мы стоим так ещё немного. Я внимательно слежу сначала за детским личиком, а потом перевожу взгляд на ладошки. Они маленькие, смуглые. Девочка аккуратно, но быстро проводит пальцами по шёрстке — будто играя на арфе, она перебирает коричневые волоски, путая и лохматя их. Собака льнёт к ней, пытаясь получить ещё больше ласки, и та с удовольствием выполняет эту немую просьбу. Мне это всё кажется необычным, словно такого не может быть. Проносится мысль, что, будь я немного тупее, даже не догадался бы, что эта девочка слепа. — У Вас классная собака. Собеседница кивает, будто подтверждая сказанное. — У неё не очень длинная шёрстка, но зато пахнет приятно. Не все собачки приятно пахнут. В последний раз проведя ладонями по спине Грины, малышка убирает руки. — Спасибо, что разрешили её погладить. Я неловко улыбаюсь и очень радуюсь, что она меня не видит. — Да не за что. Девочка улыбается мне, кивает и уходит. Я вижу, как она опять вытягивает руки, а когда доходит до лавочки, то проводит по ней, изучая узоры-завитки на спинке. Я наконец вижу, что написано у девочки сзади на футболке, — «Freedom». Ребёнок немного подпрыгивает, когда идёт, — и мне тоже неожиданно хочется идти подпрыгивая. Грина рядом довольно лает и начинает кружиться. Ей тоже хочется прыгать. Двери вагона разъезжаются, и я выскакиваю из кабины. Шум метро заполняет всё свободное пространство. Множество людей шныряют туда-сюда — они бегают, о чём-то переговариваются и шутят. Большинство проходят молча, спеша на работу или задумываясь о чём-то своём. Тысячи желаний, стремлений, разочарований и радостей витают вокруг. Они смешиваются с сильными потоками воздуха, которые создают быстрые поезда, и разносятся по всему подземному миру. От станции до станции. От милой старушки до грустного ребёнка. От серьёзного бизнесмена до беззаботной актрисы. Мечты и восхищения вдыхаются сотнями ртов и носов. Я быстро иду — почти бегу — среди толпы. Быстро к лестнице, вверх по эскалатору, не задерживаясь на турникете. Шаг. Шаг. Шаг. Шаг. Я вываливаюсь из дверей вместе с сотней других людей и делаю глубокий вдох. Двенадцать ноль шесть. У меня ещё достаточно времени, чтобы успеть забрать листовки. Это хорошо. Можно пройтись не торопясь. Я сворачиваю на центральную дорогу и вливаюсь в общее движение. Здесь шумно, но зато большая вероятность раздать все флаеры. Когда я захожу в серое здание HelpHeaven, меня встречает Лидия. Красивая женщина лет сорока — сорока трёх, она работает в этом пункте раздачи уже около пяти лет. Почему Лидия до сих пор не нашла себе нормальную работу, притом, что отучилась в техникуме, я не понимаю. Она говорит, что это из-за того, что ей очень нравится именно это место, но мне трудно в это поверить: никто не захочет работать на постоянной основе здесь. Мне приходится встать в очередь, чтобы получить листовки, так как желающих подработать сегодня достаточно много: за последний месяц пришло много новичков, и теперь здесь всегда слишком людно. Меня это раздражает. Во-первых, теперь мне приходится очень долго ждать, прежде чем я могу заняться делом. Во-вторых, листовок теперь не всегда хватает, а если и хватает, то их очень тяжело раздать. От новичков одни проблемы. И если они так бесят меня, то интересно, как они раздражают тех, кто полностью существует на деньги только от этого заведения. Должно быть, их бешу и я. — Опять возьмёшь рекламу стоматологической клиники? Я перевожу взгляд на Рому Поводыря. Почему все кличут его Поводырём, я не знаю, но звучит это забавно. Рома немного старше меня: ему, наверное, лет