Падший будет прощен

— Она мне очень нравится, но я не влюблен в нее.

— А она влюблена в вас, хотя нравитесь вы ей не очень.

Оскар Уайльд

      Парадные деревянные двери особняка Шадоглу, очевидно, существовали затем, чтобы на всю округу сообщать громким скрипом, что Харун вернулся домой в половину одиннадцатого. Давно петли не смазывали. Он аккуратно притворил дверную створу, а ему навстречу быстро вышел охранник из служебных комнат, в которых тускло горел желтый свет. Там находился сторожевой пост, кладовые, а также спальни, санузел и маленькая столовая для охранников, правда, чаще они ели на кухне в компании Шейды и Мелике.       — Доброй ночи, Харун-бей, — тихо сказал охранник и, подойдя к дверям, запер их на ключ. В ночную смену двери открывались по просьбе жильцов, если, конечно, это был мужчина, а не хозяйка с «женской половины», и если кто-нибудь из старших не распоряжался держать их закрытыми и никого не выпускать в особо критических обстоятельствах.       — Легкой работы, — пожелал Харун.       — Спасибо.       Перешагнув лужу и обойдя другую, Харун направился к лестнице и теперь мог не бояться кого-то разбудить. Никто и так не спал. В доме ждали, когда он принесет деньги Фырата, переданные Мусой. Чего только стоило семейству дожить до томительной ночи, в которую Сардар со своей командой обворали машину Эстеля. За это время расплатились с кланом за крышу, встретили Зехру-ханым с детьми и внуком и назначили дату ужина с Азизе. И в офисе, и в особняке, и с соседями на улице Шадоглу договорились вести себя как обычно, не выказывая волнения, которым были охвачены. И затем они не давали заподозрить, что имели к грабежу на броневике какое-то отношение. Между тем слухи о нем пронеслись по Мидьяту уже на следующее утро с зовом первого азана. Харун ставил вне сомнения, что это дело рук Эстеля, желавшего посеять в народе слепую панику и использовать ее, как орудие борьбы с похитителями. Город третий день шумел и кипел, как улей. По нему катились зловещие перешептывания:       — Старейшинам нового Мидьята бросили вызов! Аллах, Аллах...       — Lanet olsun! Неужели Асланбеи? Говорят, машина Фюсун-ханым была.       — Не понятно. И полиция молчит, не знает, но старейшины не обращаются к ним. Они сами себе правосудие. А машина эта точно в воду канула.       — Ну гляди, то-то будет! Кровь потечет рекой.       Особняк, кутаясь в черную шаль сумерек, взирал на Харуна темными окнами спален. Это семья только делала вид, что легла спать, а так из окна на третьем этаже показалось лицо Насух-бея, в соседнем за занавеской мелькнула тень Хазар-бея. Из комнаты, что располагалась у самого входа, выглянула мамочка Хандан в домашнем халате, которая увидела Харуна и заговорила с папочкой Джиханом, тут же скрывшись. Они напоминали пугливых птиц, чей переливчатый хор с приходом тепла каждую ночь висел над особняком. Но вдруг, дважды или трижды за ночь, пение прорезал выкрик степных шакалов, рык мотора, чья-то брань или лай собак — резкие звуки царапали и сотрясали неприступные каменные стены, грозя прорваться внутрь вместе с водоворотом городских сплетен.       Снова взревел шакал, протяжно и долго, а Харун, пройдя к лестнице, увидел на террасе знакомую фигуру. Ярен, как и остальные, не находила себе места. Завернутая в кофту, она тяжело поднялась с топчана, по обыкновению закрыв грудь сложенными руками, как когда была сосредоточена и возмущена. Стало быть, сейчас любимая жена объяснит ему, как нехорошо опаздывать ко сну. Харун обещал прийти через полчаса, а просидел у Мусы час с лишним, хотя и отзванивался ей.       Но Ярен, как ни странно, не злилась. Ей на губы просилась умиротворенная улыбка, как если бы с ее плеч разом сбросили груз забот и жестоких мыслей. В душе Харуна заныло чувство досады, оживленное словами одного муллы: «Женщина слаба. Если она полюбит, отдаст все, что может». Женушку слабой не назвать, но то, что она из-за него жертвовала сном и сидела как на углях, вызывало жалость.       — Машаллах, ты дома, Харун!       — Я задержался, любимая, потому что сюрприз тебе долго жарился на сырых дровах, — поднявшись по лестнице, Харун пустил в ход свое обаяние и вручил ей пакет с деликатесами.       — Я поняла это по телефону. Если бы не знала, что брат Мусы — умелый повар, готовый стоять ради меня ночью у мангала, подумала бы, что ты колдуешь эти вкусности из воздуха.       За хорошее вознаграждение брат Мусы, у которого тот снимал комнату в старом Мидьте, всю зиму готовил ей кулинарные изыски и копил на свой ресторанчик.       — И все же не стоило тебе идти. Сейчас опасно ходить по темноте! — отчитала его Ярен.       — Фырату и моей матери ходить опасно, это верно. Пускай сидят дома, целее будут. А с Шадоглу взятки гладки, нам ни к чему нарушать свои привычки и вызывать тем самым подозрение, — шепотом произнес Харун, заточив внимание жены на угрозах, что подстерегали не его, а их оппонентов.       Ярен заглянула в шуршащий пакет, что поставила на топчан, и удивлению ее не было предела, когда в одной упаковке она обнаружила толстенную пачку купюр, завернутую для верности в фасовочный пакет и перевязанную резинкой. Женушка прицокнула, подняв на Харуна темно-голубые глаза, в которые закралась незлая насмешка.       — Да, Муса изобретателен, — посмеялся Харун и предложил вернуться в спальню.       — Лучше бы изобретательный Муса придумал, как вам незаметно встретиться днем, а не ночью! — нахмурилась его бойкая султанша. В последние недели она стала ко всем строгой и энергичной, и иногда Харуну с тоской вспоминался сонный лисенок, которым Ярен была в начале беременности.       — Я бы и рад, жизнь моя, но вот парадокс: в Мидьте на улице почти никого нет, а уши и глаза повсюду, даже в глухих закоулках. Эстель в каждый квартал разослал своих доносчиков — пока клан действует так, как мы предполагали.       