Ричард Третий: проклятый король?

Глава 2 Кризис в королевстве Между монархией и аристократией «Подгнило что-то в Датском королевстве» (Уильям Шекспир «Гамлет» (пер. Анны Радловой)), - произносит Гамлет. Такой же вывод можно было сделать наблюдающему за состоянием дел в королевстве Английском к 1450 году. Уже все прекрасно видели, ничего больше не складывалось как следует для монархии Плантагенетов: на протяжение трех четвертей столетия низложили и убили двух королей, то, что некогда являлось знаменитым войском Черного принца и Генри V, накопило на своем счету поражения, завоевания Франции терпели крах, на троне сидел слабоумный суверен, обещавший в скором времени впасть в абсолютную тьму безумия, его королеву ненавидели в народе, а общение в клике высокопоставленных вельмож происходило буквально с вытащенными из ножен клинками. Как Англия дошла до такого? Восхождение к власти сильных мира сего Первый долженствующий возникнуть вывод: король, в то время Генри VI, правивший с 1422 года, утратил контроль над государством, предоставив его дюжине могущественных аристократических семейств, живущих в разных концах страны. Новыми правителями стали Невиллы, Перси, Стаффорды, Йорки, Бофоры, де Ла Поли, Моубреи, Клиффорды, Греи и некоторые другие. Вся история Англии XV века основывается на их союзах и соперничестве. Стоит сразу осветить важный аспект: в Англии титулы герцога, графа, виконта или маркиза не имели никакой территориальной связи с графством или городом, от которых они брали свое имя. Поэтому нужно различать фамилию семьи и звучание ее титула, что иногда становится источником путаницы. Например, Томас Грей, маркиз Дорсет, не имел ничего общего с одноименным графством, как и Генри Стаффорд, герцог Бэкингем, с местностью в Западном Мидлендсе, или Роберт де Вер, маркиз Дублина, с ирландским городом. Что до Ричарда Плантагенета, нашего будущего Ричарда III, сына Ричарда Плантагенета герцога Йорка, он получит титул герцога Глостера, но почти не обладал никакими связями с Глостерширом. Титулы были почетными, отчасти напоминая украшения. Эдвард IV мог пожаловать статус графа Нортумберленда Джону Невиллу, а потом передать его Генри Перси так, что ни один, ни второй не потеряли бы и не приобрели в имеющихся у них земельных угодьях. Политическое значение этих влиятельных людей покоилось на внушительном территориальном богатстве, предоставляющем владельцам масштабные средства действий. Судя по роли в 1436 году налоговых сборов, изученной профессором Греем, в королевстве 3 400 собственников обладали средним доходом, варьировавшимся между 5 и 10 фунтами, 1 600 собственников попадали в категорию между 10 и 19 фунтами, 1 200 собственников – в разряд между 20 и 35 фунтами, 750 собственников – между 40 и 100 фунтами, 183 собственника пользовались средним доходом от 208 фунтов, а на вершине пирамиды находились светские бароны в количестве 51 человека со средним доходом в 865 фунтов. Сегодня приведенные цифры не скажут нам практически ничего, но, по сведениям Службы конвертации денежных средств Национального архива фунт стерлингов в 1480 году стоил около 510 современных фунтов. То есть, доход наиболее зажиточных из приведенных 51 барона достигал, в среднем, 441 150 современных фунтов для каждого или же 510 тысяч евро. Как бы то ни было, названные выше цифры гораздо ниже тех, которыми тогда оперировали. Доходы конкретно Ричарда герцога Йорка, отца Ричарда III, достигали в 1436 году, согласно счетам его бесчисленных владений, - 3 231 фунта в Англии и 3 430 фунтов в Уэльсе и на землях Уэльской Марки, что вместе составляет 6 661 фунт, равноценный порядка 3, 4 миллиона фунтов в современных деньгах. Сразу за герцогом Йорком шел другой Ричард: Ричард Бошам, граф Уорвик, с 5 538 фунтами дохода в деньгах на 1435 год (2,8 миллиона фунтов в современных деньгах), далее Хамфри, герцог Глостер (2 243 фунта), Анна, графиня Стаффорд (1 959 фунтов), Уильям де Ла Поль, граф Саффолк (1 667 фунтов). На землях Уэльской Марки Ричард Йорк соседствовал с Фитцаланами, с графами Арунделами, с Тэлботами и с Мортимерами, чье богатство также отличалось значительностью. Двадцатью годами позже, в 1455 году, в этой компании появился Генри Перси, второй граф Нортумберленд, сумма его доходов, исследованная историком Дж. М. Бин, достигала 1 500 фунтов в Камберленде и в Нортумберленде, 1 000 фунтов – в Йоркшире, 175 фунтов – в Сассексе, 60 фунтов – в Линкольншире, 90 фунтов – в Лондоне, и это, не учитывая имений в Кембриджшире, в Саффолке и в Лестершире. Прибавив сюда продажу древесины, штрафы, накладываемые регулярными заседаниями судов, и многочисленные мелкие сборы, можно прийти к сумме годового дохода, достигающей 3 100 фунтов (1,6 миллиона фунтов в современных деньгах). Приведенные цифры демонстрируют еще и географическую разбросанность имущества описываемых здесь знатных вельмож. Их владения не были сосредоточены в одном массиве, что одновременно являлось и преимуществом, и слабостью: знать полагалась на точки опоры в разных графствах, но армии верных ей людей недоставало согласованности и духа местного корпуса. Богатство знати строилось на качестве заключаемых браков и получаемого наследства, искусно просчитываемых в ходе внимательно проводимой матримониальной политики. Случай с семейством Бошамов довольно нагляден. В начале столетия их владения протянулись уже на 18 графств, и главные замки находились в Уорвикшире, в Вустершире и в графстве Дарем. В 1403 году Ричард Бошам стал графом Уорвиком. Он женился на Елизавете Беркли, принесшей мужу земли в Уилтшире, в Беркшире, в Нортхэмптоншире и на юго-западе Англии. Второй брак с Изабеллой Деспенсер, графиней Уорчестер, помог Бошаму прирастить к владениям 50 имений, как в Англии, так и в Уэльсе, в сеньории Гламорган. Затем последовало наследство от тетушки Ричарда, Джоан Бошам, дамы Абергавенни: 8 имений в Уорвикшире, в Уорчестере, в Оксфордшире и на территории Уэльской Марки. История с Невиллами самая зрелищная. В начале XV века Ральф Невилл, господин Рэби и граф Уэстморленд, владел землями, сконцентрированными, главным образом, в диоцезе Дарема и проживал в принадлежащих ему укрепленных замках Рэби, Миддлхэме и в Шериф Хаттоне в Йоркшире. От двух заключенных им браков родилось 23 ребенка: 9 от первой супруги, Маргарет, дочери графа Стаффорда, и 14 от второй, Джоан Бофор, дочери Джона Гонта, герцога Ланкастера, - 9 сыновей и 5 дочерей. Благодаря этим детям возникла впечатляющая сеть политических союзов. Из пяти дочерей Екатерина вышла замуж за герцога Норфолка, Анна – за герцога Бэкингема, Элеонора – за графа Нортумберленда, Сесиль – за герцога Йорка. Что до сыновей – Уильям станет графом Кентом, Джордж – лордом Латимером, Роберт – епископом Солсбери, а потом Дарема, Эдвард – лордом Абергавенни. Старший, Ричард, женится на Алисе, наследнице графа Солсбери. От их союза появится множество потомства, из которого один отпрыск, Джон, - стяжает потом титул графа Нортумберленда и маркиза Монтегю, а другой, Джордж, - станет архиепископом Йоркским. Старший, Ричард, прославится: в качестве графа Солсбери он женится на Анне, наследнице графа Уорвика, и с этим титулом сыграет одну из главных ролей в Войнах Алой и Белой Розы – роль Создателя королей. Две его дочери вышли за братьев короля Эдварда IV; и оба брака завершились трагедией: старшая, Изабелла, была отдана Джорджу, герцогу Кларенсу, казненному в 1478 году, а младшая, Анна, сначала стала супругой Эдварда, сына Генри VI и принца Уэльского, убитого в сражении при Тьюксбери в 1471 году, а затем вступила в союз с победителем своего первого мужа, будущим Ричардом III. Быстрое разрастание потомства, браки, в том числе и повторные, получения наследства, изъятия имущества и изменения в титулах превратили среду высшей английской аристократии в запутанный узел, делающий историю нашего периода особенно сложной, тем более, что повторения некоторых имен, таких как Ричард, Джордж и Эдвард, лишь увеличивают опасность запутаться. Если матримониальный союз и получение наследства являлись основными средствами увеличить могущество этих вельмож, то наравне с ними и вопреки им существовал еще один путь социального роста, пусть и влекущий за собой больше опасностей из-за вероятных династических столкновений: этот путь – служба королю. Яркие успехи на поприще управления, как центрального, так и на местах, в монаршей резиденции, в качестве дипломата, в лоне Церкви – могли завести владельца достаточно далеко. Это демонстрирует случай Ральфа Кромвеля, поочередно или же одновременно служившего управляющим замка Берквуд, Клипстон-парка, Шервудского леса, исполнителя последней воли и наставника множества богатых аристократов, землевладельца различных монастырей и даже казначея Англии в период с 1433 до 1443 года. Он сколотил себе внушительное состояние с рядом усадеб в графствах Ноттингем и Линкольн, заставив перестроить великолепную крепость Татершелл. Из соображений сомнительной честности Кромвель потребовал от исполнителей своей последней воли вернуть после его смерти неподъемную сумму в 5 481 фунт, плод разнообразных вымогательств. Столь же хищным, жестоким и склонным к мошенничеству был Джеймс Файнс, лорд Сей и Сил, боевой оруженосец до 1438 года, камергер (ключник) королевского дома в 1447-1449 годах, в 1449-1450 годах – казначей Англии. Прибавив лоска, он стал управляющим имений в герцогстве Ланкастер в Сассексе и хранителем 5 портов, группы приморских городов на юго-восточном побережье, обязанных ежегодно в течение короткого периода снабжать 57 судов в целях обеспечения безопасности в проливе Ла Манш (конкретно, это такие города, как Дувр, Уинчелси, Ромни, Хит, Сэндвич). В 1450 году сумма пенсии Джеймса Файнса достигла 302 фунтов. Обычнее выглядит тут Уолтер Хангерфорд. В начале он владел 3 имениями в Уилтшире и в Глостершире, благодаря счастливой череде браков и наследств, Хангерфорд прибавил к ним 13 имений в Суррее, Оксфордшире, Уорчестере, в Сомерсете и в Эссексе. Потом он приобрел еще 13 имений с помощью второго брака. Став казначеем Англии в период с 1426 до 1432 года, Хангерфорд осуществил множество покупок, подаривших ему к 1440 году доход в 700 фунтов. На протяжении службы он занимал ряд должностей в управлении: представителя Уилтшира и спикера (президента) палаты общин в Парламенте, управляющего в герцогстве Ланкастер землями к югу от реки Трент, посла на Собор в Базель и члена Совета; Хангерфорд был связан со всеми важными делами монархии вплоть до 1444 года. Количество и разбросанность имущества высшей аристократии делала управление им тяжелым, откуда проистекала необходимость для баронов доверить дела грамотным специалистам, тем более, что хозяева часто отсутствовали, будь то война во Франции, нахождение при дворе или же поездка в массу других усадеб. При владельцах числились главный принимающий, проверяющие, счетоводы, совет, включающий множество юристов, ибо процессы шли безостановочно, и прокуроры, числящиеся при монарших судах. По своей структуре герцогства и графства скорее походили на общества землевладельцев, чем на традиционные фьефы средневековья. «Ублюдочный феодализм» и система «Ливреи и службы» Большей частью из-за приведенных выше причин британские историки используют для описываемой в книге эпохи определение «ублюдочного феодализма». В классической феодальной системе, какой она еще повсеместно работала во Франции, сеньор и вассал были связаны клятвой верности, приносившейся одним человеком другому в процессе церемонии присяги. Сеньор доверял вассалу фьеф и обещал ему поддержку в борьбе с врагами; вассал присягал сеньору на верность, которую обязывался проявить во время войны, и на добрый совет, ежели тот понадобится. Не уважающий подобный долг объявлялся вероломным, и связь разрывалась. Такая вошедшая в обычай система в Англии XV столетия повсеместно исчезала. Вместо клятвы верности человека человеку, основывающейся на присвоении земельного надела, все больше прибегали к финансовому контракту: фьеф становился суммой денег, а взаимные обязанности уточнялись документом, буквально разделенным обоими партнерами разрезанием зубцами пилы: свидетельством отступного. В качестве