двадцать. От него вечно пахнет сигаретами, и ходит он в давно уже выцветшей бордовой рубашке. Неплохой вроде парень, но мне становится порой неуютно от его чрезмерного дружелюбия. Сколько раз я его игнорировал, а он будто и не понимает, что не хочу я с ним общаться. Да и ни с кем тут. Что проку? Близких друзей мне уже поздно заводить, а так, чтобы поболтать на работе, чтобы время убить, я не вижу смысла. Поэтому я еле-еле киваю и возвращаю взгляд на затылок впереди стоящей девушки. — Как всегда, молчаливый. Хех. А я вот думаю на этот раз взять листовки интернет-магазина. Что думаешь, хорошая мысль? Я думаю, что мысль ужасная. А ещё думаю: на кой чёрт интернет-магазину понадобились бумажные флаеры? Заказали бы рекламу на других сайтах — было бы куда эффективней и проще. — Попробуй. Может, и сработает. — Ага, попробую. Поводырь замолкает и начинает рассматривать рукав своей рубашки. Мы молчим минут пять. — А я вчера был на концерте. Он опять поворачивается в мою сторону. Улыбается. — Не знаю, что за группа играла, но музыка у них что надо, честно. Мне кажется, она любому понравилась бы. Универсальная такая, знаешь. Я ничего не отвечаю, но Рома всё равно продолжает: — Билеты-то мне случайно достались. Денег на них, как ты сам понимаешь, у меня нет. А это подруга где-то достала. Но я прям очень этому рад. Вот бы ещё раз на этих ребят сходить! Поводырь мечтательно задумывается. — Н-да… Знаешь, если бы они работали у нас тут, то, наверное, смогли бы получать гораздо больше, чем «Свечи». Он грустно вздыхает, и я слабо улыбаюсь, чтобы поддержать его. — Ага, жаль. К нам подходят ещё двое ребят с девушкой. Громкие и весёлые. Они присоединяются к Поводырю в обсуждении музыки. Я изредка поддакиваю, когда кто-то обращается ко мне напрямую или дёргает за руку, но при первой же возможности отхожу в сторону. Они это, конечно, замечают, но ничего не говорят, что меня радует. Приходится подождать ещё двух человек, и я наконец забираю свою рекламу. Небольшая стопка дешёвой бумаги с зелёным рисунком скоро превратится в немного мелочи, а может, если повезёт, и в немного купюр. Я проталкиваюсь между людьми в коридоре, выхожу и направляюсь в сторону метро — туда, где побольше народу. Около самой подземки стоять не имеет смысла: люди там очень спешат — никто и не заметит твоего присутствия, что уж говорить о большем. Так что я направляюсь к своему любимому месту — к библиотеке. Когда я только начал подрабатывать таким образом, то брал рекламу чего-то молодёжного, современного, думая, что молодые люди будут брать листовки чаще, но со временем понял, что делать нужно полностью наоборот. Куда проще впихнуть что-то пожилым. Возможно, они более доверчивы и глупы, а может, наоборот, более внимательны и неравнодушны. В любом случае, с тех пор я стараюсь, если есть возможность, брать листовки с рекламой аптек или магазинов с бытовой утварью и раздавать их около библиотеки, в которую с куда большим рвением ходят именно люди в возрасте. Как по мне, так я помогаю и себе, и им. Ведь вряд ли представители старшего поколения узнают о новых местах из Интернета, а ещё более сомнительно, что они каждую неделю исследуют весь город, гуляя компаниями. Когда я приближаюсь к любимому повороту около библиотеки, где самый большой поток проходящих людей, я понимаю, что сегодня не мой день: там идут ремонтные работы. Приходится развернуться и, обойдя несколько зданий, остановиться около продуктового магазина. Тут возможность заработать деньги меньше, но место всё равно хорошее. Я выбираю угол, в