ХХХ
Все «вчера», сколько я себя помню, начались на Парадизе, в провинциальной Шиганшине. Мне — 10. Отец погиб на охоте. Несчастный случай. У мамы — депрессия. Она — в своей комнате. Она даже, кажется, забыла, что у неё есть я. Кто привёл тогда в нашу запущенную квартирку известного психотерапевта, не помню. Может быть, моя бабушка, которая, прожив у нас неделю, собиралась домой, в Хизуру? Не важно. Но доктор о чём-то долго говорил с мамой. Потом посидел со мной на кухне. Похвалил мой чай. (Хотя что там было хвалить? Теперь-то, живя с Леви, я это понимаю.) А на следующий день пришёл снова, но уже с трёхлетним зеленоглазым пацанёнком и попросил меня за ним присмотреть. Мальчишка смешно чесал нос и, громко смеясь, пытался рассказывать, как он перебьёт всех злодеев на земле и непременно станет самым-пресамым главным героем. Правда, он не выговаривал добрую треть алфавита и себя называл «Элен», но его неуёмной энергии это не мешало. Так в мою жизнь, сорвав все мыслимые и немыслимые двери с петель, ворвался Эрен Йегер. Мы быстро поладили. На самом деле, Эрен был добрым мальчиком, особенно когда ему разрешали командовать. Однажды он заявил, что стал птицей, и теперь я должна помогать ему летать. Я с удовольствием таскала его на руках, даря ощущение полёта. Маме от общения с доктором становилось легче. И в нашем доме снова воцарился порядок. Вот так, с вниманием и пониманием, в наш дом пришёл доктор Гриша Йегер. А поскольку он был вдовцом, через год они с моей мамой тихо расписались. Эрен стал моим сводным братом. Мне — 13. Шестилетний задира Эрен то и дело попадает в уличные передряги вместе со своим лучшим другом, тихоней Армином. То их отлупят уличные мальчишки, то девчонки наденут им на головы ведёрки, забытые мелюзгой в песочнице. Я всех их понимала: Эрен вопил о том, что всех победит, а Армин каждому норовил пересказать «Занимательную географию». Мне — 15. Смазывая приёмному сыну ссадины и царапины, моя мама твердит, что я должна заботиться о нём. А как, позвольте спросить, если после удушающей музыкалки, меня записали на бальные танцы и в английский клуб? Я, конечно, очень любила маму и уважала Гришу, но всё же втихаря улизнула в секцию рукопашного боя. Когда обман раскрылся, заявила, что выкупила себе это право, семь лет вколачивая клавиши внутрь рояля. А потом, нужно же Эрена защищать! Родители смирились, ведь наше героическое зеленоглазое чудо теперь никто не обидит. И да, Эрен уже ходит в ту же школу, что и я. И он не в восторге от защиты старшей сестры. Или, точнее, так: «Ты мне даже не сестра! Так какого фига!» Мне — 17. Теперь Эрен просто бесится, когда я его спасаю. Даже когда снимаю его и Армина с огромного дерева, которое растёт за полуразрушенной (в прошлом даже чем-то знаменитой) стеной Шиганшины. Они забрались почти на самую макушку то ли в попытке увидеть обожаемое Армином море, то ли на спор с Жаном. Это уже не важно, потому что снятый с дерева Эрен лягает меня в коленку и вопит, что лучше бы я с парнями гуляла, да только такая оглобля никому не нужна. На это я даже не обиделась: нормальных парней вокруг, действительно, нет. Даже в школе преподают одни правильные и занудные старушки. Были, правда, молодая и энергичная биологичка Ханджи и офигительно высокий и красивый историк Эрвин. Но на женщин меня не тянуло, а шкафоподобные блондины мне не нравились. Так что Эрен тогда за свои слова просто отлетел к дереву, крепко приложившись к стволу спиной. Мне — 18. Школа позади. А впереди — самостоятельная студенческая жизнь: мама и отчим решились-таки отпустить меня учиться в Марлийский университет. И это казалось мне тогда настоящей победой. Филфак, студвёсны, спортивные секции, новые подруги. Я делила комнату в общежитии с Энни, моим постоянным спарринг-партнёром и черлидершей волейбольной сборной университета, и Пик, которую одногруппники шутливо прозвали паровозиком или перевозчиком за то, что у неё было всегда, постоянно и всё: книги, линейки, конспекты, флешки и даже лишняя бутылка воды. На Парадиз за время учёбы я приезжала всего дважды, в каникулы. Эрен тогда гордо щеголял подростковыми прыщами, обзывал девчонок и всё так же пронзительно вопил о своей исключительности. Правда, к моему обществу он был благосклонен и разговаривал со мной чаще, чем с родителями, особенно сидя всё под тем же огромным деревом за исторически разрушенной стеной. После одного из таких разговоров он вдохновенно обозвал меня дурой за отросшие ниже