Что за чертовщина?

      Девушка возвращается домой воодушевлённая и окрылённая. Впервые за долгое время. Стычка в коридоре настолько разогнала кровь в её жилах, что ей становится не по себе от жара, бушующего внутри. Теперь она вполне отдаёт себе отчёт, наконец понимая, что все испытанные эмоции в тот момент были далеко не от адреналина.       Её тянет не то к экраном образу послушного мальчика-отличника, не то к самому человеку, который из программы в программу, не отрываясь, смотрит на неё с открытым ртом и в фигуральном, и в буквальном смыслах слова.       Только это же его работа, разве нет? Но она пересматривает выпуски и ловит отдельные мимолетные детали, которые вряд ли бы кто-то ещё заметил. А быть может, что всё это — не больше, чем проделки её больного воображения, так некстати разыгравшегося, пока её настоящего молодого человека нет рядом?       Всё становится слишком запутанным. В планы, конечно, входило оставить за собой петляющий след, чтобы и жюри, и зрители обманывались, но в них точно не был включен пункт «влюбись, играя не себя».       Отношения с её спутником уже слишком давно стали рутиной, нежели чем-то таким, что вызывало бы в ней те же чувства, которые бушевали в ней при виде такого Марка. При просмотре выпуска и выискивании своих ошибок она невольно каждый раз засматривается на члена жюри, который, хочется верить, чувствует внутри что-то большее, чем просто интерес к участнику. И в тот же миг она одергивает себя, понимая, что ей не следует даже и мечтать об этом. Это неправильно. У каждого из них есть личная жизнь за пределами камер, свои сложности и свои мечты. И не факт, что в каждом из этих пунктов есть место, время и силы друг для друга.       Разговор с подругой вправил ей мозг в том плане, что было бы несправедливо оставлять пассию Марка без права выбора.       Она заигралась на этом шоу, упустив реальную жизнь. Жизнь, где был и молодой человек, и друзья, но не было того самого, сидящего слева напротив, когда она в другой комнате в датчиках с каждой программой всё больше осознаёт, что поёт не для публики, она поёт для него. Такого… другого.       Она хочет, чтобы он её слышал и слушал, а потом видит запись эфира и понимает, что они связаны всё же чем-то большим, чем обычным интересом. В те моменты он жил для неё, полностью погружаясь в звучание её голоса. Голос такой незнакомый, но при этом такой близкий. Девушка уверена, что это было именно так: она читала это в каждом взгляде, когда камера была направлена на него. Эти мгновения невероятно тепло отзываются глубоко в душе, но разум категорически отказывает ей в этой маленькой лжи себе, нашептывая, что она не имеет права на это.       Её молодой человек не похож на того мужчину, который своим взором уносит далеко за грань настоящего, когда она может искренне сказать, что на седьмом небе лишь от того, что он обратился к ней. Когда-то он тоже мог увлечь одним взглядом так далеко, что терялся счет времени, а она знала, что это лишь для неё и ни для кого иного. Теперь всё иначе. Безумные чувства, утекая сквозь пальцы, стали нарисованной картинкой, будто никогда их и не было, будто всё это время они являлись всего лишь выдумкой.       Её молодой человек холоден и слишком рассчетлив в последнее время. Её молодой человек живёт на автопилоте, кажется, не замечая, что между ними всё далеко не так, как он считает. Её молодой человек остался красивым изваянием рядом.       А она слишком глупа, чтобы влюбиться в идеальный образ Марка Тишмана в эфире шоу, где она всего-то просто-напросто участница, которая когда-то давно уже пыталась сказать ему о чувствах: первая любовь бессмертна. А сейчас она сама уже не та, и жизнь её совершенно отличается от девичьих грёз.