котором не буду мешать прохожим, и достаю из сумки буклеты. Мимо идут молодая семья и темноволосый мужчина, и я очень радуюсь, когда какой-то подросток забирает у меня первую на сегодня листовку. Рабочий день начался. Я начинаю чувствовать утомление на пятом часу. Боль — на седьмом. Ноги нещадно затекли и устали из-за того, что я постоянно стою, а руки так и норовят уронить пачку листовок на землю. Однако день сегодня удачный — мне удаётся раздать достаточно много. Возможно, если я ещё сильнее постараюсь и буду более активным и настырным, то смогу раздать всё до последней. Было бы неплохо. По дороге проносится очередной лихач, и я удивляюсь, как много людей не переживают о своей жизни. За сегодня перед моими глазами проехали два гоночных автомобиля, несколько машин, которые гнали под сто пятьдесят, и шесть мотоциклов. Рёв от их езды будет звучать у меня в голове ещё как минимум сутки. Вспоминается сегодняшняя ссора каких-то маленьких пацанов, которую я увидел, наверное, через полчаса после того, как пришёл сюда. Идя рядом, они ни с того ни с сего начали ругаться на всю улицу, что-то не поделив. Что конкретно, я так и не понял, но ругались мальчуганы долго и знатно. Младший всё выкрикивал оскорбления, со временем проклиная уже не только собеседника, но и кучу другого народа — прям как та старушка, что целый час выясняла отношения с продавцом. Бедный парень… Бабулька всё грозилась, что добьётся его увольнения, но чувствуется мне, что после такого он сам уйдёт. Она так визжала, что я уже сам подумывал найти себе местечко в стороне от этого магазина. Когда старуха уходила, я отошёл как можно дальше и спрятал все листовки за спину. Бережёного Бог бережёт. У меня остаётся ещё листов пятнадцать, и мне удаётся раздать их в ближайшие сорок минут. Я с блаженством тянусь, разминая мышцы, — спустя несколько часов без особого движения я перестал их чувствовать. И вот наконец наслаждение и отсутствие ноющей боли во всех конечностях!.. Я окидываю взглядом округу, ища наблюдателя. Тот оказывается всего в трёх-четырёх шагах от меня, около соседнего магазина. Вот бы тоже работать наблюдателем! Стоишь по полдня, следишь, чтобы все на твоём участке работали честно. А кто их знает на самом деле — может, они и не следят вовсе? Есть ли наблюдатели у наблюдателей? Подойдя, я получаю молчаливый кивок-приветствие и картонную карточку с зелёной галочкой, нарисованной от руки. Теперь можно обменять её на деньги. Я вспоминаю просьбу Глеба, только когда уже подхожу к дому. Блин! Приходится развернуться и идти обратно. Сейчас уже поздний вечер, многие частные магазины закрыты, так что я решаю сразу же идти к аптеке, которая, как я знаю, работает круглосуточно. Лучше сразу направиться туда, чтобы не бегать потом от одной к другой. Я любуюсь небом. Солнца уже почти не видно: оно ещё не очень низко, но его красноватый диск закрывают крыши зданий. И создаётся впечатление, что это дома источают разноцветный свет. Розовые разводы и фиолетовые полосы. На небе почти не остаётся голубого. И уже становится виден маленький, почти прозрачный месяц. Ещё не набравшись силы, он сейчас светлый, белый. Скоро он потемнеет, станет телесным, а потом — цвета охры, а затем наконец ярко-жёлтым. И будет сиять, излучая свет ярче всего в ночной мгле. Красиво. Вот бы остаться в этом моменте. Навечно. И никогда больше не возвращаться в будничную реальность. На улице хорошо. Дождя сегодня, на удивление, и вправду не было. Почему-то я даже разочарован. За последнее время я к нему привык, как бы глупо это ни