плеч волосы, но повязал мне на шею свой красный шарф, шутливо посвятив в свои верные оруженосцы. Мне — 23. Мама, приехавшая ко мне на вручение диплома, рассказала, что, поскольку я уже взрослая и возвращаюсь работать на Парадиз, а Эрену осталась какая-то пара лет до окончания школы, они с Гришей, подсуетившись и оформив все нужные бумаги, купили нам на двоих маленький домик, а сами собрались переехать к маминым родственникам в Хизуру. Я пожала плечами, пожелала им счастливого пути и написала Эрену, где и когда меня нужно встретить. Пассажирский порт Парадиза. «Дом. Милый дом»? Он приветствовал меня до одурения родными ароматами леса, морской соли, солярки и незабудок. Никогда не понимала, откуда их запах берётся на побережье, но воздух здесь пах именно незабудками. Эрен раньше твердил, что пахнет «травищей». Но запах был, а встречающего меня брата не было. Порт пустел. Телефон Эрена глухо молчал. «Может быть, что-то случилось?» — подумалось мне по привычке. Лишние деньги никогда не оттягивали мне карманы, но, видимо, придётся вызывать такси. Только не успела я открыть приложение в телефоне, как рядом остановился чёрный автомобиль, дорогой и ухоженный. — Ну, началось! — закатила я глаза. — Даже два чемодана и сумка с рюкзаком этих придурков не отпугивают… На удивление, через открытое водительское окно вместо сальных шуточек и непристойных предложений раздался спокойный вопрос: — Не встретил? — А? — подняв глаза, я обнаружила уже стоящего рядом с автомобилем невысокого брюнета. В глаза бросилась длинная чёлка, практически закрывавшая верхнюю часть его лица. — Бэ! — передразнил он меня. — Парень, говорю, не встретил? Я кивнула. Он с брелка открыл багажник: — Садись! — В багажник? — Тц, — у него вырвался странный цыкающий звук. — А вещи в салон поставим? Нестандартно… Но, если хочешь… — он откинул с лица чёлку растопыренными пальцами. Я отрицательно замотала головой: — Буду банальной, — ответила я и потянулась к ручке чемодана. Молодой человек снова цыкнул и, уложив вещи, кивнул в сторону пассажирского сиденья: — Располагайся. Пока я пристёгивалась, он поправил зеркало и усмехнулся: — Смелая? — А вы маньяк? — Нет. Куда едем? Я протянула новому знакомому листочек с адресом. Он повертел его в руках, сверяясь с навигатором: — Консервативно, — кивнул он в сторону моего листочка в клеточку. — Колюче, — не желая оставаться в долгу, бросила я. — А если не маньяк, то кто? — Леви. Просто Леви, — пожал он плечами. — Микаса. Микаса Аккерман. Тогда он как-то странно глянул на меня. А потом несколько раз смеялся, рассказывая, как его в тот момент торкнуло… Леви смеялся… Но это — позже. А пока он высадил меня у ворот небольшого коттеджа, кивнул и уехал, не дожидаясь благодарности с моей стороны. Я пожала плечами. Открыв калитку и перетащив за неё чемоданы и сумки, огляделась во дворе своего нового дома и упёрлась взглядом в двоих парней на крохотной веранде. Один, светловолосый и широкоплечий, сидел на перилах спиной ко мне. Одной ногой, видимо, чтобы удержать равновесие, он упирался в стену. Жан? Ничего себе, вымахал! А рядом?.. Такое бывает?.. Опершись локтями на невысокие перила, стоял шатен и смотрел куда-то вдаль. Чётко очерченный подбородок, высокие скулы, капризно изогнутые губы, крупный прямой нос, широкие брови. На лбу — несколько прядей, выбившихся из небрежного хвоста на затылке. В ухе серебром поблёскивает крошечная пуссета. Что?! А где прыщи и немытые патлы?.. Да тут, под крыльцом, девчонки штабелями лежать должны! Я шагнула к веранде: — Эрен? На меня уставились два пронзительно-зелёных глаза. Брат нехотя выпрямился. Рубашка цвета хаки распахнулась. И, глядя на накачанный пресс, я решила, что девчонок из-под крыльца уже вынесли замертво. Он же в последний мой приезд был нелепым хиляком, черкавшим рисуночки в блокноте. Осталось только судорожно сглотнуть, включив логику: да, братики тоже взрослеют! — Я не встретил тебя, Микаса, — брякнул он с веранды, будто мы расстались несколько часов назад. — Я заметила, — поиграем, значит, в безразличие. — Может, хоть вещи в дом внесёшь? Кстати, привет, Жан! — Привет! — этот тоже не рад. И почему мне кажется, что я не вовремя? Эрен и Жан неторопливо отправились к забору. Я пока оглядела коттедж и обнаружила вторую крошечную веранду, расположенную симметрично той, на которой застала парней. Видимо, это и есть моя часть дома. Тем временем брат с Жаном неслышно подошли ко мне сзади. Эрен опустил перед моими