Оттого Харун с Мусой решили не искать укромный угол на окраине города, который наверняка будет раскрыт шпионами, получившими приказ реагировать на все необычное. Они увиделись, как всегда, у брата Мусы, готовящего по ночам. Здесь недалеко. Соседи привыкли. И никому на ум не придет обшаривать пакет с барбекю и выпечкой на наличие денег. Спрятанное на видном месте и шайтан не найдет.       — А люди твоей матери не следили за тобой?       — Нет, не бойся. У них есть цель поважнее: как бы усилить защиту своей драгоценной львицы, а то на наш удар по лбу она не рассчитывала, — с иронией заметил Харун. После нападения на Эстель материнские стражи не попадались ему на глаза.       Их с Ярен шаги звонко раздавались на уличной, мокрой от дождя лестнице, ведущей на третий этаж. Харун нес пакет, а жена ступала впереди и крепко держалась за перила, чтобы не поскользнуться, так как на ступенях, довольно высоких и узких, тут разбивались нередко.       В спальне зажегся свет, озарив творческий беспорядок из книг, скомканного одеяла, множества подушек и старых фотографий, россыпью разбросанных на кровати. Они вообще лежали в коробке, которую Харун перенес из броневика матери в свою машину, однако фото, чтобы не потерялись, он сложил отдельно, к документам. По неведомой причине мать привезла из Урфы некоторые домашние вещи — либо дорожила ими, что маловероятно, либо надумывала продать свой особняк.       — Пыталась скрасить ожидание прошлым? — поинтересовался Харун, закрыв дверь.       — Да, я их достала из сумки. Ты же не против? — замялась Ярен, опустилась на кровать и с улыбкой оглядела снимки, собранные с подушек. — Ты правда похож на Эрхан-бея.       Распущенные волосы водопадом рассыпались по ее плечам, едва доставая до пояса, а черты обрели таинственную глубину и гармонию тех лиц, что счастливо глядели на женушку с фотографий. Кроме матери Харуна. Потому что даже яркие качественные фото не придали жизнь тому кирпичу вместо лица у главной бандитки Урфы.       — Я хотела отвлечься, а, как увидела тебя с отцом на раскопках, вспомнила папу. В основном как мы с мамой допоздна ждали его из офиса. Было невыносимо страшно, — созналась Ярен, но как будто не своим, упавшим голосом и как будто не она, а ее похолодевшее сердце. — Дед тогда лежал в больнице: на него эти бандиты из нового Мидьята напали, а мы стали платить им за крышу. Но ты знаешь крутой нрав Шадоглу. Отец и дядя думали, что покончат с этим, и обращались в полицию. А могли покончить с ними.       — К счастью, это в последний раз, когда мне приходится выходить в потемки, — пообещал Харун, прежде чем Ярен успела попросить об этом. — Мне знакомо то, о чем ты говоришь. Да уж, жизнь моя, у нас даже детство проходило одинаково. Дети, сидевшие у окон в ожидании родителей, раньше которых в дом приходил рассвет, — задумался Харун, не скрыв ни усмешки, ни суровой истины. Он поставил пакет на кровать и вытащил упаковку с деньгами кузена, сложив их в свою сумку. Утром на свежую голову пересчитает, сколько там. — Не удивительно, что нас принимали за брата с сестрой. Когда судьба ставит тебя с кем-то в духовное родство, оно будет почище кровного.       В эти минуты самым поразительным было то, как они с Ярен продолжали мысли друг друга, точно нанизывая их на общую нить обсуждения, ведь жена с оживлением сказала:       — И при этом постоянно гадаешь, вернется мать или ее приведет полиция с обыском и словами «Твоя мама арестована». Зато ты переехал бы к отцу и жил спокойно.       — Либо «Крепись, твоя мама в больнице», и мы с отцом угодили бы в полную задницу из-за ее врагов, — прибавил Харун, и Ярен беспокойно передернула плечами, словно по ней пробежал огромный паук.       — Даже вспоминать ужасно! Иншаллах, у Ахмета не будет детство, как у нас.       — Милая, оно будет... разным. От всего не застрахуешься. Я мог хоть до посинения злиться на мать за ее преступный образ жизни, но есть вещи... Множество вещей на самом деле в ее работе с фирмой, на которые она не в силах повлиять, и от них тоже зависело наше благополучие. Вот, например, дед Насух. Он не нарушал закон, но его богатства и земли раздражали глаза Эстелю.       Ярен перебрала снимки с Гëбекли-Тепе, прекрасные и запечатлевшие беспечность и свет его детства. И такие не похожие на грубую реальность, что являлась им в лицах мидьятских грабителей, как некогда их родителям. Сфера бизнеса полнилась мошенническими схемами. Но помимо этого всегда найдется экземпляр, который, как клан Эстеля или мать Харуна, перейдет к открытым угрозам, объявит им войну, и по закону подлости они с Ярен станут теми родителями, которых осуждали, чей сын сидит у окна, мучаясь от неопределенности.        — Клянусь, Харун-паша, слушая, как ты отзываешься о рисках своей профессии, я не понимаю, почему ты выбрал бизнес? — отликнулась жена, вернув фотографии. — Почему не археология? В будущем многих бед избежал бы.       Переодевшись в домашнюю футболку, Харун обернулся к ней с дерзкой улыбкой.       — Кто боится потери, не получит прибыли. Сама же адвоката выбрала. Думаешь, эта работа легче?       — Чтобы уметь защищаться. Мне твой список обязанностей, знаешь ли, на многое раскрыл глаза. Я теперь мир в HD качестве вижу и свои перспективы в юридическом.       — А я, женушка, напротив, стараюсь держать глаза полуприкрытыми. Для верности иногда рукой заслоняюсь. Это пока лучшая рекомендация для женатых пар: мелкие проделки любимой не тяготят, если не обращать на них внимание.       — Обязательно воспользуюсь твоим советом, когда прибью... подушкой! — Ярен схватила одну, запустив ее в Харуна, и вдруг с болью воскликнула: — Ай!       Обмерев от неожиданности, она с долгим вдохом приложила руку к животу и упала на плечо подоспевшего к ней Харуна. Такими темпами, пожаловалась женушка, сорванец Ахмет доломает ей последние ребра, а, когда она пришла в себя, Харун помог ей прилечь и передал пакет с едой. Едва Ярен тронула крышки упаковок, как по спальне потянулся запах жареного мяса и специй. Но кое-чего в мишленовском наборе не хватало.       — Сваришь кофе? — попросила Ярен и наморщила лоб. — С этим, как его... море... А! С морской солью.       Она имела в виду рецепт кофе, который готовят на Тайване. Но для этого нужно по улице спуститься на первый этаж, где была кухня, затем подняться обратно на третий, а Харуну жутко хотелось лечь и, наконец, отдохнуть от загруженного дня. Завтра за ужином им потребуется немало сил, чтобы разделить с Азизе и Насух-беем горькую чашу примирения.       — Любимая, ты сильно расстроишься, если не сварю?       — Постараюсь не обидеться, — понурив голову, промолвила она, — но этот отказ пойдет в копилку твоих неблагонадежных дел.       — Такого на целую копилку набралось? — беззвучно рассмеялся Харун.       — Счетчик работает с нашей помолвки, Харун-паша. Копилка вот-вот заполнится!       — А твоя-то! — с ласковым упреком бросил он. — Там не копилка, а банковский сейф. Я могу приносить свои неблагонадежные дела тебе на хранение.       — Машаллах, а ты не смотри на мои дела. Держи глаза закрытыми, не отвлекайся.       И Ярен сделала энергичный жест рукой, обозначавший, по-видимому, закрытые глаза. Да блядь, его жена шикарна! Он ей слово, она ему — сорок. Харун стоял и не мог оторвать от нее взгляд, наслаждаясь ею, этим бесподобным подтрунивающим дьяволенком, в котором каждый шаг и каждый штрих были вопиющим протестом против глухой покорности.       — Ну, Харун, пожалуйста! Ты умрешь, если сделаешь кофе?       — Сделаю, конечно.       Мамочка Хандан гостей... разлюбила. Говорили, что смолоду, переняв традицию Серап-ханым, она сутками принимала в особняке Шадоглу соседских теток, и ее сборища не уступали парижским салонам прошлых столетий. Мамочка Хандан, грозная дочь Мустафы Сезера, слыла в народе первой и неприступной — в основном из-за стен отчьего дома — красавицей. Она обладала блестящим светским воспитанием, не лезла за словом в карман, а Мустафа-ага предоставил ей все права на не менее блестящее будущее в Стамбуле. Любуясь юной госпожой и ее стамбульскими туалетами, зачарованные мидьятцы ахали: вот это — порода, редкая и твердая, как алмаз! И куда только это все подевалось, думалось Харуну? Как же беспощадно годы прозябания в желчи и склоках перетерли этот величавый алмаз в пыль нереализованных перспектив и деревенских привычек.       Насух-бей относился к гостям госпожи Хандан снисходительно. Он считал, что посиделки с женщинами ее, высшего, круга облагородят его дом и принесут ему большую известность. Приятная сердцу невестка, царица своего маленького салона и мать его единственного внука, была не чета простоватой Зехре-ханым с незаконорожденной дочерью. Однако наплыв гостей начал понемногу спадать со смерти Серап-ханым, которая нередко посещала чаепития мамочки Хандан, и случался только по праздникам и особым случаям. По крайней мере, Ярен связывала это с уходом высоко уважаемой в Мидьяте бабушки. Без ее житейского совета, без доброй репутации, что распространялась и на дочь, и на внуков, мамочка Хандан растеряла многие, к слову, выгодные Насух-бею знакомства. А также славу любезной хозяйки.       — Мама затаит на какую-нибудь знакомую обиду из-за ерунды и не пригласит в гости. А в следующий раз эта женщина сама не придет к ней.       Объяснение Ярен стояло, пожалуй, близко к правде. Пока особняк полировался до блеска и готовились к приходу Азизе, мамочка Хандан все перевернула верх дном. Даже в Зехре-ханым, обычно тихой и забитой попреками, разбудила зверя суровыми нотациями. В последний раз мамочка Хандан так ярилась в прошлом году, летом, когда была вынуждена принять у себя одну жеманную, но солидную даму, с мужем которой нужно поддерживать дружбу.       Дама та первый шаг сделала — позвонила и сказала, что, проезжая мимо полгорода, заедет на чай. Поздравит с рождением Хюмы. Ничего значительного, если не вникать в реальную подоплеку чаепития. Гостье, раздразненной сплетнями, уж очень не терпелось лично убедиться, что Ярен выдали замуж без пышной свадьбы, что шло вразрез с традициями, и без почестей, положенных внучке богатого землевладельца.       Услышав о скором приезде гостей, Харун быстро переоделся, прихватил деньги и, соврав Мелике, что отойдет по срочному делу, резвым шагом направился к дверям. Если мамочка Хандан застанет его в доме, Харуну не отвертеться — она посадит его за стол с этой важной дамой.       Во дворе столкнулись с Ярен. Она, словно фенек, выпрыгнула из полутемного склада и свалилась ему в руки, с трудом вернув себе равновесие. Прошел миг осознания, и тот опалил ей лицо темной краской стыда. В замешательстве женушка оттолкнула Харуна и зыкнула:       — Так и убьешь когда-нибудь, Харун!       — Опять превышаешь скорость, милая? Если идешь варить кофе, то рекомендую американо со льдом и соленой молочной пеной. Это усилит сладость. Дорогая гостья мамочки Хандан будет в восторге от твоего гостеприимства, приправленного солью.       Выдержав осаду, Ярен расправила складки на праздничной длинной юбке с блузкой, которые ее заставила надеть госпожа Хандан, и вскинулась, перейдя в атаку:       — Вот что, нет у меня желания с тобой возиться. Вместо того, чтобы балагурить, сам свари кофе! Эта гостья приезжает из-за тебя.       — Мне недосуг развлекать вашу арабку, я ухожу по делам, — возразил Харун. — И мы договорились, что я не вмешиваюсь в твои дела, а ты в мои. Я своих договоренностей не нарушаю. Adieu, приятного вам вечера!       — Ярен! Ярен! Где ты?       Судя по истеричному голосу мамочки Хандан, донесшегося из верхних комнат, она от дома камня на камне не оставит, если женушка сейчас же не явится к ней. Ярен запаниковала. Она явно пыталась не показывать вид, что ее сердце нырнуло куда-то в нутро, но отчаянно соображала, как бы тоже отделаться от посиделки с незваной гостьей. И ей почудился просвет в лице Харуна.       — Я с тобой, — решилась она и, предвидев его протест, пригрозила: — Или вместе идем, или я позову маму и никуда ты не сбежишь.       — Такая нарядная? — Харун прошелся вызывающе-игривым взглядом по ее фигуре, словно выточенной из сатина и глянцем блестящей на утреннем солнце. Переодеться Ярен не успевала: на них неуклонно надвигалась звуковая волна криков госпожи Хандан. — Учти, я пойду пешком и боюсь, аборигенное население Мидьята, далекое от моды, не поймет этой ослепительной красоты. Подумай, нужны ли тебе новые сплетни.       На Востоке людские перетолки далеко не безобидная вещь, а подчас сильнейший рычаг давления, однако Ярен не была бы собой, если бы струсила.       — Ну и хорошо, украшу тоскливую жизнь аборигенов своим маскарадом! Не все же им нашу свадьбу с сараем обсуждать.       На фоне сатиновой султанши Харун, в джинсах и рубашке, казался простецом. Так и не скажешь, что у него на счетах миллионы, а Ярен порхала рядом на птичьих правах, таская за собой шлейф дорогих духов и уличной пыли. Подол юбки с шорохом волочился по камню, и та редкая детвора с согбенными стариками, которых любопытство выталкивало на крыши и ступеньки жилищ, становились потрясенной публикой жены. Люди звали соседей, махали им руками, котел сплетен закипал в каждом доме, а ненасытные глаза уже подстерегали Харуна и Ярен за очередным поворотом. В пещерном кафе Midyat Magarasi, где они спрятались от летнего зноя и заказали прохладительные напитки, на них вылупился продавец.       — Итак, сколько ваша гостья пробудет у мамочки Хандан? — спросил Харун, чтобы рассчитать время. Он взял телефон, собираясь немного поработать, и открыл чат, просмотрев переписку коллег.       — До ужина, и отужинает еще, — со скукой буркнула жена.       И глубже погрузилась в деревянное кресло, настроившись сидеть несколько часов кряду, созерцая старинную мебель и декор из пузатых горшков и глиняной посуды. Позади нее висели яркие картины, которые наряду с цветастыми коврами добавляли красок глинобитным стенам древней пещеры.       — Застрелиться, — прокомментировал Харун.       Они столько не высядят. В теории можно найти занятие в новом Мидьяте, но там одни магазины и кафешки, и убийственная жара, отбивавшая всякое желание гулять по городу. А в старой его части и подавно основное развлечение — ходьба по району, который являлся музеем под открытым небом. Еще, вполне вероятно, их обнаружит охрана, посланная мамочкой Хандан.       — Ладно, милая, — Харун отложил телефон, поддавшись стихийно пришедшей ему на ум авантюре, — ты что-нибудь слышала об источнике Беязсу?       Женушка выпрямилась в кресле, вопрос высек в ней искру интереса. Внезапная вспышка, секунда промедления, и следом чистой воды безумие, на которое могли пойти только они:       — Слышала. Там есть ресторанчики с бассейнами для плавания.       В такси шумно работал кондиционер, по радио ведущие весело обсуждали новости недели, а шофёр, приятный и общительный мужчина, жизнерадостно им поддакивал, иногда обращаясь к Харуну с Ярен. Он сказал, что источник Беязсу в двадцати минутах езды и очень популярен среди туристов. Затем, покинув Эстель, где женушка закупилась вещами для бассейна, шофёр выехал на автомагистраль, соединяющую Мидьят с Нусайбином. Пока Ярен будет плавать, Харун поработает по интернету в прохладе ресторана. Таким образом, не надоедая друг другу, скоротают время до вечера.       А радио, наполнив атмосферу салона острой смесью эмоций, вещало о том, что влюбленного человека можно определить по МРТ: «Исследователи из китайского Университета науки и технологий и Медицинской школы в Маунт Синай разобрались, как романтические чувства влияют на функциональную архитектуру мозга. Исследованию на томографе подвергли сотню добровольцев из мужчин и женщин. Хотя традиционно считается, что чувствами в нашем организме заведует сердце, ученые выяснили: повышенная активность в специфических областях мозга позволяет отличить влюбленного человека от того, кого это чувство не коснулось».       — Не допусти, Аллах, времена, — вдогонку воскликнул шофёр, — когда жены заставят нас подтверждать любовь справкой от врача! Не так ли, бей-эфенди?       — Они все равно не поверят и скажут, что справка поддельная, — улыбнулся Харун.       На периферии зрения шевельнулась Ярен, которая украдкой расстреляла его глазами и притворилась, что не вникала в беседу и к ней глупые шутки не имели отношения. Но она сама наделяла их смыслом. И, может быть, далеко не только их, ведь эти взгляды, колющие, изучающие, другой раз проходящиеся по душе, потому что в них как будто мелькало что-то, что женушка надеялась отыскать и в его глазах тоже, Харун ловил на себе не впервые. В день, когда в особняк привезли Хюму, Харун чувствовал негласное одобрение Ярен за помощь домочадцам с новорожденной сестренкой. И тепло пытливого взгляда, от которого он отшутился. К этому времени Ярен почти отказалась от пренебрежительного отношения к Харуну, от язвительности же он отучал ее своими насмешками. Но постепенно насмешки сменялись смутным беспокойством, а игра в фиктивный брак, затянувшись по плану Аслана, превращалась в реальность. В семью. В затягивающую топь. Хотя по-прежнему общим между Харуном и женой было лишь то, что каждый считал другого чужаком, который после развода уйдет своей дорогой.       За натянутым молчанием, что отрезало Харуна от Ярен, первый шаг неожиданно принадлежал ей. Она с подозрительностью заметила, возбужденно поправив прямую прядь волос:       — Я была бы не против, если бы выдавали справки о характере и привычках того, за кого выходишь замуж. Так хотя бы знала, зачем ты постоянно сбегаешь из дома.       То с ноутбуком, то просто с телефоном — да, предъявила она ему по делу, конечно, тут трудно спорить. Он хватался за любой предлог, чтобы уйти из особняка, несмотря на наличие свободных комнат.       — Дома полно народа, а я предпочитаю работать в тишине и никому не мешать, — нашелся с ответом Харун.       — В том-то и загвоздка, Харун. Ты не кажешься тем, кто рос в большой любящей семье, — пеняла ему женушка. — Я не сразу тебя раскусила, но, когда что-то касается семьи, ты всегда в стороне. Дичишься, — с нажимом выделила она. — Твои сестрички, что, не приучили тебя к домашней жизни?       