звучало. Нужное мне место располагается на третьей улице, так что мне приходится сделать несколько поворотов. Эта часть города встречает меня менее приятным видом: серые, безжизненные бетонные блоки, стоящие бок о бок, целуются и прячутся друг за дружку. На первых этажах — неприметные магазинчики, не все из которых сразу-то и заметишь. И растений нигде почти нет. Только если изредка увидишь фиалки у кого-нибудь, кто живёт на тех редких незанятых первых этажах. Неплохой район, но глазу зацепиться здесь не за что. По-обыденному удручающе. Мне сразу вспоминается аккуратный нежный пейзаж около кофейни, в которой я был вчера. Вспоминается и Кир. Давно я его не видел. Правда, давно… Я задумываюсь: может, навестить его? Позвонить? Написать? Но я опять игнорирую этот бессмысленный шум в голове. Мы не виделись с Киром уже около четырёх месяцев, никак с ним не связывались — так смысл делать это сейчас? Такова жизнь. Сначала ты дружишь с кем-то на протяжении нескольких лет, а потом вы не созваниваетесь или не списываетесь даже на праздники. Это нормально, и не надо ничего с этим делать. До аптеки остаётся уже совсем немного. Я смотрю в сторону, где, как мне кажется, находится дом Кира, в который он переехал… Нужно посмотреть название таблеток, Глеб скинул его по SMS. Это из-за меня загнулась наша дружба, да?.. Нужно достать деньги. Интересно, а он всё-таки стал встречаться с той рыжей девушкой из продуктового? Было бы здорово, если бы у них всё получилось. Она казалась классной… Я пытаюсь прикинуть, когда мы с Киром сказали друг другу последние слова. Что это были за слова? У меня в голове всё как в тумане. Тот месяц… Я не помню его вообще. Одни эмоции и чувства, но ничего из того, что происходило, никаких фактов и событий. Мне кажется, что в первые дни Кир всегда был рядом. Когда же он ушёл?.. Воспоминания даются тяжело и неприятно, и погружаться в них совсем не хочется. Я твёрдо говорю себе: «Хватит». Я слишком много думаю. Нужно быстрей добраться до аптеки — она уже где-то неподалёку, вроде за кинотеатром, если память мне не изменяет. Кстати, там рядом есть и зоомагазин. Можно сходить заодно и туда. Я плохо помню, не закончились ли любимые лакомства Грины, но можно купить про запас. А ещё можно взять корм для рыбок Глеба. Думаю, он обрадуется. Он этих рыбок любит больше, чем себя, своих приставучих родителей и девушку, вместе взятых. Глеб всё же странный. Рыбки — это ведь даже не собака. Вот его симпатию к Грине я ещё могу более-менее понять, но рыбки… Мне стоит поторопиться, если я хочу успеть в зоомагазин. Нарина смеётся, когда я прошу у неё палочки. Её смех подхватывают Сэм и Сюин. — Ты это серьёзно, мелкий? Я не могу понять, почему это так забавляет девушку. — Не смейте со своим дружком даже близко подходить к моей барабанной установке, а то я вам все конечности поотрываю! — Ага! И к моей гитаре! — Да и вообще, идите-ка вы отсюда! Сэм и Сюин переглядываются и яростно кивают друг другу. Мол, правильную мысль озвучивают. — Серьёзно, катитесь-ка отсюда. Вы ещё мелкие и тупые, чтобы играть на музыкальных инструментах! — На НАШИХ инструментах! Нарина вскидывает руки, и мальчики поддакивают ей. — На наших инструментах вам вообще никогда нельзя играть. Даже спустя вечность. Я думаю, что это нечестно: это не только их инструменты. Их подарили всем, всему Дому. Я смотрю на друга и знаю, что Кир думает так же. Но спорить со старшими нельзя — это я хорошо усвоил. Старшие всегда бьют, если ты с ними не согласен. А поскольку они всегда сильней, то достаётся постоянно больше