***

Юлька Паршута: Марк умотал на студию. Приедешь? 16:15

Вы:

Эдик приедет через час, дочерей ему оставлю и прикачу к тебе

16:17

      Час пролетает незаметно. Муж с лёгкостью соглашается остаться вечером с девочками, относится с понимаем и не возражает ни капли, когда она говорит, что вполне вероятно может задержаться допоздна — наоборот, просит не торопиться, обсудить все возможные темы и перемыть косточки всем, включая его самого.       Такси встречает её приятной приглушённой музыкой и молчаливым водителем, который безоговорочно по просьбе Кокс останавливается у магазина под большой светящейся вывеской, у которой с некоторой периодичностью мигает почти совсем потухшая буква.       При каждой новой встрече с Паршутой, Карине хочется сделать так, чтобы Юля забылась хотя бы на те несколько часов, пока они рядом. Не замечала бы невзгоды и обязанности. Просто погрузилась бы в бессмысленные рассуждения про какую-нибудь старую песню, которую до них обсудили сотни тысяч людей миллионы раз.       Проблемы, о которых Юля не особо горит желанием рассказывать, накладывают свою тень на производство их совместного дуэта. Песня переписывается раз за разом, музыка меняется чуть ли не каждую встречу, а любящая доводить всё до идеала Паршута всё так же недовольна. И выходит, что их общее дело движется буквально со скрипом старой телеги.       «А я предупреждала, что со мной тяжело!» — заливисто смеётся Юля, но каждая нота смеха пропитана театральщиной и фальшью, что девушка сама незаметно морщится от такой наигранности.       Карина хоть и разделяет подход «отполируй до блеска», но совершенно против того, чтобы её подруга уходила с головой в негатив, значительно сказывающийся не только на личной жизни, но и в остальных сферах. Однако стоит сказать, что иногда это здорово толкает талант на написание почти шедевров. Вот только не в этот раз. Юля закрыта. Хочет показать кого-то другого вместо себя. Театр абсурда. Театр теней.       Как бы подруга ни старалась отделить личное от записи, не выходит ровным счётом ни-че-го. Да и нужно ли оно вообще? Не лучше ли отдаться потоку эмоций и вложить искренние эмоции, ведь слушатель всегда чувствует фальшь? Карине хочется не просто видеть их детище хитом, но и той песней, которая будет жить долгие десятилетия, а не провисит пару недель в чартах, безвозвратно канув в лету потом.        Вот только это всё сейчас вторичное. На первом месте — быть другом и слушателем тогда, когда в ней нуждаются.       Сейчас женщина видит, насколько тяжело даются Юле нынешние трудности, и она хочет отвесить той хорошего подзатыльника, купить девушке билет на отдых и отправить на встречу с природой, чтобы восстановиться морально. Только понимает, что подруга, вероятно, воспримет это в штыки, неправильно расценив жест. Юля такая, она может.       Поговорить тоже можно, но ведь из неё зачастую и клещами не вытащишь и слова о том, что с ней происходит, обратное действо будет только тогда, когда она сама захочет открыться, но это же самостоятельная и всесильная Юля, не желающая обременять кого-либо своими проблемами, какими бы большими и серьёзными они ни были. Да даже если и говорит, то только из-за эмоций, которым больше негде копиться, тогда же фразы в основном отрывистые, выражающие только саму суть, но голос звучит слишком болезненно, порой безжизненно. В глазах лишь тлеет подобие того огня, что жил в ней буквально ещё полтора месяца назад. Изредка это пламя раздувается вихрем злости, ещё реже — уверенностью в своей правоте. Юля почти догорела до тла и станет ли она фениксом, восставшим из пепла — большой вопрос.       Вот Кокс ничего и не остаётся, кроме как либо делать вид, что всё в порядке, либо окольными путями выводить девушку на чистую воду, чтобы та хоть немного выговорилась и облегчила свою ношу.       