Харун подавился от тщетного усилия скрыть смех. Проводящего среди людей изрядную часть суток и притом с пользой, его ни разу не уличали в дикарстве. Ярен не случайно прощупывала почву, и, чтобы его роль любимого сыночка выглядела убедительнее, Харун сказал, что за годы, проведенные в Америке, отвык от родины и уюта дома.       В полноценной семье, с того дня, как за отцом захлопнулась дверь, он не жил с четырнадцати лет, а в такой большой, как у Ярен, с роду. Семейная обстановка словно вытесняла из Харуна дух сопротивления и независимости. Ломала, вливая едва ли не физическую, доходившую до тошноты, тревогу. Домашний уклад, распорядок и хоровод родственников, которым Харун никогда не был ежеминутно окружен. Он держался с ними уверенно и любезно, но иногда ему казалось, что его вырвет всем тем кошмаром, который вошел в него с переездом к Шадоглу. Для семьи Харун не создан. Он ей противопоставлен, вероятно, как его одиночка-мать.       — И это не говоря о назойливых гостях, от которых ты, кстати, сама бежишь, — вернул шпильку Харун.       Ярен издала забавное фырканье, которое навело его на мысли об умиротворенной хищнице, впрочем, не снимающей с него пристального наблюдения.       — Да, так как мне тоже хочется развеяться и отдохнуть от приевшихся лиц. Но одну на улицы не выпустят. А теперь хоть есть с кем гулять, — вдруг произнесла женушка, и в ее намеке четко слышалось приглашение к совместным прогулкам.       — Отлично! По-дружески поможем друг другу провести время с пользой. Вместо сочинения отговорок для мамочки Хандан буду говорить, что вытаскиваю на прогулки упрямую женушку, — с улыбкой согласился Харун.       У Ярен вдруг замерло дыхание, которое через миг вырвалось с быстрыми словами: «Да, здорово, пусть от нашего брака сохранятся какие-то приятные воспоминания». Она не ожидала, что он так легко поддержит эту идею, и дальнейший путь взволнованно покусывала губы, смотря в окно на пустынные рыжие скалы, вдоль которых они тряслись в такси.       Источник Беязсу представлял собой райский оазис с речушкой, зеленая извилистая змея которого примыкала к магистрали на Нусайбин, проложенной между громоздившихся крутых холмов. На берегах Беязсу размещалось множество ресторанчиков. Высокие рощи заслоняли их друг от друга непроницаемой стеной, а на обочине можно было увидеть машины посетителей.       Шофёр, неоднократно возивший сюда туристов, подсказал, какие рестораны с бассейнами, где космически завышенные цены, а в каких лучшее обслуживание и вкусная еда по приемлемой цене. Все это Ярен пропустила мимо ушей и велела ему проехать дальше, чтобы вокруг не было ни души, ни шумных заведений.       Обжегшись о раскаленное такси, когда закрывал дверь, Харун убрал деньги в карман джинсов, к телефону. Они отошли от трассы, и тут он спросил у Ярен, для чего шофёр высадил их где-то на лоне природы.       — А я тут подумала, что не хочу толкаться в тесном бассейне с другими женщинами, — изнывая от духоты в сатиновом наряде, Ярен приставила руки козырьком ко лбу и сощурилась на солнце. — Сходим на речку?       Поверить, что бунтующая назло мамочке Хандан дьяволица действительно сунется в речку, удалось, лишь когда она подошла к кромке воды. И то, глядя на сверкающую зеленую гладь, манящую своей свежестью, остановилась в растерянности. Начала озираться, сминая в руках пакет с вещами. Опасливо обернулась к Харуну, а он — его злодейства не забыты! — если не маньяк в ее понимании, так как с этой ролью Харун попрощался, то нахал уж наверняка.       В месте, куда они пришли после получаса поисков, журчащий источник образовывал водоем, в котором один из его порогов имел вид настоящего водопада, хотя и маленького. Деревья низко нависали над водой и каменистым берегом, создавая естественное укрытие от посторонних. Здесь было хорошо и прохладно, и Харун невольно загляделся на колдовскую игру теней, скользящих по волосам и одежде Ярен.       — Милая, учитывая, что тебе так или иначе влетит от мамочки Хандан за побег, я бы не раздумывал. Захотела — действуй, — посоветовал Харун, пристроившись на валуне. — Жизнь коротка, пролетит в четырех стенах с толпой родственников, и порадоваться в ней нечему будет.       Отринув пугающие мысли, женушка занялась поиском кустов, за которыми можно переодеться, и сказала Харуну отвернуться и не подглядывать, а лучше пока уйти. Разумеется, в приказном тоне. Разумеется, он ее не послушался. Из принципа. Сдавшись, она скрылась за пышным кустом и вскоре появилась у берега в свободном коротком платье, что соблазнительно прикрывало тело тонкими складками. Первые секунды Харун без зазрения совести рассматривал крутые бедра Ярен, шорты и топик купальника. На смуглой от загара коже игриво мерцали золотые пятна солнца, словно призывая коснуться ее и позволить вовлечь себя в пьянящий сердце грех. Потом женушка достала из пакета его бутылку питьевой воды и отдала Харуну. Он молчал, но в нем происходило нечто такое, что прилично только турецким повесам. Его не достигал голос что-то говорившей Ярен, забывшись, он вдруг представил ее, одетую только в солнечный блеск и это полупрозрачное платье.       — Что не так, Харун?       Ярен откинула волосы с лица, на котором возросла тревога. Кажется, его общество опять казалось ей опасным. До этого она мало-помалу привыкала ходить при нем в закрытой пижаме и без страха делить одну кровать. Нельзя, чтобы этот титанический труд пропал даром, потому Харун разрядил обстановку веселым замечанием:       — Все так, как надо, женушка. Меня просто удивляет, как ты решилась сюда приехать. Без своего телефона, с маньяком, в какой-то лесок — феноменально! Очевидно, мы выходим на новый уровень доверия?       — Очевидно, что при попытке поцеловать меня я ударю тебя сильнее! Здесь нет свидетелей, и любимого зятя никто не защитит, — колко ответила Ярен и, положив пакет на землю, полезла в водоем.       