глазами большой фигурный ключ на цепочке: — Твой! Я забрала ключ и, обернувшись, обнаружила похожий на груди у Эрена: он умудрился повесить его на кожаный шнурок так, чтобы ключ выглядел стильным аксессуаром. — Креативно, — я провела пальцами по импровизированному украшению. Когда моя веранда была открыта, вещи внесены, Жан незаметно куда-то слинял, и мы остались одни: — Так почему не встретил, Эрен? — Не поверишь: проспал, — он раньше никогда так развязно не улыбался. — Ну, ты ж не маленькая девочка — не заблудилась. — Эрен! — Шестнадцать лет Эрен. И обниматься, слюни и сопли распускать… — изумрудный взгляд стал надменным — Положим. А с вещами помочь? — Я вырос, Микаса. Я не мальчик, которого отчитывать можно. — Ты изменился, Эрен, — кивнула я. — Нет, я всегда был таким! Ну, началось! Как же я забыла: братец — это не качели эмоций! Это американские горки. Сейчас петля с вывеской: «Дура! Я взрослый!». Отлично! Я умею ждать. Что там дальше по плану? «Отвали! Я всегда тебя ненавидел»? Хорошо. — Не дави. Просто покажи дом. И тут… Вот оно! Эрен расслабился, обнял и уткнулся лбом мне в макушку, усмехаясь: — Сестрёнка моя приехала… А я тебя перерос, — и чмокнул в пробор. Эт-т-то что за новость! Умильно… Следующее утро было ранним. Потянувшись, я вспомнила, что небольшая комната, веранда и туалет с умывальником — это теперь мои владения. По длинному коридору пришла на кухню, где Эрен в одних трусах и с полотенцем на шее возился с тостером. Жан выходил из нашей с братом ванной. — Поздно вернулись? — спросила я ребят, наливая себе сваренный братом кофе. — Неее, рано, — брат, как в детстве, почесал нос. — Поэтому ты, Жан, домой решил не идти? Повисла пауза. Мальчишки переглянулись: — А отчим всё равно не заметит, — первым нашёлся Жан, собирая раскладушку в коридоре со стороны комнаты Эрена. — Да он почти всегда теперь у меня живёт, — подтвердил брат. Кивнув им, я отправилась собираться на работу. Прекрасно помню калитку в школьном заборе. Только теперь за ней сидел охранник, а на ней красовалась новенькая табличка с надписью «Многопрофильный лицей Шиганшины». Территория школы разрослась, застроилась новыми учебными корпусами и современным стадионом. Теперь всё выглядело, как университетский городок. На крыльце меня уже ждала та самая энергичная биологичка Ханджи Зое, которая, встречая меня, успела одновременно поправить на носу очки, протянуть мне руку, здороваясь, сказать, что она меня помнит школьницей и открыть входную дверь. Мамочка! Они тут все гиперактивные? Или нормальные тоже есть? Мы поднялись в учительскую. За четыре лестничных пролёта Ханджи рассказала, что она администратор этого корпуса, разрешила перейти с ней на «ты», сообщила, что я буду работать с математиками и универсалами, и прибавила, что первым литература и МХК на фиг не сдались, а от вторых за последний год сбежало всего четверо моих коллег, а вчера уволилась ещё и француженка Петра Рал, вот так, накануне сентября и без объяснения причин. Если это была мотивация, то какая-то «геометрическая», «от противного». А если попытка поддержать, то я уже отчаянно хотела тишины. В учительской я всё-таки робко вставила в её скоростной монолог свой вопрос: — А универсалы — это кто? — Это те, кто программу почти не тянет или считает, что учиться — ниже их достоинства, а отчислить их по закону нельзя. В этот момент дверь открылась и вошедший мужчина продолжил реплику Ханджи: — Да-да, им не программу читать, а «спасибо, что пришли» говорить надо, — это был тот самым шкафоподобный историк из моих школьных лет. Эрвин Смит. А из-за его спины послышался уже знакомый мне низкий голос с хрипотцой: — Лучше бы они не приходили: толку-то, — с этими словами в кресло у двери опустился… Леви. — Зато ребята весёлые, — снова заверещала Ханджи. — Тц! Обхохочешься, — с этими словам он положил щиколотку правой ноги на колено левой. — Кстати, Микаса, знакомься: Леви — наш математик и «классный папа» тех самых универсалов. — Мы знакомы. Кстати, Макаса… Микаса Аккерман, — он выдержал паузу после моей фамилии, — как там твой парень? — Он мой брат, — буркнула я. — Эрен. — Йегер, полагаю, — Леви кивнул. — Повезло тебе. А Ханджи и Эрвин тем временем в недоумении переглядывались: — Два Аккермана в одних стенах? А вы не родственники? Даже похожи, вроде… — Родословные — это твоя епархия, Эрвин. Поройся, если интересно, — снова кивнул Леви. — Да, Микаса, я тоже Аккерман, но о тебе от своей родни ничего не слышал. Леви