всего именно тебе. И чем сильней их бью я, тем больней они бьют меня. Поэтому я молчу. И Кир молчит — он не дурак. Мы оба всё прекрасно понимаем, но мои глаза так и устремляются в сторону красивых, сверкающих барабанов. Я никогда на них не играл, но думаю, что это очень весело. И громко. Очень громко — и потому весело. Мне хочется выхватить манящие барабанные палочки из кривых пальцев темноволосой мымры. Хочется постучать ими сначала по головам прыщавого Сэма и прилизанного Сюина, а потом — по блестящим жёлтым тарелкам. И чтобы весь Дом сбежался посмотреть, дабы узнать, кто создаёт эту прекрасную грохочущую музыку. А Кир играл бы, как он хотел, на гитаре. И тогда о нас сразу же все узнали бы и мы бы стали популярными. А ещё нам бы было очень весело. Но старшаки не подпускают к инструментам. Взрослые — отстой. Я уже подумываю всё-таки что-то сказать им в ответ, но Кир мотает головой, чтобы мы ушли. Мне становится интересно. Я чётко знаю: когда он так машет, это означает, что у него есть какой-то план или замысел. Это круто. Кир предлагает проникнуть сюда завтра утром, когда у старших будут уроки. Я говорю, что в это время будут уроки и у нас. А Кир отвечает, что мы можем притвориться, что у нас несварение, чтобы нас оставили в комнате. Я не уверен, что это хорошая идея, но очень хочу научиться играть на барабанах. И потому соглашаюсь. Глупые Нарина, Сэм и Сюин ничего не подозревают. Я чувствую себя великим тайным правителем или шпионом. Мы ещё немного обсуждаем с Киром, как будем наикрутейшими певцами, и идём есть, ведь уже почти двенадцать, уже почти обед. На следующий день я прошу Лену, чтобы она помогла нам с Киром и постояла на стрёме, пока мы будем играть. Сестра не в восторге от этой идеи. Она говорит, что для неё нет никакой выгоды и что будет слишком подозрительным, если мы все разом заболеем, и мне приходится её уговаривать. Лена упрямая, но мне удаётся начать с ней торг. Она соглашается только тогда, когда я обещаю, что она тоже сможет поиграть на чём угодно после нас. А ещё приходится пообещать ей новый браслет. Я не знаю, где его взять, но Лена очень любит браслеты, так что я постараюсь найти для неё лучший. Мы ждём, пока все уйдут, и осторожно выскальзываем из комнаты. В классе с музыкальными инструментами никого нет, и мы с Киром, оставив Лену в коридоре, заходим внутрь. Я быстро бросаю взгляд на сестру. Она показывает большой палец и разворачивается к окну. Надеюсь, что нас всё же не спалят. Я с восторгом смотрю на барабаны. Теперь между нами нет преграды в виде корявой коротковолосой восьмиклассницы. Офигительно! Кир сразу же несётся к красной гитаре — она выглядит круче, чем коричневая, а я наконец беру барабанные палочки. Дрожь проходит по всему телу — я в предвкушении. Когда я подхожу к установке, то с трудом могу поднять руку: боюсь, что промахнусь и не смогу ударить как надо. Кир кивает мне. Мы одновременно бьём по инструментам. У меня начинает стучать и звенеть в ушах. Непередаваемые ощущения! Я плавлюсь в восторге. Руки сами непроизвольно начинают бить по всему, что видят. Слева мне подыгрывают мёртвые оры гитары. Играть из нас никто не умеет, но нас это не останавливает. Мгновение — и Лена заглядывает к нам с широкими глазами. — Почему так громко?! Что вы делаете?! Я гадаю: кричит она для того, чтобы мы услышали её через грохот нашей «игры», или из-за возмущения. Я понимаю, что стоит что-нибудь ответить ей, но вместо этого лишь сильней бью по тарелкам. Руки не останавливаются. За спиной Лены появляется учительница. — Что тут за шум?!