Там ее ждала непостижимо-страшная глубина с крутым спуском. Из-за мутной воды невозможно было оценить рельеф дна. Глыбы камней, на которые ступила Ярен, встав по щиколотки в воду, резко уходили вниз, обрываясь. Она осторожно присела, свесила одну ногу, и, схватившись за их острые края, отважилась прыгнуть в воду.       — Машаллах! — радостно воскликнула жена и начала усиленно грести руками и ногами к противоположному берегу. — Здесь неглубоко.       Поняв, что она освоилась и заплыв в речке комфортный, Харун расслабился и открыл бутылку воды. Почти наполовину осушил ее и полюбопытствовал:       — Тебя учили плавать?       — Папа! — раздалось по-детски смешно.       У водопада Ярен вскарабкалась на булыжники и полулежа разместилась на них, подставив спину и плечи тугим струям падающей воды. Та накатывала мягкими волнами на порывисто вздымавшуюся грудь, колыхала платье. Жена вытянулась на камнях и блаженствовала под шумный плеск воды, упиваясь каждой минутой.       — В восемь лет я была с родителями здесь, у Беязсу, — сказала Ярен. — И Азат поехал с нами.       Харун проверил интернет на телефоне — тот ловил плохо, поэтому он отложил работу до кафе — и взглянул на время.       — Тебе часа водных процедур хватит?       — Харун, скажи, сколько я просидела в том сарае? — с едким смешком на кончиках губ напомнила Ярен.       Понятно, кивнул ей Харун, часа в качестве моральной компенсации будет мало.       — Противоречивый ты все-таки человек, — ни с того ни с сего озадачилась она, видно, устав от немого лежания. — Я всего лишь рассуждаю, в чем смысл этого временного брака. Чего ты добиваешься? У тебя была прекрасная жизнь в Америке. Зачем ты приехал и женился по указке отца? Мог бы найти любимую жену в Нью-Йорке, отец бы не запретил. Ты обещал объясниться!       Частичное объяснение о вынужденной женитьбе Ярен уже не удовлетворяло. Она выявляла лишь ей понятную суть.       — Милая, с тех пор, как я сказал, что посватался к тебе, потому что должен был, в моих причинах ничего не изменилось. Они такие же, как у тебя. За рубежом ты делаешь все, что хочешь ты, а на родине то, что требует от тебя семья. На это не влияет, какой ты по счету ребенок и как сильно любим. Учеба закончилась — я вернулся в отчий дом и подчиняюсь его законам.       — А тот поцелуй в фотоателье тоже был требованием семьи?       А вот, похоже, и суть подкралась.       — Нет, — ухмылка Харуна неожиданно отзеркалила боевой настрой Ярен, и она с трепетом подобралась перед очередной словесной дуэлью. — Просто нас в окно увидел Фырат. Кажется, он собирался зайти к тебе, и я подумал, почему бы не дать ему понять, что он — третий лишний?       Фырат бы еще ближе к окну встал, чтобы его точно незаметно было. Ладно, Харун схитрил. Когда целовал Ярен, он не совсем владел собой, но он под дулом пистолета не сознается, что его ослепила мелочная и мимолетная ревность к этому засранцу. Отрезвляющая пощечина жены пришлась очень вовремя, прояснив разум.       Разочарованная, верно, в Фырате, Ярен заполнила тишину оледеневшим голосом:       — И он ушел...       — Да, очаровательная Бихтер, ушел твой Бехлюль и даже не оглянулся. Весьма удачно, согласись, что мужчину, который способен бросить тебя в беде, отсеяли обстоятельства, пускай и не без моей помощи. Мне сказали, он работает на Асланбеев и вместе с ними изощренно ломает судьбы людей.       Вода ничуть не спасала — Харун допил всю бутылку, но ему опять стало непереносимо жарко. Лицо, неприятно липкое, горело, на утомленное сознание опускалась вязкая сонливость. Было бы неплохо нырнуть в водоем и не вылезать из него до вечера. Это желание побудило Харуна разуться и, подвернув джинсы, подняться к порогу. Переступая с камня на камень, он зашел по колено в русло Беязсу — здесь было неглубоко, а по прозрачному дну стелился ковер водорослей. Нагнувшись к водопаду, Харун зачерпнул горсть воды и вылил себе на голову. Ему стало значительно лучше. И на душе в том числе.       Внизу, на расстоянии вытянутой руки, за ним следила Ярен. Она царапнула по нему непримиримым тигриным взором, за что Харун обрызгал ее водой из водопада.       — Ты что творишь! — заругалась Ярен.       — Это чтобы ты взбодрилась. Аллах, Аллах, поражаюсь дочерям Шадоглу. Вы очень красивые девушки, но гордости, уж извини, скажу как есть, в вашей домашней кошке и то больше. Можно только порадоваться, что Фырат сбежал, прихватив с собой серьезные намерения, далеко не известно, какого рода, — Харун прямо смотрел в ее глаза, волнующие и затуманенные злыми словами, которые так и не перешли уста. — Вы убиваетесь по семье, тридцать лет смыслом жизни которой была месть вам. Поправь меня, если я ошибаюсь. Где твое достоинство, султанша?       — Если я — султанша, Харун, то ты — беспардонный паша! Вот увидишь мою гордость.       Вторую часть фразы Ярен тихо прошипела себе под нос. Харун еще раз умылся и не придал этому значения, и, как выяснилось, очень зря. Казалось бы, без задней мысли женушка обратилась к нему с просьбой вытащить ее на берег, подтянув на камнях. Он подал ей руку, и тогда она, ухватившись за него, со всей силы, какую Харун в ней не подозревал, потащила за собой вниз.       Поскользнувшись, он полетел в водоем.       Вода сомкнулась над его головой и мигом позже, когда Харун оттолкнулся от дна и вынырнул на поверхность, разлетелась стеклянными брызгами. Жаркое тело тут же охватило приятное ощущение холода, а к коже прилипла мокрая рубашка. Харун вытер залитые водой глаза и услышал, как поверх всплесков водопада заструился голос Ярен, которая закрывала рот руками. Она безуспешно боролась с сотрясающим ее хохотом. И боялась приблизиться, как видно, пытаясь предугадать, когда в нем проснется что-то львиное и он заставит ее пожалеть о содеянном.       