примера: 28 апреля 1474 года Уильям лорд Гастингс, камергер короля и его наместник в Кале, один из самых могущественных сеньоров страны, заключил с джентльменом Николасом Агардом нижеследующий договор. «Данное отступное, составленное в 28 день апреля 14 года правления нашего суверена и господина короля Эдварда IV, между Уильямом, лордом Гастингсом, с одной стороны и Николасом Агардом, джентльменом, с другой стороны, свидетельствует, что вышеназванный Николас, по собственной воле и по собственному желанию, связывает и определяет свою жизнь с вышеназванным лордом Гастингсом, прежде всего прочего, дабы ездить и ходить пешим строем с описанным лордом, участвуя и исполняя обязанности против каждого другого в Английском государстве, за исключением религиозных вопросов и вопросов верности по отношению к нашему названному господину суверену и королю и мессиру принцу и к их наследникам. Вышеназванный Николас в любой момент придет на помощь вышеназванному лорду Гастингсу по любой разумной повестке, сопровождаемый столькими снаряженными для войны бойцами, сколько сумеет собрать, за счет расходов, отнесенных на имя этого лорда. В свою очередь лорд Гастингс обещает вышеназванному Николасу быть добрым и любящим господином во всех его предприятиях, помогать ему и защищать его права в степени, которую позволяют закон и совесть. В свидетельство сего вышеназванные стороны прилагают свои печати и собственноручные подписи к настоящим и неизменяемым бумагам об отступном. Дано в день и год, указанные выше». Имена 90 человек, заключивших подобный вид договора с лордом Гастигсом между 1461 и 1483 годами, выявлены. Из них 59 – оруженосцы, и 9 – рыцари, среди которых 2 пэра королевства, принадлежавших к очень известным семьям: это Генри, лорд Грей де Коднор, и Джон Блаунт, лорд Маунтджой. Как можно подвести итог, привычные взаимоотношения сеньор- васссал превратились в связку патрон-клиент, основывающуюся на выплате содержания в наличных деньгах. Словарь, впрочем, склонен отождествлять между собой обе практики: термины «жалованья» (платы) и «фьефа» стали почти равнозначными, как и термины «владелец феода» и «вассал». Оплата расходов такого ряда представляла важную часть в распределении средств знатными родами: например, для графа Нортумберленда это было четвертью производимых им трат. В результате высшая знать встала во главе настоящей личной армии из нескольких сотен мужчин, получавших жалованье и носивших ливрею (форму) своего господина. Подобное окружение образовывало «свиту» графа или герцога; верные сподвижники трансформировались в новую версию вассалов, покорных долгу оказать военную помощь или дать совет. Они были преданы поддерживавшему их нанимателю. Поэтому система и обзавелась названием «Ливреи и службы». Социальные и политические последствия описываемой системы крайне важны и играют существенную роль в карьере Ричарда Глостера, будущего Ричарда III. Именно из-за пренебрежения этим контекстом в адрес нашего героя направляется множество ошибочных суждений. В социальном плане система «ублюдочного феодализма» или «ливреи и службы» способствовала расшатыванию традиционного феодального порядка. Возрастающая роль в человеческих взаимоотношениях экономики, основывающейся на деньгах, ослабляла личностные связи. Однако, все оплачивалось звонкой монетой и все покупалось, включая гражданскую и военную службу. Могущество оценивалось способностью предложить большее жалованье, нежели доступное у соперников. Чтобы привлечь сторонников, необходимо было создать соответствующий внешний вид, использовать хвастливую роскошь, продемонстрировать имеющееся богатство. Расходы на великолепную мебель, экстравагантные одеяния, экипажи, усадьбы и замки не останавливали рост, тогда как доходы вельмож находились в равно продолжающемся упадке. Высшая знать ощущала угрозу своему обычному образу жизни и естественному превосходству, основывающимся на рыцарских чести и ценностях. Отсюда проистекает желание оградить себя остатком равного по положению общества, образовав настоящую касту, до крайности закрытую и существующую в подобии тоскующей мечты по воображаемому прошедшему с его театрализованными и не каждому понятными ритуалами. Рыцарские ордена множились день ото дня, но в действительности этот институт утрачивал социальную и военную пользу: создавался красивый фасад, перегруженный символами и отсылками на романы прошлого; устраивались достойные предшественников Пантагрюэля пиры с сотнями приглашенных и десятком перемен блюд; происходили отождествления с мифическими фигурами из первых девяти подвигов Геракла и с героями Круглого стола; дворяне обзаводились гербами и герольдами, специализировавшимися на эмблемах и девизах знати, используемых на дипломатических и военных встречах, причем, девизы принимались заставляющие задуматься, - «Приду рано или поздно», «В другой раз лучше», «Больше траура, чем радости», «Как вам угодно». У Ричарда III тоже имелись девиз: «Верность связывает меня» и герб - белый вепрь. Тем не менее, как мы увидим, он вел себя сдержанно, сомневаясь и явно не испытывая свободы в отношении этих детских игр, подобных турнирам и «вооруженным выступлениям». В его взаимоотношениях, решениях и определенных записях угадывается человек, не нашедший собственного места в открывающемся новом мире и не сумевший до конца отринуть ценности минувших лет, человек, маневрирующий между христианской рыцарской доблестью и образом государя Макиавелли, переполненный противоречиями, сложный в восприятии и сам себя не всегда осознающий. В Ричарде III присутствовало что-то от шекспировского Гамлета. Падение престижа королевской власти Другим аспектом описываемых изменений, связанных с отклонениями от старого феодализма и распространения практики «Ливреи и службы», было ослабление власти монарха. С таким утверждением согласился в 1483 году, - временем прихода к управлению королевством Ричарда, - государственный канцлер, епископ Рассел, в своей знаменитой проповеди, где он сравнил сильных мира сего с непоколебимыми скалами, обеспечивающими твердость страны посреди волнующегося моря. Английская монархия, в самом деле, пережила настоящую бурю, заставившую ее основы дрогнуть. Но они оказались достаточно прочными и даже превосходящими по качеству основы монархии Капетингов. В центре, или скорее, на вершине государства стоял король. Принадлежа к анжуйской династии Плантагенетов, уходящей корнями в XII столетие, он был священной личностью с минуты коронации, получившей помазание и отныне способной излечивать больных и ослабленных, как и его французский собрат. Ритуал, впрочем, отличался сходством на обоих берегах Ла Манша, покоясь на одинаковых религиозных ухищрениях. Помазание в Англии осуществлялось священным маслом, происходящим с флакона, дарованного Святой Девой лично Томасу Беккету, возведенному в ранг святых архиепископу Кентербери. История повествует о первоначальном сокрытии флакона в Пуатье, в церкви Святого Георгия, а затем в 1307 году доставке его в Англию, после чего тот потерялся в беспорядочном нагромождении вещей внутри лондонского Тауэра, что свидетельствует в пользу некоторого пренебрежения по отношению к дарам Небес. К счастью, Генри IV его нашел, как будто случайно сразу по следам низложения в 1399 году Ричарда II, и это позволило рассуждать о помазании последнего не настоящим веществом, «созданном выше», и поэтому тот признавался незаконным монархом. Довольно грубый обман, но на него придется закрыть глаза. Существовал, однако, и тест на истинность масла: после помазания признанный король лечил золотушных в процессе тщательно продуманной церемонии, к сожалению, не известной нам по описаниям источников, предшествующих дням правления Генри VIII. Согласно данным Марка Блока, историка королей-чудотворцев, ритуал, последовавший после церемонии коронации Ричарда III, должен был оказаться таким же. Исследователь насчитал более тысячи пришедших для излечения больных, что составляло число, охватывающее обычно год встреч со страдающими от золотухи. Несомненно, люди являлись не только в надежде на выздоровление, начиная со времени правления Эдварда IV, больной получал еще и серебряную монету, что привлекало толпу бедняков и мнимых страдальцев. «Любопытная трансформация, - писал Марк Блок, - в результате которого милостыня, подаваемая больным, превратилась в настоящую награду, приманку для тех, кто колеблется, не решаясь отправиться к королю и подвергнуться возложению рук, свершилась в тот самый кризисный период, когда государи, оспаривавшие друг у друга корону, отрицали наличие у соперника права творить чудеса. Поверить в то, что это всего лишь совпадение, трудно. По-видимому, каждый претендент пытался любыми средствами привлечь к себе золотушных, алчущих исцеления: ведь выказывая свой чудотворный дар, короли наилучшим способом «подтверждали», по выражению Фортескью, свое «неоспоримое» право на корону (Марк Блок "Короли-чудотворцы", М., 1998 г. Перевод В. А. Мильчиной). Священный характер особы короля равно проявлялся в другой чудесной возможности: в способности создавать так называемые медицинские кольца. Каждый раз в Страстную пятницу суверен возлагал на алтарь в королевской часовне определенное количество золотых и серебряных монет, затем расплавляемых для отливки колец, имеющих силу исцелять мускульные спазмы, откуда и происходит их наименование колец от судорог. Счета монаршего дворца подтверждают описываемую практику; однако, документы, касающиеся Ричарда III, к сожалению, исчезли, при этом у нас нет причин полагать, что ему удалось избежать подобного ритуала. Итак, король рассматривался как проводник Божьего промысла, правящий от имени Господня государством, за которое нес ответственность, как провозгласил в 1477 году канцлер и епископ Томас Ротерхэм в своей проповеди перед Парламентом. Как бы то ни было, образ идеального монарха подвергся изменениям. Религиозный масштаб фигуры отошел на второй план в пользу роли светской: прежде всего от него ожидали обеспечения королевству защиты, порядка и правосудия. Наступил не самый подходящий час для властелина-святого, скорее для государя-завоевателя, славного и справедливого, для государя, известного результатами своей деятельности, чья личная жизнь не подлежала учету, гарантировавшему бы ему величие. Живи он в XIII веке, Генри VI, целомудренный, богобоязненный, покорный духовной братии, простодушный и, предположительно, ставший жертвой убийства, превратился бы в идеал святого и мгновенно оказался бы канонизирован. В XV столетии Генри VI не вызывал чувств сильнее жалости. Авторитет королевских обязанностей серьезно пострадал от превратностей, перенесенных троном на протяжение XIV века: низложения и вероятного убийства в 1328 году Эдварда II, повторения истории в 1399 году с Ричардом II и появления в 1422 году монарха-младенца Генри VI, целиком смирившегося перед супругой-француженкой и окруженного спорящими о принадлежности власти партиями, прежде чем в 1453 году сойти с ума, в свою очередь подвергнуться смещению, далее вернуться на престол в 1470 году, опять оказаться низложенным в 1471 году и, в конце концов, предположительно, пасть убитым. И настолько потерявшая ценность корона достанется в 1483 году Ричарду III. Как, после всех представленных выше злоключений, создать образ суверена, избранного Богом, модель добродетели и благочестия, неприкосновенного и почитаемого? Впрочем, король теперь пытался лично сформировать свой лик, участвуя в придании функции собственных, лишь ему свойственных черт. Монархи пеклись о росте народной любви: их выходы становились поводом показаться на производящем впечатление фоне. Они обнаружили пользу в существовании людей грамотных и использовании тех в качестве пропагандистов и принялись вознаграждать дальновидных летописцев, восславлявших их. Начали заботиться об отправке писем в крупные города с целью объяснения проводимой политики. Подводя итог, суверены нового поколения обнаружили, что великий человек создает себя сам. На пороге стояла эпоха создания общественного мнения. Королю следовало уметь казаться; великим монархом был тот, кто не только совершал грандиозные подвиги, но, что