поднялся с кресла и направился на выход из учительской: — И, Ханджи, если бы все брюнеты на земле были бы родственниками, человечество уже вымерло бы из-за инцестов. Я — работать, — он скрылся за дверью, махнув нам рукой. На следующее утро однофамилец (это я уже уточнила, созвонившись с мамой) встречал меня в холле лицея. На моё недоумение он лишь кивнул приветственно, пожал плечами и цыкнул. Потом забрал у меня довольно увесистую сумку с вещами и книгами: — Ханджи уже забыла про тебя, а Эрвин реально копает наши родословные. Так что книги расставишь в моём кабинете. Там же и «жить» будешь — держи ключ. Мне захотелось рассмеяться: второй мужчина за два дня на острове протягивал мне ключ от помещения, где придётся теперь жить. Забавно! Ключ послушно лёг в нагрудный карман блузки и как будто открыл в моих мыслях какую-то тайную шкатулку, куда сами собой попадали качества Леви. Из вчерашнего разговора выплыли «немногословный» и «знает себе цену». Когда я, войдя в кабинет, увидела, что он освободил для меня верхние полки шкафов и даже вытер там пыль, в тайное хранилище полетели «аккуратный» и «внимательный». Последнее потому, что он развернул шкаф у стены так, что можно было переодеваться, отгородившись от пространства кабинета дверцей. «Ироничный» отправилось в шкатулку после того, как он сказал, что Эрвину, наверное, придётся копать до динозавров, потому что именно там наше Аккерманское родство и закончилось. Рабочий день в копилке качеств нового коллеги завершился замечанием о том, что он «без комплексов». Потому что после моего вопроса о верхних полках он ответил: — Тц! Думал, уже не спросишь… И на будущее: я не циклюсь. Рост — не прихоть, а данность. Вот так, просто и без обид. А ведь, действительно, если не стоять рядом, то коротышкой его трудно было назвать. Про таких, кажется, принято говорить «харизматичный». И финальным открытием на сегодня стало то, что он исключительно наблюдательный. Он подвёз меня домой, не уточняя адрес. Не прощаясь, пожал плечами: — Не косись. Запоминаю быстро — помню долго. Математика. День оказался так заполнен впечатлениями от Леви, что, придя домой, я даже не удивилась, застав на кухне Эрена с учебником. Летом… А вот то, что в холодильнике было пусто… — Сковородка, — брат небрежно ткнул пальцем в сторону плиты. — Я картошки нажарил. — Компенсация за неявку в порт? Или так, от большой любви? — обняла я его за шею. Эрен кивнул и накрыл мои ладони своими. А я разглядела учебник перед ним на столе: — Алгебра? — Угу. Армин помочь обещал. Ну, тупить надоело. Математику нашему, наверно, противно меня, бестолочь, учить, — он уже поднялся и двинулся к двери на свою половину. — Знаешь, мне кажется, Леви оценит. Он у вас классный. — Леви? — Эрен застыл на пороге кухни. Потом мотнул головой. — Есть садись. Говоришь много. Брат ушёл к себе, оставив меня удивляться в одиночестве: он сказал это, подражая интонации Аккермана. Начало учебного года приближалось, а я осваивала в родной когда-то школе новую роль, учительскую. Сколько ж тут было всякой… нужности: электронный журнал, рабочие программы, планы уроков, бланки отчётов, правила внутреннего распорядка, совещания и педсовет. Я бы, ей-богу, словила панику, если бы не Леви. Он садился на край стола, за которым я работала, и «на пальцах» объяснял то, что в речах руководства звучало до дичи пафосно. Потом поил чаем. А когда я от усталости уже плохо соображала и боролась с головной болью, он клал свою ладонь на мою кисть, державшую компьютерную мышку, дёргал её, кликал на «выход» и командовал: — Отбой, Аккерман! По домам! Потом частенько подвозил меня до дома и понимающе молчал в машине, пока я ждала действия обезболивающего. В мою тайную шкатулочку качеств Леви тихонечко ложились «придурок», «самоуверенный», «заботливый», «умный». Аккермана в моей жизни становилось всё больше и больше… А Эрен? Он был со мною всегда: и когда бубнил, ничего не понимая в объяснениях Армина, и когда уходил по вечерам куда-то с Жаном, и когда норовил задеть меня плечом, увидев, что я приехала с Леви. После одного из таких тычков я несильно зацепилась щекой за ветку старой вишни во дворе. Ничего страшного вроде бы, но царапина саднила и обещала шрамик под глазом. Но это же Эрен! А Эрен — это эмоции. С них и начался для нас с любимым братом учебный год. Леви вёл меня к своим универсалам, когда в углу за кактусами всех размеров и сортов (это Ханджи придумала оформить корпус по принципу