Карина вполне отдаёт себе отчёт, что она ещё не настолько близка, как Ксюша, с которой Паршута дружила около десятилетия, или как Аня, с которой, несмотря на не очень давнее знакомство (полтора года — мелочь на самом деле), Юля общалась даже больше, чем просто хорошо, однако первой сейчас рядом нет, а вторая почти не отрывается от своей семьи, где хлопот, надо сказать, предостаточно. Только всё происходящее с Паршутой, кажется, никто из близкого окружения и не хочет замечать, будто нет того холодного напряжения между Марком и Юлей. Вокруг полно народу, но отчего-то все в раз разучились слышать, видеть и говорить — инвалиды в сопереживании.       Может, они делают правильно, что не лезут в чужую семью, может, не знают, что делать или что сказать в такой ситуации, но Карина до безумия не хочет наблюдать за страданиями, которые подруга пытается скрыть, и надо сказать, не безуспешно. Таких людей Кокс терпеть не может, но в то же время относится к ним с сочувствием — эмоциональный диапазон, как у зубочистки, вызывает только такие чувства.       Да, их дуэт пишется медленно: чтобы подогнать всё под обеих артисток, нужно время. Но он может значительно затянуться при таком раскладе дел. Экс-солистка «Сливок» сама разрывается между «влезть и помочь хоть чем-то» и «не трогать, потому что это чужая жизнь и чужие ошибки с выбором». Но сама мысль остаться в стороне ненавистна до зубного скрежета.       Конечно, ей все равно не узнать никогда, как будет правильнее для Юли, но определённо той станет гораздо лучше, когда она разберётся со всеми проблемами или хотя бы ненадолго отвлечётся, чего, собственно, и пытается добиться Карина.       Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и жалеть о несделанном. Даже если это и пошатнёт их близкие, но еще не до конца распустившиеся взаимоотношения, то она предпочтёт тысячи попыток получить прощение, заткнув гордость, и закрыть тему раз и навсегда, признав свою неправоту, пусть если это не так, чем будет сторонним наблюдателем, который будет жалостливо смотреть и томно вздыхать. Да Юля её тут же огреет чем-нибудь тяжёлым по голове (и, наверное, будет в какой-то степени права): ей эта жалость и подавно не сдалась. Эта девочка сильнее многих таких «зрителей», однако она тоже всего лишь человек, и даже её твёрдая воля и прямая, благородно приосанненая спина может согнуться под тяжестью всей той ноши, что свалилась на неё. Ей тоже нужна опора, а Карине хотелось бы верить, что она сможет стать ею хотя бы на какой-то период.       Вино, сыр и конфеты ждут своего часа в пакете продуктового, пока машина движется к дому Паршуты, где та непременно опять слушает тишину стен, ставшую ей ближе голоса мужа. Девушку порой пугает, что одиночество становится частью самой Юли. Не то одиночество с книгой, сериалом, фильмом, музыкой, а глухое, звенящее пустотой и болью, отдающееся глухим пульсом в ушах, где бы и когда та ни была: квартира или улица, день или ночь, Москва или Сочи, шумный проспект или уединенная лавочка около пруда в парке. То самое одиночество, когда вокруг полно народу, но внутри дыра. Бездна, где в глубине неизведанное, пугающее спокойствие, увидеть которое можно лишь на мгновение на улыбающимся лице, но в не смеющихся глазах, покрытых вуалью лёгкой грусти, а где-то на самом их дне переливается то самое слово, которое, точно клеймо, выгравировано на сердце красивым серебром. «Одиночество».       Что ж, хотя бы на один вечер, но эта девочка должна забыть о всех трудностях. Каждому иногда нужен разговор по душам, а в данном случае скорее просто человек, который бы если и не отвлёк, то по крайней мере выслушал — это иногда в разы важнее.