еще важнее, знал, как придать им ценность. От короля-святого к государю-реалисту Подобное развитие, которому Ричард III честно отдал дань, отразилось в теоретических работах, посвященных институту королевской власти в Англии. Образ идеального монарха больше не лепился епископами, их место заняли юристы. Еще в начале столетия не существовало полноценной конституционной теории: право являлось просто вопросом из области нравственности и теологии. Обязанности суверена были моральными. Это утверждает даже мыслитель-иноверец, подобный Джону Уиклифу, ставшему в 1372 году доктором теологии в Оксфорде: ссылаясь на святого Григория Великого, он учил, что король, как наместник Господа, должен ждать от подданных беспрекословной покорности, и что всякое сопротивление подлежит осуждению. К 1404 году, каноник Солсбери, Ричард Уллерстон, в трактате «О военных чиновниках», созданном для будущего Генри V, определяет единственными добродетелями, как для монархов, так и для рыцарей, праведную жизнь и ненависть к порокам. Таков же и совет, данный в 1405-1410 годах монахом Жаком Ле Граном (Жаком/Яковом Великим) в его «Философии», далеко не незначительно повлиявшей на Туманный Альбион, где работа была напечатана в 1486 году на английском языке Кэкстоном под названием «Книги хороших манер». В ней обнаруживается множество извлеченных из Библии примеров с размышлениями о личных нравственных качествах, требуемых от властителя: ему не следует терять время на игру в кости и на валяние дурака с дамами; королю должно обладать справедливостью и мощью, упражняться с оружием, уважать данные клятвы, поддерживать Церковь и являться образцом рыцарственности. С другой стороны находились идеи великого юриста сэра Джона Фортескью, скончавшегося к 1477-1479 годам и считавшегося настоящим основателем английского конституционного права. Фортескью был одновременно и мыслителем, и человеком действия, связанным с политическими событиями своей эпохи. Получив образование в юридической школе Линкольнс-Инн в Лондоне, он был 7 раз избран членом Парламента между 1421 и 1437 годами, 35 раз назначен мировым судьей в 17 различных графствах, стал в 1442 году главным судьей (прокурором) трибунала Королевской Скамьи и оказался затем посвящен в рыцари. Верный Ланкастерам, Фортескью разделил изгнание королевы Маргариты Анжуйской во Франции, попал в плен в битве при Барнете в 1471 году, получил от Эдварда IV прощение и вернулся в родную усадьбу в Глостершире. В созданной им великой книге «О природе естественного закона» Фортескью различает три типа власти или претворения в действительность суверенитета. В первом, называемом автором «монаршей властью», правитель следует собственным законам, которые способен изменить мановением руки, он не советуется с народом, облагая его, в зависимости от желания, разного уровня пошлинами. Подобная система использовалась властителями древности, например, Немродом, а также французской монархией. Напротив, при «власти политической» законы создают граждане, и правительство может быть общественным. Такой системой отличалась Римская республика. Наконец, есть еще и английская система, очевидно, лучшая, ибо она сочетает в себе две предыдущие. При ней король трудится над законами в согласии с представителями народа и естественным правом. В «Восхвалении законов Англии» Фортескью возвращается к образам головы и тела, взятым из «Поликрата» Джона Солсбери: «Все, словно голова на физическом теле, не способно поменять нервные окончания или отказать своим членам в силе или в подпитке кровью. Так и король, который возглавляет политическое тело, не способен поменять его законы или же лишить народ пропитания, если ему этого не позволят или против воли подданных. Ты здесь, государь, являешься формой института политической власти». Живя внутри продолжающихся Войн Алой и Белой Розы, Фортескью извлек из наблюдаемых и затрагивающих его государственных драматических событий урок. Он провозглашал форму умеренной монархии, при которой суверену следует докладывать о мнении представителей его подданных, выражаемом Парламентом. Уровень религиозности падал пропорционально концепции естественного права. Исходя из вышеизложенного, Фортескью воодушевлен практикой значительнее, чем она его трудами, и влияние написанного им на XV век сильно ограничено. Ричард III, современник автора, вероятно, никогда не читал этих работ, но, без сомнения, слышал о Джоне Фортескью. Мужчины находились в противостоящих друг другу лагерях, и после Барнета мыслителю удалось вернуть имущество, лишь отрекшись от былых идей, признав законность королевского титула Эдварда IV, брата Ричарда. Последний не являлся теоретиком власти. Им не руководствовала ни какая бы то ни было «идеология», ни концепция идеального суверена. Ричард действовал, или скорее реагировал, на происходящее прагматически, тем более, что он его не вызывал. Главным руководством данного короля можно считать инстинкт выживания. Разумеется, Ричард унаследовал множество характеризующих средние века ценностей, но, прежде всего, поступал, исходя из реализма, каковое поведение оповещало о свойствах государя эпохи Возрождения, вскоре выставленного на всеобщее обозрение Макиавелли: «Государь, и особенно новый государь, не может подчиняться правилам и условностям, которые заставляют людей казаться хорошими, потому что для поддержания своего состояния он должен постоянно действовать вопреки своему слову, против милосердия, против человечности, против религии. Он должен быть готов изменить свое поведение в соответствии с ветрами Фортуны и изменением обстоятельств – короче говоря, не отклоняться от хорошего, если он может, но уметь идти во зло, когда это необходимо» (Макиавелли Н. Избранные произведения. М.:"Художественная литература", 1982 год. Перевод Г. Муравьевой). Эти принадлежащие Никколо Макиавелли строки из «Государя» (1513 год) могут вызвать в уме литературный портрет Ричарда III, на которого флорентиец, тем не менее, никогда не указывал в своих произведениях. Рожденному в 1469 году Макиавелли было на 17 лет меньше, чем Ричарду, и многие аспекты его мысли непреодолимо встают в параллель с поступками и карьерой последнего. В «Государе» он рассматривает случай личности, только что захватившей власть силой, либо хитростью, и исследует средства, каковыми ее возможно сохранить. Для этого флорентиец исходит из реалистичного, а потому пессимистичного, наблюдения за человеческой природой, чьи действия всегда диктуются не любовью, не милосердием, не самоотречением, не добродетелью, но алчностью, тщеславием, двуличием, эгоизмом и злобой. Поэтому гораздо надежнее заставить себя опасаться, нежели чем заставить себя любить. От государя требуется устранять соперников, скрывать намерения, руководить мнением народа с помощью пропаганды. Ему следует покровительствовать религии, ибо та – могучее средство господства над умами. Должно остерегаться заговоров, «ведь заговор может поставить государя под угрозу или обесчестить: если заговор одержит победу, правитель погибнет; если его раскроют, - сообщников понадобится обречь на смерть, но всегда полагали, что заговор – это изобретение государя, дабы напитать его жестокость, алчность, кровожадность и стремление к благам посылаемых на гибель», - напишет Макиавелли в «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия» (Макиавелли Н. «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия», СПб.:Кристалл 1998, перевод Р. Хлодовского). Когда государь обнаружит заговор, ему нужно сделать все для исчезновения его членов, вплоть до самого последнего. Выживший попытается отомстить за товарищей; и тогда государи, его помиловавшие, «не будут стоить сожаления, по глупости или по небрежности, позволив кому-то ускользнуть». Тут не ставится вопроса ни о вынесении нравственного приговора тому, что называют «макиавеллизмом», в действительности являющегося теоретизированием политики каждой из эпох, ни о приписывании настоящему моменту предшествования Ричарда III Никколо Макиавелли, но стоит настоять на факте соответствия подобных мыслей менталитету и культуре нового политического мира конца XV столетия. Ричард III был современником Людовика XI, семейств Сфорца и Борджиа. Ричард жил в мире, христианский фасад которого все хуже скрывал реальность политических взаимоотношений. Недавняя история Англии - наглядная тому демонстрация. Как, будучи взращен в подобной среде, мог он не подвергнуться ее влиянию? Но это не означает, что Ричард испытал его на себе. Он также разделил с Макиавелли ощущение, что человек исключительно отчасти ответственен за свои поступки, не являясь господином предначертанной судьбы, «Фортуна» ведет его, хотя бы местами, и величие ведомого покоится на манере, с какой тот смотрит в лицо предстоящим ему событиям. Основательное управление Во второй половине XV века английская монархия находилась на перекрестке путей. Подвергаясь угрозам со стороны высшей знати, лишенная доверия повторяющимися незаконными восхождениями на трон, она переживала глубокий кризис, и ее авторитет ослабел. Если монархия выстояла и вышла из кризиса укрепленной, то лишь потому, что обладала основательной структурой институтов, обеспечивших продолжение действий правительства. Король еще сохранял высокую степень влияния, в которую входили определенные традиционные и исключительные права феодальной монархии: в качестве сюзерена или сеньора он мог созвать прямо подконтрольных ему вассалов на большой совет, дабы выслушать их точку зрения. Это носило название права консультации и помощи. Также король мог просить своих вассалов о службе в армии и, в ходе войн Алой и Белой розы, часто прибегал к подобному напоминанию об обязанностях. Еще чаще монарх обращался к созыву заказных комиссий, призывая в войско свободных мужчин из строго очерченного круга графств, пользуясь правом на вето. Но данные военные службы все больше замещались взиманием денег. Суверен назначал и снимал с должностей чиновников из высшего звена управления, созывал и распускал заседания Парламента. Основным органом руководства государством становился Совет, области действия которого, практически, не имели границ. Он состоял из небольшой группы от пяти до десяти человек, куда входили канцлер, казначей, хранитель личной печати, секретарь и любое другое должностное лицо, чье присутствие сочли бы полезным. При Эдварде IV размер Совета значительно вырос за счет соответственно возросшей доли в нем юристов. Канцлер, главным образом, отвечал за вопросы права. Во главе множества секретарей он заставлял приводить в должный вид предписания и другие официальные документы, подтверждаемые доверенной ему большой королевской печатью. Канцлер изучал отправляемые подданными прошения. Большая часть из них касалась права на использование или же злоупотреблений, совершаемых шерифами, либо местными судами. Их число тоже росло: 56 прошений было получено в период между 1426 и 1432 годами, 400 прошений – в период между 1443 и 1456 годами и 114 прошений в период между 1456 и 1460 годами. Прошения подвергались рассмотрению в службе канцелярии, выделявшейся способностью дополнять традиционную юридическую систему общего права. Последняя применялась в общественных судах и, в действительности, была довольно устаревшей, иногда даже совсем не подходящей, и не могла соответствовать всем новым прецедентам, появлявшимся в жизни. Служба канцелярии восполняла пробелы общего права и, таким образом, демонстрировала ход судебной практики, породившей параллельно работающий кодекс, называемый Кодексом Справедливости. Крайне важная роль принадлежала хранителю личной печати. С помощью секретаря Совета он отбирал ходатайства, отправляемые затем в канцелярию, чтобы поставить там на них большую печать; хранитель определял дипломатические документы, посылал в Парламент повестки, документы о прощении, разрешения, путевые бумаги для безопасного проезда и, посредством малой печати и личной печати монарха, оказывался незаменим для суверена в процессе путешествий. Что до казначея, он занимался всегда деликатной областью финансов. Они подлежали управлению исключительно его ведомством. В XV столетии, как и во все эпохи, доходы монаршей