природных зон, и здесь, наверное, была пустыня) мелькнуло что-то белое, и оттуда раздались постанывания и чмоканье. Я остановилась, закрыв лицо учебником. Улыбаться откровенно было бы несолидно. А Леви с невозмутимым видом шагнул к кактусам и, кивнув, просто-таки скомандовал, глядя в их заросли: — Арлерт! Отставить мексиканские страсти! Из кактусов с писком выскочила невысокая блондинка, а следом показался Армин, джинсы которого были обильно усыпаны колючками. Он честно и преданно смотрел на своего куратора. — Сколько раз тебе повторять: в школе рассказываешь ей о море, а на море делаешь всё остальное, — назидательно изрёк Аккерман. Армин кивнул и буквально растворился, а я больше не могла сдерживаться, смеялась в обложку прикрывавшей лицо книги. Леви только пожал плечами: — Растут детки, — и продолжил инструктировать меня. — Если что, я — рядом. Армина отправь. С этими словами он положил мне руку на плечо и подтолкнул в кабинет. «Взрослый,» — забросила я очередное качество однофамильца в свою «шкатулочку». Вошла, оглядела всех. Из рассказов Леви я уже знала, что безостановочно жующая парочка на задней парте — это безобидные («если без обеда не оставить») недотёпы Саша и Конни, милейшая блондинка из кактусов — Криста, а вон тот, рыжий, — провокатор Флок, по словам куратора, «преданно и туповато смотрящий в рот Йегеру». Армин, Жан и мой братец в характеристиках не нуждались. И ещё одно сокровище в «шкатулочку»: «Он их знает почти по-отцовски». Целый семестр длилось моё «боевое крещение»: то детишечки к началу урока на парты залезут, то под партами спрячутся, то устроят косплей-фестиваль, явившись на урок в париках и положив мне на стол изображение Бишамон с надписью: «Вам пойдёт». Я держалась. А после уроков, бывало, рыдала за дверкой шкафа. Леви наставлял: — Эмоции здесь лишние. Анализируй. Думай, как они. Действуй нешаблонно. Приди к ним в боевой фуражке этой богини или линзы лиловые купи. Это как в спарринге. Ты же боец. Я кивала, забыв удивиться, что он знает о моём увлечении. Он, стыдно сказать, при этом вытирал мне нос платком. А в конце декабря я сидела, тупея от проверки тетрадей, когда Аккерман подошёл сзади и почитал написанное в работе поверх моей головы: — Тц! Что за бред! Ты помереть собралась в компании Её Величества Всякой Хрени? — Но я же должна… — Конечно, должна. А хочешь? — Нет. Я домой хочу… и мороженого. Тут Леви отодвинул от меня работы и потянул из-за парты: — Уже лучше. А то вот помру я рядом, а ты даже и не заметишь. — Юмор у тебя… — Тц! Какой есть. Позже, сидя в его машине и с удовольствием доедая мороженое, я всё же спросила: — Почему ты сказал, что умрёшь? Кстати, сколько тебе лет? — Арифметики захотелось? — я кивнула. — Тебе сколько? — Двадцать три. — Прибавь десять. — Тебе тридцать три? — наверное, выражение моего лица было непередаваемым. — Нет, всё ещё хуже. Уже тридцать четыре. Сегодня же 25 декабря? — Так у тебя сегодня День рождения? — я откровенно не понимала, почему он промолчал на работе, почему сидит сейчас здесь, в машине, и буднично отхлёбывает воду из бутылки? Он что, настолько одинок?! — Чего уставилась? Торта не будет — мороженым обойдёшься, поросёнок, — и он потянулся за салфеткой для меня. А я взяла и просто чмокнула его в губы своими, перепачканными. Аккерман нахмурился: — Старикам сладкое вредно, — и бросил мне бумажный платочек на колени. — Дурак! — быстро шепнула я ему на ухо и выскочила на улицу. Прислонясь к стене своего дома и глупо улыбаясь, я вдруг поняла, что поцеловала Леви. В губы. Спать расхотелось. Совсем. А чего захотелось? Повторить! Мне — 24. Разбудило меня шебуршание за дверью, которая распахнулась под натиском Эрена и Жана. Неумытые и лохматые после сна, они смущались и смеялись одновременно: — Сестра в пижаме — лучшее утреннее шоу! — заявил Эрен и протянул мне яркий свёрток. — У меня нет сестры, но училка — тоже ничего, — подхватил расхрабрившийся Жан, высыпав мне на голову две горсти конфетти. В свёртке было, наверное, миллион слоёв бумаги, а под ними скрывалась маленькая коробочка, в которой лежали крошечные серебряные пуссеты, точные копии той, что носил Эрен. Я разрешила мальчишкам поцеловать меня в обе щеки и тут же нацепила серёжки: — Пусть все знают, что мы родственники. В школе настроение не ухудшилось — скорее наоборот. Ханджи сказала речь и вручила мне кислотного цвета пакет: — И это не препарированный хомяк, как подумал сейчас наш математик! Эрвин передал лист