***

      — Слушай, а ты не беременна случаем? — задавать такой вопрос не очень удобно, но за неё уже начинает говорить алкоголь, давая полную свободу языку и срывающимся с него словам, которые при других обстоятельствах она бы ни за что не стала произносить вслух.       — Вовремя я однако, — едва слышно шипит себе под нос замерший на пороге квартиры Тишман. Жена с подругой забалтывается так, что не слышит звук нажатия на ручку и еле слышимые шаги внутри прихожей. Хлопать дверью он пока не торопится, надеясь хоть так узнать чуть больше информации о своей благоверной, раз уж сама Юля молчит как рыба.       — Ты прекрасно знаешь, что между нами происходит, не до Алиски сейчас, — медленно кивает из стороны в сторону Паршута.       Мужчина стоит посреди темного коридора, пытаясь переварить всё сказанное. Укол обиды от последних слов как-то неприятно отзывается в груди. Но это правда. Не до детей сейчас. Только вот Юля ушла от ответа, не дала однозначного. А может быть?..       — Уже и имя придумали, какие шустренькие! А если мальчик? — судя по глазам собеседницы, попытка пошутить, мягко говоря, провалилась.       — Карин, — устало просит Юля, — давай без этих комментариев, а?       — Как скажете, — голос Карины звучит как обычно спокойно — она в принципе в их дуо спокойное звено в то время, как Паршута — тот ещё ребёнок, не сидящий на одном месте дольше пары минут. — Думаешь, он не догадается? — понизив голос, обеспокоенно уточняет Кокс.       — Пока я ему напрямую не скажу, вряд ли, — как можно беспечнее отзывается Юля, крутя в ладонях бокал. — Он погряз в работе по самое не хочу. И боюсь, не только в работе.       Марк наконец закрывает дверь, чтобы обитательницы кухни услышали и не сболтнули то, о чём ему слышать пока не стоило. Хлопок выходит громче, чем следовало — Тишман морщится от этого звука и кричит через всю квартиру:       — Юля, я дома!       — Слышу, — радостно — по крайней мере эту радость девушка старается изобразить — кричит она, — у нас Карина в гостях! Мы на кухне!       — Привет, — он приветственно целует жену в губы и приобнимает подругу семьи, оставляя дежурный поцелуй на её щеке. Но все действия кажутся какими-то искусственными, хотя виду он старается не подавать. — Как дела? Кому успели косточки перемыть?       — Я недавно приехала, — отмахивается Карина, незаметно отоводя взгляд и переводя его на Юлю. Тишман с горечью отмечает, что подруга врёт как дышит, пока жена молчаливо поддерживает эту ложь: в лужу у подъезда она не могла не угодить, а сапоги слишком сухие для такого происшествия. Да и вино из бутылки слишком сильно убыло для «недавно приехала», — пока только успели обсудить, что мои на днях начудили, ну и Юлину новую песню для сериала.       — Карина! — возмущается она, несильно шлепнув подругу по руке. — Не пали контору.       Весь разыгранный спектакль — фарс, если вовсе не цирк, да только никто не обращает внимание, они продолжают играть, разве что Карина относится к этому, как к состязанию в перепалке. Единственная, кто не кажется переигрывающим актёром, несмотря на жеманность в общении с ним.       — А, ой, прошу прощения. Марк Иосифович, Вы ничего не слышали, — в глазах блестят искорки веселья, в отличие от взгляда Юли: там глубоко в тенях прячется печаль.       Марк проводит сомкнутыми пальцами вдоль рта, демонстрируя, что он нем как рыба, и переводит вопросительный взгляд на жену.       — Позже расскажу, — обещает она, кивая не то в подтверждение, не то, чтобы зафиксировать эту мысль в голове.       — Хорошо, я в спальню, поработаю немного, — разворачиваясь, напоследок кидает Тишман.       — Ты не голодный? — скорее по привычке, нежели из других соображений спрашивает Юля.       — Перекусил по дороге, — настолько же дежурная фраза, как и «был занят», «замотался», «всё в порядке» — такими чаще отмахиваются от навязчивых вопросов, чем разговаривают с любимым человеком.       — Надеюсь, не провод, — бормочет себе под нос Юля, опуская взгляд в стол, накрытый темно-серой скатертью, впитавшей несколько рубиновых капель.