казны постоянно казались недостаточными для жизни. Чистый доход, поступающий в королевские сундуки, было сложно рассчитать, ибо значительная доля от налогов никогда не добиралась до Лондона. Она прямо использовалась в графствах для погашения займов и уплаты жалованья представителям власти на местах. Историки оценивают номинальную общую сумму пошлин при правлении Генри VI примерно в 100 тысяч фунтов, но она способна меняться в границах от 75 тысяч до 115 тысяч фунтов. Доходы поступали, в массе своей, из таможенных налогов, особенно на шерсть и ткани, совершенно незаменимые для монархии; это дополнялось поступлениями из сдачи в аренду общественного имущества и из случайных налогов, согласованных, по повелению короля, с Парламентом. Указанные налоги, составлявшие от десятой до пятнадцатой части доходов подданных, не имели ничего общего с истинным положением каждого; они были стандартизированными сборами, взимаемыми по требованию с каждого города и с каждого графства. Известная нехватка в данных средствах обязывала короля обращаться к займам. Кредиторы, в большинстве своем, являлись английскими торговцами, в особенности, часто имеющими отношение к этапу в Кале. Крупные итальянские банки, вкладывавшиеся в военные кампании Эдварда III, как Барди и Фрескобальди, оказались из-за этих вложений разрушенными. Одалживать деньги суверену –мероприятие рискованное: как заставить коронованного должника погасить его кредиты? Отныне они выплачивались не наличными, а ассигнациями из местных доходов от имущества трона, что пропорционально сокращало общий счет, направляемый в монаршие сундуки. Вместе с возросшими расходами, возникшими из-за возобновления в 1449 году войны во Франции и с издержками, идущими на оплату службы двора, король все сильнее зависел от сообщества торговцев и от нескольких значительных финансистов, подобных Ричарду Уиттингтону, а также от высшей знати, часто обязанной спонсировать от своего имени военное снаряжение, то есть траты, погашение которых раз от разу становилось все более произвольным. Самым затратным сектором хозяйства являлся Дом монарха. В данной области приходилось сталкиваться с расходами на существование двора, штат которого и нужды на представление никогда не прекращали расти. Например, в 1441 году при нем насчитывалось 150 оруженосцев, в 1444 году – 225 оруженосцев, в 1447 году – 258 оруженосцев, в 1448 году – 260 оруженосцев, и в 1450 году – 310 оруженосцев соответственно. Суверену надлежало поддерживать свой уровень жизни и производить им впечатление на знать, на послов иностранных держав и на прочих наблюдателей. Ричард III не избежал подобной обязанности. Требовалось оплачивать обеспечение придворных жильем, полагающейся формой одежды, питанием, отдавать деньги за пиры и церемонии приема дипломатов с тем большим размахом, чем меньше на это имелось средств, следуя хорошо известному политикам правилу: чем беднее, тем основательнее надо обманывать богатством. Что до личных королевских расходов, они просматривались по счетам Монарших Гардероба и Покоев. В 1449 году задолженность королевского дома выросла до 24 тысяч фунтов, - четверти общего дохода Казны. Здесь погашения осуществлялись ассигнациями из местных средств, кои вскоре уже не могли отвечать все предъявлявшимся требованиям: в 1450 году серьезный финансовый кризис поколебал монархию Ланкастеров, и произошло это в связке с началом восстания Джека Кэда. Самой, может быть, выделяющейся чертой английского королевского правления являлась чрезвычайная разработанность юридической системы, делающей честь, как ответственным политическим деятелям, так и народу. Вне двора канцелярии суверена, о которой мы говорим, различались два судебных уровня. Высший из них состоял из трех юридических инстанций, теоретически включавших три представительства Совета: Королевской Скамьи, Двора общественных обсуждений и Двор министерства финансов. Представительство Королевской Скамьи занималось уголовной и гражданской компетенциями и могло привлечь к суду в случаях нарушения монаршего мира, равно как и в случаях правонарушений, совершенных офицерами суверена, в особенности, шерифами. Двор общественных обсуждений занимался тяжбами среди подданных, а Двор министерства финансов – случаями споров, относящихся к финансовой области. Начиная с правления Эдварда III, в XIV веке, Совет взял обыкновение устраивать судебные заседания, по меньшей мере, четыре раза в неделю, собираясь в одном из залов Вестминстерского дворца, украшенного фресками, откуда он и позаимствовал свое название Звездной палаты. Описываемый суд, способный рассматривать все разновидности дел, позволял себе проводить вердикты других судов в вопросах уголовных и в тяжбах о свободной собственности. Разногласия зачитывались перед Звездной палатой как по инициативе короля, так и по ходатайству со стороны истцов, ибо при таких обстоятельствах процедура проходила гораздо быстрее и действеннее, чем в обычных судах. Тем не менее, данный суд обладал грозными полномочиями, особенно, когда на кону находились интересы суверена: мог запереть партии в ожидании вынесения решения, отказать защитнику в предъявлении обвинений, отказаться раскрывать личности обвиняющих вплоть до начала процесса и потребовать присяги от свидетелей и противостоящих сторон. Начиная с правления Эдварда IV, стали использовать пытки. Звездная палата не имела права вынесения смертного приговора или приговора искалечить, но была способна обречь на заключение, на смещение с должности и на уплату денежного штрафа. Несмотря ни на что, ее суд, по всей видимости, пользовался в стране значительной востребованностью, так как помогал взять за горло и привлечь к ответственности финансистов и нечистых на руку советников. Английское монаршее правосудие было близко к подданным, благодаря двум изначальным учреждениям: институтам мировых судей и присяжных заседателей. Мировые судьи появились в XIII столетии, и с тех пор их полномочия не прекращали увеличиваться. Назначаемые монархом в каждом из графств они переезжали с места на место, и проводили заседания четыре раза в год. Мировые судьи могли рассматривать все правонарушения, за исключением случаев государственной измены. В 1433 году они добились способности наказывать за применение подложных мер и весов; в 1464 году – необходимости уважать правила изготовления тканей и рассматривать столкновения между хозяевами и рабочими; в 1477 году – права наблюдать за изготовлением даже черепицы. Приговоры зачитывались большим собранием присяжных заседателей из 23 лиц, представлявших графство. С точки зрения Фортескью, подобное учреждение являлось признаком превосходства английского права над правом французским. Однако, следует довольно относительно оценивать его преимущества, ибо присяжные заседатели часто подпадали под давление некоторых местных сеньоров. Заметим, в распоряжении у короля находился еще один судебный инструмент, используемый им в моменты кризисов и позволяющий ему насаждать справедливость быстро, или хотя бы эффективно: процедура d’Oyer and Terminer (оповещения о слушании и рассмотрения дела). Мы увидим это в связи со множеством примеров. Да, формулировка звучит странно, она происходит из старофранцузского: «oyer» (слышать) и «terminer» (класть конец, завершать). Речь идет об очень старой практике, состоящей в передаче знати графства абсолютных полномочий задерживать, выслушивать, судить и срочно выносить приговор тем, кто создает проблемы. В 1450 году именно так были отправлены комиссии по слушанию и рассмотрению дела с вельможами и юристами, чтобы те приняли участие в подавлении восстания в Кенте Джека Кэда. В каждом из графств представителем власти являлся неизбежный персонаж: шериф. Но он выполнял обязанности, повсеместно утраченные потом в свете его значимости. Тогда, как еще в XII веке прежний хранитель шира («наблюдающий графа», от чего происходит определение шерифа), должность коего возникла в англо-саксонский период, был настоящим заместителем короля в графстве, обладающим практически всеми видами полномочий – судебными, военными, налоговыми и полицейскими. В XV столетии он являлся не более, чем сержантом, поставленным мировым судьей обеспечивать общественный порядок, объявлять созыв на выборы в Парламент и выявлять неплательщиков по займам. Если пост потерял присущий ему блеск, то лишь потому что стал присваемым на год, хотя раньше более или менее оказывался собственностью владельца, погашавшим за него ренту. Несмотря ни на что, должность шерифа принадлежала одному из вельмож графства, выполнявшему две основные задачи: созыв и управление поднятым в графстве войском, так называемым окружным отрядом, и разработка листа с вопросами, обращенными к присяжным заседателям. Если у шерифа были хорошие взаимоотношения с местным сеньором, он мог заслужить себе серьезный авторитет. Парламент: вспомогательное средство королевской власти? Как излагал в середине века юрист Джон Фортескью, английская монархия не являлась абсолютной: суверену приходилось создавать ее образ вместе с представителями его объединяющихся подданных в Парламенте. Это было редкостью, внушавшей англичанам сильную гордость. Разумеется, в большинстве европейских стран существовали избираемые собрания, способные быть допущенными к сотрудничеству с королем, как, например, Генеральные Штаты во Франции. Но они созывались очень редко и в обычное время скорее служили палатой записей, чем органом наблюдения. В Англии дела шли совершенно иначе. В период своего первого серьезного официального созыва в 1295 году Парламент теоретически представлял три сословия государства. Духовные отцы после этого стали там довольно малочисленными: 2 архиепископа, 19 епископов и только 27 аббатов, тогда как в 1305 году их насчитывалось 75 человек. Что до светских лордов, - в начале в Парламенте присутствовали лишь графы и бароны. В XIV веке к ним добавились герцоги, маркизы и носители важных для Франции титулов, которыми вознаграждали верных слуг монархии: герцоги Ланкастеры, Кларенсы, Глостеры и Йорки, появившиеся благодаря Эдварду III, а также маркизат Дублина, созданный Ричардом II. Как известно, перечисленные титулы имели лишь почетное значение, в отличие от французской действительности, они не подразумевали никакой земельной или судебной власти. Право заседать в палате лордов передавалось по наследству и не связывалось с владанием той или иной областью: это было единственной привилегией данных вельмож! В случае совершения государственной измены или уголовно наказуемого преступления они подлежали суду равных им пэров (отцов отечества); за меньшие проступки знать, как и все, представала перед королевским судом, при этом освобождаясь от заключения в тюрьму за долги. Превосходство пэров являлось, поэтому, исключительно социальным: ни в каком другом случае они не образовывали привилегированный орден. Король имел право назначать новых пэров, но редко прибегал к подобной возможности, из-за передачи по наследству затрагивающую будущее. Светских лордов равно было довольно мало: сороковая часть от общей численности населения. Заметно необычной являлась палата общин, состоявшая из двух групп избранных представителей: с одной стороны рыцарей, а с другой – горожан разного уровня. Каждое из 37 английских графств выбирало по два рыцаря среди джентльменов, оруженосцев или же рыцарей, носящих доспехи, в нем проживающих. Выборщиками были свободные держатели земли с доходом от 40 шиллингов в год, оплачивающие все выпадающие на их долю расходы. Держатели арендного договора исключались из голосования, какой бы ни была стоимость разрабатываемой ими земли. Наконец, епископские города проводили выборы среди граждан, а те из них, которые находились в статусе поселений, избирали в кругу мещан. Количество поселений постоянно колебалось: в начале XIV века их насчитывалось 166 единиц, но в 1445 году – только 99 единиц; Генри IV прибавил к общему количеству 8 единиц, а Эдвард IV – 5 единиц. Определенные, наиболее значительные, города добились статуса графств, в каждом из них существовали собственные шериф и особая избирательная система, близкая к системе настоящих широв (графств). Так обстояло