плотной бумаги, свёрнутый в трубочку на манер средневекового документа. Внутри красовались два хмурого вида динозаврика с длинными чёрными чёлками. У одного из них на шее красовался красный шарфик. А вокруг готическим шрифтом было выведено: «Ближе родства не нашлось. Герб составил Эрвин Смит». И только Леви молчал. А в конце рабочего дня выдал: — Я — в спортклуб. Хочешь? Я кивнула, теряясь в догадках: это спарринг в подарок или возможность отлупить его за отсутствие поздравления. Вышло первое. Отлупить Аккермана было нереально. В бою он весь превращался в концентрацию, скорость и неординарность решений. Шикарно! Меня отмутузили в мой же День рождения! А на выходе из зала Леви развернул меня к себе лицом и, прижав к стене за дверью, просто поцеловал. Не чмокнул, а именно поцеловал, грубовато, порывисто. — В декабре — сладкая от мороженого. В феврале — солёная от пота, — прошептал он мне в губы после поцелуя. — Противная? — Яркая… Жду в машине, — и быстро скрылся в раздевалке. — Едем ужинать, — первое, что я услышала, пристегнувшись. — И братцу дадим время на потусить, и отметим. — Леви, я же в джинсах. — А мы без пафоса, — и он привёз меня в очень милое кафе, где пространство освещалось лампами на столиках и гирляндами на окнах. Получалось загадочно, почто интимно. — Леви, а можно спросить про школьные сплетни? — Валяй! С какой начнём? С той, что Ханджи — мужик, потому что её никто в платье не видел? Или с той, что Эрвин, Ханджи и я — любители воскресной групповушки, в которую вовлекли бедную Петру… — И она уволилась с психологической травмой, — то ли от вина, то ли от нелепости школьных слухов мы оба начали улыбаться. — Нет, давай с другой. — А, с той, что мы с Эрвином — геи. И перед голубизной нашей страсти бледнеет небо Парадиза? — я не выдержала и прыснула в кулак, едва успев поставить бокал на стол. — Кстати, судя по сплетням, я — дурканутый сын миллионера, а школа — просто моя блажь. Так что тебе повезло. — Слушай, а почему столько сплетен именно про тебя? Ты ведь даже не завуч. — А в твоих книжках нет историй, где второстепенные герои популярнее главных? Смешно, но, кажется, меня воспринимают именно так, — он загадочно улыбнулся, подперев подбородок рукой. — Леви, а у Эрена девушка есть? — в конце концов не выдержала я. Аккерман посерьёзнел, но ответил мягко: — Я не сплетник. Дыши спокойно. Приведя меня домой, Леви увидел, как я от усталости и впечатлений просто плюхнулась на кровать в чём была, пробубнив, что входная дверь не захлопывается, раскладушка — у Эрена, а постель — в комоде. И только утром, обнаружив собранную раскладушку на своей половине, поняла, что Леви домой не уезжал. Пока стояла под душем, перетрясла «шкатулочку» главных открытий: он сильный, весёлый, разговорчивый, но личных границ не нарушает, как не очень-то пускает в свои. За суетой рабочих будней время летело быстро. Я узнала, что Эрвин, Ханджи и Леви действительно дружат и частенько выезжают вместе отдыхать подальше от Шиганшины. Летом, в отпуске, они позвали меня с собой в туристический комплекс, находившийся в восстановленном старинном замке. Замок был такой же древний, как и разрушенная стена. Его окружал лес, где было большое чистое озеро. Несмотря на лето, отдыхающих съехалось маловато, чему мы были только рады. Эрвин точно подметил: «Профессия у нас — зашибись: хочешь чувствовать себя человеком — езжай подальше от людей». Никакой «воскресной групповушки», разумеется, не случилось. Мы с Леви ходили в спортзал, гуляли, читали. Эрвин оказался ценителем бильярда и старого доброго виски. Ханджи закрылась у себя с черновиком диссертации, которую планировала защищать зимой. Что-то там об экспериментах над генами человека. Иногда мы затевали на берегу озера какие-нибудь детские игры. Особенно любили «догонялки». Да, именно там я впервые услышала от Леви на ухо жаркое «хочу тебя». Он тогда, в очередной раз догнав, просунул руку мне под футболку и прижался к моей спине так, что я бёдрами чувствовала: не врёт! За день до возвращения в город Аккерман постучал мне в окно, а, когда спрыгнул в комнату, протянул букет васильков и плитку горького шоколада. — Что это? — Как что? Конфеты и букет, — он хмурился, как будто не знал, как себя вести. — То есть, у нас конфетно-букетный период? — А он нам нужен? — Леви облизнул губы и загадочно глянул на меня из-под чёлки. Я отрицательно качнула головой и потянулась к букету, но Леви разжал пальцы, и цветы рассыпались по столу в