***

      Темнота комнаты разгоняется лишь слабым свечением экрана телефона, на котором мелькают посты с новостями и видео со всевозможными темами, пока на стене позади вырисовывается едва различимая, совсем не подвижная тень.        Марк бездумно пролистывает ленты соцсетей, даже не пытаясь вникнуть. Работать он даже не пытается: за день с головой хватило. С кухни доносятся приглушенные голоса, но слова разобрать почти невозможно. Только редкие отдельные реплики, когда или Юля, или Карина эмоционально повышали интонацию: «ты так не можешь!», «успокойся», «не надо!», «как сказать?», «это другое!», «непозволительно!», «дети».       Фразы вырваны из контекста, но тон что у одной, что у другой уж слишком напряжённый. Неуместная усмешка растягивает тонкие губы: Тишману даже не всегда удаётся различить, чей именно голос доносится до его ушей — они, словно по иронии судьбы, крайне похожи. Угораздило же!       Веселье долго не задерживается. Лицо обретает серьёзность, черты лица заостряются, всё тело напрягается, а в глазах плещется недобрый огонь, когда он чётко слышит фразу — на этот раз он уверен — жены:       — Он не должен знать об этом! Не сейчас! Ему не до того, а я и не хочу говорить. Мне не нужно это сейчас.       Юля шипит крайне недовольно, словно плещется ядом, что Марку на время становится жаль Карину, стадающую от этих всплесков. Губы складываются в горькую усмешку — его бы кто пожалел в этой ситуации, когда о происходящем в его жизни, кажется, знает весь мир, кроме него. Кокс же изначально была осведомлена о не самом лёгком — у самой не лучше — характере Паршуты — причём самой Юлей в крайне серьёзном тоне — и она на эти дружеские посиделки всегда ходила с чётким пониманием, чем это может быть чревато.       Марка вся складывающаяся ситуация отчего-то начала раздражать, однако чёткой причины не находилось: то ли усталость от работы, то ли непонятные секреты от него, то ли какая-то холодность со стороны жены, плохо прикрытая натянутой улыбкой. Что-то странное творилось внутри, словно душу разъедали не привычные для большинства эмоций, а что-то иное, нечто большее, то, чему нельзя дать объяснение. Оно сидело глубоко, было паразитом на душе, убивающим хозяина и вливающим в вены яд. Ещё и эти слова… Странные слова. О чём бы ни шла речь, но этот «он» почти без сомнений был сам Марк.       Рука сильно сдавливает грани смартфона, и мужчина случайно гасит экран. Такая мелочь стала последней каплей. Из горла вырвается гневный рык, телефон летит куда-то в угол дивана, а попавшаяся под руку подушка — на пол.       Да что между ними вообще происходит?! С какого момента всё пошло по наклонной? Откуда все эти чужие взгляды? Когда они перестали быть даже не семьёй, а друзьями? Куда исчезла та легендарная дружба, ставшая фундаментом чего-то большего? Куда пропала та нить, которая так тесно переплетала их судьбы в одну? Где все те разговоры по душам до самого рассвета? Где все те улыбки, подаренные только друг другу? Где нежные и поддерживающие слова? Где безмолвно клянущиеся в вечной любви глаза? Куда всё это делось? Что они творят? Почему не могут просто поговорить? Почему он чувствует, что теряет смысл своей жизни, находя его совсем в другом, незнакомом ему человеке, которого он даже в глаза-то не видел?       Неужели это всё? Конец?       Резким рывком мужчина поднимается с места. В глазах темнеет лишь на секунды. Он движется в сторону кухни, где больше не слышит голоса, но улавливает отчетливое тяжёлое, размеренное дыхание.       Марк, точно ошалелый, выходит на приглушенный свет, оставляя без внимания режущую боль в глазах, и различает склонившуюся Карину, что-то шепчущую на ухо Юле. Та кивает на сказанное, уронив голову на опирающиеся локтями о стол руки и спрятав лицо в ладонях.       