дело с Лондоном с XII столетия, с Бристолем – с 1373 года, с Йорком – с 1396 года и с Ньюкаслом, Норвичом, Линкольном, Халлом, Саутхэмптоном, Ноттингемом, Ковентри и Кентербери – с XV столетия. Принцип прямого избрания серьезно менялся от одного поселения к другому. Самые богатые оказывались самыми продвинутыми, сохраняя право голосования за наиболее преуспевающими торговцами и ремесленниками, уже принимавшими на себя необходимые для города обязанности. В 1429 году специальный акт Парламента попытался ограничить количество избирателей и избираемых ими по причине беспорядков, толчеи и шума, сопровождавших эти собрания. Выборы, как гласит текст «из-за чрезвычайно большого и не подходящего числа людей (…), значительная часть коих состояла из избирателей малого достатка, либо же из неимущих, где каждый претендовал на равный по весу голос… нуждались в зажиточных рыцарях или оруженосцах, относящихся к данным графствам». Целью было сохранить право избрания для социальной элиты графств. Это подтвердил статут 1445 года, исключивший из процедуры голосования йоменов и оставивший доступ к нему за самыми знатными рыцарями и оруженосцами. Поэтому не следует ожидать от собраний тех лет революционных решений, тем более, что среди избираемых присутствовало множество членов королевского дома: в 1453 году в 18 графствах было по одному, а еще в 2 графствах по 2 человека монаршей крови. Столько же там находилось шерифов и членов министерства финансов. Палаты Лордов и Общин заседали отдельно друг от друга. Собственно говоря, только первые формировали Парламент, собираясь в палатах с таким наименованием в стенах Вестминстерского дворца. Общины устраивали собрания скромнее в помещении капитула или столовой монастыря по соседству. Если не считать крайних случаев, лишь их спикер обладал доступом в палату Парламента. Этот персонаж стал важен в XV веке. С 1384 года он избирался и председательствовал над Общинами. С XIV столетия статуты начали предусматривать ежегодные заседания. Они не происходили с кажущейся нам сегодня точностью, однако, возрастающие финансовые нужды суверенов вынуждали тех очень часто обращаться к доверенным представителям подданных. Тем более, что налоги утверждались, в общей части, исключительно на год. Менее удачливый в этой области, чем «кузен», король Франции, недавно добившийся утверждения постоянного прямого налога, английский суверен должен был заручаться согласием страны всякий раз, когда хотел собрать доходы выше, нежели это позволяли его собственные владения. А такое с недавних пор происходило неизменно. Во всем, касавшемся прямого налогообложения, присутствовала абсолютная основа: оно было менее строгим для непрямых пошлин на обмены товарами, однако, серия наследующих друг другу статутов не давала монарху ничего, кроме скромного пространства для маневрирования. Нужды Столетней войны толкали королей на попытки отыскать дополнительные средства и наполнить военную казну через вынужденные дары и выжимаемые «милости». Собиравшийся при Ричарде III, в 1483 году, Парламент запретил подобные практики. Как видим, у королевской власти не существовало особого выбора, и в процессе каждого парламентского заседания перед нами предстает серьезный торг: пошлина в обмен на какую-либо выгоду или какое-либо обещание. Все зависело от искусности партий и от популярности проводимой королем политической линии. Тем не менее, Эдварду IV удалось не созывать Парламент чаще 6 раз в течение 22 лет. Он пользовался дополнительными доходами, проистекающими из взноса от пенсии в 50 тысяч фунтов, выплачиваемой Людовиком XI в исполнение мирного договора в Пикиньи 1475 года. Палата Общин обладала правом инициативы внесения финансовых законопроектов, ведь именно общины, в основном, принимали на себя тяжесть их выполнения. Следуя требованиям правительства, они предлагали поднятие уровня налогов (самое частое, десятой и пятнадцатой частей от доходов). Затем проект читали в палате лордов, дабы получить их согласие, пусть те ни разу не отказывали. Полномочия Парламента были в равной степени законодательными. Эта деятельность выражалась в форме «статутов». Начиная с XIV века, король не мог их отозвать. Он иногда так и поступал, но шаги в данном направлении всегда воспринимались, как злоупотребление. Суверен чаще использовал свою власть в освобождении некоторых лиц от подчинения тому или иному статуту. Парламент обладал инициативой в предложении законов. Во времена Ричарда III установился обычай, по которому собранию следовало подготовить полный текст законопроекта в разработанном виде статута, по окончании, подписываемом согласным сувереном на французском – «такова воля короля» или им на французском же языке отвергаемом – «король осведомится о вопросе». Вне этих общих и торжественных законов, соответствующих французским эдиктам, король мог заниматься законотворческой деятельностью в недрах Совета относительно малозначащих, либо временных проблем в форме ордоннансов. Границы подобной возможности были очень расплывчаты и временами вели к злоупотреблению со стороны монарха в сторону тенденции к абсолютизму. Особенно это касалось Ричарда II. Парламент, наконец, обладал судебными полномочиями, широко используемыми в серьезных случаях. Обвиняемые в уголовных преступлениях или в государственной измене пэры подлежали суду палаты лордов. Если она не заседала в этот момент, то суду пэров под председательством лорда Высокого Управителя. Лорды могли равно исправить ошибки, совершенные в прочтении закона нижестоящими судами. Еще важнее считалась процедура объявления импичмента: палата общин была способна привлечь любого английского подданного к суду палаты лордов. Чаще применялся лишь акт о лишении гражданских и имущественных прав. По нему без судебного рассмотрения избавлялись от политически опасных личностей. Законодательная, но ни в коем случае не судебная, процедура лишения гражданских и имущественных прав позволяла почти всегда приговорить к смерти без прохождения юридического процесса того или иного человека. Это стало бы лучшим из орудий самоуправства, но, как и всякий статут, она требовала согласования с королем и Парламентом. Когда последний проявлял покладистость, суверен не колебался подобным образом отправлять к палачу своих противников. Акт о лишении гражданских и имущественных прав оказался крайне выгодным в течение войн Алой и Белой розы: в 1459 году множество знатных йоркистов потеряли, благодаря ему, жизни. В 1461 году наступила очередь ланкастерцев. Затем с помощью акта о лишении гражданских и имущественных прав попал в заточение, по инициативе Эдварда IV, сам Генри VI. В 1477 году его жертвой стал герцог Кларенс. Ричард III довольно практично извлечет из этого средства выгоду. На пути к национальной Церкви Равно Ричард сумеет извлечь пользу из основательного воздействия на умы английской Церкви. Несмотря на ее слабые точки, злоупотребления, и критические замечания, чьим объектом она была, Церковь оставалась действительно главной силой управления населением. Прочно структурированная, она включала в себя 19 диоцезов, разделенных между 2 архиепископами – Кентерберийским и Йоркским. Епископства делились на архидьяконства, а те – на приходы, число которых плохо известно, оценки их достигают цифры от 9 тысяч до 52 тысяч, где первая названная, несомненно, ближе к реальной обстановке. Во главе диоцеза находился епископ, часто отсутствующий, которому помогали генеральный викарий, епископ-помощник и чиновник, ответственный за епископское правосудие. Он надзирал за брачными делами, вопросами завещаний, случаями лжесвидетельствования, клеветы и оскорбления нравственности. Епископский суд был отягощен множеством дел: на церковную область Кентербери в 1482 году пришлось 636 дел, 77 из которых касались духовных лиц. Епископ являлся основным винтиком духовного управления, но исполнял еще роль гражданскую и политическую: больше половины управленческого штата относилась к епископскому корпусу. Отсюда происходила решительная важность подбора им подчиненных, целиком контролируемого королем через принятие в 1351 и 1353 годах статутов о попечителях и о первом министре. Они запрещали избрание из кандидатов носителей писем о резерве понтифика и осуждение англичанина чужеземным трибуналом, а точнее говоря, римским. Настороженное отношение к Папе уже пышно расцветало в Туманном Альбионе. Теоретически, епископ избирался канониками диоцеза, в действительности, кандидата выбирал король и предлагал его на рассмотрение Папы, всегда того одобрявшего, - ведь пребывающий в кризисе институт Папства не мог позволить себе пойти с английским сувереном на столкновение. Добившись согласия Папы, коронованный властелин давал собранному капитулу «время на избрание», то есть разрешал выбрать уже одобренного претендента. Таким образом, епископат полностью подчинялся политической необходимости. И это на протяжение войн Алой и Белой розы создавало проблемы. При каждой новой смене правящей династии назначенные низверженным королем епископы оказывались в довольно сложном положении по отношению к узурпатору. И, так как значительная их часть принадлежала к среде высшей аристократии, они были склонны защищать интересы скорее семьи, чем суверена. Самые смелые противостояли короне, самые приспособленные – возвращали когда-то принадлежащие им ризы. Образованные английские епископы времен Ричарда III отличались неоспоримыми интеллектуальными достоинствами, но в нравственном и пасторском плане были, однако, посредственными. От них, впрочем, и не требовали казаться образцами аскетизма. Но Ричард III, тем не менее, являлся более требовательным в данной сфере, чем его предшественники и наследники. Что до низшего уровня приходского духовенства, оно состояло из настоятелей (ректоров) и викариев (епископов, оставшихся без епархии). Для руководства духовной жизнью в конкретной местности первые, владея приходом, получали десятину, а вторые спонсировались собственником прихода (монастырем, сеньором или епископом). Что у первых, что у вторых доходы были скромными. В диоцезе Кентербери 37 викариев и 54 ректора получали меньше 12 марок в год. В диоцезе Херефорда соответственно 30 и 50 марок, а в Чичестере – 25 и 34 марки. Некоторые из них могли обладать также и дополнительными источниками доходов. В королевстве насчитывалось около 9 тысяч церковных льгот, значительная доля коих приходилась на часовни и на хоры, основанные благочестивыми дарителями. Те просили отправления служб в течение года, необходимых для спасения их душ в обмен на доход от определенных благ. Капелланы могли также оказаться во главе далеко не бедных вотчин. В 1472 году капеллан диоцеза в Йорке, Джон Пикеринг, умерев, оставил после себя стадо рогатого скота стоимостью в 20 фунтов. Викарий Гэйнфорда упомянул в своей последней воле 99 фунтов - в качестве стоимости сельскохозяйственных богатств, 36 фунтов серебром – как цену за доспехи, две чаши для омывания рук, белье, четырех лошадей и многочисленные богослужебные книги. Внушительный перечень других завещаний равно доказывает – приходское духовенство не чуждалось некоторой книжной культуры. Но, в конечном итоге, обычное священство переживало кризис. Число действительных монахов упало к завершению столетия в королевстве с 7 тысяч до 2 тысяч, тогда как накануне начала Черной Смерти их было более 12 тысяч. Все ордена, - и старые, и недавно возникшие, находились в состоянии заката. Средняя наполненность в 50 самых крупных бенедиктинских аббатствах составляла около 50 монахов к последним годам XII века и около 30 монахов – к 1500 году. Крайст-черч, обширнейшее бенедиктинское аббатство государства, включало не более 70 монахов, тогда как тремя веками ранее там было 150 человек. В Сент-Олбансе их число рухнуло с отметки в 100 человек до 57, в Редингском аббатстве – со 100 до 40 человек соответственно, да и сам образ простого священника подвергся серьезной деградации. Как бы то ни было, духовенство в XIV столетии превратилось в мишень оживленной критики со стороны инакомыслящего движения, преследуемого властями, однако, серьезно отмеченного определенными духовными кругами: со стороны лоллардов. Это протестное