центре комнаты. Шоколадка стукнулась об пол, просто потому что её больше никто не держал. Леви сгрёб меня в охапку и невероятно сильно прижал к себе. В голове повисла приятная пустота. Кожу замурашило откуда-то изнутри. А Леви уже целовал меня так, как никогда не целовал до этого: сначала нежно, почти невесомо — в щёку, под ухо, в нос, а потом страстно, проводя языком по скуле, прихватывая губами кожу, спускаясь по шее, до ямочки между ключицами. Потом, возвращаясь, вёл носом вверх до подбородка. А я сцепила пальцы на его затылке, чувствуя, как коротко остриженные волосы покалывают ладони. Он говорил, что я офигительная и невозможно красивая. И снова целовал. Целовал и раздевал. В какой-то момент я шепнула, прижавшись к нему: — Леви, я… — Я догадался, — он тоже перешёл на шёпот. Шёпот, звучащий счастливой улыбкой. — Доверься мне, маленькая, — Леви развернул меня спиной к себе и теперь жарко дышал в затылок. — Я — рядом. Я — с тобой. Его руки были везде: убирали спутанные волосы со щеки, сжимали груди, скользили вниз по животу, гладили бёдра, раздвигали ноги. А ещё держали. Иначе бы я просто рухнула на пол от того тягуче-маятного, что накрывало меня. Леви был всем. Был моим воздухом, дрожью в моих ногах, моими закрытыми глазами, моими рвущимися из горла стонами, прикушенной им мочкой моего уха, моей выгнутой спиной, моими ладонями, упёртыми в поверхность стола среди рассыпанных васильков, моей горячей щекой, прижатой к тылу этих ладоней, моей слабостью, моим томительно бьющим изнутри нетерпением, моей краткой пронзительной болью, его именем, выкрикнутым в этот момент. Прижимаясь к моей спине, шумно и рвано дыша, наполняя собой, Леви будто бы создавал меня заново. Он был моим блаженством без стеснений и сожалений… Проснулась я от лёгкой щекотки. Открыв глаза, увидела на подушке василёк из вчерашнего букета и в заветную «шкатулочку» легло «романтичный». Леви, приподнявшись на локте, нависал надо мной и улыбался. Под крышечку «моих прелестей» заползли «любимый» и «мой». — Выспалась? — он мизинцем подхватил с моей щеки спутанные волосы. — Повторим? — неожиданно даже для самой себя прошептала я. Одна бровь Леви и уголки его губ поползли вверх, а рука быстро сменила курс от моей щеки к пояснице. И тут в дверь постучали: — Аккерманы! Мы уехали! — прокричала Ханджи, перекрывая недовольный голос Эрвина. Мы выдохнули. — Повторим, — решительно заявил Леви, — но иначе. И нырнул под одеяло… Это стало для меня ещё одним откровением. Как и то, что однажды он скажет это грёбаное «не сейчас» и уйдёт… После вылазки за город Эрен начал расспрашивать, почему я не ночую дома. И не было в его голосе ни обиды, ни грусти, ни волнения. Его это совсем не напрягало. Скорее… радовало? Но узнав, с кем я пропадаю по ночам, брат прислонился спиной к стене, помолчал, кивнул и ушёл на свою половину, как-то слишком тихо и старательно прикрыв за собой дверь. С этого момента Эрен начал просто игнорировать меня. Он не ходил именно на мои уроки, вечером запирался у себя. Было слышно, как карандаш ширкает по бумаге или как брат говорит с кем-то: может, с Жаном, а может, и с самим собой. В лицее я несколько раз я видела, как с ним разговаривал Леви. По-кураторски так, строго, серьёзно или насмешливо — в своей манере. Глаза Эрена в эти минуты горели, подбородок он вздёргивал, а пальцы сжимал в кулаки. Словом, это был привычный братец. На меня же он смотрел вскользь. Взглядом, в котором поселилась пустота. Спрашивать было бесполезно. Он молчал, абсолютно закрывшись. Как будто решался на что-то. И вскоре я узнала, на что. Эрен опоздал на урок. Вошёл без разрешения. Вальяжно прошёлся до окна. Демонстративно медленно уселся за первую парту. Я в этот момент вещала что-то о «вечных темах» в мировом искусстве, попутно пересказывая гениальным «универсалам» сюжет «Ромео и Джульетты». Вдруг брат поднял руку: — А правда, что в любви, как на войне, все средства хороши? — Поздравим Йегера. Он выучил первый в своей жизни афоризм, — попыталась сыронизировать я. Но Эрен уже развернулся ко мне спиной и неторопливо направился к последней парте, которую занимал Кирштайн. Класс замер, не очень понимая, что вытворяет Йегер. Я настороженно молчала и следила за происходящим. В руках у Флока появился телефон: сейчас, видимо, будет жарко. А потом, в Сети, вообще, огненно! Тем временем Эрен сдвинул парту Жана в сторону, стянул с волос резинку, тряхнул распущенными прядями, перекинул одну ногу через