Но Харун вспомнил о вещах, которые положил в джинсы. Рассекая воду, он опрометью бросился к берегу, отчего Ярен попятилась и вжала голову в плечи. Наполовину выскочив из водоема, Харун достал из кармана телефон и разложил на камнях размякшие купюры турецких лир. Деньги спасти было нельзя. Испорченный мобильный тоже, что стало очень крупной потерей, так как в нем находились важные контакты и данные. Харун сцедил крепкое ругательство и в злости смахнул со лба влажные волосы. Аллах да покарает его бестыжую женушку, потому как его уничтожающего взгляда, под которым она еще сильнее сжалась, будет недостаточно!       — Проклятье... Чему ты смеешься?       Хотелось верить, что Ярен очень старалась придать себе раскаивающееся выражение, но по въевшейся привычке у нее вышла глумливая улыбочка. И как будто глумливо она огрызнулась:       — А что сразу я? Аллах, Аллах, если бы ты не упал, ничего бы этого не было! Такова жизнь в семье, Харун. Полна приключений. Привыкай к тому, что младшая сестренка может смыть твои вещи в унитаз.       В сердце Харуна вспыхнула и теснилась ярость, зажигая властное желание проучить Ярен. Тотчас поняв свою ошибку, она выставила вперед руку в защитном жесте и быстро, насколько позволяла толща воды, отпрянула назад к камням.       — Послушай, Харун, я... я не виновата, это случайность... Не трогай меня! Не надо, это случайность! Я предупреждаю, даже не вздумай! Нет!! Маньяк! — взвизгнула она, когда Харун схватил ее за плечи и поволок на середину водоема.       Цепляясь за скользкие камни, Ярен изо всех сил отбрыкивалась, била его в грудь локтями, царапалась, извивалась, как угорь, и упиралась ногами в илистое дно. Вода вспенилась бурей. Вокруг них стали расходиться зеленые волны, которые, казалось, подхватят их и унесут на самую глубину, прервав это странное сражение. Харун с женой были уже далеко от берега, но она, словно это могло облегчить ее участь, вцепилась в него мертвой хваткой и продолжала кричать о том, что ей очень жаль.       — Чокпардон-чокпардон-чокпардон-чокпардон-чокпардон!       Одна и та же фраза скороговоркой вылетала из уст Ярен. Усиленно сжимая веки, она вдруг задержала дыхание и с волнующей остротой приготовилась к карательному погружению в водоем. Но Харун встал где-то на его середине, где вода достигала ей до груди, и ничего ужасающего, о чем женушка подумала, не произошло. Ушло несколько мгновений напряженной тишины, прежде чем Ярен приоткрыла правый глаз, потом оба и, наконец, убедилась, что не тонула. Харун удерживал ее за талию, а с его губ не сходила неизменная хитрая ухмылка, которая нанесла дьяволице решающее поражение. Она отделалась страхом.       — Ты не будешь меня топить? — осторожно уточнила Ярен.       — Нет, красавица, — наклонился он к ней с горячим шепотом, поиграв мокрой прядью ее волос, — в таких, как ты, огонек гасят не водой. Да и делать мне больше нечего как топить тебя, а потом, не приведи Аллах, откачивать.       Харун отпустил ее, удостоверившись, что она стояла на ногах, и вернулся к берегу, находясь по пояс в водоеме. Женушка с досады треснула по воде и послала в него пенную волну, а потом подалась следом. Но он с тревогой предупредил:       — Лучше не подходи! Стой там, я еще зол на тебя.       — В смысле?! Как это?       — Как памятник Ататюрку, Ярен, молча и не двигаясь, — горячился Харун, разбирая пришедшие в негодность купюры и прикидывая, какие возможно привести более-менее в порядок, если аккуратно высушить.       — Что за сумасброд! Ну и как долго стоять прикажешь?       — Три дня!       — Ты отойдешь за три дня, значит?       — Я и за неделю не отойду. Ты оставила нас без денег и сломала мой телефон.       — Я же сказала, мне жаль! — повторила замученная женушка и горделиво повела головой. — Увы и ах, Харун, я не оправдываю гордое звание госпожи Ярен Бакырджиоглу.       — Тебе это и не удастся.       Не выронив ни слова, Ярен застыла точно в сковавшей ее обиде. Ее надломленная фигура, стоявшая по пояс в воде, прожгла сознание Харуна, и он почувствовал, что нанес ей несоизмеримо болезненный удар, когда она только начала доверять ему. Не зная, куда деться, он с мягким извинением в голосе договорил:       — Я имею в виду, что это ни к чему, мы же разведемся. Мы играем в большую восточную семью для родственников, но наедине нам нет смысла притворяться.       — Не бойся, я возмещу ущерб, — жестко оборвала Ярен. — Как получу деньги по нашему брачному договору — отдам, или можешь сразу вычесть стоимость.       Мысленно обозвав себя ишаком, Харун подтянулся на камнях и вылез из неуютно холодной речки. Вода струями полилась с его одежды на землю. Он отожмал края рубашки и разозлился, что совершенно не понимал, зачем Ярен будоражила в нем те смешанные чувства, получившие развитие в совместной жизни с семьей. Ему было сложно, не обращая внимания на план Аслана, на обманутых Шадоглу, которые искренне называли его сыном, на противоречия с Ярен и будущий развод, сосредоточиться лишь на хороших вещах, как эта поездка к Беязсу. Харун не мог тесно сблизиться с семейством, которое покинет, и отклониться от главной цели. Не мог легкомысленно разделить с женой ее мир. Чуждый ему мир.       — Давай руку, — вздохнул он, увидев, что Ярен не могла подняться на камни, чтобы выйти на берег.       Она резко отклонила его предложение, затем, вывернувшись из его хватки, другое, настойчивое, и продолжила взбираться сама. Несколько бесплодных попыток спустя, почти преодолев препятствие, Ярен вновь соскочила в водоем и вскрикнула. В ее возне и пыхтении было не разобрать, что произошло, пока на водной глади не расползлось красное пятно. Оно начало быстро шириться. Харун тотчас вытащил Ярен наверх и усадил на валун — она прихрамывала, зажимая над коленом сильный порез, из которого сочилась кровь.       — Аллах, помилуй, что делать?! — застонала от боли женушка. Она впала в легкую панику, когда отняла от ноги ладонь и кровь полилась обильнее. — Проклятые камни... Харун, помоги! Харун, как ее остановить?       — Не отпускай, — спокойно сказал он и достал из ее пакета маленькое полотенце и вторую бутылку воды, которую заранее поставил возле валуна. — Не переживай, жизнь моя, ранами меня не напугать так, как тебя. Хотя бы теми, что не требуют срочного вмешательства врача, но я верю, что нам повезет.       