движение многим обязано оксфордскому университетскому работнику, Джону Уиклифу (1320-1384). Уроженец Йоркшира, получивший в 1372 году степень доктора теологии, он обучал в университете, уже являясь ректором в Латтеруорте близ Лестера. Уиклиф опубликовал множество трактатов, в которых выдвигал радикальные мысли. Например, отрицание пресуществления, культа святых, абсолютной власти Папы и кардиналов и практики выдачи индульгенций, - все то, что позволяет видеть в нем провозвестника Реформации. Произведения Уиклифа осуждались как еретические, но он избегнул возможных санкций, благодаря своим могущественным покровителям. Именно критика им духовенства, распространяемая морем проповедников, соблазнила впоследствии верных ему и обнаружилась в рассеянном виде у лоллардов. Она обличала чрезмерное богатство епископов, отвергала десятину, отлучение от церкви, веру, не основанную на Библии, практику паломничеств и культа образов, требовала для всех священников строгой жизни, если не аскетичной и необходимости перевести Библию на английский язык, дабы сделать ее доступной для народа. У лоллардизма существовали некоторые свойства секты, его можно было сравнить с расцветшим в XVI веке пуританизмом, им предвосхищенным. Происхождение термина представляется возникшим на континенте – от средненемецкого слова «Lollaert», чей корень «Lullen» означает «бормотать», рассказывать тихим голосом, что вызывает ассоциации с некоторыми тайными религиозными практиками. Став объектом яростного подавления с применением многочисленных казней, лоллардизм существовал подпольно, в особенности, на севере страны. Глядя на сдержанность, требование чистоты и благочестие Ричарда III, нельзя не сопоставить их с подобными качествами лоллардов. У короля лежал перевод части Нового Завета, сделанный Уиклифом, книги где Ричард собственноручно совершал пометки. Он воспитывался в Йоркшире, на родине философа, и приход Латтеруорт, где Уиклиф служил настоятелем (ректором), находился совсем рядом с Лестером, где Ричард часто жил. Разумеется, Ричард III сохранил элементы традиционной католической веры, но в том, что касается нравственности, влияние на него лоллардизма представлялось очень вероятным. Английское духовенство почти не реагировало на доктринальные заблуждения Уиклифа. Его ответ, помимо казней, ограничивался двумя вещами: воодушевлением общепринятой ортодоксальной проповеди, дабы отвлечь верных от сделанных Уиклифом ошибок, и украшением церквей, чтобы привлечь в них верующих, которых пугало опустошение мест культа лоллардами. Подобные реакции будут характерны и для Церкви в эпоху Контрреформации, укрепляя родство между этими двумя эпизодами. Важность проповедей стала, действительно, значительной. Ректор Оксфордского университета, Томас Гаскойн, в своем Богословском словаре сетует на низкий уровень проповедников и, как и в Кембридже, старается приложить усилия к развитию в Англии искусства проповедовать. Сам Ричард III верил в силу наставления и его влияние на общественное мнение. У Уиклифа существовала и оборотная сторона, интересная для политической власти: он восхвалял пассивное смирение подданных перед королем. Последний, равно как и наместник Господа на земле, мог распоряжаться всем, и его повеления, справедливые или нет, нельзя было оспаривать, даже духовенству. Кроме того, «национальный» король, предпочитающий интересы собственного государства иностранным, воплощал в себе культурную идентичность народа. Эта мысль соответствовала чувству царящей вокруг нетерпимости, выразившейся в «Клевете на английскую полицию» 1436 года, бичующей привилегии, дарованные чужеземным торговцам, Позволив тем, как заключили вы молчком, Носы нам утереть родным для нас платком. Поражение в борьбе с Францией, принятое Англией в 1453 году, увеличило у населения возмущение людьми, до последних пор, считавших себя превосходящими его. Унижение и разочарование проникли вглубь и вызвали в 1439-1440 годах меры довольно нетерпимые: была устроена полная перепись иностранцев, результаты которой выявили 16 тысяч имен, входивших, может статься, в общность из 30 тысяч человек, то есть в 10 % от численности Лондона. На собственников иностранного происхождения повесили особый налог в 1 шиллинг и 4 пенса, а на чужеземцев на светской или духовной службе – пошлину в 6 пенсов. Выплат избежали лишь женщины-иностранки, вышедшие за англичан, дети, моложе 12 лет и слуги знати, как, например, те, кто находился при королеве Маргарите. Чужеземные торговцы и их сделки попали под пристальный надзор. Только высококвалифицированные работники и предприниматели, демонстрирующие редкую активность, принимались с распростертыми объятиями, например, стеклодувы или прибывшие в 1445 году два грека, специализирующиеся в изготовлении дамасской стали. Эпизод с Жанной Д, Арк уже достаточно растревожил общественное мнение. Окончательный крах в Столетней войне обострил враждебность по отношению к иностранцам, рожденным во Франции, но равно от него пострадали также и фламандцы с итальянцами. И английская Церковь, в скором времени готовящаяся превратиться в «англиканскую», работала в том же ключе, укреплявшем ее единство с монархом. Иногда представители духовенства от епископств Йорка и Кентербери встречались на собрании, называемом Созывом, устраиваемом либо по требованию архиепископа, либо по повелению суверена. Каждый из Созывов решал внутренние вопросы диоцезов, но также был и налоговым органом, обязанным устанавливать рост королевской пошлины на все поступающие в Церковь прибыли. Эта пошлина, определяемая в качестве «добровольного» дара, являлась знаком единства между монархом и «его» духовенством, даже если и встречала порой сопротивление. Лишь маловажные прибыли в 12 изымаемых в год марок в 1475 году представляли 45 % от общей суммы доходов. Молва, образование и интеллектуальная жизнь Главенствующее впечатление, проистекающее из кратко описанной картины политического и социального положения в эпоху Ричарда III, - сумбур. Время проблем, войн гражданских и в чужой державе, незаконных занятий трона, ослабления королевской власти перед лицом возрастающих честолюбивых замыслов высшей аристократии, - вторая половина XV века в Англии неизбежно должна была стать периодом сомнений, переосмысления традиционных средневековых ценностей и возникновения нового типа поведения. Между Средними веками и Возрождением пролегла фаза неуверенности, в течение которой возможным казалось все. Утратившее ориентиры общественное мнение было открыто всем ложным новостям: распространились доверчивость и суеверия, а главным действующим фактором политической и социальной жизни оказались слухи. Разносимые солдатами, нищими, бродячими торговцами и равно странствующими монахами слухи распространялись на рынках и на приходских собраниях, а присущая им сила увеличивалась тем больше, чем дальше отступало доверие к традиционным властям – к Церкви и к представителям суверена. Слухи о колдовстве касались даже высшей аристократии. В 1441 году супругу Хэмфри Глостера осудили на пожизненное пребывание в тюрьме за использование черной магии. В 1469 году в колдовстве обвинили тещу короля Эдварда IV. В том же преступлении подозревали его брата, герцога Кларенса. Истории о некромантии ходили повсюду, после смерти Эдварда IV, например, появились слухи об отравлениях. Их сопровождали россказни о совершениях убийств, о государственных изменах и о заговорах, не отставали пересуды о пророчествах, как, к примеру, повествовавшие о смещении наследников Эдварда IV кем-то, чье имя начинается с буквы Г (не тут ли всплывает Джордж – Георг, герцог Кларенс?). Филипп де Коммин лично пишет, сколько англичан страдали от излишней доверчивости, суеверий и любви к предсказаниям. С точки зрения властей на местах, слухи являлись одновременно и источником опасности, и оружием, их следовало опасаться, но и уметь с осторожностью использовать. В подобном окружение понятие истины становилось относительным: она превращалась в дело пропаганды и принадлежала самым умелым. Ричард еще вспомнит об этом. Тогда же начал повышаться уровень образования в классах, отличающихся благосостоянием и рождением: бездна между народной культурой и культурой элит расширялась. Росло число приходских школ и соответственно задач по ликвидации неграмотности – даже в среде собственников средней руки, йоменов. Епископы, городские корпорации и богатые торговцы рьяно соперничали друг с другом за право основания школы. На самом низком уровне обучали читать и писать, равно как и понимать основы латыни. На втором уровне образование уже приобретало специализацию: в городах торговцы отправляли своих сыновей в грамматические школы изучать технику продаж и право, потомство дворян-помещиков - джентри посвящали в трудности стихосложения, в том числе и на латыни, в риторику и диалектику, дабы те могли поддерживать в хорошем обществе честь семьи. Так произошло с юным Уильямом Пастоном, в 1477 году посланном в уже престижную общественную школу в Итоне, основанную в 1440 году Генри VI. Такие постановления всегда включали аспект благотворительности: в Итоне содержали 70 «несчастных бедных школяров», проходивших обучение бок о бок с учениками со стороны. Что касается отпрысков высшей знати, иногда они отправлялись в общественную школу, но чаще получали образование в семейном замке с помощью духовного лица или же посылались на весь период ко двору могущественного герцога или графа, где в качестве оруженосцев больше изучали турнирное мастерство, охоту, пение, танцы, верховую езду и поведение в обществе, нежели латинскую риторику. Так произойдет с Ричардом, который 4 года будет находиться во владениях семьи Невилл, а именно графа Уорвика, «Создателя королей», в Йоркшире. Это не значило, что интеллектуальным воспитанием пренебрегали. Множество молодых представителей знати ехали в университеты, особенно для изучения права, что всегда могло пригодиться в случае тяжбы, как писала сыну матушка Джона Пастона: «Я вам советую обдумать будничный совет вашего батюшки на тему изучения права. Он много раз повторял, что любой, кому предначертано жить в усадьбе Пастонов, испытает необходимость в умении защищать себя». Университеты, шла ли речь об Оксфорде или о Кембридже, уже являлись друг для друга соперниками. Оксфорд запятнал себя воспоминаниями об Уиклифе и, находясь под подозрением в том, что стал очагом лоллардизма, терял студентов. Тем не менее, в XV столетии были основаны три новых колледжа: Линкольн Колледж – в 1427 году, благодаря Ричарду Флемингу, епископу Линкольна, Колледж Всех Душ – в 1438 году, благодаря Генри VI, и колледж Магдалины – в 1458 году, благодаря Уильяму Уэйнфлиту, епископу Винчестерскому. Кембридж, наконец, оказался на пике развития, пользуясь милостями правления Ланкастеров: в 1441 году Генри VI основал при нем Королевский колледж, чья высокая часовня парила над городом своими пышными веерообразными сводами, завершенными лишь к 1515 году. В 1448 году Маргарита Анжуйская основала в Кембридже колледж Королевы – Куинз-колледж, в 1428 году братья-бенедиктинцы из Кройлендского аббатства приняли участие в создании колледжа Магдалины, а в 1473 году Роберт Вудларк создал колледж Святой Екатерины, где запретил изучение гражданского и канонического права, способствующих сутяжническим наклонностям епископов и сеньоров. Там уделяли внимание исключительно философии и теологии. Подобное университетское образование, столько раз описанное гуманистами XVI века во главе с самим Эразмом, не должно подвергаться такому презрению. Конечно, оно перегружено множеством дополнительных вопросов, иногда вынуждающих забыть о главном. Также, разумеется, в Англии XV столетия не существовало великих философов или теологов уровня Иоанна Дунса Скота, либо Уильяма Оккама, поставивших в XIV веке томизм в довольно затруднительное положение. Но, что, несомненно, важнее, споры затронули более широкие круги студентов, профессоров и даже просвещенной элиты, свидетельствуя о подлинном интересе к основным проблемам взаимоотношений между людьми и между Богом и людьми. Серьезной философской и богословской проблемой, сотрясавшей эти круги в эпоху Ричарда III, была