колени друга: — Правда, любимый? Жан шумно выдохнул и кивнул. Эрен опустился к нему на колени и…поцеловал. Сначала легко в уголок губ. А потом глубоко, «по-взрослому», взасос… Пока Жан крепкими руками решительно прижимал Эрена к себе, пока эти руки, явно привычно, скользили по его спине, обнимая, класс онемел, Флок, едко усмехаясь, снимал, а для меня время почти остановилось вместе с дыханием. Это что, действительно, мой брат?! Парням было откровенно хорошо вдвоём. И плевали они на всех!.. Гробовую тишину разнёс в хлам оглушительный удар распахнутой двери о стену. Бледный от гнева, Леви рванул к счастливой парочке, схватил Эрена за волосы и почти выволок его в коридор. Я дёрнулась вперёд — Армин, который, как оказалось, единственный сохранил адекватность и сбегал за куратором, — преградил мне путь. А Аккерман уже снова ворвался в класс, подбегая к Флоку: — Телефон! Быстро! — Поздно, папочка! Всё уже в сети, — ухмыльнулся тот. — Удаляй! Форстер отрицательно покачал головой и уже в следующую секунду летел к двери вместе с растерянным Жаном. — Йегера догоняйте, порнозвёзды! У завуча! — Леви выдохнул и оглядел примолкших ребят. Тишина звенела. Только у Саши из кулака на пол сухарик выпал. Я успела-таки выскочить из класса до того, как накрыла истерика. Уже в коридоре, сползая спиной по стене, я, кажется, смеялась и рыдала одновременно… Дальше — всё! Темнота. Очнулась у Леви в квартире. Он, сидя за моей спиной на кровати, пытался обнять и впихнуть мне в рот таблетку успокоительного, пока я шептала только одно: — Эрен, зачем? За что, Эрен? Потом — снова провал. Помню только, что Леви долго разговаривал с кем-то по телефону в коридоре. Потом в том же коридоре появились мои чемоданы и сумка. А окончательно очнулась я только на теплоходе, идущем к материку. Леви заставлял меня подниматься, есть, бесконечно мерить шагами палубу, говорить. — Я что же, сбежала, да? Эрен же один остался. — Ты, отступила, сменила дислокацию. — А Эрен? — Аккерман! Микаса! — он обнял меня за плечи и слегка встряхнул. — Хочешь спать в каюте с сумасшедшим? Я затрясла головой из стороны в сторону. — Тогда больше не надо Эрена. В марлийском порту нас встречал бодрый старикан в ковбойской шляпе. Это был Кенни Аккерман, родной дядя Леви: — Сейчас — в отель, детишки. Квартира вас ждёт, но пока пустая. Ближе к вечеру того же дня я стояла у окна в нашем номере. Леви подошёл сзади абсолютно бесшумно: — Микаса, нам надо поговорить. Я кивнула: знала, что он сейчас скажет. — Тебе нужно вернуться на Парадиз? — Да. — Работа? Теперь кивнул он. — И Эрен… Чтоб совсем в разнос не пошёл. Помолчали. Интересный у нас получался разговор. — А мы? — Я не собираюсь бросать тебя. Вот, — он разжал ладонь, в которой лежали те самые, простые, тоненькие кольца. — Останься со мной, Микаса. — Мне даже фамилию менять не придётся? — Ну, станешь «Аккерман в квадрате», — Леви улыбнулся и надел мне на безымянный палец кольцо. — Математика? — хмыкнула я и повторила его жест. На следующий день мы расписались, чтобы «долго и счастливо». А потом я проводила Леви в аэропорт.ХХХ
В комнате заметно стемнело — прошёл почти целый день. Стопка чистых листов превратилась в горку исписанной бумаги с завернувшимися краями. Ручка упала на пол. Я откинулась на спинку стула, разминая затёкшую от долгого письма кисть. И наконец выдохнула: стало реально легче. Осталось решить, как это всё уничтожить. В этот момент я услышала скрежет ключа в замке и (теперь я знаю, каково это!) бросилась со всех ног в коридор. На пороге стоял… Эрен! Не здороваясь, он оглядел беспорядок в квартире и молча ушел к себе. А я вернулась к столу и переложила свою писанину на подоконник. Хотелось ли мне поговорить с братом? Нет. Уже нет. Остался только один вопрос: — Эрен, где Леви? Брат уже стоял с вещами на выходе. В меня полетели ключи вместе с его ответом: — Да подавись ты своим Леви! И Эрен ушёл. Я смотрела, как он уходил, поправляя лямку рюкзака. Он даже дёрнул плечом, как будто стряхнув с него мой взгляд. Чемодан подпрыгивал на трещинках асфальта. Эрен не выглядел ни маленьким, ни беззащитным. Вот и отлично! Мои пальцы начали машинально рвать исписанную за день бумагу. На пол ложился сугробик из мелких обрывков… Что ж, Эрен Йегер, тебя было очень много в моей жизни!.. В этот момент минутная стрелка на больших часах торгового центра, который был виден из окна, перескочила через «12». 12-01. Прощай, братик. Ты остался главным героем моего «вчера»!