Присев на корточки напротив Ярен, Харун велел ей убрать руки и наложил на порез чистое полотенце, чуть придавив. С поднятыми красными руками и во влажном платье, непристойно прилипшем к купальнику, что сейчас в их случае тоже очень страшно, жена потупилась от уверенного взгляда Харуна и затихла без единого движения. Выждала несколько секунд и нетерпеливо спросила:       — Все? Прошло?       — Как ты девять месяцев в утробе матери сидела, если не можешь подождать пару минут?       — А вдруг не поможет, что делать?       У Харуна затекли мускулы, и он сменил положение, уперевшись одним коленом в землю.       — Я дойду до ближайшего ресторана и договорюсь, чтобы нам вызвали скорую. Может, кто-нибудь будет ехать в Мидьят и возьмет нас с собой. Выход найдем.       К счастью, им повезло: кровь перестала течь, и рану удалось промыть питьевой водой из второй бутылки — самой чистой, что была в наличии. В свою Харун набрал воду из водопада, которой Ярен вымыла грязные руки. Но возникла проблема с перевязкой: нечем закрепить полотенце на колене. Возможно, поэтому, решив, что раз уж позориться, так по полной, женушка смело взяла из пакета лифчик и предложила обвязать полотенце им.       — Да уж, милая, — шутливо хмыкнул Харун и без тени стеснения забрал лифчик, а из него, порвав кружевную ткань, извлек мешавшие металлические каркасы, — разные просьбы мне случалось слышать, но, чтобы перевязать рану лифчиком, никогда.       — Харун, еще слово!.. У меня больше нет ничего с собой! — полыхнула Ярен не то гневом, не то румянцем.       Конфузливых красок ей добавила и вынужденность переодеться прямо на валуне, без укрытия. Она потребовала от него отвернуться, но Харун, не став смущать ее, забрал свои вещи и оставил у водоема одну, выйдя из гущи деревьев на сухой огнедышащий ветер. Утреннее солнце, достигнув зенита, нещадно жгло, душило и вонзалось в кожу, благодаря чему Харун быстро обсох и обулся, и, скорее всего, обгорит. Сзади Ярен сражалась с одеждой и перевязанной ногой. Наконец, она собралась и даже пришла, пошатываясь в длинной юбке, к нему. Харун предложил опереться на себя и забрал у нее пакет с вещами.       С трудом и с перерывами на передышку они добрались до ресторанчика, который располагался сравнительно недалеко от них. Также на речке, как другие кафе, и за высокой стеной кипарисов.       Хозяин заведения отнесся с сочувствием к их неприятности с деньгами и раной и не вытягивал подробности. Предоставив им место под навесом, он угостил бесплатно закусками с айраном и одолжил аптечку из своей машины, а перед уходом призвал на их бедовые головы милость Аллаха.       Посматривая на гостей ресторана, Ярен незаметно смотала лифчик в полотенце и закинула в пакет, пока Харун заново обрабатывал и забинтовывал подсохший порез. Гостям ресторана они совершенно не сдались — те лишь оборачивались на них с таких же напольных диванов, как у них, и, тут же теряя интерес, возвращались к разговорам и широким подносам еды. Некоторые свешивали ноги в речку, которая, серебрясь и сбегая по камням, струилась под боком. Но кое-чей взгляд Харун вновь почувствовал на себе, как ожог. Женушка направила на него все внимание, отчего он сбился и запутался с концом бинта, думая, как лучше завязать. Завязал над порезом.       — Не больно?       — Н-нет, — запнулась Ярен, вынырнув из мыслей обратно в реальность, и одернула юбку. — У тебя аккуратно получилось. Спасибо.       — На здоровье. В Мидьят едем с хозяином, — сообщил Харун, сложив бинт в аптечку. — Он работает до вечера и согласился нас отвезти. Думаю, подруга мамочки Хандан уже уйдет к этому часу. Ну что, любимая, — с наигранной патетичностью заговорил он, — все, что было у Беязсу, останется у Беязсу. О том, как мы просрали деньги, телефон и лифчик, будем помнить только ты, я и река грехов.       Ярен не успела заикнуться об этом, но, глянув на него своими любопытными лисьими глазами, обнадежено подавила улыбку. Харун вручил ей айран в медной чашке, поднял свою:       — За нас!       — За наше лето! — подхватила жена.       В ожидании ужина с Азизе истек еще час нескончаемой перебранки мамочки Хандан с Зехрой-ханым. Харун принес в столовую дополнительные кресла для Мирана и Рейян. Азат, придерживая ему двери, втащил третье, предназначенное виновнице торжества, и задумался, куда поставить.       За столом Ярен спустя рукава сервировала приборы, отложив которые, мечтательно, с юмором протянула:       — Сейчас бы удрать на Беязсу, а не решать проблемы деда, да, Харун?       — Да, нам же мало маминых криков, пусть взорвет дом. Вас охрана тогда по всему Мидьяту искала, — выговорил Азат за то летнее приключение и, махнув рукой на них, улыбающихся чудаков, засмеялся. — А Генюль не пригласили? — смутился он, как мальчишка. — То есть, может, надо больше стульев?..       — Нет, она не общается с Азизе из-за Аслана.       Харун отметил про себя, что Азат на сей раз заговорил о Генюль слишком открыто. Раньше, как кремень, таился, чтобы домочадцы не узнали о встречах с ней.       — Генюль простила бабушку, но хочет начать жизнь с чистого листа без нее.       Азат закопошился с креслом, истолковав ситуацию Генюль именно в том смысле, какой вложил в нее Харун. Азату выпал благоприятный шанс открыть чистый лист жизни вдвоем с любимой. Султан-ханым тоже предпочитала не пересекаться со свекровью. В желании познакомиться с домом и приемной семьей умершего сына она посещала Карс — Харун дал ей адрес и оплатил поездку и проживание в отеле. Вскоре по возвращении Султан-ханым сняла квартиру в новом Мидьяте и звала с собой дочь.       — Едут! Сестра Хандан! Сестра Зехра! — вещала во дворе Мелике, вбегая на лестницу. Ее силуэт замаячил в окошке столовой.       В особняк пожаловали гости. И салон мамочки Хандан, как в былые годы, широко распахивал свои двери для той, которую Шадоглу осыпали проклятиями чуть реже, чем шайтана.