Девушки его не замечают. Карина пару раз проводит по спине подруги в успокаивающем жесте, выпрямляется и разворачивается к Марку лицом, вздрагивая от неожиданности. Лёгкая растерянность ловко сменяется ехидным взглядом — неискренне, точно что-то скрывает.       — Подслушиваешь, дружок? — подозрительно щурит глаза Кокс.       Марк не отвечает. Ярость медленными волнами накатывает на него. Скала внутри, что так долго была его стержнем непоколебимости, надломилась от бесконечных бурь с ветрами и сильными штормовыми волнами. Он может лишь сжимать кулаки до побелевших костяшек и едва заметных ямок-полулуний на ладони, метая взглядом молнии, воздерживаясь от неприятных высказываний. Подруга вздыхает, прикрыв глаза, пока Юля полностью игнорирует происходящее над её головой.       — Впрочем, вам и так стоит, — женщина на миг осекается, метнувшись взглядом к Паршуте, но та словно окаменела, — многое обсудить, — смотрит опять на него. — Закроешься за мной?       — Позже, — коротко бросает Марк, переводя потемневший взгляд на жену. Откуда в нем вся эта злость? И на кого? Злиться на Юлю у него отчего-то не получалось даже в худшие их времена, но, кажется, сейчас это удалось. Или нет? Быть может, он зол на себя же? Почему ничего не предпринимал все эти бесконечно тянущиеся дни, когда в каждый из них решалась судьба их отношений? Или стоит злиться на мир, что так несправедлив к нему сейчас? Всё это пустое, только пресечь в себе эту злость и обиду мужчина не может.       — Не убейте друг друга только, — Карина настороженно окидывает его оценивающим взглядом, но всё же кивает, направляясь к выходу. — Юлёчек, до встречи, — она мимолётно целует подругу в щёку и быстро приобнимает друга, окончательно ретируясь с поля ожидаемого боя. Сама собирается, не дожидаясь, что кто-то из хозяев проводит её. Тишина нарушается только дыханием, сопением и, на удивление, глухо захлопнувшейся дверью.       — Ничего сказать мне не хочешь? Может, поболтать? — не выдержав первым, начинает мужчина с ярко различимыми горечью и досадой в голосе.       Юля молчит, не отнимая ладоней от лица, плечи лишь изредка подрагивают: плачет и не хочет показывать ему. Что раньше непременно ощущалось бы абсолютной дикостью, сейчас кажется очевидным исходом всех событий.       Марк старается быть терпеливым, ждёт, все ещё стоя в проёме, опасаясь перешагнуть порог, будто если он это сделает, обязательно сорвётся на крик. А где-то совсем тихо внутренний голос шепчет, что надо просто подойти и обнять, только мужчина легко отмахивается от этого. Простая истина: «За тебя всегда, везде, при любых обстоятельствах», — тут же перечёркивается, замазывается и закапывается не иначе как в недра Земли.       Напряжение нарастает. Воздух звенит. Тишина гнетёт, повиснув в доме грозовой тучей. Обстановка накаляется до предела. Но оба молчат. Молчат, когда нужно просто поговорить. Сесть и спокойно выяснить, кого и что не устраивает, а не вот это вот всё.       Она поднимает взгляд: решительный, твёрдый, слегка подернутый дымкой обиды, но без слёз. Совсем. Марк не очень понимает как, но мысль эта мимолётна.       — А разве есть о чём? — голос не дрогнул — она определённо знает, что и когда сказать. Ждала этого. — Или опять будем твои сказочки обсуждать?        Юля тут же корит себя, что резко язвительным тоном отвечает мужу. Сорвалась. Отворачивается в другую сторону. Вдох. Вновь смотрит в темно-голубые глаза. Вьюга против шторма. Но она берет себя в руки. Кивает на стул, где недавно сидела Карина. Холодный взгляд ярко горящих карих глаз режет не слабее остро сказанных слов.        — Да, надо поговорить, — Марк не без страха понимает: не приглашение к полюбовному диалогу — заточенный клинок, вынутый из ножен. И в этом бою непременно кто-то проиграет. Но проблема в том, что и победителей точно не будет.