загадка отношений между свободным судьей, обязательным условием для существования Божественной карательной справедливости, и наличием Божественного предвидения: если Господу заранее известно, что случится далее, как и состав «грядущих контингентов», как их называли, разве можно еще считать человека несвязанным в его выборе? Вопрос вышел на первый план, благодаря вновь обретенным Комментариям к «Изречениям» Пьера Ориоля, преподавателя теологии в Париже, умершего в 1320 году. С его точки зрения ответ являлся логичным, - человек не обладает свободой, он зависит от судьбы, предопределенной Божественной волей. У диспута возникли важные нравственные последствия: он ставил проблему ответственности за совершенные действия: виновны ли мы в наших преступлениях, кражах, обманах и несправидливых поступках, если Господь заранее знаем, что мы на это решимся? Ричард III, несомненно, размышлял над загадкой, ведь он интересовался ходом университетских споров. Например, в 1484 году король останавливался в Кембридже, принимая там участие в богословских и философских дискуссиях, питавших естественную для правителя обеспокоенность. В конце концов, у него были книги. Более того, Ричард их читал! Это доказывают рукописные отметки, в них обнаруженные. Личные библиотеки не представлялись в те времена редкими: 20 % завещаний, оставшихся от жителей Лондона, упоминают некоторые произведения, преимущественно богословского характера. У знати книг имелось еще больше, но среди них отдавали предпочтение летописям и произведениям об охоте, рыцарстве и военных доспехах, заглушая голод тоскливых мечтаний высших слоев общества. В «Деяниях троянцев» аристократы обнаруживали, - двумя самыми старинными учреждениями человечества являлись брак и рыцарство, Иисус оказывался мужчиной благородного происхождения, носившим латы с гербом предков, а четыре евангелиста относились к представителям голубой крови, ведущим род от Иуды Маккавея. Это не было в точности тем, чему учили в богослужебных книгах, изобилующих чудесами, но, согласно логике событий, находилось в епископских библиотеках, где хранились религиозные произведения. Некоторые епископы владели собраниями значительной ценности: епископ Кентербери, Арундел, в часовне держал 207 книг, а в кабинете – 352 книги. Архиепископ Джон Кемп владел 263 томами, касающимися права и богословия. Епископ Херефорда, Джон Трефнант, был обладателем 91 тома, каждый из которых относился к гражданскому, либо к каноническому праву. Епископ Или, Уильям Грей, скончавшийся в 1478 году, подарил Баллиол-колледжу Кембриджского университета 181 книгу, как рукописной, так и печатной работы. Среди них встречались многочисленные произведения эпохи классической древности и труды всех великих средневековых теологов, включая и Пьера Ориоля. Университетские библиотеки, очевидно, были самыми обеспеченными необходимой литературой. Их запасы происходили, в основном, из личных пожалований. Таким образом, Оксфорд воспользовался щедростью одного из крупнейших собирателей книг XV века, герцога Хэмфри Глостера (1391-1447 годы). Истинный сумасшедший на почве любви к печатному слову, он приобретал все, что мог отыскать: покупал, заимствовал, но не отдавал владельцам: графиня Уэстморленд оказалась вынуждена прибегнуть к правосудию после смерти Хэмфри, дабы вернуть взятое им произведение. Тем не менее, названный Хэмфри демонстрировал великодушие по отношению к Оксфордскому университету, которому в период между 1435 и 1444 годами подарил 281 рукопись. В 1448 году произошла поставка еще 120 томов, стоимостью в 1 тысячу фунтов. Среди этих книг можно было найти много классики на латыни, много сочинений Отцов Церкви, но еще и трудов философов, подобных Абеляру, и мирских авторов, таких как Петрарка, Бокаччо и Данте. Не доходя до равной степени одержимости, Ричард также любил книги, продажу которых одобрял, поощряя их ввоз с континента. Размеры собственной библиотеки Ричарда не отличались скромностью, он способствовал развитию новой, появившейся в германских землях почти одновременно с его рождением, технологии - книгопечатания. Возникновение культурной тождественности Изобретение Гуттенберга, которое произведет в будущем революцию в обмене мыслями, распространялось в Англии крайне медленно. В 1480 году, через 30 лет после появления на свет, в королевстве работало лишь 4 печатных станка, тогда как в Италии их насчитывалось 50 штук, в германских землях – 30 штук, во Франции – 9 штук, в Голландии, как и в Испании, – 8 штук, в Швейцарии – 5 штук, и во Фландрии – 5 штук. Только в 1477 году Уильям Кэкстон, изучавший искусство книгопечатания у германцев и во Фландрии, поместил первый печатный станок в стенах Вестминстерского аббатства. Там Кэкстон напечатает около сотни работ, в том числе, вышедших из-под пера Джеффри Чосера и Джона Гауэра, он издаст «Смерть Артура» Томаса Мэлори и множество других книг на английском языке. Тут и заключается проблема: существовал ли тогда современный печатнику английский язык? Кэкстон размышляет об этом в предисловии к своему переводу «Энеиды». «Я сделал зарок удовлетворить всех моих читателей. Чтобы достичь этого, я взял старую книгу и просмотрел ее. Конечно, английский в ней был так груб и так неясен, что мне почти все казалось непонятным. Конечно, современный нам язык основательно отличается от того, на котором говорили в дни моего появления на свет. (…) Этот просторечный английский менялся от одного графства к другому. (…) Разумеется, сложно удовлетворить вкусы каждого, учитывая различия и в языке». Очень часто англичане даже друг друга не понимали. Английский язык – это продукт смешения терминов кельтских, саксонских и французских, отчасти приспособленных к латыни. Язык знати серьезно отличается от языка народа, язык северян неудобоварим для южан, а жители востока страны – иностранцы для жителей запада. Совершая выбор и распространяя его с помощью печатного станка, Кэкстон способствовал закреплению стандартной модели понятного всем английского языка, как поступит половину столетия спустя с немецким языком Лютер. Ричард станет помощником Кэкстону в его заботах о деле единообразия в речи. Создание в Англии литературы отличалось чрезвычайной скудностью. С момента смерти в 1400 году Джеффри Чосера вплоть до появления к 1500 году первых произведений Томаса Мора ни один талантливый писатель не породил работы, достойной остаться в летописях литературы. Помимо горстки специалистов, кто сегодня слышал имена и читал витиеватые стихотворения Томаса Хоклива, а также умершего в 1451 году Джона Лидгейта? Англичане тех лет удовольствовались перечитыванием Чосера, Уильяма Ленгленда, истории о Джоне Мандевилле, рыцарских романов, приключений короля Артура и его товарищей по Круглому столу, некоторых песен и баллад. Даже единственный достойный упоминания писатель, сэр Томас Мэлори, уроженец Уорвикшира, состоящий на службе графа Уорвика, отыскал вдохновение в старом артуровском цикле, превратившемся в тему его главного труда, напечатанного Кэкстоном в 1485 году, - «Смерти Артура». Этот выбор обнаруживал у пребывающей в состоянии упадка аристократии вышедшие из моды рыцарские мечты. Свежий ветер гуманизма, уже продувший из конца в конец Италию, еще не коснулся берегов Туманного Альбиона. Иностранные путешественники тоже подтверждали подобную задержку; в конце века итальянский дипломат заметил, что англичане не доверяют новинкам, предпочитая обожествлять обычаи: «Если монарх предложит отменить древнее правило, граждане посчитают, что его вырывают из их жизни». Ибо они убеждены в своем превосходстве: «У англичан крайне высокое представление о себе и о том, что им принадлежит; они полагают, что одиноки во Вселенной, и что в мире не существует ничего, кроме Англии. При виде хорошо держащегося иностранца жители Туманного Альбиона объяснят это его “сходством с англичанами”». Такое отношение многим обязано их недавней истории. Победы в течение первых этапов Столетней войны убедили англичан в собственной недосягаемости, а обратный ход событий, начавшийся с 1429 года, подтолкнул их к замыканию на себе. Из завоевателей они стали сторонниками уединения, и это утешило их гордость: островитяне сразу оказались непохожими на других, и тех превосходящими. Менталитет, не собирающийся исчезать и обнаруживаемый в области художественности: в XV столетии английские архитектура и скульптура дистанцировались от французского готического стиля, выбрав то, что называют перпендикулярным стилем и новым типом свода, более сложным и изысканным. Свод веерного характера, чьи самые впечатляющие примеры относятся к самому окончанию текущего века или к началу века следующего, отмечает часовню Королевского колледжа в Кембридже и часовню Генри VII в Вестминстере. Но его превосходные экземпляры также находят и среди множества великолепных приходских церквей Котсуолдса, Мидлендса и Восточной Англии. Работы над величественными соборами были завершены еще до 1400 года, поэтому совершаемые в XV столетии, усилия касались больше переделок деталей. Они видны в личных часовнях кардинала Бофора и епископа Уэйнефлита, равно как и в чудесном алтаре в Винчестере. Также важные тончайшие видоизменения сложно не заметить внесенными в 1476 году в Или, в 1484 году - в масштабный алтарь в Сент-Олбансе, между 1421 и 1437 годами – в южное крыльцо Глостерского собора, в часовни и библиотеку в Солсбери, в 1470 году – в колокольной башне в Дареме. В 1472 году были проведены отделочные работы в Йорке. В 1441 году в Виндзоре приступили к сооружению Итонской часовни, а в 1472 году – к строительству занимающей территорию замка часовни Святого Георга. Гражданская архитектура равно дала некоторые прекрасные примеры городских домов торговцев, имений помещиков и значительных трудов в великолепных замках аристократии, чтобы те можно было использовать одновременно и желая бытовых удобств, и не отступая от привычных правил. Эти два требования могли казаться противоречащими друг другу, но они еще и выражали переходный характер эпохи. В качестве примера можно привести возведение главных ворот и барбакана (внешнего, круглого в плане сооружения на подступах к крепости) в Алнвике, в графстве Нортумберленд, дополненное двумя низкими башнями в замке Уорвик, жилище сначала «Создателя королей», а потом, - начиная с 1471 года, его зятя, герцога Кларенса. 1400-1452 годы: упадок содержания английской политики Невозможно понять личность и избранное Ричардом III поприще, не зная культурного, экономического, социального и политического наполнения его времени. Что до последнего, нам следует вспомнить об основных чертах истории Англии на протяжение половины предшествовавшей его рождению столетия. О чертах истории бурных, хаотических, подготовивших и объясняющих трагедию, которой обернется жизнь Ричарда, герцога Глостера, а затем и короля страны. Век начался очень плохо для монархии: Ричард II, низложенный в 1399 году, был заперт и убит в 1400 году. И подобное произошло не в первый раз. В 1327 году Парламент сместил короля Эдварда II по нижеследующим причинам: неспособность управлять, отказ прислушиваться к мудрым советам, подрыв религиозных догм и многочисленных благородных семейств, утрата Ирландии, Шотландии и Гаскони, неуважение к принесенной при коронации присяге оказывать справедливость всем и каждому и корректировать свое жестокое и слабовольное поведение. Монарха впервые низложили представители его подданных. Посаженный в замок Беркли, он был там, как еще недавно считалось, убит под покровом великой тайны. Не существует никаких официальных доказательств совершения преступления, но (до недавних пор - Е. Г. – см. Яна Мортимера «Величайший из изменников») это не внушает ни единого сомнения. Речь идет о замещении общепринятой казни. Сценарий повторился в 1399-1400 годах, но уже по иным причинам: Ричард II вел себя, словно деспот с манией величия, ни оказывая уважения ни общественным законам, ни приобретенным аристократией ранее свободам. Судебные задержания, безосновательные конфискации, вымогательства, требования земельных наделов, подтасовки в Парламенте и постоянные нарушения священной присяги происходили в таком масштабе, что даже редкие сторонники суверена задавали себе вопросы о его душевном здоровье. Для современников подобное поведение имело конкретное наименование: тирания. В марте 1399 года Ричард II лишил своего кузена, Генри Боллинброка, внука Эдварда III, его наследства – герцогства Ланкастерского. Это стало последней ошибкой монарха. Генри, находившийся в Париже в изгнании, высадился в июле на берегу принадлежащего ему герцогства с небольшим войском. Скорость, с которой он одержал победу, обнажила крайнюю степень нелюбви к королю в народе. Покинутый всеми Ричард должен был стать пленником в замке Флинт, в северном Уэльсе, после чего его перевезли в лондонский Тауэр. Генри Ланкастер, также являющийся ближайшим претендентом на корону, собрал группу из духовных лиц и представителей знати, провозгласившую его Генри IV, сувереном Англии по праву наследования и завоевания. Произошедшие изменения были гораздо радикальнее, чем имевшие место в 1327 году, когда Эдварда II заменили его сыном Эдвардом III. Теперь же прямая линия династии прервалась. Что до низложенного Ричарда, лорда осудили несчастного на пожизненное тюремное заключение в секретном обиталище. Однако живой бывший король, даже пребывая в узилище, представлял собой постоянную угрозу, ибо вполне мог оказаться средоточием заговоров, нацеленных на его восстановление на троне. Поэтому, убийство для нового властелина было не связанным с судебным преследованием обязательством. Таким образом, Ричард II таинственно сканчался в темнице замка Понтефракт на севере. Но и мертвый прежний монарх мог оказаться равно неудобным, как и живой. Самозванные короли Ричарды будут раскачивать престол Генри IV и провоцировать восстания аристократов против суверена из рода Ланкастеров. Самым опасной из интриг окажется сплетенная могущественным графом Нортумберлендом из семейства Перси. Разразится настоящая война, в ходе которой граф и его сын, Гарри Горячая Шпора погибнут от чужой руки, как и граф Уорчестер, граф Дуглас и архиепископ Йорка, Ричард Скроуп, поддержавший их, подвергнувшиеся казни. Так началась кровавая гекатомба под корень подкосившая высшую знать в течение столетия. Генри IV умер в 1413 году. Правление сына Боллинброка, Генри V (1413-1422) превратилось в краткий, но славный для Англии период. В свою очередь возобновив предъявленные Плантагенетами на французскую корону претензии, молодой суверен перезапустил Столетнюю войну, одержав блестящую победу при Азенкуре (в 1415 году) и завоевав земли государства Капетингов к северу от Луары. В 1420 году, согласно условиям договора, заключенного в Труа, победитель, казалось, достиг преследуемой цели. Он собрался жениться на Екатерине, дочери короля Карла VI, и, после смерти последнего, уже сошедшего с ума и старого, унаследовать французский трон: объединить под одной короной и Англию, и Францию. Победа оказалась миражом. В 1422 году Генри V скончался, вероятно, от дезинтерии, на несколько месяцев опередив Карла VI. Он оставил в качестве наследника младенца 9 месяцев от роду: Генри VI. Аристократия грезила о подобной возможности взять под надзор королевскую власть и добиться различных преимуществ. Дядюшки короля распределили между собой роли, и их задача была тем более сложна, что теперь не одно, а два государства требовали управления. Старший, Джон, герцог Бедфорд, носивший титул регента, обустроился в Париже. Ему следовало не только руководить Францией, но и завершить завоевание при том, что юг страны сплотился вокруг «суверена Бургундии», Карла VII, сына Карла VI. Младший, Хэмфри, герцог Глостер, знаменитый любитель книг, встал во главе Англии с титулом ее защитника. Так было положено начало катастрофе. Война во Франции обернулась довольно плохо: после эпизода с Жанной Д, Арк (1429-1431 годы) и смерти Бедфорда (в 1435 году) нападения англичан стали понемногу отбивать. В 1435 году, согласно Арраскому договору, они утратили союзника в лице бургундца, а в 1436 году констебль Ричмонд снова взял Париж. В 1444 году два истощенных противника заключили в Туре, которое растянется на пять лет. Правление Англией подверглось парализации из-за соперничества между Глостером и Генри Бофором, епископом Винчестера. В 1445 году последний выдал за короля, достигшего уже 24 лет, французскую принцессу: 16-летнюю Маргариту Анжуйскую, дочь Рене Анжуйского. Этот выбор тоже был катастрофичным: красивая, образованная и воспитанная, умная и чрезвычайно властная Маргарита немедленно добилась влияния на супруга, несчастного Генри VI, благочестивого до приторности, слабого разумом и вскоре скатившегося в безумие. Юная королева не замедлила стать до крайности не любимой народом. Женщина, француженка, в государстве с возрастающем уровнем нетерпимости, которая навязывала свою волю мужу-англичанину и претендовала на управление страной, быстро оказалась в глазах подданных абсолютно невыносимой. Тем более, что она приняла участие в развязанной партиями борьбе вокруг трона. Маргарита поддерживала Уильяма де Ла Поля, герцога Саффолка, сторонника мира с Францией, против Хэмфри Глостера, склоняющегося к возобновлению боевых действий. В 1447 году герцог Глостер был задержан в связи с неясными обвинениями в колдовстве и подозрительно неожиданно скончался 23 февраля. С этого момента Саффолк, при покровительстве Маргариты, стал истинным властителем Англии. Он ненасытно собирал блага и титулы, включая и полученный в 1448 году статус герцога. Но тут на сцену вышел довольно опасный противник. Ричард, герцог Йорк, отец будущего Ричарда III. Родившись в 1411 году, он оказался во главе внушительных владений, унаследованных от родственников. Его батюшка, Ричард, герцог Кембридж, был казнен в 1415 году за создание заговора, направленного против Генри V, с соответствующим изыманием состояния по акту о лишении имущественных и гражданских прав. Однако, в 1432 году владения и права сыну вернули. Кроме того, юный Ричард унаследовал титул и земли дядюшки Эдварда, второго герцога Йорка, погибшего при Азенкуре. Став в 1415 году сиротой, Ричард, третий герцог Йорк, попал в воспитанники при дворе Ральфа Невилла, герцога Уэстморленда, на чьей дочери Сесиль он в 1438 году женился. В 1425 году брат его матушки, Анны Мортимер, бездетным ушел в мир иной, и молодой человек также унаследовал огромные владения последнего в Уэльской марке, равно как и графство Ольстер в Ирландии. В общей сумме годовой доход от имений Ричарда Йорка, разбросанных по всему королевству, оценивался в 7 тысяч фунтов. Ричард являлся юношей серьезным, спокойным, физически крепким и нормально для своего времени образованным и развитым. На первый взгляд он не пугал политическим честолюбием, но колоссальное богатство, вопреки личным качествам, превращало его в вероятную опасность для правления Саффолка. Поэтому доверить Йорку предпочли задачи престижные, но надежно отдаленные от средоточия власти. В 1436 году, в 24 года, после смерти герцога Бофора, Ричарда назначили наместником во Францию. Там он вступил в отношения соперничества с герцогом Сомерсетом, отпрыском рода Бофоров, с которым должен был делить ответственность за надзор за оставшимся от английских владений на континенте. Вместе с супругой Сесиль Невилл Ричард сформировал примерную семью: у них появилось множество детей, лишь семеро из коих дожили до зрелого возраста. А именно, - Эдвард, будущий Эдвард IV, Джордж, будущий герцог Кларенс, и Ричард, будущий герцог Глостер и король Англии Ричард III. Сесиль ни на миг не оставляла мужа. Она сопровождала его как во Францию, так и в Ирландию, став внимательной и мудрой матерью для их потомства. В 1445 году Ричард Йорк вернулся на занимаемую в Нормандии должность. Он пожаловался на действия Сомерсета и потребовал деньги, следуемые ему за лично понесенные расходы. В совете между Ричардом и герцогом Саффолком возникли разногласия. Маргарита Анжуйская, все больше нелюбимая населением, к Йорку относилась с осторожностью. После согласования с Саффолком было принято решение назначить Ричарда наместником в Ирландию, дабы отдалить от герцога и основательно занять. В действительности, сэру Томасу Стенли выдали наставительный приказ убить Йорка в процессе путешествия. Из-за неизвестных нам обстоятельств попытка потерпела крах, и в 1449 году Ричард занял полагающийся ему в Дублине пост. В тот же год возобновилась война во Франции, и это стало подлинным бедствием. Карл VII взял Руан, разбив близ него англичан у Форминьи. Нормандия, изначально относившаяся к англо-норманской монархии земля Вильгельма Завоевателя, оказалась потеряна. Население Туманного Альбиона пришло в ярость, взывая отрубить Саффолку голову. Парламент вынес его кандидатуру на процедуру импичмента – то есть обвинения в незаконных действиях и осудил на пять лет изгнания, меру народ Англии не удовлетворившую. Когда герцог уже приготовился отплыть во Францию, судно перехватили в проливе недалеко от Кале. Саффолку, недолго думая, снесли голову 3 мая 1450 года, а тело выбросили на берег. Убийство обернулось сигналом к кровопролитному восстанию, затронувшему весь юг страны. Епископ Чичистера, Адам Молейнс, стал жертвой расправы в Портсмуте (например, Fryde, et al. «Handbook of British Chronology» делится с читателем совершенно другой датой – Е. Г.), его жребий разделил епископ Солсбери, а в Кенте Джек Кэд повел на Лондон войска. Даже учитывая мгновенные разгром и подавление мятежа, правительство Маргариты Анжуйской столкнулось с серьезной угрозой. В середине лета пришли сведения, что из Ирландии вернулся герцог Йорк, дабы установить, как он утверждал, порядок. Королева испугалась. Она попросила вернуться из Франции для противодействия Йорку герцога Сомерсета. Это опасное предложение представляло нешуточную опасность для короны слабого Генри VI. Ибо можно подозревать, что и герцог Йорк, и герцог Сомерсет, каждый претендовали на трон, тем более правомерно, что у суверена до сих пор не появилось наследника. Если бы положение не поменялось, оба вельможи оказались бы двумя самыми законными из кандидатур. Особенно Сомерсет: он был внуком четвертого сына Эдварда III, Джона Гонта, герцога Ланкастера, тогда как Ричард Йорк приходился внуком пятому сыну Эдварда III, Эдмунду Лэнгли, графу Кембриджу, первому герцогу Йорку. Но у него существовал и другой козырь: матушка Ричарда, Анна Мортимер, происходила от дочери третьего сына Эдварда III, Лайнела, герцога Кларенса. Как бы то ни было, мы стоим у истоков войн Алой и Белой розы между домом Ланкастеров (алая роза), происходящих от герцога Ланкастера Джона Гонта, и домом Йорков (белая роза), происходящих от Эдмунда Лэнгли, первого герцога Йорка. На текущий момент у власти находились Ланкастеры во главе с Генри VI, прямым потомком Джона Гонта, а Йорк продолжал заверять, что единственной его целью являлось переустройство правительства, он только обновит свою присягу монарху в верности. В октябре 1450 года по требованию Ричарда Йорка Парламент потребовал устранения Сомерсета и многих из его сторонников. Двор колебался: в декабре Сомерсет оказался задержан, а несколько дней спустя назначен камергером (ключником) дома короля и капитаном Кале. Оскорбленный Ричард Йорк вернулся в свои замки в Уэльской марке. В январе 1452 года казалось, что вот-вот начнется открытая война: Йорк объединил подотчетные ему армии и направился к Лондону. Войско суверена, во главе с Генри VI и королевой Маргаритой пошло навстречу герцогу. Ричард Йорк попросил суда над Сомерсетом, монарх согласился. Доверчивый Ричард распустил солдат и обнаружил, что остался совершенно один. Тем временем Маргарита и Сомерсет колебались отдать повеление убить соперника, пользующегося в народе любовью. Пришлось остановиться на великолепной церемонии в соборе Святого Павла в процессе которой Ричарду было необходимо принести клятву поддерживать мир, не поднимать войска и повиноваться королю. После чего он вернулся в свой замок Ладлоу, в Уэльской марке, откуда в конце августа 1452 года начал возвращение владений. В конце сентября Ричард находился в 150 километрах к северу от столицы, в крепости Фотерингей, с супругой Сесиль, которая 2 октября подарила жизнь их четвертому сыну, названному в честь отца, Ричардом.